Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Этого тореро я не знаю, – сказал он. – Только читал о нем в газетах. Я уж, по крайней мере, года четыре на корриде не был.

Из кухни его позвала Фаустина. Послышался стук – и в сад вылетел кот. И снова голос из кухни:

– Брысь! Еще не хватало тебя здесь!

Кот улегся в углу сада, на куче сухих листьев.

– Что тебе? – громко спросил Маурисио.

– Идите обедать.

Хустина была в курятнике и вышла оттуда с яйцом в руке. Подходя к дому, отец спросил ее:

– Это от которой?

– От рябой. Сегодня четвертый день, как она не неслась.

Невестка Оканьи сказала мужу:

– Не налегай на тушеные овощи, Серхио, тебе же нельзя, потом плохо будет.

– Дай ты ему поесть, да и сама ешь, – вмешалась Петра. – За весь-то день. Нельзя же вечно думать о болезни.

– Слушай, если он не поостережется, ему ведь хуже будет.

Фелисита смотрела попеременно то на тетку, то на мать, словно силясь понять, кто же из них прав. Хуанито манил кота, сложив пальцы щепотью: «Кис-с, кис-с!»

– Дай ему вот это, – предложила Петрита и протянула кусочек мяса.

Но кот не тронулся с места. Оканья сказал жене:

– Надо, по крайней мере, попросить у Маурисио по стакану вина и по чашечке кофе. Чтоб ему был хоть какой-то доход, раз уж мы пришли сюда есть.

– Как знаешь. Он так любезен, что скорей всего денег не возьмет.

– Почему не возьмет? С чего это?!

– Ну, ты оказывал ему столько услуг!..

– И он мне немало их оказал, еще чего не хватало! Если будет отказываться, уж как-нибудь запихаю ему. Мне и так стыдно, что мы даже вино с собой привезли, а не берем у него.

– Так ты же ничего не сказал… – оправдывалась жена. – А теперь мне такое заявляешь.

Белый кролик подошел к решетке и встал на задние лапки, опершись передними о сетку и показывая брюшко.

– Глядите, глядите, как он стоит! – крикнул Хуанито.

Все обернулись.

– Какой хорошенький! – сказала девочка. – Какой хорошенький!

– В кастрюле они еще лучше, – засмеялся брат Оканьи.

Петра напустилась на него:

– Да ты что? Зачем такое говоришь ребенку, который восхищается зверьком? Нет, доченька, нет. Дядя твой злюка. Никто этого кролика убивать не собирается. На будущий год, как приедем, привезем ему листьев салата и ты сама его покормишь. Хорошо, доченька?

– Да, мама, – отвечала Петрита, не отрывая глаз от кролика.

– Завтра обедать будем в саду, – сказал Маурисио. – Тут такая жара от плиты, что, пока ешь, сам изжаришься.

Фаустина не ответила. Она что-то мешала в кастрюле.

– Но каков Оканья! Как он понимает жизнь! – продолжал Маурисио, указывая ложкой на окно, из которого виден был столик, занятый гостями. – Ему ничего не жаль. Если и отложит пару бумажек, так только для того чтобы поехать, вот как сегодня, провести воскресенье с семьей за городом. – Он медленно тянул суп. – И понимаешь, в воскресенье, когда такси нарасхват весь божий день, когда дают целое дуро на чай те, кто едет на стадион или на корриду. Он всем этим жертвует и в ус себе не дует.

– А почему они не приезжают на неделе? – возразила Хусти. – Меньше потерял бы.

– Наверно, из-за брата. Тот свободен только по воскресеньям. Щедрый и веселый человек, он всегда такой. Вот так и надо жить. Иначе получается, как с тем, который потерял двадцать килограммов, пока бегал, искал аптеку, где можно взвеситься.

– Ну, уж если такой порядок тебе нравится, – поджала губы Фаустина, – почему бы тебе не сделать то же самое, начиная с завтрашнего дня? Закрой кафе и живи сладкой жизнью. А? Что ж ты этого не делаешь?

Из зала кто-то позвал Маурисио.

– А что ты думаешь? Мне часто хочется такое сотворить! Только чтоб тебя не слышать… Поди спроси, что там хотят. Скажи, я обедаю.

Фаустина вышла. Маурисио не донес ложку до рта и посмотрел на дочь. Потом опустил глаза и спросил:

– В котором часу придет твой жених?

– Думаю, в полпятого, в пять. Смотря на чем поедет: на рейсовом автобусе или на поезде.

– Вы пойдете в кино?

– Наверно.

Маурисио, помолчав, поглядел в сад через открытое окно; невестка Оканьи смеялась…

– Поди положи второе.

Хустина поднялась. Встал следом за ней и отец.

– А на какой сеанс вы пойдете?

– Ох, отец! Что это вы все выспрашиваете? Пойдем уж в какое-нибудь кино – какая разница? И как я могу знать заранее? – Тут она переменила тон. – Наверно, вы что-то хотите узнать, так зачем подбираетесь с этими вопросиками? Со мной так не надо.

– Я, дочка? Да нет. Хочу знать, что ты будешь делать.

Из сада опять донесся смех.

– Что вы делаете по воскресеньям?

– А то вы не знаете! Ну что мы можем делать? Нет, вы хотите спросить не о том.

– Ну ладно, тогда скажи, что это за новость, что тебе уже зазорно помогать отцу обслуживать посетителей? Откуда это пошло?

– Что? Кто это вам сказал?

– Твоя мать сегодня утром. И, мол, Маноло не нравится, что ты обслуживаешь гостей. Ему это кажется не очень приличным или еще что-то там такое. И она на его стороне.

– Ох уж эта мама! Вот в чем дело! Эта новость для меня как снег на голову. Хорошенькое дельце!

– Так ты не знала? Значит… Скажи-ка правду.

– Я и говорю правду, отец.

– Хорошо, дочка, больше ни слова. А ты с этим согласна?

– Я? Пусть он только придет! Сегодня он у меня попляшет!

В дверь просунулась морда Асуфре; пес вдыхал кухонные запахи. Хустина крикнула:

– Пошел вон! Противный пес! Так вот: чего я больше всего не люблю, так это когда за моей спиной сговариваются. Теперь точно знаю, когда они успели, да, да, на прошлой неделе он как-то застал мать одну. Наверняка в тот день они и сговорились. Только зачем вы-то ходили кругом да около, а не сказали мне все прямо?

– Ну, почем мне знать! Кто вас разберет… – И он пожал плечами.

Фаустина убрала деньги, полученные от мужчины в белых туфлях. Посмотрела на Лусио, скривилась и, кивнув на дверь, за которой только что исчез мужчина, спросила:

– А как этот?..

– Хороший парень. Что надо.

– Никак не пойму, что за жизнь он ведет. Может, он и хороший человек, я ничего не говорю, только вот понять его не могу, что-то с ним не то…

Тут вошел Чамарис со своим желтым псом Асуфре. А за ним – полицейский, мясник и еще один мясник, из Сан-Фернандо. Пес заскулил и помахал хвостом.

– Добрый день.

– Фаустина, – приветствовал хозяйку второй мясник, нажимая на последний слог.

Пес учуял чужой след в коридоре и пошел по нему, но устроить переполох среди членов семьи Оканьи ему не удалось, потому что на полдороге навстречу ему вылез кот, драки не миновать было, однако кот выгнул спину и зашипел, а когда Асуфре сунулся на кухню, Хустина крикнула: «Пошел вон!» И пес вернулся в зал.

– Вы дадите нам кофе?

– Сейчас будет готов.

Второй мясник был потоньше первого и повыше ростом, но на вид был такой же здоровяк, как и его товарищ. Он выгибал спину, как кот или как велосипедист, и наклонял голову, когда говорил. Прочитал на бутылке, стоявшей на полке:

– «Анисовка Моралес». Старинный напиток. Это по твоей части, ты любишь касалью, – подтолкнул он локтем товарища.

– Анисовка – не тот напиток, что пьют каждый день.

Фаустина пошла присмотреть за кофе.

– Мне рассказали, как вы утром утерли нос этому щелкоперу из муниципалитета. Такое редко услышишь.

Лусио посмотрел на присутствующих:

– Зато вы очень уж с ним осторожничаете.

Вошел Маурисио:

– Добрый день.

– Что, у вас гости?

Хозяин кивнул:

– Владелец того такси, что вы видели у входа. Мой давний друг.

– Ну, если ваша дружба старше, чем его машина, тогда это добрый друг.

– Ну уж нет! Дружбы старше этого драндулета по всему свету ищи – не сыщешь, – засмеялся Чамарис.

– Бывают и еще постарее.

– Нацепить на него очки да накинуть простыню – ну, вылитый старик Ганди будет!

– Да хватит про автомобиль. Он свое получил, – прервал их Маурисио.

Все засмеялись. Вошла Хустина с кофейником.

– Возьмите, отец. – И обернулась к высокому: – Как, сеньор Клаудио, вы сегодня не пошли на рыбалку?

– Нет, доченька, какая сегодня рыбалка, в реке полно народу. Такие рыбки очень уж тяжелые, удочка не выдержит.

Из коридора послышался голос Фаустины. Маурисио сказал:

– Держи, дочка, разлей сама кофе. Я сейчас, – и вышел.

– Твой отец сегодня из кожи вон лезет с этими мадридскими гостями. А на нас даже и не глядит.

– Обрадовался человек. В полном удовольствии. Они же с прошлого лета не виделись!

Хустина поставила чашки и разлила кофе.

– А когда они познакомились?

– Когда отец сломал ногу и лежал в больнице, в Мадриде. Тот занимал соседнюю койку – пострадал в аварии. Мы с мамой тоже тогда познакомились с ним и его семьей, когда навещали отца по четвергам и воскресеньям. И знаете, они договорились, что тот, кого первым выпишут, устроит праздник и пригласит другого с семьей. Вот какой у них был уговор.

– И кто же вышел первым?

– Оканья. Так что однажды в воскресенье отправились мы в Мадрид, хоть отец и был еще в гипсе.

– Ну да, я помню, как твой отец ходил в гипсе, это было лет шесть назад, не меньше.

– В апреле, так что шесть с хвостиком. Их девчурка еще грудная была…

– Но отец твой ни чуточки не хромает после перелома, – удивился высокий мясник.

– К перемене погоды начинает прихрамывать, и нога у него побаливает.

– Только перемены не наступает, – отрезал Лусио. – Если когда и угадает, то ненароком. Если б мы надеялись лишь на ногу твоего отца, то никогда о погоде ничего наперед так бы и не знали.

Все засмеялись, Клаудио сказал:

– Да, такие знакомства, когда они случаются, переходят в дружбу на всю жизнь. Но случается такое редко, я ведь тоже был в больнице на операции и мечтал лишь об одном: никогда в жизни больше не встречать тех, кто лежал рядом со мной.

– Ну, а эти двое, Оканья и мой отец, стали вроде братьев. Мы даже над ними подсмеивались. Они готовы были отдать друг другу все, целый день только и делали, что предлагали то одно, то другое. Мама как-то в шутку даже сказала, – мол, отдадим сразу то, что принесли Оканье, а его семья пусть свою передачу отдаст отцу; так мы хотели избавить их от напрасных трудов.

– У твоего отца – широкая душа. Тут все его любят. Так что если друг из того же теста, то все ясно, – сказал Чамарис.

Хустина стояла, опершись локтями о стойку, и качала ногой. Высокий мясник подошел к ней и сказал, склонив голову набок:

– Ну как, дочка, сегодня ты окажешь нам честь?

Хустина подняла голову:

– О чем это вы?

– О том, моя девочка, как ты сегодня? – ответил мясник, указывая большим пальцем и кивая головой в сторону сада.

Хустина воскликнула, смеясь:

– Да ну вас, вы все свое! Без меня не можете обойтись, что ли?

– Нет, милая, ты у нас самая главная. Кто придает игре смак и азарт? «Лягушка» без тебя – что жаркое без мяса. А кроме того – кто будет моим соперником, если не ты?

– Э-э, нечего заранее сговариваться, – запротестовал Чамарис.

– Предупреждаю, мой жених в пять часов придет за мной.

– Тогда пошли скорей, не то будет поздно. Чем раньше, тем лучше. Партии две успеем сыграть.

Чамарис сказал:

– Давай, Хустина: мы с тобой против мясного цеха. Мы их расколошматим, вот увидишь.

Хустина на мгновение заколебалась:

– Дело в том, что… – И решительно закончила: – Пошли.

«Здесь больше делать нечего. Двинем дальше». Мороженщик закинул за плечи пробковое ведерко и ушел к волнолому. На реке раздался всплеск – бросили в воду собаку. Потом какие-то люди, целая семья, подняли крик, оттого что собака стала отряхиваться возле них. Все обернулись в ту сторону посмотреть, что там такое. «Не дают вздремнуть после обеда», – бурчал Даниэль. Солнце стояло теперь над правым берегом Харамы. Вдали, над цементным заводом в Викальваро, поднимался дым и узким жгутом тянулся к Мадриду.

В тишине слышно было, как у кого-то заурчало в животе, и кто-то заметил:

– Чьи-то кишки песни запели…

– Мои, – смеясь, признался Себастьян. – Это сардинки поют «Отче наш».

Алисия, приподнявшись на локтях, смотрела в лицо лежавшему на спине Мигелю. Мели глядела на них сквозь темные очки. Мигель, ласкаясь, дул невесте в шею. Мели наблюдала за ними.

– Послушай, Али, хочешь, я тебя причешу? – вдруг спросила она.

– Что? Нет, спасибо, Мели. Сейчас не надо. Потом, попозже, ладно?

– Лучше бы теперь. Пока волосы не совсем высохли. Не то такой копной и останутся, потом не расчешешь…

– Какое там не высохли! Часа два уже как они сухие-пресухие!

– Ну что ж, как хочешь…

Мели отвернулась от них. Подобрала прутик и принялась чертить в пыли: писала какие-то буквы, которые тут же стирала, потом черточки и крестики. Наконец сломала прутик и обернулась к Фернандо. Глаз его она видеть не могла – он прикрыл их от солнца согнутой в локте рукой.

– Ну вот! И этот заснул.

Из громкоговорителей, установленных возле закусочных у плотины, плыл голос диктора.

Мели снова посмотрела на Алисию и Мигеля.

– Хорошо ты отделал рубашку!

– Кто? Я?

– Ну да, кто же еще. Ты ее всю извозил в пыли. Валяетесь где попало!..

– Неважно, – ответил Мигель, пожав плечами. – Все равно я собирался, как вернусь домой, бросить ее в стирку.

Мели ничего не ответила. Легла навзничь, подложив руки под голову.

– Фу, какая пакостная жара!.. – вздохнула она.

Здесь, в тени под деревьями, слепило глаза нестерпимое сияние противоположного берега, залитого солнцем; свет тяжкой глыбой придавил открытое поле, стерев фигурки овец на белесой равнине.

Лусита сказала:

– Ой, как у меня спина сгорела! Не могу даже лечь.

Она оторвалась от земли, села:

– Кто бы мне втер в спину немного крема? – спросила она и посмотрела на Тито.

Тито, лежавший рядом с ней, поднял глаза.

– Тито, может, ты будешь так любезен и окажешь мне эту услугу?

– Ну конечно, я тебя натру.

– Спасибо. Ты не можешь себе представить, как жжет.

Мели, склонив голову набок, снова наблюдала, как милуются Алисия и Мигель.

– Слушай, хочешь слабую сигаретку? Угощаю, – обратилась она к Мигелю.

– Что-что? Ах, сигаретку, да-да, конечно.

– Сейчас достану.

Лусита сказала:

– Передай мне сумку, пожалуйста, там у меня крем, – и протянула руку.

– Я сам найду, – сказал Тито.

– Нет, не суй нос куда не надо, – потянула она его за руку. – Дай сумку сюда.

Тито отвел руку с сумкой так, чтобы она не могла достать.

– А я любопытный. У тебя там секреты, Луси?

– Там мои вещи. Не люблю, когда в них роются. А еще говорите, что это мы любопытные. Ну, дай сюда.

Тито отдал сумочку.

– Ладно, детка, забирай. Береги свои секреты.

– Да нет там никаких секретов. Успокойся, там ничего интересного. Ты бы разочаровался. Хочешь, я покажу все, что там есть? Я – неинтересная особа, и тут ничего не поделаешь.

Она шарила рукой в сумочке, отыскивая крем.

– Тогда почему же ты не хотела, чтобы я сам посмотрел?

– Просто я люблю показывать из своих рук, только поэтому. И не терплю, когда моими вещами распоряжается кто-то другой. Держи крем. – И она легла ничком. – Погуще мажь плечи, – попросила она.

Выше по течению кто-то кричал, под сводами моста откликалось гулкое эхо. Паулина обернулась. Наверху, в начале моста, переливался в лучах солнца сине-желтый диск – железнодорожный знак. Себас лежал, положив голову на колени Паулине. Он протянул руку и дотронулся до ссадины у Сантоса на щиколотке.

– Что это у тебя за рана?

Тот отдернул ногу.

– Не трогай, больно. Подбили на матче.

– Когда?

– В прошлое воскресенье на стадионе «Элипа».

– Вот оно что! И чем кончилась игра?

– Кончилась потасовкой в середине первого тайма.

Себастьян рассмеялся:

– И это след?

– Сам видишь, обычное дело. Они оказались скотами. Но мы им всыпали, в рукопашной мы были рангом выше. – И он двинул кулаком.

– Этим всегда кончается, если соперник невесть кто. Надо, чтоб обо стороны уважали друг друга.

– В таких случаях уважают только грубую силу.

– И то, пожалуй, не всегда. Бывает, так сами и нарываются. Значит, вы разделали под орех этих молодчиков?

– Ясное дело. А потом мы сами разделились на две команды, добавили желающих из зрителей и сыграли товарищеский матч. А те улепетнули.

Сантос закрывал глаза от слепящего света тыльной стороной ладони. Паулина чесала спину Себасу и вдруг спросила:

– Слушай, Сантос, на вашей фабрике девушки тоже работают? Так ведь?

– Только на упаковке. В другом отделе. Мы их даже не видим.

– И незачем вам их видеть, – сказала Кармен.

– Конечно, радость моя, – засмеялся Сантос и потянулся рукой к ее подбородку. – Ты мой пупсик.

– Ладно, не подлизывайся.

– Ты что, ревнуешь этого субчика? – спросила Паулина.

Кармен пожала плечами:

– Не больше чем другие.

– Ого-го, не больше чем другие! Господи, спаси и помилуй! – вскричал Сантос. – Это же Хуана Безумная!^[16]

В соседней компании говорили о родах и выкидышах, о том, который из двух новорожденных краше. Разговаривали женщины. Мужчина, сидевший с ними, молчал, только посматривал на них и пыхтел сигаретой. Это был все тот же Будда, но уже одетый. Даниэль спал. Овцы на противоположном берегу шарахнулись: какие-то голые фигуры выскочили из-за кустов. Камни глухо ударялись о землю, словно падали на ватное одеяло. Послышался лай собак и свист пастуха. Лусита вздрогнула:

– Ой нет, Тито, тут щекотно.

Пахло душистым кремом. Мороженщик возвращался, его кто-то окликнул.

– Ничего не осталось, – ответил он.

Даниэль поднял голову и поглядел на мороженщика.

– Ну и урод!.. – сказал он и снова ткнулся головой в согнутые руки.

– Что он тебе плохого сделал? – спросила Луси.

Мели разглядывала на плече светлую полоску от лямки купальника. Фернандо открыл глаза и показал на просвет между вершинами деревьев:

– Глядите, какие птицы!

Птицы летали высоко, кружили, паря с распростертыми крыльями, – четкие силуэты в небе над рощей. Они пронзительно кричали.

– Как они называются? – спросила Мели.

– Пчелоеды.

– Какая у них яркая расцветка!

– Да, они очень красивые. Я держал одну такую в руках, живую, – сказал Мигель. – Помнишь, Алисия? Птица повредила себе крыло, налетев на телеграфный провод. Было это в Лос-Молиносе, мы туда ездили на пикник. Жалко было птицу.

– Вблизи они, должно быть, очень хороши, – сказала Мели.

– Еще бы, Алисия хотела, чтобы мы взяли ее с собой и выходили. Но эти птицы в неволе не живут. К тому же та была с перебитым крылом.

– Слушай, а который час?

– Без четверти шесть.

– Уже так много? – удивилась Мели.

На залитом солнцем берегу, возле отливавшей ржавчиной воды, женщина в черной комбинации чистила песком эмалированную кастрюлю и алюминиевые тарелки. Когда солнечные лучи падали на эти тарелки, они ослепительно сверкали как бы мгновенной вспышкой.

– Танцевать? – сказала Паулина. – Я этому голубчику танцевать не разрешу. – Она приподняла голову Себастьяна со своих колен: – Хорош. Будет с тебя.

– Хотел бы я, чтоб у меня было десять спин и чтоб мне их все время чесали. Я не шучу. И как только кончат чесать десятую, снова должна наступать очередь первой…

– Я хочу сказать, – продолжала Паулина, – что не буду разрешать ему танцевать с другими. Но, пойми меня правильно, если уж придется ему пойти одному на какую-нибудь свадьбу или в гости, бывает, отказаться неудобно, так пусть из-за меня он не смешит людей, сидя, как дурак, когда все танцуют, тут уж, бог с ним, позволю разок-другой пройтись, понимаешь?

– А я так не нахожу ничего глупого в том, что человек сидит себе на стуле, – возразила Кармен. – С какой стороны ни посмотри, тут ничего постыдного нет.

– Милая моя, рано или поздно придется тебе признать, что мужчине это просто неловко. Ты пойми, ну каково ему смирнехонько сидеть на стуле, когда все танцуют в полное удовольствие. Вот и скажут, что у него невеста дурочка какая-то…

– Ну, знаешь, у нас с тобой совершенно разные мнения. Я считаю так – если ты официально обручен, то и сам выполняй все, чего от нее требуешь. И не потому, что мы за них держимся, а просто так будет справедливей. Почему у них должно быть больше свободы, чем у нас?

– Гляди, как они о нас судят и рядят, – сказал Себас. – Знаешь, Сантос, мы здесь лишние… Пойдем прошвырнемся, попытаем счастья, может, что и обломится. – И засмеялся.

Сантос ответил расслабленным голосом:

– Слушай, мне до того неохота вставать, что пройди сейчас мимо хоть сама Мерелин Монро, ей-богу, не шелохнусь. – Он повернулся на спину и вытянул руки вверх.

– Ну-ну, хотел бы я посмотреть, как, пройди тут эта суперблондинка, о которой ты толкуешь, я хочу сказать, если б она в самом деле прошла, как ты мигом бы взвился, будто тебя шилом ткнули!

– Вот как, это очень мило с вашей стороны, – сказала Паулина. – А нас тут как будто и нет.

– Да ладно, курносенькая, – усмехнулся Себастьян, – мы просто приукрашиваем то, что есть. Только и всего.

Он ластился к ней, она отодвигалась.

– Отстань, противный! Болтун несчастный.

– Нет, слушай, а действительно было б забавно, – сказал Себас. – Кстати, насчет Мерелин Монро. Знаете, что напечатали в газетах?

– Нет. А что? Расскажи.

– Ну, брали у нее интервью, как у всех знаменитых артистов, и напечатали: «Мне хотелось бы быть блондинкой от макушки и до пяток». Недурно, а?

– Не вижу в этом ничего остроумного, – сказала Паулина.

– Да не может быть, – возразил Сантос. – Не говорила она этого, ты нас разыгрываешь.

– Это ж в Америке, чудак. Как же не говорила? Сам я, что ли, придумал?

– Не знаю, не знаю, может, и вправду она так сказала…

– Все равно это не смешно, я вам говорю, – стояла на своем Паулина.

Все подняли глаза. Низко над землей летел самолет. Он прошел прямо над ними, чуть ли не задевая крыльями деревья. Рев моторов заглушил шелест листвы.

– Как низко они летают, – сказала Мели.

– Четырехмоторный.

– Пошел на посадку, – объяснил Фернандо. – Там, сразу за шоссе, аэродром Барахас.

– Вот бы полететь на этом самолете!

– Только не на этом, а на таком, который взлетает.

– Ты хотела бы полететь в Рио-де-Жанейро?

– Наверно… Там такие карнавалы…

– Знаменитые карнавалы Рио.

– Валенсианские ракеты, поднес спичку – и пошло.

– Да ничего там не жгут.

– Зато пускают бесшумные ракеты.

– А здесь кто мешает надеть маску?

– Так ведь нельзя из-за карманников. Не понимаешь, как им просто будет?

– А в Рио их нет, что ли?

– В Рио деньги рекой текут. Ты представь себе: это Бразилия, она продает кофе всему миру.

– Вот видишь. Но пить кофе – порок…

– Ну и что? Куба, например, всем продает табак. Порок всегда приносит прибыль.

– А мы тут сеем добрые злаки, и у нас никаких пороков!

– Давайте попробуем выращивать кофе и посмотрим, может, сумеем годика через два обзавестись масками.

– Харями!

– Этих и так на улицах каждый день встречаешь, – сказал Себас.

– Да что все про Рио? Там что – карнавал дольше длится?

– Там вечный карнавал. А знаешь, Мели, по-моему, Рио-де-Жанейро – это ерунда.

– Так-таки ерунда? Сам небось в очередь бы стал, чтоб туда попасть.

– Я? Ну из любопытства…

– Вот то-то же. Лишь посмотреть Рио-де-Жанейро, лишь посмотреть карнавал в Рио-де-Жанейро.

– Ну, знаешь ли, наверно, нашлось бы и еще кое-что. Была бы там не одна и не только бы смотрела…

– Ну да, выиграла бы в лотерею какую-нибудь деревянную свистульку.

– Уж не меньше, верно?

– А Баия?

– Конечно, конечно, и в Баию тоже… Как можно не побывать в Баие…

– Но лучше всего Асторга^[17].

– Ты что, вправду? Вот смех-то!

– А это не шутка.

– В самом деле?

– Да.

– Почему?

– У меня денег самое большее хватит на билет до Асторги.

– Ах, вон оно что! И то на третий класс!

– Вот именно. Если всерьез. А Рио-де-Жанейро, Баия – это шуточки. Ну, какой берем билет?

– Полегче, Сантос, у меня дома есть лотерейный билет. Так что для меня все это, может, и не шуточки.

– Тем более.

– Почему?

– Ну как же! Фантазия, воображение – значит, шуточки. А вот Асторга – это дело. Сколько стоит билет до Асторги? Столько-то. Пожалуйста. Для меня это самое прекрасное место. А дальше Асторги ничего нет. Дальше – шуточки. Мой билетик действителен только до Асторги.

– На фантазию билета не купишь.

– В том-то все и дело, – сказал Сантос. – Не купишь. Она ничего не стоит. – Тут он сделал паузу. – Она вроде голода. Голод – тоже бесплатно.

На самом берегу, на солнцепеке, народу почти не было. Над водой дрожал легкий прозрачный пар. Мели посмотрела вокруг. Над деревьями снова парили пчелоеды. Слышны были их крики.

– Что будем делать?

Алисия спросила:

– Во сколько договорились встретиться с Самуэлем, Сакариасом и остальными?

– Они твердо обещали прийти в кафе от семи до полвосьмого.

– А что, если поехать на танцы в Торрехон? – предложил Фернандо.

– Вот это да, – поддержал Себастьян, – это идея, гениально!

– Ну вас, снова крутить педали? Только об этом я и мечтала!

– Что особенного, ведь близко!

– Какой там Торрехон, на черта он сдался! Выбрось ты это из головы.

Себас запел.

– «Аделаиде – лет тридцать на вид, как плясать она выйдет – юбкой шевелит, юбкой шевелит, юбкой шевелит!..»

– И этот туда же!

– Всякому свое.

Себастьян встал и, вскинув руки, начал выделывать ногами смешные фигуры.

– «Аделаиде – лет тридцать на вид…»

– Ну, быть дождю!

– Ты же пыль поднимаешь, чучело!

Себас плюхнулся обратно на свое место и захохотал:

– Я – как молодой козлик, ей-богу!

– Хорошо, что ты хоть сам это понимаешь.

– На танцы в Торрехон! Кто поедет, поднимай руку!

– Бросьте его в воду. Вот пристал!

– Тише! Ну как, договорились?

– Тут не о чем договариваться. В Торрехон мы не поедем. Незачем. Прекрасно обойдемся и без этой поездки.

– «Аделаиде – лет тридцать на вид…»

– Хватит! Будет тебе, Себастьян, брось…

– Поехали бы в Торрехон и устроили бы там большой шум. Смогли бы…

– Если не перестанешь, я сейчас же смоюсь, так и знай.

– Да не беспокойся, Мели, не обращай внимания на этого баламута.

– И в самом деле… На него что-то нашло.

– Неужели ты не понимаешь, что ты всем надоел? – рассердилась Паулина на Себастьяна. – Не понимаешь? Или тебе нравится изводить людей?

– Да тут всех разморило. Надо же вас как-то взбодрить.

– Ну уж не таким способом. Так ты всех рассердишь и больше ничего.

– На меня уже тоску нагнал, – сказала Мели. – Дальше некуда.

– Тебе надо, чтоб все было только по-твоему.

– Вот уж нет. Я ничего ни от кого не хочу. Я только говорю, что в Торрехон не поеду. Каждый волен распоряжаться собой.

– О, большое спасибо за разъяснение.

– Ну и зловредный же ты парень.

– Значит, мы занимаемся тем, что ничего не делаем. Я предлагаю…

– Слушай, а где у нас вино? – перебил Фернандо. – Надо бы промочить горло.

– Сейчас мы это организуем.

– Ты что хотел сказать, Тито? – спросил Мигель.

– Нет, ничего.

И Тито снова растянулся на земле. Сантос, взяв бутылку, спросил:

– Кто хочет из горлышка?

– Давай мне.

Фернандо хлопнул в ладоши и жестом попросил бросить ему бутылку. Поймав, он прижал ее к груди и обхватил руками, словно вратарь, перехвативший мяч. Несколько капель попало на голую грудь.

– Каков голкипер, а?

– Не играй серьезными вещами.

Фернандо стал лить вино прямо в рот, солнце сверкало на стекле и на голой руке. Вино в горле забулькало.

– Эй! Завтра – понедельник! – напомнил Мигель.

Фернандо опустил бутылку и перевел дух:

– Феноменально! На.

– Выпьешь, Альберто? – спросил Мигель.

– Пей ты, раз бутылка у тебя в руках. Какая разница?

– Уж больно ты деликатен, дружище, – к чему это?

Луси молча сидела между Тито и Даниэлем; она сжалась в комочек – обхватила ноги руками, а подбородком уперлась в колени. И медленно покачивалась из стороны в сторону. Мигель выпил вина.

– Простите, пожалуйста, нет ли у вас спичек? – подошел к ним какой-то мужчина.

На нем была темно-синяя рубашка, в руке он держал сигарету.

– Найдутся.

Пока Мигель искал спички, мужчина разглядывал девушек, одну за другой.

– Какой нахальный дядька! – сказала Алисия, когда мужчина отошел. – Пялит глаза без всякого стеснения.

– А что он сделал?

– Да оглядел каждую из нас с головы до ног, наглец, ничуть не стесняясь.

– Вас не убыло, – сказал Фернандо.

– Но было противно, – возразила Мели.

– Да бросьте притворяться – вам нравится, и еще как нравится, когда на вас смотрят.

– Ты еще и издеваешься? Сказала бы я тебе… Прямо нас так и разносит… Надо же!..

– Ну-ну, не сердись, – пошутил я.

Мели в сердцах махнула рукой и стала смотреть на реку, вверх по течению, туда, где уже не было тени. На песчаной косе у моста появилось несколько мулов. Их пригнал на водопой невысокий человек в темной одежде, который стоял под ослепительным солнцем на берегу и смотрел, как скотина пьет. Мул, который напился первым, стал кататься по песку – видно, его одолевали слепни и мухи, он яростно терся спиной, дрыгая ногами в воздухе, – замазывал изъязвленные места грязью. Себастьян снова улегся. Теперь он и Паулина лежали в стороне, повернувшись спиной к остальным. Даниэль дернулся, когда Лусита прикоснулась к его руке мокрой бутылкой.

– Что такое?

– Ты испугался? А что ты подумал?

– Не знаю, подумал – змея, удав какой-нибудь…

Лусита засмеялась, показала ему бутылку:

– Ну, хочешь?

– Давай, что поделаешь. Как тебе весело!

Кармен сидела, прислонившись к стволу дерева, и Сантос положил голову ей на грудь. Она дышала ему на волосы, пальцами расчесывала пряди на висках:

– Тебе надо подстричься, милый.

Она подтянула прядь к его глазам, чтобы он увидел, какая она длинная.

– Я хочу прогуляться, – заявила Мели. – Ты пойдешь со мной, Фернандо?

– С большим удовольствием.

– Тогда пошли. Вы не хотите? – обернулась она к Алисии и Мигелю.

– Ты знаешь, очень жарко. Да и куда вы сейчас пойдете?

– Куда угодно. Тут я больше не могу. Сказать по правде, это ничегонеделание действует мне на нервы. А вы против?

– Ради бога, погуляй, если хочешь, – сказала Алисия. – Но возвращайтесь сюда же, ладно?

– Да, конечно, мы только прошвырнемся.

Фернандо и Мели поднялись.

– Пойдем как есть?

Амелия провела руками по телу, стряхивая пыль, и поправила купальник.

– Что ты говоришь? А-а, нет, я надену брюки и альпаргаты. А ты как хочешь. Али, передай, пожалуйста.

– Тогда и я оденусь. Солнце еще слишком горячее, чтобы разгуливать с голой спиной.

Лусита смотрела, как Мели надевает брюки поверх купальника. Послышался грохот – по мосту шел товарный поезд. Паулина глядела на вагоны цвета засохшей крови, которые ярко сверкали на солнце, один за другим скатываясь на высокую насыпь, пересекавшую равнину.

– Считаешь вагоны? – спросил Себастьян.

– Да нет. Смотрю вон туда, на гору.

Она указала вдаль: в знойном мареве виднелись белые и темные склоны горы Серро-дель-Висо возле Алькала-де-Энарес. Туда и бежал товарный поезд, миновав мост и исчезая в равнинном просторе. Еще доносились пыхтенье паровоза и перестук вагонов. Мели завязала альпаргаты. Алисия сказала ей:

– Постарайтесь вернуться до семи, чтобы наверх пойти всем вместе.

– Не беспокойся. Вы будете еще купаться?

– Нет, наверно. Как, Мигель?

– Трудное дело.

– Так лучше, потом ведь надо еще встретиться с остальными, и прочее. Ты блузку не надеваешь?

– Нет. Сойдет и верх купальника.

Из-за кустов ежевики появился Фернандо, уже одетый.