Текст книги "Синдром синей бороды"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Райдо Витич
Синдром синей бороды

Время назад. Все разделилось вокруг

на чужое и наше, бросив на разные

чаши `против' и `за'.

В календаре преднамеренно

спутались числа. То, что все это

случилось – я не со зла. Как прилегли

на такую наклонную плоскость, что

мне удержаться не просто

на тормозах?

Сплин.

Глава 1

– Ну, что, помянем, что ли рабу Ирину? Славная была бабенка.

– Прозит, – отсалютовал пузатым бокалом Вадим Греков. Сделал ленивый глоток. Стрельцов же не только выпил залпом все содержимое бокала, но и основательно закусил после, послав в желудок вслед за коньяком семгу, икру, буженину и пару трюфелей. Потом подумал и, со вздохом, закинул в рот дольку ананаса.

Вадим хмыкнул, глядя на лысеющего толстяка: он еще мечтает похудеть, обрести прежние юношеские формы?

– Да, Саня, калорий ты на себя, любимого не жалеешь.

– Я в тренажерный зал хожу. По пятницам.

– А по субботам наверстываешь упущенное.

Стрельцов скривился и подвинул к себе вазу с фруктами:

– Ну, и что? Слаб раб Александр. Чревоугодник, – махнув ладошкой, взял гроздь винограда, – отмолю.

– Охотно верю, – хмыкнул Вадим. Его темные глаза с насмешкой смотрели на одутловатую физиономию друга: а ведь когда-то Александр Стрельцов был мечтой девушек всего квартала. Высокий стройный блондин с волевым подбородком и бесхитростным взглядом голубых глаз. Теперь же глаза поблекли, выцвели, словно ситец на солнце, подбородок сначала расплылся, потом раздвоился, теперь расстроился. От атлетической фигуры осталось лишь воспоминание. – Что с нами время делает?

– А я не печалюсь, – качнул отвислыми щеками мужчина. – Не зря жизнь прошла, не обошла матушка счастьем-то. Епархия у меня славная, уважительная…

– Короллу, на святость батюшке подарила…

– А ты не ерничай, раб Божий, все под Господом ходим. Все им обласканы. Ты вон в бабах да гринах, я в молитве о душе радея. Мне моя `королева' трудом тяжким досталась: постами всенощными. И тебя, пока ты за океаном барствовал, я в молитве не забывал, так что считай, должок с тебя.

– Сколько же ты хочешь за радение по душе моей?

– А мне что надобно? Все на храм, на храм, – задумчиво пробубнил толстяк, поглощая виноград.

– Так сколько ты хочешь, Саня? Давай, не тяни.

Мужчина вздохнул, вытер губы и в упор посмотрел на Вадима:

– Сколь дашь за свое благополучие?

– Мое благополучие дело моих рук. Как твое – твоих, – заметил жестко. – Так что, Бога не приплетай и святошу из себя не строй…батюшка. Что опять задумал? Или Татьяна про шашни твои с очередной служкой узнала? Желаете, батюшка, одарить супругу еще одним брильянтом, чтоб смолкла? Во сколько карат ее глаз оценил прелюбодеяние своего святого супруга на этот раз?

Взгляд Стрельцова стал недовольным, укоризненным. Но лишь на минуту. Помнил Александр Николаевич о выгоде своей, потому злить друга не хотел, а уж тем более отношения с ним портить. Посему обиду во взгляде ресницами прикрыл, вздохнул покаянно да, смущенно улыбнувшись, поведал не таясь:

– Дачку моя присмотрела. Не большая, да кусается. Не потянуть. И не хватает-то всего десять штук.

– Ага, – хохотнул Вадим. – Сколько гектар земли вокруг `небольшой дачки'?

– Хм.

– Ясно. Можно легко заблудиться. Что и ценно для тебя. Достала супруга?

– Тебе, как на исповеди – зверь баба. Покоя от нее ни днем, ни ночью нет.

– Сам виноват, не воспитываешь, капризам потакаешь.

– Я ж не ты. У меня она одна, Богом даденная…

– Спьяну взятая.

– Ну, чего спьяну-то? – натурально оскорбился Стрельцов.

– Ладно, ладно, дам я тебе гринов на дачку. Успокоишь благоверную.

– Все-таки славный ты человек, Грек, понятливый. Молитва за тебя легкая…

– Ты за Ирку службу отслужи.

Толстяк хлопнул белесыми ресницами – эк хитрец, как поймал-то его!

– Не положено Вадим, сам знаешь. Самоубийца.

– Так и служителю Божьему дачки да тачки иноземные не положены.

– Ох, в грех вводишь.

– Отмолишь. Ты у нас мастак по этой части.

– Сколько ж можно отмаливать?

– На что намекаешь?

– Прямо говорю, – мужчина отодвинул вазу и уставился на Грекова, с долей сочувствия и одновременно осуждения. – Не ладно, Вадим, к бабам-то так. Хватит уж жениться. По всему видать, вдовцом тебе на роду жить написано. Осядь, не пацан уже.

– На что намекаешь? На то, что я ее в петлю толкнул? – взгляд Вадима стал жестким, холодным, предостерегающим. Александр отвел глаза, заскучал, выдал нехотя:

– Господь ведает, не мне судить. Сам видишь, грешен.

– Вот и не лезь. А службу отслужи. Деньги завтра из банка заберешь. Подойдешь к Константинову. Я распоряжусь.

Толстяк повеселел:

– Отслужу… Ох, на какой же грех толкаешь. Все по мягкосердечию моему, по любви к тебе, другу единственному. Еще по маленькой за покойницу? Чтоб, значит, мир праху ее, а душе царствие небесное…

– Не понимаю я тебя, Вадим.

– А надо?

– Да хотелось бы. Непонимание тревожит.

Они стояли на набережной и смотрели в мутные воды Невы. Такие же хмурые, как тучи на небе.

– Дождь собирается, – заметил Вадим, поднимая воротник.

– Осень, брат, – пожал плечами Егор. – Отвык ты от климата Родины.

– Привыкну, – протянул тот задумчиво, подставляя бронзовое от загара лицо ветру.

– Не привыкнешь. Найдешь очередную дурочку и махнешь обратно.

– А что здесь делать? Экзотика неустроенности меня не прельщает.

– Отстал ты, устроенность, Вадим, уже давно устроенность.

Греков фыркнул:

– Сказочник.

– Это как тебе угодно. Но поверь, хорошо и здесь жить можно…

– Недолго.

Егор прищурился на мужчину и хотел напомнить, что слово `недолго' скорей относится к тем глупышкам, что покупаются на внешний антураж Вадима, его респектабельность и гиблое очарование инвалюты, но не стал касаться больной темы, промолчал. Однако тот уловил мелькнувшую в глазах брата мысль и криво усмехнулся, натянул перчатки и, развернувшись, медленно пошел вдоль набережной. Егор присоединился, зашагал рядом, поглядывая на него:

– К тетке заглянешь?

– Нет, – лицо Грекова чуть закаменело.

– Кого из своих видел?

– Стрельцова. Посидели, Иру помянули.

– Почему с ним? Не по-человечьи, Вадим – с ним, фактически посторонним, Ирину поминаешь, а нас даже в известность о смерти жены не поставил. Не ожидал я от тебя… Что на этот раз случилось?

– Повесилась. Саня ей пропуск в рай за мзду выхлопотать обещал. Поэтому с ним и поминали. А с тобой – не хочу. Я вообще ее поминать не хочу.

– Что так? Твоя теория затрещала по швам?

Вадим бросил на брата предостерегающий взгляд и сказал, как отрезал:

– Всего лишь ошибка, не то направление.

– Напомни, какое по счету?

Греков остановился и повернулся к Егору:

– Не стоит лезть в мою жизнь.

– Не лезу. Я пытаюсь понять. Много лет пытаюсь. Но не могу. Нет, конечно, ты можешь и дальше пресекать все разговоры на эту тему, но кому от этого будет легче? Тебе нужна помощь. Говорят, сейчас у вас модно иметь психоаналитика. Завел?

– Чушь. Психоаналитик – роспись в собственной неполноценности. Есть свой психолог – значит, есть проблемы, и большие. Кто захочет иметь дело со столь проблемным человеком? Да глупости все это: психологи, психоаналитики. Свои проблемы нужно решать самому.

– Вот ты и решаешь. Напомни, сколько лет?

– А сколько лет ты обещаешь найти Марину?

Егор открыл рот и закрыл. Помолчал с минуту, рассматривая физиономию брата, качнул головой:

– Неужели дело в ней? Глупо, Вадим. Двадцать лет прошло, давно все забыто.

– Для тебя…

– Для нее тоже.

– А для меня – нет.

– В этом твоя беда – мстительный ты. Обиды обычно у закомплексованных подростков копятся, а ты вроде бы давно из юношеского возраста вышел.

– Поправка – не мстительность и обидчивость, а обостренное чувство справедливости.

– Ох! – хмыкнул Егор.

– Ты на вопрос ответишь или уйдешь, как обычно в сторону?

– Ах, ах, – развернулся Егор и пошел вперед.

– Что `ох, ах'? – двинулся за ним следом Вадим.

– Ливенбах.

– Это откуда?

– Из далекого далека.

– Поясни, – остановил брата Вадим, развернув к себе за плечо.

– Фамилия у Марины теперь Ливенбах, и живет она в Ханты-Мансийском округе.

– Где?! – не поверил Вадим.

– В Ханты-Мансийском округе, на берегу Северной Сосьвы, – терпеливо повторил Егор. Вадим недоверчиво разглядывал брата и вдруг засмеялся хрипло, злорадно. Егор поморщился: зря он сказал про Марину, нужно было и дальше молчать. Опять же – кто его знает, как лучше?

– Что ж ее туда занесло? Любовь, да? К какому-нибудь робкому чукотскому мальчику. Впрочем, судя по фамилии – еврейскому мальчику.

– Муж у нее русский, сибиряк…

– Да, да. Заметно – фамилия исконно русская, – хохотнул опять Вадим.

– Это фамилия ее первого мужа.

– А-а-а. А первый чем плох был? Пейсы раздражали?

– Я в подробности не вдавался. Знаю лишь, что она с ним пять лет прожила. Потом он умер.

– Братва путевку организовала?

– Нет, инфаркт. Ему было за пятьдесят.

– Новость. Чем же ее старичок привлек?

– Не спеши с выводами, Вадим, не думаю я, что Марина стоит твоей ненависти. Жизнь порой такие коленца выкидывает, что не поймешь, кто прав, кто виноват. Тебя, если со стороны смотреть, тоже есть за что судить.

– Например?

– А ты подумай, почему тебя тот же Стрельцов `Синей бородой' называет?

Вадим нехорошо посмотрел на Егора и протянул:

– Синяя борода значит? Раб Александр придумал? А что, вполне в его духе. Завидует стервец.

– Да уж чему завидовать, Вадим? Сколько у тебя жен было? И хоть бы с одной благополучно…

– С Ритой, – усмехнулся Вадим.

– А, ну да! Ты ее бросил, оставив инвалидкой, но хоть живой. Действительно – обошлось!

– Слышу сарказм в голосе. Упрекаешь? Осуждаешь? А сам чтоб сделал?

– С твоими возможностями можно было найти хорошего врача.

– А зачем? Это был ее выбор! Ее блажь! Она хотела, она получила.

– Согласен, не злись. Поступила она дурно, но и заплатила за то с лихвой…

– Тогда какие претензии ко мне? – развел руками Вадим.

– Ладно, опустим Риту, хотя все равно мог и помочь.

– Она для меня еще в тот день умерла, когда на пикник отправилась. А мертвым я не помощник.

– Хорошо, а Катерина?

– А ну давай и ее сюда же. Тоже я виноват?

– Нет, я про ее сына…

– Он ее сын.

– Он был совсем ребенком.

– Бесенком! Да меня от одного его вида бросало в дрожь! Бедный, несчастный мальчик, и все-то ему мало было. Подойдет – вид ранимый, трогательный, взгляд честный. Смотришь и не веришь, что это чудовище мать с грязью смешивает… Да что вспоминать? Проехали.

– Его посадили.

– Наркота? Криминал?

– Откуда знаешь?

– Предположил. Наклонности у него с рождения весьма красноречивые были. Воровал легко, врал – виртуозно.

– Он был ребенком, – упрямо повторил Егор.

– Он был законченным эгоистом! Монстриком! Катя понимала это!

– Больная тема?

– Да, неприятная. Ты решил всю мою жизнь сегодня просмотреть? Психоаналитик! Извини, Егор, прежде чем меня осуждать, на себя посмотри. Тоже – не ангел. Да и не встречал я их на нашей грешной земле. А есть ли они на небе – у Стрельцова спроси. Хотя обманет, прохвост. Не верь ему.

– Не злись, Вадим, – примирительно похлопав брата по плечу, сказал Егор. – Я не осуждаю тебя, а всего лишь пытаюсь понять – что не так? Что с тобой происходит? Сорок три года – это возраст. Пора иметь стабильность не только в финансах, но и в личной жизни: детей, семью.

– Мне племянников хватает. Кстати, как они?

– Нормально.

– Прошлый раз так и не свиделись. Скажи, специально их тогда в Гагры отправил?

– Твоя мнительность оскорбительна.

– Констатация.

Егор помолчал, смиряя желание послать брата к черту, вздохнул:

– Вера будет рада тебя видеть.

– Я ей безделушку привез.

– Карат на двадцать? – усмехнулся Егор. Вадим улыбнулся в ответ:

– Двадцать два, всего.

Егор в порыве братских чувств обнял его:

– Ты, главное, держись, братишка, – прошептал, желая поддержать в трудную минуту. Видел бы он в этот момент каменное лицо Вадима, стальной блеск черных глаз, понял бы, что зря. Греков не нуждался в сочувствии. Он вообще ни в чем и ни в ком не нуждался.

Глава 2.

– Что читаешь? – Катя бесцеремонно выхватила книгу из рук Маши и, посмотрев на обложку, присвистнула. – Барикко – ну даешь! Вчера ж Гоголь был. Ты что это, подруга, муру всякую читаешь?

Маша не стала отвечать на глупый вопрос, молча отобрала том и отложила в сторону, хлопнула ладонью рядом с собой:

– Садись, раз пришла. Откуда пробегом на этот раз? А-а, вижу, решила почтить салон своим присутствием. Неужели решилась превратиться в пепельную блондинку?

– А то? – хитро улыбнулась девушка и, приземлившись на диван, повернулась в фас и профиль, выказывая Маше новую прическу.

– Тебе идет, – оценила та.

– Мне тоже понравилось. Так, что у нас в планах на вечер? Категорически не желаю тратить время на всякую ерунду, – блондинка кивнула на томик итальянского прозаика. – Пошли прогуляемся?

– Не охота. Дождь второй день.

– Зонтики есть.

– У меня горло еще болит.

– Скажи: не все раритеты с папиной полки на свет извлекла. Кончай ерундой заниматься. На пенсию выйдешь, будешь читать заунывную прозу…

– На пенсии поздно будет. Учатся в юности. В старости пожинают плоды оной.

– Какая ты заумная, Машка, – скривилась Екатерина. – И в кого? Мать у тебя – чудная женщина, отец – душка, брат – мечта.

– Эта `мечта' вчера пуд железа принесла в дом. Под металлиста теперь косит: цепями обвесился, на руки килограмм колец, на шее череп в пентаграмме. Завтра, наверное, `Харлей' в комнату прикатит, записавшись в байкеры.

– Живет мальчик, – пожала плечами блондинка, озабоченно разглядывая свой нарощенный ноготок. – Себя ищет.

– А находит приключения на весь состав родни.

– Перерастет.

– Угу. Я к тому времени состарюсь. Он же не один имидж меняет – всех под него склоняет. Когда рокером был, нас от ДДТ подбрасывало вместе с соседями. Когда в культуристы подался, я все ноги о гантели по квартире разбросанные отбила.

– Да, ладно, Маш, пусть твоим Ярославом мама с папой занимаются. И не прибедняйся: в вашей квартире можно тренажерный зал организовать, а вы и не заметите. Так что пусть братик самовыражается на здоровье, а ты о себе думай. Пошли гулять?

– Не хочу. Да и не могу. Говорю же, горло еще болит.

– Почему ты на подъем такая трудная?

– Ничего подобного.

– Обижусь, – надула розовые губки Катя. Маша с тоской посмотрела в окно: небо серое, тучами затянутое.

– Нет, не охота.

В комнату деликатно постучали, и на пороге возник взъерошенный парень загорелой наружности. Катя заинтересованно уставилась на его симпатичную физиономию и облизнула губки, пройдя взглядом по внушительному контуру мышц, не по-юношески развитого, обнаженного торса:

– Заходи, Ярослав, – пропела томно.

– Здрас-сте! – кинул в ответ парень, отвесив дурашливый поклон девушкам.

Маша хмуро посмотрела на брата, по лицу читая – что-то ему надо.

– Ну, – бросила не ласково.

Тот перестал кривляться, шагнул к сестре, подал лист исписанной бумаги:

– Сходи за меня, а? Мать в магазин гонит, а мне никак, Маш, – пробасил просительно.

Маша перечитала список нужных продуктов, и, прикинув, что ей столько не только до такси не донести, но в принципе и не поднять, возмущенно уставилась на брата:

– Я не поняла, кто в нашей семье культурист?

– Ну, Маш, вы вон с Катериной вдвоем…

– А я причем? – выгнула бровь блондинка. – Я тяжелей косметички ничего не поднимала и поднимать не собираюсь.

– Вот-вот. Так что катись-ка ты братик, куда мама послала.

– Маш? Ну, Маш? Я же тебя редко о чем-то прошу, – загудел парень.

– Ага? Перечислить? Нет? Вот и иди. Не нарушай идиллию девичника. Общаться мешаешь.

Парень решил обидеться, гордо вскинул голову, прищурился, приготовившись высказать сестре все, что думает и о ней, и о девичнике, но передумал, сообразив, что перед ним не подружка. С Машей лучше по-хорошему, тонко, умно.

Вздохнул и, рухнув на колени, брякнул лбом о паркет:

– Отслужу, сестрица родная! – взвыл дурашливо. – Только не руби мне планы! Век твою доброту помнить буду!

– Вот шут, – хохотнула Катя, восхищенно поглядывая на Ярослава.

Маша, тяжко вздохнув, махнула ему ладонью:

– Сгинь, изверг!

Парень вскинул на сестру лукавый, довольный взгляд и с улыбкой… пополз к выходу.

– Да встань ты!

– Не смею, твоя доброта меня сразила.

– Перестань паясничать! – скривилась Маша. Ярослав поднялся и вышел, осторожно прикрыв дверь.

– А парнишка далеко пойдет. Ох, змей-искуситель растет. Респект, – с плутоватой улыбкой заметила блондинка.

– Напоминаю: он младше тебя на четыре года, – зная Катеринину любовь к доступным и неразвращенным мужским телам, предупредила Маша, поднимаясь с дивана.

– Возраст для любви не помеха.

– Помеха, поверь. Мысли прочь от Ярослава. Пойдешь со мной в магазин?

– Ну, вот, приглашала на романтическую прогулку с целью окручивания пары десятков молодых и интересных, а получила пошлое предложение о молочно-сосисочном рандеву. Фи! Позвони домработнице.

– Зачем?

– За тем, чтоб в магазин не бежать.

– Стыдно загружать домработницу, когда две незагруженные работой женщины в доме. И потом, мама Лику к кухне и продуктам все равно даже на пушечный выстрел не подпустит. Пища – святое, готовка – таинство, плита – алтарь, – буркнула Маша, внимательно перечитывая список. Странно: у них намечаются гости? – Тебе кто дверь открыл?

Блондинка хлопнула ресницами:

– Вероника Львовна, мама твоя.

– Что сказала?

– Что ты у себя.

– И все?

– Все. А что?

– Никого больше не видела?

– Нет. А должна была? Вы пару комнат в аренду сдали?

– Странно. Глянь на список: здесь на роту провианта, – не обращая внимания на ехидство подруги, сказала Маша, подавая ей лист бумаги.

– Гости? Высокие персоны? – выгнула та бровь, пробежав взглядом по списку.

– Не в курсе. Что тоже странно. Пойду за разъяснением. Подожди меня.

– Легко. Кроме Барикко еще что-нибудь есть, мозг занять в ожидании?

– Осокин вон на столе. И Ницше. Могу еще конспектами по молекулярной химии порадовать.

– Дура ты, Грекова, – скривилась Катерина.

– Извини: дамские романы и желтая пресса в книжном магазине за углом, – кинула Маша, выплывая из комнаты.

Вероника перешагнула сорокалетний рубеж, но рядом с детьми выглядела, не как их мать, а скорей, как сестра. Никто не давал ей отмерянных природой сорока двух лет не из-за тактичности, а оттого, что и мысли не возникало посчитать годы этой приятной во всех отношениях женщины. Миловидное лицо, простая и в тоже время элегантная прическа, мягкая улыбка и добрый взгляд голубых глаз. Стройная фигурка, обтянутая водолазкой и легкими брючками теплых цветов. Плавные движения, идеальная осанка.

Маша, прислонившись к косяку двери, с гордостью и долей зависти рассматривала мать и думала: почему материнская мягкость, застенчивость не достались ей и в урезанном варианте? Они обе любили дом, тишину, покой и уют, но на этом их сходство заканчивалось.

– Мама, мы кого-то ждем в гости? – спросила, проходя в кухню.

Женщина выключила миксер и повернулась к дочери:

– Ждем, Машенька, но будут ли гости, точно сказать не могу.

– Это как, мам? Зачем тогда готовить, покупать столько продуктов?

– Видишь ли, девочка, я не уверена что гости придут именно сегодня, но очень на то надеюсь.

– Позвони и узнай.

– Не могу. К тому же неприлично тревожить человека. Когда он посчитает нужным, тогда и придет. Церемонии абсолютно не уместны среди своих. Но мы должны быть готовы к встрече и максимально тактичны в беседе.

– И кто ж такой ранимый к нам наведаться думает?

– Дядя Вадим, – нехотя ответила женщина, отвернулась от дочери, пряча расстроенное лицо, поставила кастрюльку на плиту.

Маша опустилась на табурет – вот это новость!

– Дядя Вадим?! – выдохнула, не скрывая радости и удивления.

Вероника покосилась на дочь:

– Да, Вадим приехал, но прошу тебя вести себя как можно скромней, когда он придет. Будь деликатна, Маша. И ради Бога, не лезь к нему с расспросами и… лобызаниями. Ты уже взрослая девочка, должна понимать, что неприлично бросаться с визгом на шею взрослого мужчины, по многим причинам.

– Например? – насторожилась Маша, и скрывая волнение, принялась грызть грушу, взяв ее с вазы. Девушка прекрасно понимала, что мама чего-то опасается, и даже догадывалась чего, но не принимала ее страхи всерьез. Конечно, Вадим – папин брат, фигура весьма загадочная и многозначительная, что и привлекает к нему тела и души неокрепших созданий. Но Маша его племянница.

И тяжело вздохнула – а жаль. Губы изогнулись в улыбке, мысли уже полетели в те годы, когда они виделись, и перед глазами возник незабвенный образ элегантного, улыбчивого, остроумного мужчины. Невысокая, но стройная фигура, мужественное, немного жесткое лицо с пристальным внимательным взглядом блестящих черных глаз. И смех – заразительный и снисходительный.

Вера уловила настроение дочери, встревожено нахмурилась:

– Маша, о чем ты думаешь? – подсела рядом.

– Ни о чем, – пожала та плечами и, вспомнив о груше, принялась вновь вгрызаться в плод.

– Возьми вазу, угости Катю фруктами, – предложила мать.

– Позже, мы сейчас в магазин пойдем.

– Я же просила Ярослава!

– Мама, он мужчина, что он может купить? Опять принесет половину, треть из которой будет выкинута в мусоропровод. Я лучше сама. Тем более для дяди Вадима нужно купить что-нибудь изысканное.

– Оставь, пожалуйста, того, что я написала, довольно.

– Мама, а он надолго прилетел?

– Не знаю.

– А давно?

– Не знаю, – женщина была явно недовольна расспросами. Впрочем, как всегда. Тема Вадима Грекова была запретной, тайной. О нем можно было лишь шушукаться, но не говорить открыто. Машу всегда притягивали чужие тайны, а здесь секрет в родне! Как не залезть носиком и не разведать?

– Мама, а почему он редко бывает у нас? А мы к нему вообще ни разу не ездили. Почему?

– Неприлично навязывать свое общество…

– Мам, он наш дядя. Что неприличного, если к нему в гости раз в двадцать лет приедут племянники? Я лично хотела бы посмотреть, как он живет. Ярославу тоже не помешало бы путешествие за границу.

– Маша, вы почти каждое лето отдыхаете за границей…

– Мам, по путевкам, в гостиницах, бунгало, а не в доме родного брата отца! Согласись, это странно. Почему нам не навестить его ответно?

– Сначала пусть он навестит нас, – поджала губы мать.

– Ну вот, ты опять расстроилась. Мамочка, я не хотела тебя огорчать, я просто хочу понять, почему вокруг дяди Вадима столько таинственности. Мистер Икс – не меньше. Почему вы ничего нам о нем не рассказываете?

– Сплетни и пересуды – недостойное уважающей себя женщины занятие.

– Мамочка, какие же сплетни?…

– Любые разговоры о человеке, за его спиной и есть сплетни. Стыдно, Маша, – качнула головой Вероника Львовна.

– Хорошо, а если я спрошу его сама?

– Тем более неприлично лезь к человеку с расспросами. Что он подумает о тебе и о нас?

– А что он подумает? – пожала плечами девушка, не видя ничего предосудительного в желании узнать подробности жизни заморского родственника. – И причем тут вы?

– Машенька, мы твои родители и несем ответственность за твои поступки. Если ты поступаешь дурно, значит минус нам. Я бы не хотела, чтоб ты ставила нас в неловкое положение и дала Вадиму повод усомниться в хорошем воспитании племянников. Будь так любезна, придержи свое любопытство. Не забывай, пожалуйста, о том, что твой дядя редко бывает на Родине, и отвык от менталитета русского характера. Не стоит его шокировать плохими манерами, и подводить нас. Мы должны обеспечить ему максимальный комфорт, отвлечь от грустных мыслей, создать все условия, чтоб он пришел в себя и остался доволен встречей с родными. Это наш долг, Машенька.

– Мам, если мне память не изменяет, у него здесь есть огромная квартира. К тому же он очень умный и самостоятельный мужчина, способный и постоять за себя, и получить все, что хочет. Так что в комфорте он не нуждается. И с чего вдруг мы должны проявлять не свойственный нам пуританизм, щадя его психику? Что у него случилось?

– У него горе, Маша. И хватит расспросов. Тебя ждет подруга. Некрасиво оставлять гостя одного. Иди, – мягко, но настойчиво попросила мать и вернулась к хлопотам по приготовлению обеда. Маша, понимая, что больше ничего не добьется, нехотя вылезла из-за стола и пошла к себе.

Она неслышно вплыла в свою комнату и застыла у двери.

Катя, хмуря брови, мучила мозг в попытке понять, что читает и зачем это, в принципе, было написано. Маша хмыкнула – внешний облик блондинки диссонировал с любой наукой, а с историей средних веков Осокина особенно. Вот если б в ее руках было руководство по обольщению мужчин…

Катя вздрогнула, услышав фырчанье, и уставилась на подругу:

– Фу, Машка, меня чуть Кондратий не хватил! Под Каспера что ли шифруешься?

– А ты под бакалавра исторических наук.

– Да ну тебя, – обиделась Катя. Отложила книгу. – Вот и приходи к тебе в гости.

– Вот, вот, – загадочно улыбнулась Грекова, присаживаясь рядом с подругой. Та подозрительно уставилась на нее:

– Что таинственная такая? Узнала, что за гости намечаются?

– Ага. Не угадаешь.

– Да и пытаться не буду. Больно надо.

– Не дуйся, Кать… Я такое узнала!… Дядя Вадим приехал.

– Ой, ну надо же – персона нон-грата – дядя Вадим! – скривилась блондинка.

– Да! Я, знаешь, его сколько не видела? Лет восемь.

– Ты меня просто умиляешь, Маш: `восемь лет', `дядя'. Родственник, да? У меня тоже в этом году новый родственник объявился – папаша. Пожульканный, как прабабушкин макинтош.

– Причем тут твой отец? Сравнила! Дядя Вадим живет в Швеции. Он весь такой… – закатила глаза девушка в попытке найти на потолке оптимально подходящие образу чужеземного родственника определения. Блондинка заинтересованно облизнула губы, качнулась к ней:

– Какой? Не томи.

– Одно у тебя на уме, Рябинина! Ему за сорок!

– И что? Самый возраст. Познакомишь?

– Зачем? – хлопнула ресницами Маша, натурально не понимая, что Катя собралась делать с мужчиной, годящимся ей в отцы.

– Фишки с покемонами собирать! В Швеции их навалом! – рявкнула блондинка. – Дура, что ли?! Зачем женщина с мужчиной знакомится?!

– С этим мужчиной тебе лучше не знакомиться, – поджала губы Маша.

– Это почему? Неужели формой ушей для Швеции не вышла?

– Синусоидой извилин! Дурная ты, Кать. Все об одном и том же. Тебя что-нибудь еще интересует?

– Ницше, – с сарказмом кивнула та. – Только он один мне по жизни и пригодится! Зануда ты, Грекова. Ярослава не тронь – мал, дяденьку иноземца тоже не трогай – стар. Лучше б интерфейс родственника показала да на семейный фуршет пригласила. А там сами разберемся, чай, совершеннолетние. Оба.

– Не дождешься. Для твоего же блага.

– В смысле, ты спасаешь меня от вольготной жизни иностранки? Боишься, что подавлюсь ананасами на собственной вилле?

– Именно. У дяди Вадима, если мне память не изменяет, было семь жен. Семь! Знаю точно, что одна умерла от энцефалита. Остальные – дело следствия.

– Вау! Он случайно бороду не отращивает, синюю?

– Не знаю. Раньше – нет, а что теперь – вопрос. Говорю же, восемь лет не видела.

– А что сейчас приехал?

Катя пожала плечами:

– Думаю, за очередной женой. Дядя патриот, только россиянок признает.

– Честь-то какая, – скривила губки блондинка. – Ну и родственник у тебя, Грекова, не позавидуешь. Уговорила, обойдусь я без виллы, а ананасами и так все магазины завалены… Слушай, а ты не врешь про семь жен? – прищурилась, заподозрив каверзу.

– Может и вру. У самого не спросишь, а мать с отцом свято блюдут тайну браков. Но уповая на свою память и логику, могу перечислить: Рита – раз. Умерла от энцефалита. Точно. Я слышала, как мама с папой данный факт обсуждали вполголоса. Света – два. Ее я помню – солнечная, озорная. Дядя Вадим ее к нам приводил, я еще совсем девчонкой была. Помню, она рыжая в легкомысленных кудряшках была, и все время смеялась. Мне нравилось, что она такая веселая, а мама потом отцу шептала, что Светлана, мол, непробиваемо глупа для любого мужчины со средним уровнем интеллекта, а уж для Вадима – подавно. Что с этой Светой случилось потом – не знаю. Дальше…Как же ее? – нахмурила брови Маша в попытке вспомнить третью супругу родственника. – А! Катя – три. А может четыре или пять? Или два? Я ее вообще плохо помню: что-то безликое, молчаливое в темном. Все. Больше ни одной не знаю. А родители молчат. Даже меж собой дядю шепотом обсуждают. Тетка? Она в доме престарелых: маразм цветет и плодоносит, так что и спрашивать резона нет – все равно информация фэнтази окажется. Вообще-то я давно хотела с биографией дяди разобраться: слишком много замалчивания вокруг его персоны, тайн, секретов.

– Прямо агент КГБ, – восхитилась Катерина.

– Нет, на агента дядя Вадим не похож… Хотя?

– Так ты решила семейный секрет раскрыть?

– Если получится.

– Предлагаю себя в помощь на добровольной основе. А если с выездом в Швецию…

– Далась тебе Швеция, Катя!

Скривилась Маша и поднялась. Полезла в недра шкафа: надо что-нибудь теплое одеть. Свитер под горло, например. А то опять ангина привяжется.

Глава 3

Крепкий, почти налысо бритый мужчина, ничуть ни опасаясь свалиться в холодные воды Невы, легко вспрыгнул на парапет. Поерзал, усаживаясь удобнее, и приложился к горлышку темной бутылки пива Redd's, лукаво поглядывая на рядом стоящего мужчину в светлом плаще. Вадим даже не пошевелился, пристально вглядываясь в течение мутных вод.

Костя хитро улыбнулся, понимая, что Вадим посмеивается над ним, специально выказывая надменность – и раньше за Грековым водилось людей на понт барствующего снобизма брать. Уваров сложил руки на коленях и произнес между прочим, с прищуром поглядывая на проходящих по набережной людей:

– Здравствуйте, Вадим Аркадьевич.

– Здравствую, как видишь, – кивнул мужчина и, наконец, посмотрел на Костю. Взгляд черных глаз встретился с карими. Минута, и мужчины обнялись как старые знакомые:

– Пойдем, в кафе посидим? – предложил Вадим. Костя Уваров неопределенно пожал плечами:

– Да мне и здесь неплохо. Тем более дело, как понимаю, в лишних ушах не нуждается? А то потом косяки от клиента пойдут: почто общественность информировали?

Вадим улыбнулся, со значением покосившись на знаменитого шиздца у моста:

– Ничего не изменилось…

– Могу возразить, но не стану. Как в Швеции?

– Благостно.

– Каяки, фьерды?

– На месте. Обмен любезностями закончим?

– Хорошо, – легко согласился мужчина и опять приложился к бутылке. Достал сигареты, закурил и, нахохлившись под порывом холодного ветра, передернул плечами, посерьезнев. – О деле… Вопрос у меня: охота вам в этакую древность лезть, Вадим Аркадьевич? Двадцать два года прошло.

Вадим, конечно, мог послать Костю в дальний путь со всеми вопросами, но Уваров был, пожалуй, единственный, кого Греков искренне уважал, кому доверял.

Их пути пересеклись в ту мрачную для обоих пору, что сейчас предстояло вновь вспомнить. Четыре месяца СИЗО кому как, а Вадиму и Константину, что совместная вылазка на вражескую территорию, длинный бой плечом к плечу. Такое не проходит бесследно, не забывается. И не важно, что после жизнь разметала их по разным концам планеты, поставила на разные ступени социальной лестницы. Они все равно были вместе, спиной к спине, принимая бой: тогда еще худой сопляк Костя, по собственной глупости залетевший на нары, и Вадим, молодой, запутавшийся в происходящем, поставленный, а вернее подставленный под самую дурную статью – изнасилование. Одному лишь вчера исполнилось восемнадцать, другому завтра должно было исполниться двадцать один. Один прошел армию, имел представление о жесткости, но не сталкивался волею судьбы с озверелой жестокостью, извращенной хитростью. Другой понятия не имел ни о том, ни о другом.