Текст книги "Синдром синей бороды"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Да ну тебя!

– Не ханжи, – отмахнулась блондинка. – Расскажи лучше, он-то как к тебе?

– По-моему я ему нравлюсь, – кивнула подумав. – Во всяком случае, смотрит он на меня не как на племянницу, скорей как на женщину, с интересом. Обнимает, и даже поцеловать хотел…по-моему. А впрочем, ничего это не значит. За границей подобное поведение норма, там ко всему легко относятся. Что мечтать, да на пустом месте выдумывать? Ну, обнял, ну за руку иногда держит… колье подарил, и что?

– Да-а, – вздохнула Катерина, понимая, что аргументы действительно зыбкие, чтоб на них что-то серьезное планировать. – Но колье, уже что-то. Дядька уедет, оно останется.

– Лучше б наоборот, – фыркнула Маша.

– Не скажи, – хитро прищурилась девушка. – А печалится, брось. Узнать сначала надо, как он к подобным бракам относится. За границей нравы не такие строгие, как у нас. Авось, что и получится.

– Да меня родители съедят!

– Может и не успеют… до отъезда, а там тебе по шпиль Петропавловки на их недовольство будет. Ты о своем счастье думай, родители дело хорошее, но они свое пожили, а у тебя вся жизнь впереди. Своей головой думай.

– Ох, Катя, что у тебя в голове? Кошмар. Послушаешь – ничего святого нет!

– А ты мне еще проповедь почитай, монашка, тоже мне, святая мученица. Ну и сиди здесь, страдай на здоровье, потом за Славку замуж выйдешь и уедешь в какой-нибудь Тындрепупинск, будешь борщи варить, мужу носки стирать, детям сопли вытирать. И вопрошать: и-хде ты моя молодость? А нет ее, сама профыркала. Нравится перспектива – давай, работай. Я тебе еще пару мыслишек подкину о грехе кровосмешения, и о `гнусной' жизни обеспеченной любимой женщины. Действительно, нормальный мужик под боком, весь такой элегантный и богатый до омерзения иностранец – фу – или наш, рассейский парнишка с ветром в голове, мышью за пазухой и светлой перспективой алкоголизма в руке! Вот он герой романа! Наш, родненький… зато не родной. Ха! Так в этом-то и соль!

– Да хватит тебе иронизировать, – скривилась Маша, осуждающе. Катя к ней качнулась:

– Не нравится, да? Тогда что как Офелия, блин? Нравится Вадим – бери, а мораль и церковные постулаты почтой неимущим отправь. Тебя шанс выпал! А он как в песне: `не получка и не аванс'! Пришел к тебе, а ты? `Пардону просим, но на кровосмешение мы никак не согласные'! – скривилась презрительно, сверкая глазами от возмущения. – Жалеть, Машка будешь! Вот придешь ко мне, по счастью загубленному плакаться, я тебе дуре и носового платка не дам!

– Что ж тебя так разозлило? – удивилась Маша.

– Глупость твоя непрошибаемая! И эгоизм! Я может, тоже дяденьку иноземца хочу. У родственника-то твоего, наверное, все знакомые как войско Черномора – на подбор. И я вроде Богом не обижена, подберу какого-нибудь банкира заволященького.

– Слушаю тебя и просто в осадок выпадаю, – качнула головой Грекова. – С головой у тебя, Кать, точно – плохо, а с моралью, в принципе – никак.

– Вот и сиди со своей моралью, правильная, но для счастья загубленная. А я и без нее как-нибудь проживу. Целее буду, – буркнула блондинка обиженно. Отодвинулась и тетрадь раскрыла.

– Меня Вадим сегодня в институт провожал… и встретить обещал, – протянула Маша.

– Вот! – хлопнула ладонью по тетради Рябинина. – А я что говорю? Ему, поди, плевать, что родственник, а ты? `Ой-ах'!..

– Рябинина! – прервал ее Радянский. – Что вы так бурно обсуждаете?

– Химию, Вячеслав Юрьич, – проблеяла Катерина, скромно потупив глазки.

– Тогда повторите последнее из мной сказанного….

– Вот и все, малыш, – сказал Вадим, забрасывая объемный пакет с дубленкой на заднее сиденье. – Дела закончились, мы свободны. Предлагаю пообедать. Ты как?

– Положительно, – кивнула с улыбкой.

– За-ме-чательно, – кивнул и Вадим, выруливая со стоянки.

– Я знаю недорогое кафе.

– Недорогое?… Малыш, давай забудем о дорогом и недорогом. Предоставь выбор мне, хорошо?

– Извини, но ты привык к ресторанам, а я… Нет, лучше высади меня у метро, вот здесь. Я домой поеду. Вадим!

Мужчина рассмеялся:

– Лика, девочка моя, что ж ты из машины выпрыгнуть норовишь? И зачем тебе метро? Скажи куда, я отвезу. Через… обед. В том заведении, что выберу я.

– Нет, Вадим, я не хочу есть.

– А я – да.

Лика сникла не в силах противиться мужчине, и, понимая, что привезет он ее в какой-нибудь шикарный ресторан с помпезной обстановкой, и будет она себя чувствовать чучелом, под насмешливыми взглядами официантов давится пищей.

Вадим провел по ее волосам, успокаивая:

– Привыкай к нормальным заведениям.

– Угу, – вздохнула девушка, но хоть бы слово поперек сказала. Грекову все больше нравилось, что она послушная, безответная и доверчивая. Наелся он уже саблезубыми стервочками – сыт их кривляньями, фальшивыми ужимками, эмансипированными взглядами на жизнь. Женщина должна оставаться женщиной, чтоб и мужчина оставался мужчиной и чувствовал себя соответственно – ответственным. И если из всех нормальных женщин остались вот такие `ненормальные', то ему нет дела до свихнувшегося мира! Он найдет силы и возможности украсть из него Лику и сохранить для себя. Пока – любовницей. Податливой ласковой малышкой…

Вадима бросило в жар от воспоминаний о ее теле, ласках. Он покосился на девушку и завладел ее рукой: моя. Послать бы весь мир к чертям, вместе с обедом, делами, и вновь оказаться в постели с Ликой, трогательной женщиной – ребенком. Его женщиной.

– Ты моя? – спросил, скрывая шутливым тоном серьезность вопроса. И невольно напрягся, ожидая ответ.

– Да.

– Только моя?

Лика улыбнулась и потерлась лбом о его руку:

– Странный вопрос.

– Поясни: в чем странность?

– Всецело человек принадлежит лишь Богу.

– Бог на небе, малыш, а мы на земле.

– Но его законы никто не отменял.

– Да, но кто последний их применял? Назови хоть одного, кто помнит о них?

– Святые отцы.

– Священники? – хмыкнул. – Не хочу тебя разочаровывать, но с одним `святым' знаком близко, и ответственно заявляю – большего грешника не встречал.

– Мы не в праве судить людей, мы вправе лишь судить себя и не грешить…

– Подставлять правую щеку, если ударили по левой? – посерьезнел мужчина.

– Да. Если так угодно Богу…

– Лика, когда тебя насиловали отморозки, это тоже было угодно Богу…

Девушка побелев, вырвала свою руку из ладони Вадима, отпрянула, вжалась в дверцу, грозя ее вынести и вывалится.

– Так… `Замечательно', – прошептал Греков, сворачивая к обочине. Остановил машину и замер, глядя перед собой:

– Значит мое предположение – правда?

Лика зажмурилась, склонив голову чуть не до коленей.

– Ясно… Ну, и как за это не убивать? – спросил сам себя. Стукнул в сердцах кулаком по рулю, встретившись с испуганным, даже затравленным взглядом девушки, и поспешно вылез из машины, чтоб только не видеть Лику, не представлять, что было с ней, не думать, кто тому виной, и не напугать ее озвучив свои далеко не добрые мысли.

Пара вздохов стылого, с запахом опавшей, промокшей листвы воздуха, взгляд на снующих мимо прохожих, и злость чуть отступила. Вадим поднял голову, подставляя лицо моросящему дождику:

– Чудесный уик-энд… Сейчас бы сигарету, `радость' задымить, – посмотрел на витрину с рекламным плакатом сигарет Winston, и решил купить Лике что-нибудь попить, чтоб успокоится, да сладкого, чтоб горечь заесть. Обоим. Ресторан явно отменяется: в таком настроении к братве с заказом, самый раз или в оружейный, за двустволкой… А лучше – трех! – пошагал в магазин.

Лика сидела в машине, верная данному обещанию, а не сбежала, как он боялся.

– Ты меня ненавидишь? – спросила шепотом, огромными полными страха и отчаянья глазами, глядя на Вадима. Тот нахмурился, сунул ей пакет в руки и сел:

– Да, настолько сильно, что готов обедать в машине, раз ты против ресторана.

– Ты шутишь, а я серьезно…

– Лика, давай оставим эту тему, иначе я буду зол и груб. Хотя и то и другое заслуживаешь не ты.

– А кто? Откуда ты вообще знаешь?

– Егор сказал. Видимо ты не взяла с него обещание молчать, – прищурился на Лику насмешливо, но вышло упрекающе-зло. Девушка опустила голову, и Вадим вздохнул: что ж ты такая безответная, малыш? – Давай пировать. Не знаю, что ты любишь, набрал, что понравилось, – принялся вытаскивать из пакета провиант. Распечатал плитку шоколада, открыл минералку. Лика не двигалась.

– Бери, – протянул шоколад. Девушка головой мотнула, старательно разглядывая упаковку пирожных на своих коленях. – Не любишь шоколад с орехами?

– Люблю…

– Тогда в чем дело? Покормить, как лялечку с ложечки?

Девушка взяла кусочек от плитки и всхлипнула.

– Что опять не так? – всерьез начал сердится Вадим, решительно не понимая, как себя с ней вести: успокаивать?… Обнять, впиться в губы, чтоб с них слетали стоны, а не всхлипы, скинуть все упаковки на пол и взять Лику прямо здесь, чтоб она и думать о плохом забыла, и он, и… Прекрасная мысль, да ни ему, ни девушке, ни ситуации не подходящая. Остаются варианты шуток, прибауток – к чертям! И расставания.

– Куда тебя отвести? – завел мотор.

– На Радищева 34 – 18, – уронила тихо, потерянно.

– Мне Машу нужно забрать, обещал. Время почти три, – пояснил, видя, как расстроилась Лика.

– Ты не должен ее обижать, – почти приказала девушка. Греков на минуту потерял дар речи: странное заявление, а тон? Ничего себе – беззащитная. Или, когда ее задевают, легче проигнорировать выпад, а когда другого то не грех и зубки показать, и ноготки выпустить?

– Первое: я никому ничего не должен, – заявил, придя в себя. – Второе: с чего ты решила, что я обижаю или желаю обидеть Машу? Третье: ты всех защищаешь, или только ее? Если – да – огласи причину, любопытно, а заодно просвети, почему ты себя с тем же рвением не защищаешь? За мыслью успела или повторить?

– Я видела, как ты смотришь на Машу, и как она на тебя. Ты что-то задумал, и явно не во благо ей. Особенно учитывая, что ты уже знаешь, что было, – Лика начала излагать четко и громко, но к концу снизила тон и перешла почти на шепот.

Вадим насторожился:

– Повтори.

– Маша, по-моему, влюбилась. Она смотрит на тебя, как на Бога, а ты на нее как кот на мышку. Она не видит, как ты смотришь на нее, не улавливает насмешки и презрения которые сквозят в твоих взглядах. И в голосе. Ты же открыто смеешься над ней. Но она не улавливает нюансов, видит лишь, что хочет видеть. Это доказывает, что она влюблена, потому что слепа….

– Я понял. Торию о взглядах обсудим потом. Объясни, как понимать твою последнюю фразу: `учитывая, что ты знаешь, что было'. Как одно связано с другим? Мифическая влюбленность Маши, мое, не менее мифическое презрение к ней, ты – буриме, милая, – закипая, процедил Вадим, не желая верить в очевидное, прекрасно понимая и, одновременно, не желая понимать, о чем идет речь. Потому что это было бы слишком для него!

– Ты задумал, что-то плохое, я видела это, но не понимала – почему, ты ведь очень светлый человек, очень добрый, а здесь… ты словно соблазняешь ее!

Ничего себе – дурочка! – холодея, подумал Вадим, и кажется, побледнел.

– Причем цинично. Она не нужна тебе, более того, ты брезгуешь ею, и все ж очаровываешь. Это видно!

– Ревнуешь? – глухо спросил мужчина, понимая, что причина не в том.

– Нет, и ты это знаешь. Все глубже. Ты хочешь унизить ее. Раздавить для самоудовлетворения, морального, не физического. Не удивлюсь если и Веронику Львовну, у тебя и к ней есть какая-то претензия. Не думаю, что я тому причиной, но…

– Причем тут ты?!

– Но ты ведь сам сказал, что все знаешь!

– Что `знаю'?!

– Про Машину роль в том деле!

Вадим еле сдержался, чтоб не дать по тормозам. Видимо сегодня ему не избежать аварии.

– Значит, ты знаешь, что Маша заказала тебя? – спросил устрашающе тихо.

– Да. Но она не виновата, Вадим! Она была совсем ребенком!

Где-то он это уже слышал…

– Она думала, что я покушаюсь на ее семью, хочу забрать отца….

– Он был очень нужен тебе?

– Нет, в том-то и дело – нет. Но она-то не знала!

– А ты откуда о ее участии знаешь?

– Логика. Маша встретила меня у подъезда и предупредила, что убьет меня, если хоть раз еще с отцом увидит. И я по лицу поняла – она может, сделает. Хотела объяснить, да она слушать не стала, раскричалась. Да еще… в общем ушла.

– `Еще' – что?

– Подраться хотела.

– Удалось?

– Не важно.

– А что важно? Ты вообще – слышишь себя? Понимаешь, о чем говоришь?

– Да, Вадим, и прошу тебя, умоляю, не трогай Машу, если не любишь. Не смейся над ней, не губи. Она очень хороший человек. Умница. На красный диплом идет. Она станет отличным специалистом и составит счастье какого-нибудь замечательного человека. Не калечь ей жизнь. Она для тебя кукла. Но она – человек. Нельзя играть живыми людьми!

Вадиму очень хотелось накричать в ответ, напомнить Лике, что она тоже не кукла, и когда-то училась, и жила, и что-то планировала. Но связалась с подонком, и его умница, раскрасавица, в перспективе почти святая, дочь, сломала все планы, искалечила ее. И теперь Маша и дальше учится, живет, дышит, любит, надеется, и все у нее хорошо, просто – за-ме-ча-тель-но! А Лика работает у нее домработницей, и защищает как самка собственного детеныша, и при этом считается больной на всю голову с точки зрения не только `детеныша' но и его окружения. И при этом настолько умна, прозорлива и внимательна, что видит, складывает то, что не видят другие, что Вадим скрывает и от себя.

Нет, Вадим решительно ничего не понимал:

– Ты либо святая, либо не в себе, – процедил не в силах скрывать злость. – Но в первых я не верю, а для вторых ты слишком разумна и внимательна. Впрочем безумство и гениальность лежат на одной плоскости и порой не имеют границ меж собой… Ответь мне на один вопрос: почему Маша на свободе? Почему, черт возьми, ты ничего не сказала милиции?!

Ее ответ ввел Вадима в длительный шок. Буквально убил:

– Потому что я не могла причинить вреда Егору Аркадьевичу, Маше, Вернике Львовне. Разве не достаточно было того, что случилось со мной? Зачем делиться бедой? Множить горе? Машенька глупенькая, защищала свою мать, как могла. Вероника Львовна очень хорошая, к себе меня взяла. К психологам устроила. И мама у нее чудесная женщина, часто ко мне в больницу приходила. Мы с ней часами о Боге говорили. А Егор Аркадьевич? Сколько он нам с мамой помогал? По физике меня натаскивал, и домработницей устроил. И вообще, он чуткий, очень заботливый человек, семья для него и дети – все. Как же я могла его дочь выдать? Машу бы наказали, а за что? Нет, Вадим, на зло злом отвечать нельзя. Мы ведь люди, а не звери. Пусть Бог решает, судит. И потом… я счастлива. Да! Я очень, очень рада, что никто больше не пострадал. И я сплю спокойно, и живу легко. Господь мне помогает: подсказки дает, людей хороших посылает; и хлеб у меня есть, и кров, и руки, ноги на месте. А как бы я желала, сели б сподличала, несчастными людей сделала? Вот умерла бы, предстала перед ним – как бы в глаза посмотрела? Чтоб он мне сказал? `Эх, Лика, разве ж ты дщерь моя, разве ж будь оной, поступила б так? Да ты раба моя, овца неразумная. Нет, не стоит себя марать. Стыд-то какой, только подумать.

Вадим не знал смеяться ему или плакать? Губы кривились в нервной усмешке, а глаза были влажными.

– А как Маша Богу твоему в глаза посмотрит? – спросил тихо.

– Прямо. Я отмолю ее.

Вадим потеряно кивнул: слов не было.

Молча свернул к многоэтажкам, въехал через арку во двор и остановился у первого подъезда. Развернулся к девушке, и, облокотившись на спинку ее сиденья, принялся пристально рассматривать Лику: может, что пропустил? Нимб над головой или рожки? Юродивая? Искусно под нее маскирующаяся?

Девушка не отодвинулась, не отвернулась, не отвела взгляда – смотрела в глаза мужчины и, казалось, была готова принять от него хоть оплеуху, хоть поцелуй.

`Разве можно быть настолько открытой'? – прищурился Вадим.

– Малыш, твоя проповедь уникальна по чистоте звучания, но я небольшой любитель богословия. И не святой, если ты заметила. Не стану огорчать тебя своим мнением на высказанное тобой, как не стану устраивать прения на заданную тему. Задам лишь один, единственный вопрос: тебе в голову столь беспрецедентные по чистоте мысли мама вложила или замечательная, добрая старушка Аделаида Павловна?

Лика растерянно хлопнула ресницами:

– Разве это важно?

– Понял, – усмехнулся Вадим, и нежно коснулся губами ее губ, на прощанье.

Молча проводил до дверей квартиры и насильно всучил пакет со сладостями.

– Мне плохо! – сообщила блондинка с придыханием, схватившись за сердце… с правой стороны. Маша озадачено нахмурилась: что это Катька придуриваться вздумала?

– Ну, что встала?! – зашипела та на Грекову, пихнув ее локтем в бок. – Тащи меня давай, спасай!

– Куда тащить?

– Вон, два чуда стоят – к ним и тащи!

– Зачем? – ничего не понимала Маша. Огляделась, пытаясь найти предметы Катиного внимания, но улица была полна людей и машин, и что из них относится к `чуду' поди, отдифференцируй.

– Тащи давай, – от нетерпения притопнула ножкой обтянутой высоким сапожком блондинка.

– Да куда?! Зачем?!

– Ну, ё, Грекова, приступ тупизма что ли? Вон стоит мечта всей моей жизни, – с плаксивой ноткой, дребезжащим от предвкушения голосом поведала Катерина, продолжая держатся за `сердце'. – Серебристый порш! Мамочка моя! А-а-а! А рядом Мэн в светлой тряпочке баксиков за полтора, два. Штук! Я его видела, я его знаю! Его зовут Герой Моего Романа! Я влюблена заочно и повенчана с ним…

– Еще в старшей группе детского сада, – хмыкнула Грекова, узрев Вадима, подпирающего свой порше, столь же выделяющийся на фоне других машин, как и его владелец на фоне любого прямоходящего по площади. – Расслабься, Рябинина, это Вадим, мой дядя, – заявила, направляясь к нему. И бросила через плечо парализованной от зависти и разочарования подруге. – Сердце с левой стороны, нимфоманка.

Катерина очнулась и припустила за ней, боясь отстать и на шаг:

– Я в афиге! В полном пике! Если ты на счет этого мужчинки в сомнениях плаваешь, то прими мои соболезнования: глупее тебя только жираф.

– Это почему?

– Доходит долго – шея длинная, голова маленькая! – рявкнула, не спуская взгляда с мужчины. – Даю тебе две минуты, не решишься – извини, дружба дружбой, а любовь у меня одна! Отобью, признаюсь, как на духу. А если не я, то другая… Боже, я уже улавливаю запах его одеколона. Тоже не слабо стоит, баксов мням… А рубашка от Гуччи или от…

– От фабрики Красный Октябрь! Достала, Катька, – раздражаясь, бросила Маша.

– Молчу! Ты ж меня не бросишь? Лучшую подругу? – повисла на руке девушки. Грекова лишь вздохнула: куда ее денешь теперь?

– Здравствуй. Вот и мы, – улыбнулась Вадиму. – Давно ждешь?

– Пару минут, – ослепительно улыбнулся в ответ, и посмотрел на Рябинину. Та застонала и привалилась к плечу Маши, изображая состояние близкое к обмороку, но при этом забыла, что обычно люди не теряют сознание, пристально разглядывая человека.

– Хватит тебе, – отпихнула ее Маша и представила. – Эта припадочная, моя подруга.

– Екатерина Рябинина, – присела та в реверансе, растопырив полы короткого плаща. И бросив на подругу уничтожающий взгляд, щедро улыбнулась мужчине. Вадим в ответ склонился в галантном поклоне, не скрывая насмешки.

– Вас зовут Вадим? – пропела томно. – Мням… то есть очень. В смысле вам идет имя Вадим. Оно наверное обозначает мужество и силу воина…

– Ты обещала сказаться немой, – напомнила ей Маша, отпихивая в сторону. Открыла дверцу и шлепнулась на переднее сиденье. Греков услужливо распахнул перед блондинкой дверцу, и та не спуская с него томного, многообещающего взгляда медленно, и как ей хотелось верить, грациозно, опустилась на заднее сиденье. Вадим хмыкнул, закрывая дверцу: вечер обещает быть длинным.

– Где дети, Вадим? – пройдя по всем комнатам и никого не найдя спросил Егор, усаживаясь за стол, напротив жены. Вера оторвалась от разложенных бумаг, сгребла их, отодвинув в сторону, и принялась сервировать мужу ужин:

– Ярослав со своим другом ушел гулять. Придет около десяти. Вадим, Маша и ее подруга Катя, в казино. Следовательно, придут еще позже.

– Катя, это какая?

– Экспрессивная блондинка.

– Вспомнил. Вадим звонил?

– Нет, Маша.

Егор принялся за еду, а Вера опять углубилась в изучение бумаг:

– В этом месяце прибыль в полтора раза превышает прошлый. Это учитывая что обычно прибыль повышается в декабре, марте… Возможно в будущем месяце я смогу оплатить аренду сама.

Егор с набитым ртом издал нечто неопределенное. Женщина поморщилась: что за плебейская привычка набивать полный рот и пытаться говорить? Любая мартышка за двадцать лет могла бы научится вести себя культурно за столом.

– Не сможешь, – заявил Егор, проглотив пищу, и вновь набил рот.

– Вероятность большая.

– В любом случае, твой салон не рентабелен, я его продаю, – бросил, между прочим.

Вера посмотрела на мужа: Очередная шутка? `Удачно'.

– Я не шучу, радость моя. Кстати, бифстроган пережарен.

– Кстати к моему салону или твоему настроению?

– Салон мой Вера. Я тебе его купил, я и продаю. Неделю вы еще работаете, а там придет новый хозяин и решит, кто остается.

– Егор, это очень плохая шутка.

– Разве с деньгами шутят?

Супруги раздраженно уставились друг на друга.

– Ты не шутишь? Ты действительно продаешь мое дело? А почему позволь спросить, без моего ведома? И почему ты ставишь меня в известность о своем решении, между прочим, меж бифстроганом и булочками, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся? Это мой бизнес. Это мое дело. Забыл?

– Вера ты путаешь – ты забыла, а не я – салон мой. Была возможность – держал, сейчас мне срочно нужны деньги, я его продаю.

– Но почему я узнаю об этом за неделю до смены руководства?

– Недели достаточный срок, чтоб свыкнуться с мыслью о смене деятельности.

– Ты ведешь себя недопустимо. Чем я заслужила столь отвратительное отношение к себе? Что за веская причина побудила тебя продавать мое дело, в обход меня? Как это понимать, Егор?

– Я уже огласил причину – мне нужны деньги.

– Тебе, но причем тут я?

– Вот как ты заговорила, – нехорошо посмотрел на нее мужчина, отодвигая тарелку. – Когда ты отдыхаешь в Ницце, ты не спрашиваешь, откуда деньги. И когда заказываешь норковую шубку себе на день рождения, и когда приходит время арендной выплаты за твою Фею – тоже. Ты даже не интересуешься – а могу ли я в принципе все это оплачивать. Тебе нужен факт, остальное не волнует. А раз так, милая моя женушка, какие могут быть претензии? Продажа салона – факт, а причина – выбирай любую: мое желание, или не желание, например.

– Твои дела настолько плохи?

– Нет. Я просто меняю сферу деятельности. И закладываю все, включая эту квартиру.

– Егор! – испугалась и возмутилась женщина.

– Вера, помолчи, ты нечего не понимаешь, – попытался пресечь ее негодующую тираду. Но женщина была слишком взволнована, чтоб воспринимать мужа адекватно. Она хлопнула ладонью по столу, чего никогда себе не позволяла и повысила голос:

– Нет, это ты помолчи! Речь идет о слишком серьезном вопросе, чтоб поставив пред фактом глобальных перемен для всей семьи, надеется на то, что я промолчу! Ты не можешь, не имеешь права распоряжаться моим имуществом! Я не давала тебе разрешения закладывать квартиру!…

– Это и моя квартира!

– Вот как?! А откуда она у тебя? Ты же голь перекатная, – прошипела Вероника в лицо Егора. – Плебей! Как был им, так и остался! Это квартира появилась благодаря моим родителям! Мне! Моему отцу! Он лишь милостиво позволил тебе жить здесь.

– Мы имеем равные доли на владение имуществом, – напомнил мужчина.

– Да? Ах… да?! Тогда позволь спросить, что ты вложил сюда, чтоб владеть?

– Часть от проданной квартиры тетки. Между прочим, это ты и твой папенька надоумили меня отправить родную тетку в дом престарелых, а квартиру продать, чтоб иметь финансы на развитие бизнеса, – процедил Егор, искренне жалея, что не может ударить эту фурию, что зовется его женой.

– Не нужно перекладывать с больной головы на здоровую. Решение о продаже было твоим!

– Да! Но тетку вон выкинула ты!

– Я не желаю вновь поднимать глупую тему! Я не собиралась и не собираюсь ухаживать за старыми маразматиками!

– Поэтому от тебя даже родная мать и сбежала!

– Не смей! Моя мать умерла! Умерла!!

Вера смолкла, видя, как Егор смотрит на нее. Попыталась взять себя в руки, отошла, налила себе воды, выпила, и еле сдерживая клокотавшую внутри ярость, почти ровным голосом произнесла:

– Мне надоели твои бредовые идеи. Когда дело касается лишь тебя, ты в праве рисковать, но разрешения рисковать будущим детей и моим, я тебе не давала.

– А я и не спрашивал…

– Ты никогда не спрашиваешь!… Зачем тебе деньги? Сколько тебе надо? Куда ты собираешься их вкладывать?

Егор бы и слова ей не сказал, до того был зол, но, понимая, что тогда Вера просто изведет его: начнет пилить, скандалить, мешать – рассказал о предложении Вадима.

Жена выслушала его не перебивая, и заходила по кухне, обдумывая: с одной стороны очень заманчивое предложение, но с другой…

– Ты веришь Вадиму?

– Он мой брат!

– Речь идет о крупной сумме, об огромных деньгах. В таком вопросе родственников нет, это понятно любому профану. Егор, не будь ребенком, подумай, взвесь, прежде чем делать.

– Ты оскорбляешь меня или Вадима?

– Я всего лишь пытаюсь понять, почему именно сейчас ему пришла в голову идея осчастливить тебя.

– Нас.

– Хорошо – нас. Сути дела не меняется.

– Ты видимо не слышала меня, а я достаточно четко выказался на сей счет: именно сейчас, а не год, десять назад у Вадима появилось выгодное дело. Он не настаивает на моем долевом участии, а предлагает. Разницу чувствуешь? Мы можем отказаться, и он возьмет других партнеров. Они, будут жарится под жарким солнышком Южных стран и в ус не дуть, а мы будем дальше барахтаться в болоте. Это наш шанс, понимаешь? Благоприятное стечение обстоятельств, которое может, не повторится. Через месяц наши деньги Вадиму будут не нужны… да они и сейчас ему не нужны. Но он размяк от встречи с близкими, от потери жены, от воспоминаний. Нужно пользоваться моментом.

– Ох, Егор, не нравится мне твой настрой, и в то, что Вадим размяк, я не верю. Не тот он человек, чтоб от потери седьмой жены теряться, или от встречи с родственниками о которых слабо помнил все эти годы, в сентиментальность впадать.

– Сколько он будет жить, столько ты будешь помнить ему смерть своей сестры. В этом суть твоей предвзятости к нему. Только кому, как не тебе знать, что сестрица твоя стерва была редкостная и, слава Богу, что удавилась раньше, чем успела других удавить.

– Не смей, – прошипела Вероника, предостерегающе глядя на мужа. И столько злобы было в ее взгляде, что Егор не выдержал его, отвернулся:

– Ладно, не будем прошлое ворошить, – сказал примирительно. – Налей-ка мне чая.

Вера с минуту стояла не шевелилась, тревожа Егора своим видом, но успокоилась, взгляд отвела, да за чайником потянулась.

– Подумай, подумай Егор, прежде чем принимать предложение Вадима. Съест ведь он тебя, – сказала потерянно, разливая чай.

– За что ему меня есть?

– Не за что? Так уж ты чист перед ним? – усомнилась. Егор промолчал: ему не нравилось, что Вера смотрит на него, словно что-то знает, и давит на больное, рождая глубокие сомнения. Впрочем, и поведение жены тоже не нравилось – беспокоило. Слишком уж она эмоциональна сегодня, необычно резка и несдержанна. `Вадим ее нервирует', – решил, и успокоился.

Егор ушел смотреть телевизор, а Вероника достала из тайничка бутылку конька и, выпив рюмку, с тоской и злостью уставилась в окно. Дождь. Опять над городом серая завеса дождя, нудного посетителя Санкт-Питербурга. Льет с утра до вечера и портит без того отвратительное настроение. Скорей бы снег, скорей бы зима. Скорей бы Вадим улетел к себе и больше бы не появлялся, не вносил разлад в их жизнь, не волновал ее одним своим видом.

А может принять его предложение?

Вероника задумавшись, глотнула конька прямо из горлышка, тряхнула волосами, прогоняя наваждение, и убрала бутылку обратно в тайник. Вымыла рюмку и поставила ее в шкафчик. Взгляд пробежал по ровным рядам банок со специями, чашкам, сервизу. Закрыла дверцу и села за стол, с тоской разглядывая узор салфеток: Нет, ничего не получится. Хочется, да колется. И колется больше, чем хочется. Раньше думать надо было, раньше, а сейчас глупо что-то менять. Вадим – не Егор. И хоть тот думает, что хорошо знает брата, Вера уверена в обратном, потому что точно знает – никто, кроме нее не имеет представления об истинном Вадиме.

Кто бы мог представить, что он не только поднимется, устоит, да еще и далеко пойдет? О, для этого нужны огромные силы и колоссальное желание. А такое желание может аккумулировать лишь злость. Здоровая ярость оскорбленного, униженного человека, потерявшего в жизни все кроме себя.

Почему мать не считала его перспективным?

Почему она сама не видела, насколько он силен? И кто виноват, что она сломала собственными руками построенный им для нее замок, пусть неказистый, но реальный, имеющий место быть? Сломала, позарившись на другой – эфемерный, но более красочный и блестящий. Ничего теперь не изменить, не восстановить. Даже пытаться не стоит.

И не дай Бог ошибиться и дать Вадиму пищу к раздумьям. Он-то быстро все просчитает и тогда всем не поздоровится. Всем.

А может она переоценивает его, как когда-то недооценивала?

Может, и нет причины для беспокойства? Столько лет прошло, все забылось, стерлось за далью лет.

Может, он действительно влюблен в нее, и проявляет искреннее желание помочь семье брата? А она просто постарела, стала мнительной и пугается собственной тени?

Хорошо бы если так.

Почему ее жизнь сложилась настолько неудачно?! Она ведь все высчитала, составила план и четко ему следовала, ведя маневры по всем законам войны – без сантиментов, не жалея. Она виртуозно убрала главную преграду к своему счастью…И осталась ни с чем, слишком поздно осознав, что тот шикарный замок, что блазнился ей, всего лишь мыльный пузырь. Однако с этим она смогла примирится, свыкнуться и даже забыть, устроится. Но как свыкнуться с тем, что тот, кого она старательно убирала, избавлялась всеми силами, не просто жив, здоров, но весел, богат и успешен, в то время как она несчастна, и до такой степени устала, что больше нет сил барахтаться?

Как она промахнулась? Как могла просчитаться?

Кто, Бог или Дьявол вмешался в ход событий и испортил ей обедню, жестоко посмеявшись над всеми мечтами?! Опустил ее на взлете, а его поднял из преисподни?

Лика сидела на диване, укутавшись в плед, и смотрела, как капли дождя бьются в ее окно. Девушка чувствовала себя так хорошо, что, пожалуй, лучше не бывает.

На душе было тихо, благостно. И дождь что стучит в окно – в радость. Он словно занавес небесный ограждал ее от бед и печалей, окружая дом непроходимой стеной. Здесь не было Вадима, и все же, он с ней – в сердце и душе. И она улыбалась и плакала, потому что, была счастлива этим пониманием.