Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Луси тонет! – сказала она ему.

Он почувствовал, что она вся дрожит, посмотрел на пловцов, которые во всех направлениях, каждый сам по себе, шарили в воде. «Они не могут ее найти…» Только тени пловцов видны были на реке. Луна осветила людей, высыпавших на берег. «Нашли его?» – «Здесь она была, мы ее тут видели в последний раз». Это был голос Себастьяна. «Так это девушка?» – «Да». Они уже были далеко, ниже по реке, в свете лупы и электрических ламп на поверхности виднелось уже пять или шесть голов. «Отведи меня на берег, Тито, мне страшно, отведи меня!» Она вцепилась в Тито и, дрожа всем телом, висла на нем, словно хотела выкарабкаться из воды. Там, ниже, мелькнули в полосе света плечо и рука одного из пловцов. Тито и Паулина направились к берегу, с трудом преодолевая сопротивление воды. «Сюда! Сюда! – крикнул кто-то у плотины. – Здесь она!» Он нашел тело почти на поверхности, нечаянно дотронувшись до него рукой.

Мигель стоял возле стены, и голос его, мягкий и тоскующий, заполнял собою полупустой сад. В густой листве сверкнули кошачьи глаза. Раскинув руки и слегка поводя головой, Мигель пел:

Мне солнце не светит,

не для меня звенит ручей,

как жить мне на свете

без милой моей.

Он поднял глаза и улыбнулся. Раздались дружные аплодисменты.

– С каким чувством!

– А теперь выпей глоток. Смочи голосовые связки.

Послышался смех Марияйо. Фернандо сказал ей, что у нее голос, как у иностранки, «ну, там, итальянки или вроде того».

– Да откуда ты знаешь, какие голоса у итальянок?

– Представляю себе. Вот слушаю тебя и представляю.

Оба засмеялись.

– Какая дружная компания! Поглядите только.

Взгляд Рикардо был устремлен на лампу в центре сада: мотыльки, бабочки, темные жуки роем кружились вокруг нее. Девушки из Легаспи спорили, которая из них больше загорела.

– А какая вам разница?

Сакариас опирался спиной о живую изгородь, раскачиваясь на стуле. Голова его утопала в листве.

– Да дело не в загаре, а в упрямстве, – ведь ты никак не хочешь признать то, что всякому бросается в глаза.

– Ну ладно, Федерико, посмотри вот и сравни мою руку и ее.

– Меня вы в это дело не впутывайте. Обе загорели хорошо – и обе прекрасны.

– Ясно, он не хочет сказать, чтобы не обидеть тебя.

– Может, кончите, а?

– Тут все дело в упрямстве, остальное неважно. Просто зло берет, что есть на свете твердолобые люди.

– Не говорите вслух такое! – закричал Сакариас. – Не хочу ничего подобного слышать! Это все равно что при больном раком говорить о его болезни!

Кто-то спросил, который час. Сакариас схватил Мигеля за запястье, прикрыв циферблат.

– Безумный, как ты можешь в такой момент играть подобной игрушкой! Это же никелированная смерть!

– Ладно, Сакариас, мы ценим твое остроумие. А теперь отпусти-ка.

– Сурово.

– Что поделаешь.

Сакариас, улыбаясь, повернулся к Мели:

– Ужасная личность. Порабощает! Скажи, ну можно так жить на свете? Немыслимо! Это вредно и для здоровья, и для всего прочего. Ну как можно!

Она сказала:

– Послушай, вы возвращаетесь в Мадрид поездом?

– Мы? Конечно, поездом, как же еще?

– Не знаю, глупый вопрос, не обращай внимания. И когда будете в Мадриде?

– Ну смотри: если отсюда поезд отходит в двадцать два тридцать, да еще добавь двадцать минут на опоздание, значит, без десяти одиннадцать… Ты что смеешься?

– Ничего, ты такой симпатичный, так интересно говоришь… – Она замолчала и с улыбкой смотрела на него. – «В двадцать дна тридцать». Ох, силен…

– Ну вот, ты уж и издеваешься. Слова сказать нельзя, вы сразу набрасываетесь, как шакалы. – Он горестно покачал головой. – Посмотрите, как ей весело. Пустячок, а человек уже счастлив!

– Ой, Сакариас, бог с тобой, я не издеваюсь, честное слово, ты совершенно не прав, просто меня насмешила эта точность, понимаешь, мне так понравилось, как ты это сказал…

– Ну как я это сказал? Как?

– Не могу объяснить, да и что за вопрос! Манера, что ли? А больше тут и объяснять нечего. Мне понравилось, как ты сказал, показалось забавным. Что еще ты от меня хочешь?.. Ну, послушай, в общем так: тут нечего и понимать, а если ты и этого не понимаешь, значит, совсем дурачок, и, пожалуйста, не заставляй меня говорить еще, не то я тебе и не такое скажу, если начну дальше объясняться.

– Как же мне не спрашивать, раз в твоем объяснении я вообще никакого смысла не вижу.

– Тогда тем более, вот по этой самой причине, да к тому же все это глупость одна, если я сама не знаю, зачем это сказала и что хотела этим сказать, и вовсе ничего не знаю…

– Теперь ты не горячись, да и с чего?

– Меня зло берет.

– Да почему?

– Почему? Кто его знает. И откуда мне знать? И не все ли равно?

– Тогда почему ты со мной так разговариваешь?

Мели посмотрела на него, опустила глаза и сказала:

– Не знаю, Сакариас, я дура, всем давно известно, что мне нравится, когда терпят мои фокусы, понимаешь. Должно быть, из-за того, что я девушка благородного рода и считаю, будто…

– Ой-ой-ой-о-о-ой, остановись!.. Стой, детка, не разгоняйся так, прошу тебя! Ты вошла в раж, что за дикость! Кидаешься с неба прямо в ад, минуя чистилище. И как круто поворачиваешь, с ума сойти! Так и полпокрышки можно на асфальте оставить при каждом повороте, честно, не преувеличиваю.

– Так вот, не сомневайся, все так, как я сказала… меня разозлит что-нибудь, а я вымещаю это на ближнем. И знаю ведь, что это так. Ну хорошо, вот теперь… Даю тебе слово, что теперь мне хочется плакать… Сакариас, почему ты не треснешь меня?

Марияйо уперлась локтями в стол, залитый вином, и сказала:

– А он прав! – И подперла голову руками. – Ты подумай, вот и сейчас совсем про время забыла. Помнишь не помнишь, а жить только сейчас начинаешь, правильно? Завтра-то ведь все опять по новой.

Фернандо сказал из-за ее спины:

– Такова жизнь, солнышко, не надо ее переворачивать. Хорошие минуты проходят быстрей, чем плохие. Но от этого они не перестают быть хорошими!

Марияйо взглянула на него:

– Что в них хорошего? Только все ждешь чего-то, вот и все хорошее.

– Ты увидишь, в следующее воскресенье, – вмешалась Мария Луиса, – понимаешь, в следующее воскресенье мы снова приедем сюда и устроим такую гулянку, каких свет не видывал.

– Все равно ничего не изменится, следующее воскресенье пройдет, как и это. С чего ему длиться дольше?

Появилась луна, она поднималась над оградой, как огромная, заглядывающая внутрь сада мертвая голова, и постепенно проступали ее вечные, неизменные черты.

– Да, а вот мы, по крайней мере, не можем позволить себе забыть обо всем, – сказала девушка из Легаспи, – нам обязательно надо знать, который час. В пять минут одиннадцатого, сами понимаете, – прямым ходом на станцию.

– Ну вот еще! – запротестовал Федерико. – Что за спешка? Зачем нам стоять двадцать минут, глядя друг на друга, пока не появится поезд? Не надо бежать: кто вперед кинется, тому потом остальных дожидаться, так что ни к чему торопиться.

– Ладно, ты делай что хочешь, а я в пять минут одиннадцатого отсюда испаряюсь. У меня никакого желания нет опаздывать на последний поезд, который наверняка будет битком набит, уж я это знаю.

– Ничего не случится, если ты его и пропустишь: уедешь на следующем, в четверть двенадцатого.

– Какой умный! Смеешься, что ли?

– А что, тебе так важно вернуться к определенному часу?

– Вот чудак! Спросишь моего отца, он тебе ответит.

– Значит, строгий у тебя старик, а? Поколотит?

– Ну, не зною, я его никогда не доводила.

– Старый, видать. Небось носит фланелевую фуфайку?

– Слушай, над моим отцом ты лучше не смейся, понял?

– А что плохого я сказал?

– Посмейся еще, и я тебя припечатаю бутылкой, болван!

Луна освещала и тех, кто сидел за столом возле стены, куда из-за густой листвы не проникал электрический свет. Мели откинулась назад так, что глаза ее снова оказались в тени, а лунный свет заливал ее фигуру. Она закинула руку за спинку стула. Сакариас в темноте шарил, отыскивая среди листьев руку девушки.

– Надо, чтобы воскресенья были в два раза длинней остальных дней недели, – сказал Самуэль, – правда, Марияйо? Скажешь нет? Пока этого не сделают, ничего путного не будет.

– Лучше в три. Чтоб стали такими же длинными, как будни. Тогда еще куда ни шло.

– Ну, вы нахалы, вам подавай все сразу.

– Не все, но кое-что.

– Какие претензии, безобразие! – сказал Фернандо. – Слушай, у тебя такая мрачная жизнь там, где ты работаешь? Я-то думал, что в барах весело.

– Сказал тоже! Весело – это если со стороны глядеть. А если изнутри – ад кромешный. Жуть, ты себе представить не можешь.

– Я вижу, осточертело тебе там!

– Сыта я, сыта по горло всем. Тебе этого не понять. Слава богу еще, что я вспоминаю об этом только вот в такие дни. На неделе все забывается, потому и тяну лямку.

– Значит, сама этого хочешь, – улыбнулся Фернандо. – Ты – такая девушка… Смотри, как все просто: подцепляешь какого-нибудь богатенького, а потом – немножко удачи, немножко риска, и он тебя избавит от всех забот, навсегда. И будешь жить, как говорится, a la gran dumón^[27].

– Ну-ну, не рассказывай мне сказки. Это уж совсем из другой оперы. Незачем мне подцеплять богача.

– Я только советую.

– Спасибо, обойдусь и так. И брось эту тему, если не хочешь со мной поссориться.

– Я пошутил. Что я – сам не понимаю? Но с твоим-то личиком…

– Ну, знаешь что, я же тебе сказала.

– Что это вы, уже ссоритесь? – сказала Мария Луиса. – Скоро же!

– Ну да, – ответила Марияйо, – ты бы послушала, что тут плетет этот тип! – И она взглянула на Фернандо, слегка улыбнувшись. – Мыльные пузыри пускает!

– Ты – ангел! – сказал Фернандо.

Остальные приставали к Лолите, чтобы она станцевала.

– Поздно уже!

– Да хватит еще времени.

– А что, она умеет танцевать?

– Она-то? Огонь, сам увидишь!

– Ну давай, Лолита, твой номер. Чтоб закончить праздник как положено! Пусть посмотрят.

– Пускай про тебя узнают и в Легаспи, детка! Быстренько на сцену!

– А где ей танцевать?

– Надо попросить ее как следует.

Все захлопали в ладоши, и Лолита залпом допила вино. «Ну ладно, посмотрим, что получится!» Раскрасневшись, она влезла на стол, приказала убрать стаканы и бутылки: «Уберите все из-под ног!»

– Давай! Вот это девчонка!

Очистили стол. Все смотрели на Лоли, она показала им, в каком темпе хлопать в ладоши, попробовала ногой, не качается ли стол.

– Вот это девчонка, а остальное – ерунда!

Теперь все хлопали в лад. Лоли оглядела парней, протянула руку Рикардо. «Поднимайся сюда!» Тот не захотел:

– Да я не сумею…

– Тут нечего уметь! – настаивала девушка. – Залезай, не ломайся!

– Говорю тебе, не могу, моя радость, я сегодня уже достаточно потрудился.

– Ну как вы, мужчины, боитесь опростоволоситься, это же надо!

Федерико вызвался заменить Рикардо: «А я не подойду?» Его товарищи помогли ему взобраться на стол.

– Давай с этим!

– Федерико не подведет, поверь моему слову!

Лолита повернулась лицом к Федерико и снова задала темп хлопающим в ладоши. Когда хлопки стали дружными, она начала танец. От ударов ее каблучков по доскам стола в лица зрителей летела пыль. Федерико двигался в такт, принимая нужные позы, головой он задевал побеги жимолости, вившейся по проволоке, и волосы его растрепались. Две огромные тени дергались на кирпичной стене дома, возле окна Хустины, доставая головами до крыши. Потом Лолите помешали туфельки, и она, не прекращая танца, скинула их одну за другой на землю. «Гениально!» Теперь она танцевала босиком. Эхо хлопков отражалось от стен, от бронзовой лягушки, патефона и пустых столиков. В центре сада плясала под навесом лампочка в покрытом пылью «тюльпане», потому что провода качались от сотрясения навеса, и все тени в саду тоже плясали. Босые ступни Лолиты ступали в разлитое на столе вино, черная юбка разлеталась веером, едва не задевая лица зрителей и открывая на мгновение ее белые ноги и красный купальник. Вдруг она поскользнулась, попав ногой в смоченную вином грязь, и полетела, тяжело дыша и смеясь, но Мигель и Сакариас успели подхватить ее на руки. Она хохотала так, что не могла даже встать, и заявила, что не ступит на землю босыми ногами, потому что галька будет щекотать ей пятки, а она и так умирает со смеху.

«Ой, уписаюсь!» – без конца твердила она. Ее пытались успокоить. Вбежала Фаустина и, заметив следы ног на столе, сказала:

– Знаете что, можно, конечно, шуметь и веселиться как угодно, но влезать ногами на стол, за которым едят, это уж никуда не годится, понятно? Где же ваше воспитание, если мне второй раз приходится указывать вам то на одно, то на другое? Я вижу, вы хотите, чтобы я пошла и позвала мужа! Так что извольте вести себя как следует! Да что за компания такая, надо же, будто мне и делать больше нечего, как следить тут за вами вроде няньки какой, только этого мне и недоставало!.. – И вернулась в дом.

У стола кто-то сказал:

– Я знал, что так получится. Нельзя такие штуки отмачивать в этих местах. Люди…

– Эта тетка – само пугало собственной персоной: в жизни не видал такой безобразной сварливой ведьмы, черт ее дери!

– Она у себя дома. Кажется, тоже надо учитывать, я так думаю.

– Это заведение всегда открыто для публики!

Лолита кричала:

– Хочу туфельки! Пусть мне дадут мои туфельки!

Стали искать по саду ее туфли.

– Смотря кого считать публикой. Не всякого можно отнести к этой категории, понимаешь? Кое-кого надо из нее исключить… Ну-ка, что там такое с Лоли?

Она внезапно расплакалась. Никак не могли найти вторую туфлю.

– Ну вот, я осталась босая! Потерялась туфелька – и пускай, не ищите, пусть пропадает, я осталась босая, ничего не поделаешь!.. Приду я домой, мне откроют дверь и увидят, что я… Мать спросит, а что я ей скажу, что это шутка, ну да, шутка, что ж за шутка такая, – нет у меня выхода… Приличная девушка не возвращается домой босиком, не теряет свои туфельки!..

Мария Луиса обняла ее и принялась успокаивать.

– Успокойся, Лолита, сейчас ее найдут, ну, неужели ты не понимаешь, что устраиваешь нам глупую сцену? И уж совсем ни к чему эти слезы и твои причитания! Ты же выставляешь себя на посмешище! Неужели непонятно? Найдется твоя туфелька, вот увидишь…

– Ну, детка, ты и задаешь нам жару в последний момент!

Лолита положила голову на колени подруги и бормотала:

– Мне все равно без разницы нисколько я не беспокоюсь… я ей скажу мама бей меня пока не устанешь… Скажу мама я потеряла туфельку когда плясала во время пьянки ты меня бей а я все равно буду опять плясать и показывать ноги… ты меня бей и увидишь завтра и послезавтра и послепослезавтра ты бей меня трепли мамочка а я буду танцевать самбу завтра и послепослепослезавтра и парни будут целовать меня в кино и я буду развлекаться без конца…

Наконец туфля нашлась. Лукас присел около Лолиты:

– Давай обую, принцесса.

Девушка посмотрела на него:

– Лукитас, голубчик, большое спасибо… Я – как тряпка… – Она засмеялась. – Клянусь тебе…

Лолита дала обуть себя. Потом ее затошнило, Мария Луиса и Хуанита повели ее к курятнику.

– Она выпила, а потом взялась отплясывать, выделывать разные там фигуры, чего еще можно было ждать, представляешь, что у нее внутри получилось, – ужас!

Возвращаясь к столу, она пожелала идти сама, оттолкнула руки подруг, которые поддерживали ее.

– Я еще не разучилась ходить! – сказала она им. – А вы как думали? Терпеть не могу, когда ко мне лезут помогать, помогать по всякому поводу, когда надо и не надо, до чего нудные люди. – Она повернулась лицом к столу. – И все-то вы – пескари несчастные: когда девушке нутро выворачивает, после того как она вас развлекала, вы на нее глазеете, издеваетесь и насмехаетесь… – Она подошла в столу, села и, смеясь, посмотрела на всех. – Ну, что сидите, как сычи? Никто ничего придумать не может, чем закончить праздник?

В лунном свете стояли люди на берегу и глядели все в одну сторону. Они шли по суше вровень с пловцами и теперь столпились у водохранилища, почти в самом конце острова. Там, где Тито и Паулина вышли на берег, никого не было. Он схватил свои брюки, которые лежали на земле, и, держа их в руках, побежал. Они бежали мимо белесых стволов деревьев, темных фигур людей, стороживших пожитки и пытавшихся разглядеть, что же делается на мысу.

Из темноты выскочила собачонка, облаяла бегущую Паулину, а Тито опередил ее уже шагов на десять. Он слышал, как она звала его, задыхаясь:

– Подожди меня, Тито, подожди…

Камешки и сучки впивались в подошвы босых ног. Человек сто, а то и больше, сгрудившись, загораживали от них реку. Они прокладывали себе дорогу локтями, мокрые, протискиваясь сквозь толпу. Все молчали. Тито шел впереди, Паулина следом.

– Не толкайтесь, – сказал кто-то, – все хотят посмотреть.

Тито не ответил. Взял Паулину за руку, и вдвоем они протиснулись в первый ряд. Здесь музыка слышалась еще отчетливей, разносясь по глади водохранилища, и от воды исходил слабый отраженный свет ламп, горевших возле закусочных. Напротив, шагах в пяти – десяти, белела над водой узкая полоска бетонной дамбы, отгораживающей водохранилище. Там виднелись теперь головы трех или четырех пловцов. Паулина крикнула: «Себастьян!» Шумел водоспуск. Люди вплотную придвинулись к воде, так что невозможно было пройти к мысу по берегу, и Паулина и Тито шли прямо по воде. Они прошли перед фронтом неподвижных лиц, обращенных к реке и освещенных луной и дрожащими отблесками ламп. Немного ниже образовался кружок: обступили раздетого мужчину, присевшего на корточки у самой воды. Это был Себастьян. Паулина опустилась на колени рядом с ним:

– Себастьян!

Он не ответил. Слышно было, как тяжело он дышит. Себастьян сидел, обхватив ноги и уткнувшись в колени лицом. Паулина запустила пальцы в его мокрые волосы и приподняла голову, чтобы посмотреть в лицо:

– Себас!

В темноте она едва различала его черты. Она крепко вцепилась ему в волосы и чувствовала, какая тяжелая у него голова. Понятно было, что он плыл до полного изнеможения. Она обеими руками стиснула его голову и прижала к груди. Чьи-то колени упирались Паулине в спину. Их окружал темный частокол ног, оставляя им совсем маленький кусочек пространства. Паулина чувствовала, как ее ноги перепутались с чужими ногами, топтавшимися по песку. С трудом подняла она глаза и увидела лица стоявших вокруг людей, оцепивших их плотным полукругом, открытым только в сторону реки. Тито стоял спиной к ним, четко выделяясь на фоне освещенной воды. Паулина уткнулась в затылок Себаса и крепко прижалась. Музыку выключили. Люди выбегали из закусочных на дамбу, там чернело все больше силуэтов. Правее, начиная от боковой дамбы, вода была скрыта густой тенью. Паулина почувствовала, как ее трогают за плечо, подняла голову – какая-то женщина спросила, кивая в сторону реки.

– Ваша родственница?

Лица женщины было не разглядеть.

– Она с нами приехала сюда.

Женщина кивнула головой: «Вон что!» – и снова стала смотреть на реку. Видимо, закрывали водоспуск, потому что шум воды становился все слабее, потом заглох совсем. Стало тихо, и только шелестел шепот в толпе. Кто-то пояснил, что водоспуск надо было закрыть, иначе пловцов могло бы затянуть туда и они не сумели бы вытащить тело на берег. Внезапно Паулина почувствовала какое-то общее движение, и частокол ног вокруг них пришел в движение. «Вон, вон вытаскивают!» Они не смогли подняться, толпа опрокинула их в неожиданном порыве, им наступали на ноги и на руки, перепрыгивали через них, обсыпая песком. Тито громко звал их. Наконец они поднялись и побежали вместе со всеми. Пловцы подплывали к берегу, поддерживая тело на поверхности и толкая его, будто лодку. Толпа заговорила, и снова им троим пришлось прокладывать себе путь в усиливавшейся давке. Народ сгрудился на мысу. Отсюда по правую руку от водохранилища видны были освещенные закусочные, расположенные за глухим рукавом реки, через который был переброшен дощатый мостик. Одна за другой вырастали на дамбе тени, а многие, видимо, бросились бежать к роще, поскольку ветхие доски мостика отчаянно скрипели. Внезапно голоса смолкли, и когда тело подтащили к берегу, воцарилась тишина. Все отчетливо услышали усталый голос:

– Приподними ее за руку, Рафаэль.

При свете, падавшем из закусочных, вода в реке вновь обрела глинистый оттенок, тот самый красноватый тон, какой был днем. «Господи, какое несчастье!» – вздохнула какая-то женщина. Паулина прижалась к Себасу. Вдруг, словно испугавшись чего-то, обернулась. Позади – темная стена деревьев, притихшая роща, а дальше – мост, луна мирно светит на кирпичи сводов; по насыпи, прорезающей пустошь, кто-то ехал верхом. Негромко попросили посторониться: появились две треуголки, жандармы пробирались сквозь толпу. Они подходили к тому месту, где на песке лежало тело Луситы.

Кто-то выслушивал ее. В первом ряду полукруга стояли дети, мальчики и девочки уставились на обнаженное тело утопшей. Мокрое тело, положенное на бок, блестело в лунном свете. Лица не было видно, оно оказалось в тени и к тому же закрыто волосами.

– Не толкайся, ты! – сказал один мальчишка.

– Это не я, меня тоже толкают…

Дети пятились назад, насколько могли, будто боялись переступить невидимую черту на песке, как бы незримый круг смерти.

Жандармы вошли в круг, бросили беглый взгляд на труп.

– Почему с ней ничего не делают? – сразу же спросил жандарм постарше, обращаясь к пловцу, которого звали Рафаэлем.

Тотчас поднялся другой, тот, который выслушивал, и сказал, откинув со лба мокрые волосы:

– Бесполезно. – Он все еще тяжело дышал. – Я – студент-медик.

– Понятно, – сказал жандарм. Он снова взглянул на труп, снял треуголку и покачал головой: – Вот несчастье. Такая молодая. А каково родителям?

Тито стоял впереди, руки его висели, как плети. Рядом с ним – Паулина, она искоса глядела на Луситу, словно боялась повернуться к ней лицом, руку она положила на плечо Себасу.

– Кто-нибудь знает ее? – громко спросил жандарм, снова надевая треуголку.

Через несколько секунд услышал рядом:

– Мы.

– Вы оба?

– Мы трое, вот еще он.

Жандарм посмотрел на Тито, который машинально ткнул себя пальцем в грудь.

– Она приехала с вами, правильно?

– Да, сеньор.

– Невеста? Сестра?

Они отрицательно покачали головой.

– Значит, друзья, – заключил жандарм, рубанув ладонью воздух.

– Да, сеньор, – сказал Себас.

Паулина задрожала и заплакала в голос, уткнувшись в грудь Себаса. Разговоры в толпе стихли, словно люди хотели получше расслышать плач, они вставали на цыпочки и вытягивали шею, силясь разглядеть, кто там плачет. Пловцы глядели в землю. Пожилой жандарм вздохнул:

– Такие дела…

Второй жандарм глядел на полураскрытую ладонь Луситы и носком сапога касался ее пальцев. Пожилой сказал уже твердым голосом:

– Та-ак… Значит, вы трое никуда отсюда не уходите, ясно?

Потом обернулся к пловцам:

– Теперь вы и вот этот молодой человек, который говорит, что учится на врача, также будьте добры остаться. И еще… кто-нибудь из тех, кто присутствовал при этом. – Он оглядел полукруг. – Ну, вот вы двое. Ладно, пусть четверо, хватит. Я прошу вас остаться и дать показания судебным властям.

Затем, повысив голос, обратился к толпе:

– Остальных прошу разойтись! Расходитесь по своим местам все, кого мы не пригласили остаться! Пожалуйста, освободите берег! По своим местам!..

Он дважды хлопнул в ладоши. Молодой жандарм встрепенулся и пришел на помощь товарищу.

– Проходите, проходите, пошевеливайтесь… – И стал легонько подталкивать в спину тех, кто стоял поближе.

– Я же и так ухожу, зачем еще толкать.

– Поторопитесь, поживей.

Народу уже оставалось немного, последние человек сорок уходили в темноту рощи. Девять человек – два жандарма, четыре пловца, Тито, Паулина и Себастьян – остались на берегу, возле тела Луситы, освещенные светом фонарей у входа в закусочные на противоположной стороне узкого рукава реки. Еще мокрые полуголые тела белели на свету, а в тени казались совсем черными. На дамбе теперь виднелось лишь шесть-семь силуэтов. Пожилой жандарм посмотрел на Тито и Себастьяна и сказал:

– Вот что, послушайте, – пусть от каждой группы по одному человеку сходят за своей одеждой и одеждой товарищей, чтобы все оделись.

Один из четырех пловцов посмотрел на свои мокрые, прилипшие к телу брюки.

– Да, и кто из вас пойдет, – добавил жандарм, обращаясь к Себасу, – пусть захватит все вещи пострадавшей, понятно?

Паулина, совсем обессилевшая, опустилась на песок. Села, поджав ноги, и все плакала, но уже потише, уткнувшись в колени Себастьяна. Снова открыли водоспуск, загрохотала вода. Из рощи донесся громкий голос, звавший Тито и Луситу. Это был Даниэль, меж деревьев показалась его тень. Подбежав, остановился как вкопанный у трупа.

– Это Луси… – пробормотал он. Поднял голову, увидел Тито: – Тито!

Тот подошел к Даниэлю и обнял его:

– Даниэль, будь оно проклято, Даниэль!..

Он прислонился лбом к плечу товарища и стонал от горя и ужаса.

– Зачем надо было этому случиться?.. Совсем недавно мы там, втроем… А теперь видишь, что случилось, будь оно проклято!.. А матери, что мы скажем ее матери? Что мы скажем ей, Даниэль? Что?..

Даниэль глядел из-за плеча товарища на тело Луси и молчал. Снова послышался плач Паулины. Пожилой жандарм подошел и оторвал Тито от плеча Даниэля.

– Держись, парень. Случилось несчастье, надо его пережить. Будьте мужчинами. Возьмите себя в руки и ступайте за вещами, идите. Еще простудитесь, схватите воспаление легких, кому это надо. Ступайте. И возвращайтесь побыстрей.

Тито отвернулся и вытер слезы ладонями, потом он и Даниэль пошли за вещами. По дороге к ним присоединился Рафаэль, он молча шагал рядом с Даниэлем. В роще, должно быть, никого уже не оставалось: не слышно было голосов, под деревьями царила тьма, лишь кое-где белели пятна лунного света, пробивавшегося в просветы между деревьями. Вдруг меж стволов шевельнулась человеческая тень: «Эй, это вы?»

– Это я, Хосе Мариа, – откликнулся Рафаэль. Затем повернулся к Тито и Даниэлю: – Наш товарищ, если надо будет вам помочь, позовите.

– Спасибо, – сказал Даниэль. – Управимся.

– Как хотите.

Рафаэль остался с товарищем, Тито и Даниэль пошли дальше.

– Ну, что там? – спросил Хосе Мариа.

– Мы ее вытащили мертвой.

– Это я уже знаю. А эти кто такие?

– Надо все собрать и нести туда.

– Да скажи, кто эти ребята?

– Эти двое? Они приехали вместе с утонувшей. Совсем растерялись.

– Представляю себе. А как это случилось?

– Слушай, потом будешь расспрашивать. Сейчас надо собрать все вещи и отнести туда.

– Все? А почему все? Они что, сами не могут прийти?

– Не могут, конечно, не могут. Понимаешь, нас четверых жандармы попросили дать показания судебным властям.

– Так бы и сказал. А то – откуда мне знать? Ну, тогда это дело долгое, пока они выполнят все формальности…

– Наверно.

Они подошли к месту, где лежали их вещи.

– Слушай, нам хоть разрешат позвонить домой?

– Думаю, разрешат. Ну, Хосе Мариа, давай собирать шмутки.

Тито и Даниэль не сразу отыскали место, где провели день, они заплутались в темноте. Потом Тито зацепился за что-то ногой, слабо блеснул алюминиевый судок.

– Здесь, я нашел.

Прислонившись к стволу дерева, под которым они сидели втроем, он опустился на землю. Подошел Даниэль:

– Ты что, Тито?

Тот лежал ничком, уткнувшись в ворох одежды.

– Ну вот, опять? Вставай!

– Больше не могу, Даниэль, клянусь тебе, не могу, я совсем развалился…

Даниэль наклонился и потряс его за плечо:

– Ну, соберись как-нибудь, что теперь поделаешь, думаешь, другие не переживают?

– Другие! Ты же не знаешь, ты ничего не знаешь! Ничего!.. В жизни ноги моей не будет в этом месте, клянусь тебе! Никогда не стану я купаться в этой чертовой реке! Я ее ненавижу! Ты слышишь, Даниэль, никогда, проживи я хоть сто лет!..

Голос его звучал глухо, он говорил, уткнувшись в одежду.

Когда Тито и Даниэль пошли за вещами, пожилой жандарм сказал молодому:

– Слушай, прежде всего я схожу тут неподалеку, позвоню, чтобы приехали власти, понятно? Ты оставайся здесь и, когда принесут одежду, забери все вещи погибшей и набрось на нее что-нибудь, чтоб не лежала раскрытая.

– Хорошо.

Себастьян сел на песок рядом с Паулиной. Двое пловцов тоже сели лицом к реке, обхватив ноги руками. А тот, что учился на врача, стоял возле трупа, шагах в десяти от остальных, и о чем-то думал. Иногда он приседал на корточки, что-то разглядывая, но жандарм сказал:

– Оставьте. Отойдите оттуда. – И махнул рукой.

Сам он прохаживался взад-вперед по берегу, засунув большой палец под ремень карабина. Паулина вся дрожала.

– Мне холодно, Себастьян, ужас, как холодно.

Она прижималась к жениху, пытаясь согреться. Себас набросил ей на ноги брюки Тито, валявшиеся на песке.

Пожилой жандарм уже перешел на ту сторону по дощатому мостику, до которого от мыса было не более полутора десятков шахов. Теперь он шел по берегу в обратном направлении, через участок, заросший бурьяном, мимо шелковицы, направляясь к террасе на бетонной набережной, где находились закусочные. За столиками – скатертей на них уже не было – сидело всего две семьи. Жандарм зашел в один из трех павильонов. В помещении висел густой табачный дым, ровной пеленой окутывавший все предметы: в желтом свете ламп он стирал черты лиц у сидевших за столиками, приглушал блеск бутылочною стекла, сверкание никелированных подносов и небольшой кофеварки «Экспресс»; в дыму все расплывалось – картинки на засаленных картах, на рекламных объявлениях и цветных календарях. Народу было полно, но мадридцев уже почти не осталось. Просто воскресная пьянка местных жителей. На кухне что-то жарилось, пахло подгоревшим оливковым маслом.

– Аурелия, мне нужно позвонить по телефону, если ты не возражаешь.

– Звони, звони куда хочешь.

– Спасибо.

Жандарм снял треуголку, положил на стойку и направился к телефону. Он покрутил ручку, и, когда послышалось урчанье аппарата, многие замолчали, чтобы узнать, о чем пойдет речь.

– Алло, у телефона Гумерсиндо, жандарм. – Он заткнул второе ухо пальцем. – Слушай, Луиса, срочно дай мне Алькала-де-Энарес, служебный разговор с сеньором секретарем суда, и вот что: если его нет дома, скажи телефонистке, чтоб разыскала немедленно, понимаешь? – Пауза. – Что? Тебя это не касается, потом узнаешь. – Он оглянулся на сидевших за столиками. – Ну конечно, что-то случилось! Не собираюсь же я его с праздником поздравлять! – За столиками засмеялись, он снова стал слушать. – Что-о-о? – Тут он слегка улыбнулся. – Слушай, девочка, я тебе в деды гожусь, нечего со мной заигрывать, а давай-ка быстренько соедини меня, поняла? Звони мне сюда… А?.. Ну, ты же знаешь, к Аурелии. Вешаю трубку.

Повесив трубку, жандарм вернулся к стойке, где оставил свою треуголку.

– Что тебе налить? – спросила женщина.

– Воды.

– Налей из кувшина, вон он, за тобой. – И кивнула на подоконник. Потом добавила: —А ведь сказать по чести, не дело это – держать столько времени человека в таком виде, пока они соизволят явиться. Чего проще было бы принести тело сюда или еще куда-нибудь, чтоб все сделать как положено, чинно и благородно!