Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Подошел Чамарис.

– Извините, пожалуйста, – обратился он к Маноло, изобразив робкую улыбку. – Вот шайбы, Хустина. Ты знаешь, куда их положить. – И вручил ей шайбы. – Извините за беспокойство и до свидания, – добавил он, отходя к своим партнерам.

– Ничего, – бросил ему Маноло и продолжал глухим раздраженным голосом: – Думаешь, я буду терпеливо сносить, что ты тут играешь в «лягушку» с тремя мужчинами, устраивая представление для всей почтенной публики, сидящей за столиками? Скажи, ты всерьез решила, что я на это соглашусь?

– Поступай как знаешь.

– Не говори со мной так. Лучше не выводи меня из себя…

Он быстро повернул голову, чтобы убедиться, не глядят ли на них. Мясники и Чамарис прикуривали.

– Со мной так не разговаривай, поняла?

– В самом деле? Ой, боюсь. Рассердишься? Умру со страху!

Маноло сжал зубы. Проворчал вполголоса:

– Послушай, Хусти, что за спектакль! Я тебя предупреждаю! Ты меня… ты меня!.. – Он больно сжал ей руку: – Ты поняла?

Хустина рванулась:

– Пусти, дурак, мне больно. Сейчас же отпусти мою руку, зануда. Еще вопрос, кому надо сердиться. – Вырвавшись, она продолжала: – Ты за моей спиной договорился с матерью, стакнулся с ней и заявил, что тебе не нравится, когда я помогаю отцу обслуживать посетителей, девушке, мол, это не подобает – и прочие пошлости и глупости. Что это ты о себе возомнил? Решил, что можешь распоряжаться мною как тебе угодно?

Маноло покраснел:

– Говори потише. Тебя слышат эти сеньоры.

Хустина ответила:

– Вот как, тебе стыдно? – Она перекладывала шайбы из одной руки в другую, позвякивая ими, немного помолчала. – Ну да, теперь тебе стыдно. Так слушай, я буду продолжать делать то, что делала всю жизнь. И не думай, что мне теперь покажется плохим все, что до сих пор я считала хорошим. Об этом ты и не мечтай, Манолито.

Маноло нервничал. Он снова оглянулся.

– Ладно, оставим. Решим этот вопрос потом. А сейчас будь добра, собирайся, потом поговорим.

– Не буду я собираться и никуда не пойду. Почему ты решил, что я свободна? Я сегодня занята и пойти с тобой не могу. Чтоб ты знал, мне надо помогать отцу. Так что не жди, никуда не пойду.

– Не пойдешь? Значит, ты отказываешься сегодня пойти со мной? Ты хорошо подумала?

– Конечно!

– Подумала? Значит, так, да?! Ну помни, такую штуку со мной можно проделать только один раз. Клянусь, я не шучу. Другой такой возможности у тебя не будет. Так ты не пойдешь?

– Кажется, я уже сказала.

– Смотри, пожалеешь. Клянусь. – И он поцеловал кончики своих пальцев. – Тебе это так не пройдет. Памятью матери клянусь, да будет ей земля пухом, больше ты меня не увидишь.

– Зачем столько клятв, не надо, это грешно. Не касайся своей матери, она ни в чем не виновата. Брось эти клятвы и поступай как знаешь. Делай что хочешь…

– Ладно, смотри, потом пожалеешь. Всего наилучшего.

– Не беспокойся, – улыбнулась Хустина. – Если жалко станет, пошлю тебе открытку.

Маноло хотел что-то ответить, но отвернулся и направился к двери, которая вела в коридор. Хустина покачала головой, глядя ему вслед. Потом поднесла руку ко рту и стала грызть ноготь указательного пальца, задумчиво уставившись в землю. Чамарис и оба мясника, покуривая, глядели на нее. Хустина подняла голову и подошла к ним.

– Видали? Дурак ненормальный! – сказала она. – Совсем идиот, что ли?..

– Что? – спросил Клаудио. – Поругались?

– И не говорите. Да кто его может вынести!

– Да вы что… Совсем поругались? – спросил Чамарис, рубанув ладонью воздух. – Навсегда?

Хустина кивнула.

– На веки вечные, – ответила она шутливо.

Низенький мясник сказал:

– Не говори так, дочка, не надо так говорить. Все проходит, сплеча рубить не стоит.

– На этот раз можете мне поверить.

– Помолчи, помолчи. Ты еще не остыла от разговора. Пусть поуляжется, вот тогда и посмотрим. Такое в один момент не решают.

– Нет, тут уж конец. Пусть даже на всем белом свете не останется ни единого мужчины, с ним, я вам говорю, все.

– Тебе ничего не стоит сказать такое, – заметил Клаудио. – Прекрасно ведь знаешь, что старой девой не останешься, если только сама не пожелаешь. А я бы не прочь за такую посвататься, будь ты постарше и не такая красивая. Вот и можешь говорить что угодно, тебе не страшно.

– Ладно, – прервала его Хустина, вздрогнув. – У нас была ничья? Давайте продолжим?

Она подбросила шайбы и быстро направилась к лягушке, собираясь вновь начать игру. Но Клаудио сказал с улыбкой:

– Нет, милая, сейчас не будем играть. Не хотим пользоваться случаем. Мы тебя начисто обыграли бы, понимаешь? Сейчас у тебя шайба не попадет даже и в окно. В другой раз, в другой раз…

– Почему? – запротестовала Хусти. – Из-за этого сумасшедшего? Вот еще…

– Ну, не заставляй нас доказывать это в игре, не надо. Я тебе обещаю, что завтра мы придем и сыграем столько партий, сколько захочешь. Да и поздно уже, мы хотим послушать, о чем толкуют твой отец, сеньор Лусио и все, кто там собрался.

Он бросил окурок и затоптал его в пыль.

– Ну что ж, как хотите. Оставим до другого раза.

Мужчины направились к дому.

– Только учтите, я вовсе не нервничаю.

– Конечно, нет, – засмеялся Клаудио. – Так, разве что самую малость. Ах, Хустина, Хустина, мы ведь давно уже живем на свете! – И он покачал головой.

За столиком Серхио сказал?

– Как видно, молодому человеку очень не понравилось, что она тут играла. Ему это показалось ничуть не забавным.

– Должно быть, так. Известное дело – жених.

Петрита сказала брату, взяв его за запястья:

– Давай играть вот так.

– Не хочу, отстань… – ответил Амадео.

Он положил локти на стол и подпер голову ладонями. От скуки разглядывал сквозь растопыренные пальцы все вокруг; листья, тени, лозы, солнечные пятна на проволочной сетке и на кустах жимолости. Фелипе Оканья сладко зевнул, прикрывая рот ладонью. Хуанито навалился грудью на стол, дотянулся до вилки и принялся надавливать пальцами на зубья, так что ручка вилки подскакивала и опускалась.

– Ведите себя как следует, – сказала Петра. – Что это вы делаете?

Хуанито нехотя, как будто устало, сполз со стула. Нинета сказала:

– Они хотят спать.

Серхио снова зажег сигару. Петрита попросила:

– Дядя, дай мне спичку. Не гаси, а?

Фелипе взглянул на брата:

– У тебя еще есть сигара?

– Я понемножку тяну все ту же.

– И каждый раз, когда ты снова раскуриваешь ее, она пахнет все противнее, – сказала Нинета.

Серхио отдал горящую спичку племяннице:

– Сумеешь взять? Смотри не обожгись.

Спичка потухла.

– Зажги другую и дай мне.

– Никаких спичек, – остановила их Петра. – Не то ночью наловишь рыбы.

Девочка состроила капризную гримаску:

– Мне скучно…

Она стала расхаживать вокруг стульев, на которых сидели взрослые. Фелисита смотрела в сад неподвижным взглядом.

– Мама, а что мне делать? – спросил Хуанито.

– Сиди смирно. Как жара спадет, сядем в машину и поедем домой.

Серхио, потупившись, разравнивал землю ногой.

– Послушай, Петра, – сказала Нинета, – не надо пока что думать о возвращении. Как начнешь думать раньше времени, все уже получается не так.

– Но когда-то уезжать все равно придется.

– Да, конечно, но пока не наступила минута отъезда, ты об этом и не думай.

– Насчет того, о чем я недавно говорила… Мне очень-очень этого хочется, понимаешь?

Фелипе вдруг схватил Петриту, проходившую за его стулом, и закричал:

– Ну-ка, дочка, марш отсюда! Амадео, Хуанито! И вы тоже, бегом все! Быстро на улицу! Поиграйте там! На улицу! Петри, поцелуй папу и беги.

Обрадовавшись, Хуанито и Амадео вскочили со стульев и с воплем «ура-а-а!» бросились к двери.

– Подождите меня! – закричала Петрита.

Амадео задержался в дверях.

– Пошли! – сказал он сестре, взял ее за руку, и оба скрылись в коридоре.

– Я уже не мог смотреть на детей. Думал, с ума сойду. Пусть побегают, порезвятся. В кои-то веки выбираемся за город – раз в году.

Петра покосилась на мужа и сказала, обращаясь к Нинете:

– Вот тебе отцовское воспитание. Ничего другого ему в голову не пришло. Отпустить детей, чтоб носились сломя голову без присмотра, будто беспризорные. Еще, не дай бог, повредят себе что-нибудь. Только бы ему не надоедали, понимаешь?

– Не знаю, зачем ты так говоришь, – возразил муж. – Вечно у тебя на уме плохое. Я это делаю потому, что нельзя же детей целый день держать на привязи, как нравится тебе. И так они круглый год заперты на четвертом этаже. А ты держишь их у своей юбки и в такой день, когда они могут вволю побегать.

– Ну скажи пожалуйста! На то и родители, чтобы присматривать за маленькими детьми. Иначе как привить послушание и уследить, чтобы с ними ничего не случилось?

– А что с ними, по-твоему, должно случиться? Чем скорее привыкнут к самостоятельности, тем проще им будет жить и научатся сами, без посторонней помощи о себе заботиться. Единственно чего можно достичь твоим способом – это застращать их так, что они всегда будут нуждаться в опеке.

– Вот и нужны родители, чтобы дети чувствовали, что ими руководят.

– Очень хорошо. И когда им стукнет двадцать, как радостно будет видеть, что они без родителей шагу ступить не могут.

– Ну что опять затеваете спор? – вмешался Серхио.

– Нет, Серхио, в самом деле, он же детьми не занимается… Вот скажи ты…

– Знаешь, Петра, – сказал Серхио, – я думаю, ничего с детьми не случится, если они полчаса побегают на свободе. Ведь здесь, в деревне, нет ни машин, ни других опасностей, это же не город. И ты смотри, какими смирными и послушными были они целый день.

– Так-то оно так. Но я сказала то, что должна была сказать. Если отец всячески старается помешать воспитанию, так нечего потом меня винить. Это его дело. И хорошо еще, что они в трусиках, не то посмотрел бы, во что превратится их одежда, когда они вернутся. Тут уж мне… – И она махнула рукой.

– Вот взгляни на нее, – сказал Фелипе, кладя руку на голову Фелиситы. – Она сегодня на высоте. Будто пришита к твоей юбке! Провела воскресенье – хоть плачь. Но в примерном послушании. Она привыкла, ей нравится скучать, ее уже и заставлять не надо.

Фелисита молчала, а отец продолжал, не снимая руки с головы девушки:

– Этой надо ставить пятерку за тупое повиновение.

– Не хватало только, чтоб ты еще издевался над девочкой. Только этого и не хватало. Не обращай внимания, доченька. Иди ко мне.

Петра привлекла дочь к себе, но Фелисита уже шмыгала носом и молча роняла слезы на толстую голую руку матери. Потом вдруг вскинула голову, как разъяренная змея, и в порыве злости крикнула отцу сквозь слезы:

– Что я тебе сделала? Скажи. Я тебе ничего не сделала! Если я тупая, тем лучше! Да, лучше! Так и знай! Лучше!.. – И зарыдала, уткнувшись в руку матери.

– Вот видишь? – со злобой произнесла Петра. – Видишь, чего ты добился!

Фелипе ничего не ответил, потом встал:

– Пойду ненадолго к Маурисио.

Проходя мимо кухни, задержался, уперся руками в дверной косяк. На кухне были жена и дочь Маурисио.

– Пойду потолкую с вашим мужем о том, что новенького.

– И прекрасно. Он там сейчас с посетителями. Не то он весь день провел бы с вами в саду.

– Вот я к нему и иду. Если гора не идет к Магомету… Пока.

Маноло прошел через зал, не останавливаясь, едва попрощавшись на ходу.

– Ушел… – сказал Лусио.

Маурисио пожал плечами:

– Видно, была гроза.

Вскоре появились Чамарис и оба мясника. Маурисио спросил их:

– Ну что, получился праздничек?

– Какой праздничек?

– Да с женихом моей дочки.

Высокий мясник покачал головой:

– Ах, вот что ты хочешь знать! Похоже, что-то было. Он ушел?

– Выскочил как ошпаренный.

– Так и должно было быть.

– Вы что-нибудь слышали?

– Слышать не слышали. Все было тихо-мирно. Но мы видели его лицо, этого достаточно.

– Понятно. Но в общем-то – что?

– Ты хочешь все сразу, так нельзя, – засмеялся высокий мясник. – Ну да, она послала его ко всем чертям, сама сказала. Ты доволен?

Маурисио принялся доставать стаканы?

– Так дураку и надо. Что будете пить?

Клаудио подтолкнул локтем другого мясника и сказал, кивнув на Маурисио:

– Ты только погляди, как он радуется. Это вместо того, чтобы огорчиться, ведь дочь с женихом поссорилась.

– Он все время на него косо смотрел, – сказал Чамарис. – Душа не лежала. Интересно, кто же его кандидат?

– Никакого кандидата нет, – ответил Маурисио. – Пусть будет кто угодно, только не этот ловчила: с души воротит, как увижу его морду. Да еще и профессия у него такая…

– А чем он занимается? – спросил шофер.

– Чем занимается? Я почти никому об этом не говорил, стыдно было. Агент по продаже пуговиц! Представитель фирмы пластмассовых пуговиц. Кому сказать!

Все засмеялись.

– Смейтесь, смейтесь. Смех один, да и только!

– Ну ладно, наливай. Глядите, как взвился! – сказал Клаудио. – Видно, парень этот малость портит тебе кровь.

– Ты себе и представить не можешь, – продолжал Маурисио, наполняя стаканы. – Пуговичный коммивояжер! В один прекрасный день он сюда заявился с альбомчиком под мышкой, вы бы только видели: картонные листы, ну, вроде как вон в том календаре, а на них – рядами пуговицы всех фасонов и размеров, выбирай, какие хочешь! Что может быть смешнее? Куда лицо спрятать от стыда, если такой окажется твоим зятем? Мужчине таскаться по улицам с такой штукой!.. Господи, столько на свете профессий, и хороших и плохих, так надо же, чтоб на мою голову свалилось такое! В жизни не придумаешь!

Эти слова были встречены дружным хохотом.

– Тут у вас, я гляжу, весело, – сказал, входя, Фелипе Оканья.

– Привет, Оканья! Как дела?

У стойки потеснились, давая ему место.

– Ничего, ничего! Ради бога, не беспокойтесь!

– Идите сюда, выпейте чего-нибудь, – пригласил Лусио.

– Спасибо.

Немного помолчали. Потом Лусио вытащил кисет с табаком:

– Закурите?

– Ну что? – спросил Маурисио. – Устал от своих домочадцев?

– Да, немножко есть.

– Слушай, давай тебя представлю этим сеньорам. Они – цвет моей клиентуры, понимаешь? Сливки общества, которое собирается здесь.

Оканья смущенно улыбнулся!

– Очень приятно, рад познакомиться.

– Как поживаете?

– Спасибо, хорошо.

Они не знали, надо ли подать друг другу руку. Шофер грузовика сказал:

– Приехали провести воскресенье за городом, не так ли? Сбежали от мадридской жары?

– Угадали.

– Ну, я думаю, – продолжал шофер, – с вашей машиной вы можете ехать куда угодно, и поездка не выйдет вам боком.

– Конечно.

– Хорошо, должно быть, тянут эти машины, хоть они и старые, я хочу сказать – ваша модель.

– Это верно, я на нее не жалуюсь. Большего и требовать нельзя – уже двенадцать лет мне служит.

– А знаете, с ней не сравнить даже «шевроле» выпуска того же года! Куда там!

– Да, это верно. Таких теперь уже не делают. Даже следующая модель была куда хуже. А вот эти старушки, как моя, еще бегают несколько штук, езжу себе потихоньку. При этом кругом полно новых машин…

Они отошли от остальных. Маурисио прервал их:

– Что будешь пить?

– Давай коньяк. И сюда еще один.

– Нет, нет, спасибо. Я пью вино.

– Может, выпьете рюмочку, а?

– Большое спасибо, не могу. Мне вообще крепкие напитки не очень-то… Так вот, вы говорите – новые машины, дело в том, что выпускают много, но они куда хуже. И намного хуже, верно? Машины нарядные, красивые линии, отделка, расположение приборов – смотрятся шикарно. Но и только. А насчет выносливости… насчет выносливости, что в конце концов важней всего, так выносливости нет ни на грош. И в помине нет. Одно расстройство. В общем, хлам выпускают сейчас.

– Точно. Но что поделаешь? Теперь на этом вся промышленность держится. Фирмы заинтересованы, чтобы их изделия изнашивались как можно скорей, чтобы модели машин амортизировались за определенное время, понимаете? Так они могут продавать все больше и больше. Это нетрудно понять.

Чамарис и оба мясника отошли к Лусио, оставив Оканью с шофером грузовика.

– А где пес? – спросил Чамарис.

– Выбежал на улицу, с детьми этого сеньора.

– Как детей увидит, с ума сходит. Совсем перестает слушаться.

– С тобой ему, видно, скучно. Пока не кончится запрет на охоту и ты снова не пойдешь с ним в горы…

Слышен был стук костяшек домино о мраморный столик. Собеседник Оканьи соглашался с ним, он добавил:

– А может, настанет время, когда можно будет купить машину… Новенькую. Заведешь, поедешь в Пуэрта-де-Йеро, например. Путь-то невелик. Ну, туда-обратно и все – готово, машину на свалку. Вечером идешь, покупаешь другую. Или такой пример: надо тебе отправить заказное письмо. Садишься в машину – и на почту. Ну, и обратно. Все – готово. В металлолом! Вот так: один раз съездил – выбрасывай. Вы меня понимаете? Как бумажную салфетку. Никакой разницы. Вот что станет с машинами, если так будет продолжаться….

– Да-да, ничего удивительного. Именно так. Вот возьмите мою машину, хоть и гремит, как таратайка, потому что совсем износилась и тише работать не может, а все же тянет. И ведь пробежала не один километр и не два.

Полицейский поставил кость и, улыбаясь, посмотрел на партнеров, которые один за другим проскочили мимо. Он снова мог ходить.

– Гляди, какой шутник! – возмутился дон Марсиаль. – Цирк устроил! Раз у тебя дубль, так надо класть, а не заставлять партнеров зря время тратить.

Кока-Склока веселился:

– Ничего, Кармело. Так их! Пусть позлятся!

– Это не есть благородно, – сказал Шнейдер. – Нельзя шутить над соперником. Это дурно. Оче-ень дурно такой шутка в игре. Не надо это никогда делать.

– Я не хотел вас обидеть, сеньор Эснайдер…

– Я не обижен. Только хочет, чтобы играть серьезно.

– Да ничего! Не робей. Так их!

– Вот вам бы, герр Кока, так, и вы обиделись бы. Этот шутка вам не понравился бы.

– Вы рассердились? Но это же невинная шутка. Откуда взяться злому умыслу у Кармело? Бедняга смирный, как теленок.

Дон Марсиаль мешал костяшки.

– Да я знаю, знаю, – примирительно пробурчал Шнейдер. – Кармело есть смирный, я это знаю, но не годится шутить над соперник в игра.

– Ладно. Ваш ход, – прервал дон Марсиаль, улыбаясь.

Вошли двое. Один из них сказал с порога:

– Там какие-то ребята взяли его кресло, – и он указал на Коку-Склоку, – и пошли кататься с горок. Если не вмешаться, они его разломают. И кусков не соберешь.

Все взглянули на того, кто это говорил. Он был кривой.

– Так это же твои, Оканья, – сказал Маурисио. – Поди посмотри.

Оканья спохватился:

– Ты прав! Это наверняка они. Куда, вы говорите, они пошли?

Кривой показал, стоя в дверях:

– Туда, на жнивье, вон туда они только что пошли, кресло толкают, в него девчонку посадили.

– О, господи! – воскликнул Оканья. – Они ее разобьют!.. – И побежал разыскивать своих детей.

– Туда, туда! Они вон за тем холмом! – продолжал объяснять ему с порога кривой.

Оба мясника, Маурисио и Чамарис подошли к двери. Шофер сказал:

– Так эти ребятишки, что тут недавно прошли, – дети таксиста?

Маурисио кивнул, не отрывая глаз от жнивья. Оканья скрылся за бугром, торчавшим среди пашни.

– По крайней мере, – сказал Кока-Склока, – хоть кого-то поразвлечет эта благословенная колесница.

Кресло на колесах увязло во впадине между двумя буграми, у входа в бывшее убежище, где теперь устроили жилье.

– Амадео!

Дети, вздрогнув, обернулись на голос отца.

– Вы с ума сошли! Ненормальные! – крикнул он им, задыхаясь.

Петрита слезла с кресла. Ее братья молча ждали. Отец подошел к ним.

– Ничего лучшего не придумали? Злодеи! Разбойники!

Он взглянул в сторону, там что-то шевельнулось. Из-за рогожи, закрывавшей вход в убежище, вышла женщина в черном, она молча смотрела на них, скрестив руки на груди.

– Добрый вечер, – сказал Оканья.

Женщина не ответила.

– Какой стыд! – продолжал Фелипе, обращаясь к детям. – Разве вы не знаете, что это кресло – ноги бедного калеки, который не может ходить? Когда вы научитесь хоть что-то уважать? Ты ведь уже большой, Амадео, пора бы соображать, что к чему. И сестренку чуть не разбили! Надо же, что придумали! Ну-ка, помогите мне вытащить эту штуку.

Мальчики бросились помогать. Оканья толкал кресло за спинку, а мальчики крутили колеса. Они прошли мимо убежища – женщина не шелохнулась и продолжала пристально смотреть на них.

– Дети… – сказал ей Оканья. – Нельзя оставить ни на минуту.

Та чуть качнула головой. Преодолев небольшой подъем, они увидели дом Маурисио.

– В какое положение вы меня поставили перед этим человеком? Что я ему теперь скажу? Видите, что вы натворили? Ну-ка, шагайте в сад к маме и сидите там до самого отъезда. Поняли?

– Да, папа, – ответил Амадео.

Оканья заколебался:

– Или нет, постойте, оставайтесь здесь, если хотите, но без глупостей, договорились?

– Да, папа. Мы больше не будем.

– Какие озорные ребята! – сказал Маурисио. – Надо же, что выдумали.

– Ума у них еще ни на грош, – ответил Оканья, ставя инвалидное кресло к стене.

– Такой возраст, – ответил высокий мясник. – У них ничего плохого на уме не было.

– Но старший уже достаточно велик, чтобы не делать такого.

Оканья отер пот платком. Как только он скрылся за дверью, дети рванулись и побежали за дом. Оканья подошел к столику, где сидел паралитик.

– Вы уж простите, ради бога. Мне очень жаль. Но знаете – дети, что с ними поделаешь. Вы уж простите их.

Кока-Склока поднял голову:

– Я? Сразу видно, что вы меня не знаете! По мне, так пусть бы хоть целый день катались. Что с ним сделается? Я только что говорил тут: слава богу, хоть кому-то этот драндулет в радость, хоть ненадолго перестанет быть такой безобразной и безрадостной вещью, какой выглядит, когда в нем сидит ваш покорный слуга. Так что не беспокойтесь и не извиняйтесь, это совсем не нужно.

– Значит, вы добрый человек, раз понимаете это так, и я вам очень благодарен…

– Да что вы! Это я должен быть благодарен вашим детям, хоть вам и удивительно, за то, что они попользовались этой… трехколесной шлюхой и порадовались. Когда бы еще такое пришлось… Ладно: по четырем! – хлопнул он костяшкой по мрамору.

Оканья продолжал:

– Но вы позволите предложить вам стаканчик. И вашим товарищам тоже.

– Ну конечно, дружище! – воскликнул Кока-Склока, снова отрываясь от игры. – Это – сколько вам угодно.

Оканья улыбнулся.

– Тут утешиться не может только тот, кто этого не хочет, – сказал кривой.

Кока-Склока повернулся к нему и закричал:

– Да ты что говоришь, алькарриец^[21], похититель кур? Твой кривой глаз – что яйцо вареное!

– Ну вот. Опять он к человеку пристает, – сказал доп Марсиаль. – Ты играй, гляди на игру, сейчас продуешь и снова напустишься на бедного Кармело.

Вошли пять мадридцев: трое молодых людей и две девушки. Поговорили о чем-то с Маурисио и прошли в сад.

– Я сказал и повторяю, что тут утешиться не может только тот, кто этого не хочет, и я знаю, что говорю, – стоял на своем кривой.

– Ясно дело, когда ты охотишься, зажмуриваться тебе не нужно, – напустился на него Кока-Склока, – а какое еще утешение нашел ты в своем вываренном глазу – не знаю, но вот если ты его вырвешь, так хоть сможешь им вместо мяча играть.

Алькарриец рассмеялся:

– Ну у тебя и язычок, ничего не скажешь. Тут уж ты никому спуску не дашь. Ноги у тебя не работают, зато язык мелет. Даже больше! Я так скажу: когда с одного боку не хватает, с другого – с лихвой. У калек, вроде нас с тобой, так оно и есть. Обязательно что-нибудь да выделяется. Хочешь знать, что у меня?

– Незачем говорить, – отпарировал Кока-Склока. – Ты всегда отмочишь какую-нибудь ерунду или грубость. Не иначе как из Алькаррии свалился.

Кока-Склока вернулся к игре.

– Ну да, из Алькаррии, – сказал невысокий человек, который вошел вместе с кривым. У него через плечо висела пастушья сумка. – Из Алькаррии, оттуда на нас все беды сыплются. Оттуда спускаются лисицы и волки, которые душат овец.

– И этот туда же? – вмешался алькарриец. – Знаешь, ты лучше побрился бы хоть в воскресенье, если собрался лезть в разговоры с людьми. – Обернувшись к Чамарису и мясникам, он продолжал: – Так это правда, что тут утешиться не может только тот, кто этого не хочет. Вы знаете, что мне сказали, когда в восемнадцать лет я потерял глаз?

– Какую-нибудь глупость, – сказал Клаудио. – Что же?

Алькарриец вытер рот тыльной стороной ладони:

– Дня через два или три после происшествия попадается мне навстречу один мой земляк… Да, а случилось это из-за коробки с пистонами, ну, знаете, патентованные, у которых дырочка в серединке, сейчас таких уже не выпускают… Так вот, встречается мне этот дядечка и говорит: «Не горюй, с этим делом тебя в армию не возьмут». Я послал его подальше. Очень уж мне это обидным показалось. Потом, знаете ли, прошло время, и настал день, когда мой возраст призывали, я, представляете себе какая радость, остался дома, а мои-то сверстники пошли служить. Ну, что вы скажете?

– Да, все имеет свою хорошую и плохую сторону.

– Вот почему я и говорю, что тут утешиться не может только тот, кто этого не хочет. Даже из несчастья можно извлечь пользу. Во внешности мне терять нечего: что некрасивый и кривой, что просто некрасивый. Так что дело только в зрении. Но и тут, знаете, могу вам сказать, что одним глазом видишь лучше, чем двумя. Я не шучу. Дело в том, что, когда у тебя только один глаз, ты знаешь – он у тебя один и стараешься глядеть им как следует и днем и ночью, и глаз этот становится ох каким зорким! – Кривой указал пальцем на свой здоровый глаз. – В конце концов получается, что одним глазом ты начинаешь видеть многое такое, чего бы не увидел и двумя.

Оканья продолжал беседовать с шофером:

– Из тех, что выпускают сейчас, лучше всех – «пежо». Хотя у них и низковата посадка, трудно ремонтировать.

Солнце клонилось все ниже. Теперь оно, похожее на сверкающий круглый поднос, как будто висело уже метрах в шести-семи над горизонтом. Западные склоны холмов возле Паракуэльоса окрасились багрянцем. Возвышенность спускалась к Хараме крутыми уступами, образуя овраги, террасы, расщелины, разломы, осыпи, холмы, разбросанные в беспорядке, словно груды белесой земли, и все это, вместе взятое, выглядело не следствием геологического процесса, а результатом работы каких-то гигантов, которые лопатами и заступами сбрасывали землю в отвал как попало. Под косыми лучами вечернего солнца неровности рельефа приобретали резкие очертания, которые никак не вязались с представлением о медленном воздействии слепых сил природы, а вызывали мысли о причудах развлекавшихся здесь когда-то великанов.

– Вон там Паракуэльос, да, Фернандо?

– Да, Паракуэльос-дель-Харама. Вон торчит колокольня. Идем, не задерживайся.

– Ты там был?

– В Паракуэльосе? Нет, дорогая. Что я там потерял?

– Ну, я не знаю, мог и побывать зачем-нибудь. А мне сейчас хотелось бы посидеть вон над тем обрывом. Вид оттуда, наверно, – красота.

Они пошли дальше.

– Ну, мы уж тебя знаем, Мели. Ты всегда была фантазеркой.

Теперь до них снова доносились музыка и шум из закусочных. Длиннющие тени Фернандо и Мели двигались перпендикулярно реке. С террасы над нижним бьефом плотины уже совсем ушло солнце, прохладная тень и близость воды взбодрили людей. Грохотал водоспуск. Мели и Фернандо снова прошли вдоль столиков по самому краю бетонной площадки. Мели посмотрела на водовороты взбаламученной воды, потоки которой разбивались о боковые стенки, прежде чем устремиться в горловину водоспуска.

– Что, если бы я туда упала?

– Рассказать об этом ты не смогла бы.

– Как страшно! – И в ужасе поежилась.

Потом снова перебрались по дощатому мостику и роще и дошли до того места, где был разбит их лагерь.

– Ничего себе! – сказала Алисия, завидев их. – Вы знаете, который час?

– Должно быть, не очень поздно.

– Восьмой час. Вот посмотри.

Мигель встал.

– Самое время смотать удочки отсюда и подняться наверх.

– А знаешь, у нас там было приключение!

– Что с вами стряслось?

– Нас остановили жандармы, – стала рассказывать Мели. – Оказывается, девушке нельзя ходить по берегу в том виде, в каком она хочет. Эти два пугала сказали, чтоб я прикрыла плечи.

– Вот как? Забавно! Разве, что здесь, что там, – не одно и то же?

– Видно, нет.

– Любят мозги пудрить, лишь бы не давать людям жить.

– Вот именно, – сказала Алисия. – Ладно, пошли одеваться. Вставай, Паулина.

– Если б ты знала, как мне не хочется трогаться с места. Хорошо бы остаться здесь подольше.

– Ну что ты выдумала! Мы же договорились встретиться с остальными. Увидишь, как будет весело.

– Не знаю, что тебе ответить.

– Так или иначе, решайте поскорей.

– Мы остаемся, – заключил Себастьян.

Алисия сказала:

– Какая жалость, ребята, теперь все сами по себе.

– Вот куда бы я с удовольствием пошел, так это на танцы в Торрехон.

– Ты опять за свое? – возмутилась Мели. – Ну и тип! Что заберет себе в голову, сам черт не выбьет!

– А те что там делают?

Мигель подошел к компании, где сидел Тито. Все трое пели.

– Эй, пошли наверх!

– Что ты сказал? Мы не расслышали, – ответил Даниэль.

Лусита засмеялась.

– Ладно, хватит трепаться. Уже поздно. Решайте.

– И что мы должны решать?

– Ну вот что, некогда тут с вами разговаривать. Оставьте ваши шуточки при себе и скажите, идете вы наверх или нет.

– А это смотря куда…

– Сразу видно, на вас рассчитывать нечего. Я не собираюсь тут с вами время терять. Делайте что хотите.

Мигель повернулся и пошел обратно. Кармен и Сантос встали. Она подняла руки и потянулась, закинув голову. Опустила глаза.

– Что ты на меня смотришь?

Сантос стоял перед ней, прислонившись к дереву. Она подошла и потерлась щекой о его щеку.

– Милый, – сказала она.

– Ты идешь с нами одеваться, Кармела?

– Да, иду. Только возьму одежду.

Она наклонилась за одеждой. Сантос продолжал стоять у дерева.

– Слушай, Кармен.

– Да, моя радость, – обернулась она к нему.

– Тебе очень хочется идти наверх?

– Что? Ей-богу, не знаю. А в чем дело?

– Нет, ничего. Я думал, ты устала.

Снова подошла Алисия.

– Пошли, если идешь.

Кармен держала в руках одежду и зеленые босоножки.

– Я готова.

– А ты тоже одевайся, – сказала Алисия. – Ну что тут стал? Чего ждешь?

– Иду, иду…

Мигель уже одевался. Сантос сдвинулся с места. Мели пошла с Алисией и Кармен. Прошли мимо Даниэля с компанией.

– Ничего себе троица, – сказала Алисия.

Мели не обернулась.

– Какой чудесный день, девочки! – сказала Кармен. – Особенно после обеда – прелесть!

– Да? – протянула Мели. – Тебе виднее.

Себастьян положил голову на колени к Паулине.

Она смотрела на кирпичные своды моста, окрашенные заходящим солнцем. Тень от моста ложилась на илистые воды реки.

– Завтра опять понедельник, – сказал Себас. – Много будет мороки на этой неделе…

– В гараже?

– Где же еще?

Фернандо прошел мимо них и стал что-то заполаскивать в реке.

– С каждым днем работы все больше, такая тоска! Хозяин доволен, а мы на части разрываемся.

– Не думай ты ни о чем.

– Это как же?

– Ну сейчас не думай об этом.

– Ни о чем не думать нельзя, если ты только не спишь. Человек не может все время ни о чем не думать.

– Тогда сии. – И она положила руку ему на глаза.

– Не надо, на пикник спать не ездят.

– Так что же ты хочешь?