Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Механике – нет. И не собираюсь. Я говорю об ответственности отца семейства за будущее. Вот о чем. Вот чего тебе не хватает.

Фелипе обернулся к брату:

– Двенадцать лет, понимаешь, вожусь с этой машиной, а теперь мне начинают указывать, что надо с ней делать.

– Вот видишь, – кто уводит разговор в сторону? Понял теперь? Ты смотри, куда поворачивает, как только услышит не то, что ему хочется. Это же бессмысленно, Серхио, ты теперь сам убедился, с этим человеком разговаривать невозможно, невозможно… Никакого толку. Скажи ты, Нинета, ну как так можно… – Она поворачивалась то к деверю, то к невестке. – В доме четверо детей… А я одна…

– Послушай, Фелипе, Петра права, – сказала Нинета. – Надо хоть немножко позаботиться о будущем. Купи ты новый автомобиль. Сам потом будешь доволен, разве плохо иметь…

Тут заговорила Фелисита:

– Не плачь, мама, почему ты плачешь…

Но Петра уже вытерла покрасневшие глаза платком и подняла голову:

– Я не плачу, дочка! Что мне оплакивать. Ведь твой отец… А, ладно, все так… – И отвернулась, посмотрела в глубь сада.

– Успокойся, ради бога, – тихо сказал Серхио.

Оканья ерзал на стуле, он явно приуныл. Нинета взяла руку невестки в свои ладони и поглаживала ее.

Из дома вышел дон Марсиаль. Легким кивком поздоровался с сидевшими за столиком. Дети Оканьи ползали по земле, подбирая шайбы.

– Знаешь, я у папы правая рука! – сказала Петрита, обнимая колени Хустины.

Хустина рассмеялась:

– Кто тебе это сказал?

– Мой папа.

Дон Марсиаль обнял Кармело за плечи и потащил к дому. Проходя мимо Хустины, он на мгновение задержался и тоном заговорщика сказал вполголоса:

– А там твой жених пришел…

Хустина бросила быстрый взгляд на дверь, ведущую в дом.

– Ну и пусть подождет, – ответила она.

Фелипе Оканья играл пустой рюмкой, переворачивая ее вверх дном. Погасил сигару о ножку стула, Асуфре рычал, прыгал, приседал, приглашая детей Оканьи побегать, но те не обращали на него внимания. Наконец пес положил передние лапы на голую спину Амадео.

– Ах ты со-о-бака!

Пес бросился бежать, оба брата – за ним. Петрита затопала ножками, цепляясь за юбку Хустины, и испуганно сказала:

– Возьми меня на ручки…

Хустина подняла ее, и девочка с высоты смотрела, как ее братья носятся по саду. Петрита смеялась, вертела головой и выглядывала то из-за одного плеча Хустины, то из-за другого, наслаждаясь беготней, увертками и прыжками Асуфре, игравшего с Хуанито и Амадео.

– Ты меня головой боднешь, детка.

Серхио сказал:

– Ну что ж, день получился неплохой. И этот навес, хоть и кажется не очень густым, от солнца защищает.

Никто ему не ответил. Нинета потрогала подол юбки своей невестки.

– Ты сама скроила эту юбку?

– Да, да.

– Как славно получилось!

Мясник Клаудио бросал шайбы, собака и дети мешали ему.

– Эй, позови-ка свою собаку. Ты что, хочешь сбить мне прицел?

– Асуфре! Ко мне! Ко мне, Асуфре! – крикнул Чамарис.

– Вы не видите, что играют? – сказала жена Оканьи. – Зачем мешаете? Почему лезете куда не надо? Сейчас же сюда!

Амадео и Хуанито послушались мать, Асуфре – хозяина. Пес улегся под навесом у стены, и дети поглядывали на него с другой стороны сада.

Фаустина стояла у стола – протирала полотенцем приборы и клала их возле Шнейдера на клеенку. Старик сидел, держа потертую соломенную шляпу на коленях.

– На этой неделе, – говорила Фаустина, – обязательно зайду навестить вашу жену, не позже четверга, даю олово. Как только управлюсь с делами.

На столе лежала кожура от съеденного инжира.

– Фрау Берта стара, бедняжка, – сказал Шнейдер, – выходить трудно. Я – крепче.

– Вы еще молодцом.

– Я ем мой фрукт, и это здорово для мое тело, – засмеялся Шнейдер своим коротким смешком. – Я и вам его приношу для этого.

– Спасибо, но что до меня, сеньор Эснайдер, то, не говоря ничего плохого о ваших фруктах, скажу только, что ничего не помогает. Вот уж три года, как забыла, что такое здоровье.

Она опустила полотенце и горестно покачала головой. Потом вздохнула и взяла из мойки ножи.

– Вы, сеньора Фауста, проживете до девяноста лет, – сказал Шнейдер, растопырив пальцы обеих рук. – Если вы мне немного позволяйте, я закурю сигаретка.

– Курите, нечего и спрашивать.

– Большой спасибо.

Он достал кисет из внутреннего кармана куртки.

– Значит, по воскресеньям она остается одна. Жалко, что по воскресеньям у меня как раз больше всего работы. С удовольствием зашла бы к ней на часок.

– О, она шьет, читает, думает, – проговорил старик, сворачивая самокрутку. – Сидит себе спокойно в кресле и шьет. Все перешивает, чинит. – Он поднял руку, показывая рукав куртки, латаный-перелатаный на локте. – И ничего нового не надо покупать до смерти. Только шить, шить, шить. – Шнейдер водил в воздухе рукой, будто делал стежки. – Одежда старая, Шнейдер старый и жена старая. Одежда хватит до смерти, Не надо тратить деньги – только шить, шить, шить.

Фаустина собрала со стола кожуру и выбросила ее в окошечко над плитой. Снаружи донеслось кудахтанье кур.

– Да, старые, теперь уже не надо скрывать.

Она сняла с плиты горшочек, открыла крышку и через ситечко вылила содержимое в стакан. Поставила стакан на блюдце и подала Шнейдеру вместе с сахарницей и ложечкой.

– Португальский кофе, – сказала она. – Попробуйте, понравится ли вам?

– Danke schön^[19], – торопливо поблагодарил старик. – Кофе сеньоры Фаустины всегда превосходен. – Он положил сахар и засмеялся.

Фаустина села напротив и облокотилась о стол. Шнейдер размешал сахар и с ложечки попробовал кофе.

– Ну как?

Шнейдер причмокнул. Трижды помахал ложечкой в воздухе, словно дирижерской палочкой, и трижды повторил:

– Замечательно. Замечательно. Замечательно.

– Рада, что вам нравится. Только мужу об этом ни слова: я купила кофе потихоньку от него, и если он узнает, за два дня ничего не останется.

Она подняла глаза. В кухню вошли Кармело и дон Марсиаль.

– Добрый вечер.

Шнейдер повернулся на стуле к двери:

– О, это мои друзья. Очень рад. Как дела? Как дела? – И улыбнулся тому и другому, слегка наклонив голову.

– Как поживаете, сеньор Эснайдер? – сказал дон Марсиаль. – Вы тут, я вижу, кофе попиваете, а? В этом доме вас принимают хорошо, не можете жаловаться!

– О нет, нет, вовсе нет, – засмеялся Шнейдер. Затем, тыча указательным пальцем в грудь дону Марсиалю, добавил: – А я знаю, зачем вы сюда пришли. – И, снова засмеявшись, повернулся к дымящемуся кофе.

– Еще бы вам не знать! Глядите, как он обрадовался. Но не торопитесь, пейте ваш кофе не спеша, а то обожжетесь.

Кармело молча улыбался. Фаустина сказала:

– И надо же было вам прийти как раз сейчас и взбудоражить человека вашей распрекрасной игрой, не даете спокойно кофе попить.

Шнейдер допил кофе и встал:

– И эта причина – игра в домино. Что ж, я готов. – Взяв шляпу, он поклонился Фаустине: – Сеньора Фаустина, я вам очень благодарен за кофе, – и указал на дверь вытянутой рукой, церемонно приглашая Кармело и дона Марсиаля пройти вперед.

– Сначала вы, – сказал дон Марсиаль.

Все трое вышли из кухни. Завидев их, Кока-Склока закричал:

– Косточки уже на столе! Можно начинать игру! Ну что, сеньор Эснайдер? Готовы к бою?

– Вот именно, – ответил тот.

Над столом возвышалась лишь голова Коки-Склоки: грудь и плечи едва были видны. Руки плавали по мраморной столешнице, мешая косточки.

– Кому достанутся две самые крупные, играют вместе.

Вскоре вошел мужчина и засаленном синем комбинезоне, по лицу у него стекали струйки пота. Поздоровался.

– И сегодня тоже? – спросил его Лусио.

– И сегодня тоже, сеньор Лусио. Ни даже воскресенья… Только что слез.

Шнейдеру выпало играть с доном Марсиалем.

– Садись туда, Кармело, – сказал Кока-Склока. – Мы им покажем.

Маноло все еще стоял и шаркал ногой по цементному полу.

Вдруг он обратился к хозяину:

– Я пройду, с вашего позволения.

– Ладно, иди, делай что знаешь.

Когда Маноло вышел, Маурисио сказал:

– Ну и тип!

– Слишком уж ты крут с парнем. Обычное дело. Никто зятьев особенно не жалует. Будь это хоть сам святой Антоний.

– Какой там святой Антоний! Хвастун и прохвост. Такого обормота во всем мире не сыщешь. Я этого типа с его гладкой рожей просто видеть не могу, клянусь тебе, сил моих нет глядеть, как он выставляется.

– Вот увидите, – сказал шофер, – как вы ему будете благодарны, когда в один прекрасный день вам подкинут сюда внучонка.

Маурисио поставил перед ним стакан:

– Сюда? Ну, если пойдет в отца, то, сдается мне, будет у него не ахти какой любящий дед. Представляю, что за сокровище получится. Это мы еще посмотрим.

– Ты уж совсем ожесточился. Так заранее невзлюбить несчастное дитя, которое еще и не заказано.

Шестерочный дубль достался дону Марсиалю.

– Ну вот он, – сказал дон Марсиаль, выкладывая дубль на стол брезгливым жестом, будто то был таракан.

Кока-Склока посмотрел на кости:

– Сейчас мы тебе ответим.

Шнейдер клал косточки домино очень аккуратно, а Кока-Склока бил ими о стол изо всей силы.

– А мы вот так! – кричал он при этом.

– Что значит так? – сказал дон Марсиаль. – Так ты только стол расколешь. Неужели нельзя полегче?

– Как это полегче! Всякая кость вдвойне к месту, если прихлопнешь как следует! Мы из вас дух выбили, вот вы и протестуете.

Шнейдер смеялся и аккуратно клал кость.

– А вы не смейтесь, сейчас я вас прокачу. На следующем круге.

– Я так не думаю, – ответил тот, глядя на костяшки. – Но думаю, что я будет прокатиться.

– А вот увидите.

Кармело развлекался, глядя на Коку-Склоку, и был доволен, что тот оказался его партнером.

Но вдруг Кока-Склока сжал кулак и заорал:

– Черт тебя раздери! Ну что ты поставил, дурья башка? Чем ты думал? Совсем не соображаешь! Видел же, что они ехали, так делал бы забой, а ты им подыграл. Для чего ты им развернул по четырем? Специально берег для них эту кость?.. И думаешь, что ты очень умный? Прокатился? Трепло! Ненормальный!..

– Э, ну хватит, – оборвал его дон Марсиаль. – Гляди, как ты не любишь проигрывать. Что набросился на Кармело? Ты вроде бабы: те всегда пользуются своей слабостью, чтобы ругать всех и вся, в этом их сила. Вот и ты осмеливаешься обзывать Кармело, потому что знаешь, что он тебя поколотить не может, – ведь ты кто? Лягушка обсохшая! И вполсилы шлепка не выдержишь.

– Лягушка, лягушка! Мешай кости да помалкивай, начальник! Я лягушка обсохшая, а ты – жаба иссохшая, понял?

– Хватит! Начальник не начальник, не лезь с этим, знаешь, на этот счет я шуток не терплю.

– Ладно, мой ход, – прервал его Кока-Склока. – По пяти! – И сухо щелкнул костяшкой по мрамору.

– А как у вас со свадьбой, Мигель? – спросил Себастьян.

Мигель лежал рядом, зажмурившись и прикрывая глаза рукой.

– Не знаю. Лучше об этом не говорить. Праздник сегодня.

– Ну ты хорош! Это у вас проблемы! Хотели бы мы с Паули быть на вашем месте.

– Не так-то все просто.

– При твоем положении…

– Это ничего не значит, Себас. Есть еще много чего, с чем приходится считаться. Когда живешь не один, в доме привыкают к тому, что регулярно приносить жалованье, и не так-то легко могут представить себе, как это вдруг останутся без твоих денег. Отсюда и всякие другие осложнения, целый клубок.

– Ты знаешь, я не хочу совать нос в чужие дела, но по правде скажу тебе, как я думаю: наступает время, и каждый вправе жениться, невзирая ни на что. Я понимаю, конечно, что бывают и более высокие обязанности, ну там, болен кто-нибудь или еще что. Но если дело только за тем стало, что им не обойтись, – не так без тебя, как без твоего жалованья, – тут, я считаю, нечего на них смотреть – женись, и делу конец. Конечно, ты отнимешь у них деньги, на которые они всегда рассчитывают, но с этим ничего уж не поделаешь! Все имеют право на свою собственную жизнь. А кроме того, когда ты уйдешь, одним ртом будет меньше. Вот почему и говорю, что на твоем месте, – хоть и не знаю, что и как, – я собрал бы пожитки – и счастливо оставаться, всего наилучшего. Я так смотрю на это дело.

– Говорить легко. Но все не так-то просто, Себастьян. Со стороны никто не может судить о дрязгах и стычках в семье. Даже если бы захотел разобраться. Изо дня в день возникает множество разных мелочей и бесконечно выясняются отношения – шу-шу-шу да ти-ти-ти, – от этого никуда не денешься, особенно когда вместе живут пять человек или еще больше народу. Не думай, что все это просто.

– Да кто ж этого не знает, но все равно за свое надо бороться.

– Да нет, лучше уж потерпеть и выждать время.

Алисия зевнула, похлопала ладошкой по открытому рту. Посмотрела на руку. Потом сказала Себасу, покачивая головой:

– Не слушай ты его, Себастьян. Оставь. Тут дело не в рассуждениях, отчего да почему. Главное – что для самого человека важней. Мы всегда готовы найти себе оправдание, когда отбояриваемся от того, что трудно. Отсюда и все разговоры. И на все находится объяснение.

Себас стукнул Мигеля по руке:

– Съел блин? Бьют картечью, парень. Мелкой. Чувствительно. Вот и скажи после этого, что женщины нам во всем доверяют.

Мигель криво улыбнулся, запрокинул голову, поглядел на невесту и серьезно сказал:

– Вы оба болтаете о том, чего не понимаете. Нечего было затевать этот разговор. Я же тебе говорил.

– Ты сам его поддержал, Мигель. Мне ты не говори: я с самого начала предупредил, что не хочу совать нос в чужие дела. Тебя заело то, что сказала твоя невеста, а с меня взятки гладки.

– Ладно, хватит, смени тему, понял? Оставь меня в покое. Вы оба влезли куда не надо, и давайте на этом кончим.

– Ну и человек! – сказал Себас. – Теперь он говорит, что я влез куда не надо. Ну, не занудство ли? На мне вымещает. Не дотронься до него.

Мигель ничего не ответил. Вмешалась Паулина:

– А он прав. Уж тебе-то вовсе незачем было лезть и устраивать чужую жизнь. Своего за глаза хватает, гляди какой спаситель нашелся. Тебе ответили из чистой вежливости, а ты давай приставать – разве это дело?

– И ты туда же? Так нечестно – двое на одного. Ей-богу, не понимаю я этого.

– Что тут понимать? – сказал Мигель. – Яснее ясного, лучше не скажешь. Раз, Себастьян, так твоя невеста говорит, это что-нибудь да значит.

Алисия сказала:

– Знаешь, Мигель, тебе поверит только тот, кто тебя не знает.

– Я не с тобой говорю, Алисия. Ты и так сказала слишком много. Так что – показала номер… и за кулисы.

– Ну ладно, Мигель, – сказал Себас, – что я хочу спросить: мы ведь друзья? Если мы друзья, как я считаю, то, откровенно говоря, не понимаю, к чему все эти разговоры. Будто бы нельзя друг с другом поделиться своими заботами.

– Не понимаешь, да? – Мигель замолчал и глубоко вздохнул, потом приподнялся на локтях и посмотрел по сторонам – на реку и на мосты. – Я и сам не понимаю, Себас, если сказать тебе по правде. Перегрелись мы на солнце, вот в чем дело. И неохота слушать о том, что грызет. – Из-под руки поискал глазами солнце над деревьями. – Осложнений не хочет никто. И ты прав, и она права, и я, и кто-то еще тоже прав. А вместе с тем никто не прав, пойми это. Вот и неохота говорить. Так что не сердись на меня. Ты же знаешь, что я всегда… – И он широко улыбнулся.

Себас ответил:

– Да ты так наотмашь рубишь, что оторопь берет. Сразу становишься серьезным и ведешь себя странно. Мне-то что, сам знаешь. Тебе виднее. Учитывая, конечно, кроме того…

– Кончай, – прервал его Мигель, – надоело, и хватит об этом. Давай лучше закурим.

– Интересно, эти-то где болтаются, – сказала Паулина.

Себастьян направился к Сантосу, сидевшему под другим деревом, предложил ему закурить. Сантос и Кармен блаженствовали, лаская друг друга.

– Эй! – окликнул Себас. – Вы чем тут занимаетесь на виду у всей почтенной публики? Будешь курить?

– Это ты мне?

– Нет, чужому дяде.

– Спасибо, старик. Я сейчас не буду курить.

– Ладно, тогда пока. Наслаждайтесь на здоровье.

Себастьян вернулся на свое место. Алисия спросила:

– О чем ты там с ними говорил?

– Так, ни о чем, они там вовсю обнимаются.

– Оставь ты их в покое, пусть делают что хотят.

– Правильно рассуждаешь. Не беспокойся, они там как раз и делают что хотят.

– По-моему, все хорошо, – сказал Мигель. – Я в жизни не видел жениха и невесту, которые бы так тянулись друг к другу.

– Скажи еще, что именно сегодня денек располагает к этому, – заметила Паулина.

– Ну и что? – возразил Мигель. – Если время от времени не давать себе небольшой передышки, то из субботы попадешь прямо в понедельник и не заметишь даже, что живешь на свете.

– Только он, мне кажется, долго не протянет. В один прекрасный день его прихватит.

– Да нет, зимой его просвечивали и ничего не нашли, – сказал Себас. – Он здоров. Счастливо отделался. У него просто сложение такое, что он не поправляется.

– Совершенно не представляю себе, – произнесла Паулина, – что за жизнь они ведут и что думают делать дальше. Уже года два, как жених и невеста, и ни песеты не откладывают, скорей даже транжирят деньги.

– Это уж хуже всего, – заметила Алисия.

– Да, конечно, – согласился Себастьян. – Он с деньгами не считается: всегда готов и пойти с невестой в шикарный танцевальный зал, и купить ей безделушку, и с нами пошататься по барам.

– Подумаешь, если он считает, что может себе все это позволить, то правильно делает. Кто поставит ему такое в вину? – заявил Мигель.

– Брось. Мы все – кто получше, кто похуже – понимаем, что значат десять дуро в кошельке. И знаем, как руки чешутся их потратить. Но это, однако, не мешает нам думать и о завтрашнем дне, – сказал Себастьян.

– Ох уж этот завтрашний день… – повторил Мигель, снова ложась. – Слишком уж много ломаем мы голову над благословенным завтрашним днем. А сегодня? На сегодняшний день наплевать? А вдруг в тот день, когда ты захочешь зажить как следует, посреди улицы наскочит на тебя грузовик и раздавит? И окажется, что всю свою жизнь ты попусту загорал. Над хлебом трясся, как над святыми дарами. Такое тоже ни к чему. Так за каким чертом раздумывать об этом вонючем будущем и жить для него? Через сто лет от всех нас останутся одни косточки. Вот что такое жизнь на самом деле. Это ясно как божий день.

Себастьян задумчиво посмотрел на него и сказал:

– Видишь, какая штука, Мигель, я с тобой не согласен. Все как раз в том и состоит, чтобы рискнуть, отважиться на какой-то поступок, не имея представления, что из всего этого выйдет. Тут опасности, конечно, больше, я согласен. Но иначе жить и смысла-то нет, это всякому понятно.

– Значит, ты так думаешь. По-твоему, жить, как живется, без оглядки, спокойно и безопасно? Риска нет? Вот для этого-то и нужно мужество, а не для того, о чем ты говорить.

С песней прошла какая-то компания. Себастьян не знал, что ответить.

– Знаешь что, – сказал он наконец, – если хочешь, риск в жизни есть всегда, с какой стороны на нее ни посмотри.

– Значит, одно другого стоит, и упускать ее не надо ни тут, ни там. Вот поэтому лучше не ломать голову и не принимать все близко к сердцу.

– Да, это так, но не совсем. Нужно еще…

Алисия запела:

– Ах, что это за глупость… жизнь всегда принимать всерьез…

И они с Паулиной захохотали.

– Женская благоглупость! – сказал Себастьян. Потом протянул руку и привлек Паулину к себе: – Иди ко мне, голубка.

Паулина дернулась:

– Ой! Не хватай ты меня за спину, больно. Я вся сгорела.

Она погладила себя по голым плечам, будто от этого ей могло стать легче.

– Не надо было торчать столько времени на солнце. Теперь не пищи. Можно подумать, вам что-то прибудет оттого, что сильно загорите. Ну, сегодня ночью ты узнаешь.

– Я учусь спать на животе, сам видишь, как лежу.

– На животе? Хороша ты, должно быть, когда спишь так.

Мигель насмешливо пропел над ухом Себаса:

– Для того… для того… для того, чтоб взглянуть, как ты спишь на кровати… Оле! – И продолжал: – Люблю я романтику в жизни. Не сердись.

Потрепал Себаса по затылку.

– Поди прочь! Лапы убери! Я и так все понял, все понял…

Алисия нетерпеливо озиралась.

– А этих-то все нет, – сказала она.

Мигель посмотрел на часы. Себастьян снова склонил голову на колени к Паулине:

– А куда нам спешить? Я бы так год пролежал! – И он улегся, расслабился.

По мосту шел товарный на Мадрид. Паулина взглянула: за отгороженными досками дверьми вагонов виднелись морды телят.

– Телятки… – очень тихо произнесла она.

Капли вина стекали у Луситы по шее и падали в пыль.

– А Лусита сегодня тоже молодцом.

– Точно! От нас не отстает.

Луси тряхнула волосами:

– Чтоб потом не говорили.

– Правильно, пей, золотко. Нам всем надо подготовиться к новой жизни. Передай-ка мне бутылку.

Тито сказал:

– А чего ты так спешишь? Нас никто не подгоняет.

– Меня подгоняет.

– А, ну тогда молчу. Бори бутылку, пой. Кто же тебя подгоняет, если не секрет?

Даниэль улыбнулся, глядя на Тито, пожал плечами:

– Жизнь и все такое прочее. – И сделал большой глоток.

Тито и Луси смотрели на него.

– Здесь каждый свое кино крутит, – сказала она.

– Должно быть, так. Что касается меня, то я сейчас съел бы хороший бутерброд с ветчиной, такой, что сам в рот просится. И набросился бы на него, как тигр.

– Ты проголодался? Пошарь-ка по судкам, может, что осталось.

– Какое там! Я уже смотрел. Мой, по крайней мере, блестит, как новенький.

– А у меня, кажется, остался кусок пирога или даже два, – сказала Лусита. – Передай мне, пожалуйста, мою сумку, посмотрим.

– Да тут полно сумок. Которая твоя?

– Вон та, с краю. Да, да, эта. Только боюсь, что на такой жаре все уже испортилось.

– Ну да! Мы мигом подправим.

Открыли судок. На дне его лежали два куска пирога, немного раскрошившиеся.

Тито воскликнул:

– Колоссально! Куча еды. Наемся, как король.

– Ну вот. Тебе повезло.

– А как же. Спасибо, моя прелесть.

– Не за что.

– У нас как в аптеке: все есть, – заметил Даниэль.

– Хочешь кусочек?

– Нет. Еда мне ни к чему!

– Ты, Даниэль, питаешься одним воздухом, – сказала Лусита. – Не понимаю, как это ты не становишься еще более тощим.

– Ты тоже не хочешь, Лусита?

– Нет, Тито, спасибо.

– Это тебе спасибо.

Тито стал брать пальцами раскрошившиеся кусочки пирога и отправлять их в рот.

– Высший сорт! – произнес он с набитым ртом, роняя крошки.

– Тебе нравится?

– Ничего, не испортилось ничуть.

– Этого мог бы и не говорить, – заметил Даниэль.

– Будь любезен, передай мне бутылку, такое дело надо запить.

– Видно, засохли на жаре и в горло не лезут. Как сухое печенье. Ну что, Луси, рассмешим его?

– Оставь, пусть бедняга поест спокойно.

Получив бутылку, Тито стал запивать каждый кусочек. Он сказал:

– Меня бы не рассмешил сейчас даже сам Шарло^[20].

Даниэль повернулся на другой бок:

– Слушай, даже глядеть не могу, как ты ешь. Сегодня еда вызывает у меня отвращение. Ей-богу, стоит мне увидеть, что кто-то ест, начинает тошнить.

– Ты, наверно, заболел, – сказала Луси, разглядывая его лицо.

– Не знаю.

– Нет, не заболел, – сказал Тито, – точно знаю. Потому что вино ты принимаешь за милую душу.

– И вина не хочу.

– Ну ты загнул! Только что принял…

– А я тебе говорю – не хочу.

– Тогда я не понимаю, старик. Если, как говоришь, и от вина мутит, так кто же тебя заставляет пить! Слышишь, Лусита? Парень-то тронулся.

Лусита пожала плечами.

– Заставлять никто не заставляет. Но оно мне нужно. Что с этим поделаешь?

– Тоже причуды, – сказал Тито. – Я этого типа перестал понимать. Послушай, ты приехал на реку совсем зазря. Не купаешься, не ешь, а теперь еще и заявляешь, что вина не хочешь. Лучше было остаться в Мадриде – и делу конец.

– Наверно, он тоскует, – улыбнулась Лусита.

– Вон оно что! А ведь, может, так оно и есть. Ну, милый, тебя раскусили. Давай-ка исповедуйся нам.

Даниэль, лежа на спине, глядел на вершины деревьев. Потом перевел взгляд на товарищей.

– Что-что? – улыбнулся он. – Мне не в чем исповедоваться.

– Есть, не хитри, от нас не отделаешься. Рассказывай, по ком сохнет твое сердечко. Мы никому не скажем.

– Ну и парочка! Да что я вам должен рассказать?

– Ты пьешь, чтобы забыться.

– Пью потому, что надо, так уж я встал с постели.

– Как же это ты встал?

– По-особому.

– Да брось ты, чудак…

– Еще неизвестно, кто тут чудак.

– Известно, известно.

– Ах, так? Ну что ж, пускай. Дай-ка сюда вино.

– Держи, брат, посмотрим, станет ли тебе плохо.

– А может, полегчает, как знать.

Тито согласился:

– Может быть. Увидим. Бывают и такие, кому на пользу.

– Вперед. Воспрянем, ребята!

Даниэль опрокинул бутылку кверху донышком и стал пить большими глотками.

– Еще слава богу, что ему не хочется вина, – сказал Тито Лусите, толкая ее локтем.

Даниэль опустил бутылку и перевел дух. Затем промолвил, глядя на них и улыбаясь во весь рот:

– Подходи следующий.

– Лусита, твоя очередь. Посмотрим, как ты себя покажешь.

Она взяла бутылку:

– Мы все трое или поправимся, или окончательно заболеем.

Пока она пила, Тито и Даниэль подбадривали ее возгласами:

– Оле, красавица! Давай-давай!

Опустив бутылку, Луси заявила:

– Ну вот, теперь, надеюсь, вы доставите меня домой.

– Посмотрим, посмотрим, кто кого доставит…

Они уселись потеснее, обнялись за плечи и сдвинули головы. И стали хохотать, глядя друг на друга. Даниэль продолжал:

– Знаешь, Луси, ты – удивительная девчонка. Честное слово, до сих пор я просто не понимал, чего ты стоишь. Самая лучшая в нашей компашке, чтоб ты знала. Говорю, что думаю. Правда, Тито? Да? Ты согласен со мной, что Луси намного, намного…

Они раскачивались, не размыкая рук.

– Какая же ты симпатичная, – продолжал Даниэль, – красивая…

– Ну уж и красивая! Ты что, милый мой? Это я-то красивая? У тебя, видно, уже в глазах плывет. Разве нет? Только в бреду можно сказать, будто я красивая.

– Ты помолчи! Тебя никто не спрашивает! Я сказал – красивая, и точка. А еще мне пришла в голову идея. Мы тебя изберем… постой, мы тебя изберем нашей… В общем, все равно кем.

Хустина опустила Петриту на землю:

– Ну-ка подожди, моя хорошая, сейчас мне играть.

Девочка побежала к столику, за которым сидели ее родители. Клаудио сосчитал очки, собрал шайбы и передал их Хустине:

– Давай, чемпионка, посмотрим, повторишь ли ты свой рекорд.

Фелипе Оканья разглядывал свои ногти. Петрита попробовала забраться на стул, где уже сидел Амадео.

– Дурочка, мы же тут вдвоем не поместимся!

Петрита взяла Амадео за руки и стала играть его пальцами:

– Сделай, чтоб рука была как мертвая.

Серхио сидел молча.

– Моя зингеровская машинка, которую мне оставила мать, царство ей небесное, все еще в Барселоне, у сестры, – рассказывала Нинета. – Она думает, я так ее там и забуду, понимаешь? Но ошибается, ничего у нее не выйдет.

– А разве ты не просила вернуть машинку?

– Дважды писала ей об этом и говорила, когда мы там были, а она делает вид, что не понимает, о чем речь. Но со мной это не пройдет, нет. Если поедем туда на две недели в сентябре, я машинку заберу, вот увидишь.

– Швейная машинка, да еще зингеровская – украшение любого дома. Ты с сестрой не церемонься, забери во что бы то ни стало.

– Привезу, привезу, это точно. В сентябре эта машинка будет в Мадриде. Обязательно.

– Она и для дома хороша, и для чего хочешь, – продолжала Петра. – От такой швейной машины отказываться нельзя. Случись в доме беда какая – и у тебя уже есть чем добыть несколько дуро, сошьешь что-нибудь людям, вот и перебьешься в трудное время. Это точно. Когда в доме машинка, легче с любой бедой сладить.

Она поправила заколки в растрепавшихся волосах. Невестка согласилась:

– Да, конечно, и в этом смысле тоже. Она вроде машинки для печатания денег. Два года сестра ее держит, значит, сколько она у меня денег отняла, даже если и шила только на себя.

– Ну вот. Так что не глупи и забирай машинку, как только сможешь. Ведь кто-то другой пользуется тем, что принадлежит тебе! На одной только портнихе сколько сэкономишь. Да и машинка не век будет служить, даже если зингеровская. Все изнашивается, и чем позже она тебе ее отдаст, тем в худшем состоянии. И это учти.

– Мама, мне скучно, – заявил Хуанито, ерзая на стуле.

– Ступайте поглядите на кролика.

– Мы уже видели.

Петра не обращала внимания на слова ребенка, она слушала невестку.

– Понимаешь, она эгоистка. Из-за этого мы с ней никогда не были дружны. Моложе меня, а замуж вышла раньше. Это раз. И много еще чего, понимаешь? А ведь я познакомилась с Серхио еще до того, как она со своим.

– Понятно. Младшие дети всегда эгоистичнее старших.

– Вот еще что. – Нинета положила руку Петре на колено. – Наш брат, Рамонет, живет у нее в Барселоне по две недели, а в нашем доме – по месяцу.

Петра бросила мимолетный взгляд на детей, вертевшихся на стуле.

– Я тебя понимаю, Нинета, – вздохнула она. – У меня машинка «Сигма», которая особой славой не пользуется, куда там, потому что «Зингер» – это гарантия, но все-таки ни разу не ломалась, и не скажу, чтоб с ней было много хлопот. Почти все, что на моих детях, я сшила сама, своими руками.

– Ну ты молодец, Петра. Чего только не умеешь. Кроишь, шьешь – все можешь. Какая хорошая хозяйка!

– Не перехвали, Нинета, не возноси меня до небес, – засмеялась Петра грудным смехом. – Правда, я теперь обхожусь без закройщицы, и если б когда-нибудь пришлось шить на заказ, наверно, я это делала бы не хуже других. Взгляни… – Она обернулась к Фелисите и велела ей встать, чтобы невестка разглядела платье. – Вот, посмотри. Повернись, девочка. Вот видишь? По-моему, неплохое платьице. Ничего особенного, конечно, но это такая вещь, которую девочка может надеть куда угодно и будет выглядеть не хуже других. Да постой спокойно. Ну как, Нинета? Ничего?

– Ой, мама, ну что ты меня так крутишь!..

– Помолчи! Гляди, Нинета, вот тут сборочки… Отсюда я убрала немножко, чтобы придать округлость, понимаешь? А вот тут, сзади – складочка…

– Ну, мама, не задирай мне подол! – тихонько жаловалась девочка, смущенно поглядывая в сад.

– Да постой ты минутку! Не видишь, что ли, я показываю твое платье тете.

Маноло слегка поклонился семейству Оканьи. Фелисита залилась краской.

– Ну, пусти, мамочка, пусти!.. – умоляла она, чуть не плача.

– Должно быть, жених хозяйской дочери, – сказал Серхио, обращаясь к женщинам.

Те обернулись посмотреть. Фелисита наконец-то освободилась. Маноло подошел к Хустине.

– Конечно, это он, – сказала Нинета.

Все, кроме Фелипе Оканьи, разглядывали жениха и невесту.

Чамарис подбирал шайбы. Оба мясника вертели самокрутки.

– Кажется, мы ее подвели, – шепнул им Чамарис, указывая бровями на спину Маноло. – Парень выскочил в сад, как молодой бычок на арену…

Высокий мясник улыбнулся:

– Тише, потом поговорим.

Маноло сказал невесте:

– Мне не нравится, что ты тут с ними, Хустина.

– Вот как?

– Да и вообще, ты же знаешь, как я к этому отношусь.

– Да? Ладно, – пожала она плечами. – Что дальше?

– Слушай, не прикидывайся дурочкой, я не собираюсь спорить с тобой здесь, на глазах у всех..

– Я-то? Нет, я не строю дурочку. Это ты дурака валяешь.

– Ладно, Хустина, лучше будет, если ты сейчас же отправишься одеваться.