Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Идите, идите к реке, я пойду сзади.

Тут Тито крикнул:

– Хватай ее!

Фернандо, Сантос и Себас бросились вслед за Тито к дереву, за которым стоила Луси, а та, убегая от них, подалась к реке, но вчетвером они быстро поймали ее и потащили за руки и за ноги. Луси билась и кричала. Ее принесли к воде. Мигель и остальные девушки глядели на происходящее из-за деревьев. Луси кричала:

– Пустите меня, пустите! Не надо сразу в воду! Нет, нет… помоги-и-те!

Непонятно было, плачет она или смеется. Ограничились тем, что слегка макнули ее и поставили на берегу.

– Ну и скоты! Вы мне руки чуть не вывернули!

Тито снова подошел к ней.

– Бедная моя девочка! – сказал он шутливым тоном. – Вы только посмотрите! Но я тебя вылечу, красотка. Хочешь, чтоб я тебя лечил?

Та отскочила:

– Отойди! Это ты во всем виноват! Вы дикари, вот вы кто!

Тито передразнил детские нотки в голосе Луситы:

– Они нахалы. Правда, солнышко? Дать им как следует? Сейчас… Вот тебе, вот тебе, не будьте бяками!

Все смеялись.

– Еще и насмехаетесь?

– Ну ладно, Луси, будет тебе, лапушка, пошутили, что такого, не сердись. Попросить прощенья? А ну-ка, просите все у Луситы прощенья! На колени!

– Согласны!

Все четверо, смеясь, опустились перед Луситой, она отвернулась. Но они снова обступили ее, ползая на коленях и молитвенно сложив руки с утрированно покаянным видом. Она оглянулась и увидела, что все на них смотрят.

– Ну что за цирк! – смущенно улыбнулась Луси. – Теперь вы еще тут спектакль устраиваете. – Ступила в воду и ногой стала брызгаться. – А ну, всех обрызгаю!

Ребята поднялись и отбежали от воды. Подошли остальные девушки и Мигель.

– Вы бы проделывали такие шуточки друг с другом, – сказала Мели. – А то накинулись на Луситу. Под силу себе нашли.

Тут Себас, повернувшись к реке, вдруг крикнул:

– А с последним что делают, забыли?

Все бросились в воду: Мигель, Тито, Алисия, Фернандо, Сантос, Кармен, Паулина и Себастьян. Только Мели и Лусита остались на берегу. Они стояли и смотрели на эту мешанину тел, брызг и криков.

– Я как-то боюсь ступать босыми ногами в ил на дне, – сказала Мели. – Мне все кажется, что там какая-то живность сидит.

От костров подымался дым. Таял в листве деревьев, и запах еды полз пополам с запахом гари от обгоревших кустов. По соседству булькала паэлья^[9], и женщина в черном отстранялась от дымного пламени, языки которого рвались к ее лицу. Даниэль видел, как она суетится, как подбирает пряди волос с подпаленными концами. Наклоняясь, чтобы помешать ложкой густое варево, она каждый раз показывала ему подколенки, молочно-белые на фоне платья, черного, как сковородка. Подбежала девушка в мокром небесно-голубом купальнике. Обняла мать за шею тонкой рукой, блестящей от воды, и чмокнула ее в раскрасневшуюся от жара щеку. «Ой, пусти, девочка, ты меня замочишь!..» У костра мелькнули голые ноги. Девушка схватила собачий поводок и убежала обратно к реке. Мать провожала ее взглядом, пока она лавировала меж стволов и пока худенькое тело не вспыхнуло золотистым светом под лучами солнца.

Там, в ослепительном, испепеляющем сиянии, от которого стало больно глазам, – головы, торсы, руки и ноги, вспенивающие красноватые струи. Вся река кипела множеством тел и звенела пронзительными криками, а чуть выше по течению они отдавались гулким металлическим эхом под сводами моста. Высоко в небе сияло подобное зеркалу белое солнце. Но здесь, у земли, свет был красноватый, густой, приглушенный. Он придавливал землю гигантской ногой, смазывая все контуры и фигуры. Даниэль лег на живот и спрятал лицо. Вдруг до его ушей донесся новый звук, неожиданный оглушительный грохот. Он тотчас приподнял свое отяжелевшее в полудреме тело и в свете, ударившем ему в глаза, увидел, что купающиеся машут руками. Все махали поезду. Он шел высоко над рекой по мосту, грохот его с частым, суетливым перестуком удваивало эхо, и шум этот покрывал крики. Прогрохотал и ушел, оставив позади неуслышанные крики, руки, которые махали мелькающим незнакомым лицам в бесконечном ряду окоп. Скрылся последний вагон, а мост все еще дрожал, словно в ознобе. Вдруг наступившая тишина снова наполнилась криками. У воды Даниэль увидел женщину, которая, подоткнув подол до колен, намыливала голого ребенка. Густые клубы дыма, тянувшиеся за паровозом, медленно опускались на реку.

Вошли двое: один в форме полицейского, другой – толстяк в рубашке с засученными рукавами и мокрой под мышками. Толстяк хлопнул по спине мужчину в белых туфлях:

– Что пригорюнился, брадобрей? Какой зуб у тебя заныл?

– Зуб мудрости, – ответил тот с вымученной улыбкой и искоса бросил взгляд на хозяина. – Мы тут беседовали о жизни.

– О, это очень интересно, это мне всегда интересно. Но ведь Маурисио в таких делах разбирается лучше, чем мы. Туго становится, и чем дальше, тем хуже.

– Туго? А с чем туго?

– Да с выпивкой. Кому это знать, как не тебе.

– Господь с вами, что до этого, так… Что прикажете?

– Гвоздичной касальи, – оживился полицейский. – А ты?

– Для гвоздичной уже поздновато. Мне лучше вина.

Странно он говорил: последнее слово чуть слышалось, вроде и не слово вовсе, а так, какой-то посторонний шум. Помолчали. Маурисио застыл с поднятыми руками, как будто забыл, что собирался делать. Крыша над головой потрескивала, казалось, там, наверху, хрустит под солнцем черепица. Поле словно вспухло, как деревенский хлеб в печи, и влипло в проем двери. Сюда не доносились голоса ни с реки, ни с переезда, ни тем более из Кослады и Сан-Фернандо. Ярко блестели бутылки на полках. В такие минуты обычно кто-нибудь спрашивает: «Который час?»

– Сегодня утром я забил козу.

– Пошли тебе господь еще дюжину.

– Я к тому говорю, может, хочешь ногу, так я пришлю.

– Сегодня утром? Как же так? День-то сегодня не убойный.

– Покалечилась она нынче ночью. За мной прислали и предложили: если надо – забирай, я и забрал. Зачем животному зря страдать? Ну как? Надо тебе?

– Не надо, мне ее не продать. Ко мне все приходят со своей закуской. Если чего-нибудь и попросят, так консервов или оливок, не говоря, конечно, о выпивке. А на жаркое спроса нет. Ты же знаешь, если б надо было, я бы ни у кого другого брать не стал.

– Ну да, это я знаю. Только мясо-то больно уж хорошее: двухгодовалая козочка в самом соку. Вчера он ее привязал в загоне, и ясное дело – запуталась она и поломала себе ноги.

– А чья была козочка?

– Луиса с постоялого двора. У него их еще шесть штук, да он все равно не знает, что с ними делать. В скотине ни шиша не смыслит.

– Это всем известно. Что он вообще смыслит? У него одни фокусы да развлечения на уме. Сегодня купил, завтра продал. Он хочет быстренько деньги делать, и тут его ошибка, так далеко не уедешь. Всякую вещь надо подержать да поухаживать за ней, а уж потом ждать от нее дохода. Сгоряча ничего не возьмешь, только по-тихому да по-доброму. Заиметь товар – это еще мало, надо уметь с него выгоду получить.

Полицейский кивал головой, подтверждая слова Маурисио, и поддержал его:

– Да, это еще мало, мало. Кроме этого, надо еще… – И он сделал широкий жест рукой.

Маурисио обернулся к нему.

– И этот туда же! – удивился он. – Да ты-то что понимаешь? Когда это у тебя было хоть что-нибудь?..

Лусио наклонялся то в одну, то в другую сторону, силясь разглядеть что-то через их головы, и наконец сказал, указывая на дверной проем:

– Посмотрите, у этих тоже есть мясо, хоть и воскресенье нынче.

Все посмотрели, – неподалеку, над желтыми холмами, кружился в небе хоровод стервятников; круги их сужались конусом, упираясь острием в какую-то точку на земле.

– Ну надо же, что он там углядел, я на это и смотреть-то не хочу, представить себе – и то нутро выворачивает.

– Омерзительные птицы.

– Каждый живет, чем может, – сказал Лусио. – Может быть, такое же отвращение они испытывают к тому, что мы едим. – Кто к чему привык. Нас приучили, что вот это плохо, и мы этим гнушаемся, мы этого не выносим, нас от этого тошнит, но ведь нас могли приучить и совсем к другому.

Маурисио забеспокоился:

– Ладно, хватит об этом! Ради всего святого! Оставь пока что свои выкрутасы да премудрости, не то меня сейчас стошнит.

Мясник оглушительно расхохотался. Мужчина в белых туфлях продолжал задумчиво смотреть на поле. Лусио не унимался:

– В конце-то концов велика ли разница: мы это едим на два-три дня раньше, они едят на два-три дня позже.

Мясник снова захохотал.

– Слушай, если ты сейчас же не заткнешься… – пригрозил Маурисио.

– Мы ведь все из мяса, разве не так? Или, может быть, ты из чего другого? Скажи тогда, из чего. Что, я не прав? Ну скажите, ведь вы мясник, кому это знать, как не вам.

Все засмеялись. Снова заговорил полицейский, смущаясь, но горячо:

– А вот нынешней зимой мы съели кота, здесь вот, за этим столиком. – И указал пальцем. Он словно возбуждался от того, что говорил: – Вот здесь!

Маурисио уставился на него:

– Ты что мелешь? Ты это к чему? Зачем выдумал?

– Вот здесь, – повторил тот. – По-твоему, это был заяц, но я-то знаю, что это был кот.

Мужчина в белых туфлях обернулся к собравшимся и на полном серьезе сказал:

– Вот бы сейчас впустить сюда всех кошек и собак, которых мы съели во время войны! Тогда они мне казались вкусней, чем говядина, а теперь только взглянул бы – и вырвало.

– Вот видишь, Маурисио, – сказал Лусио. – Я был прав: все дело в привычке, нужда заставит – привыкнешь к чему угодно.

Мужчина в белых туфлях все еще смотрел на стервятников. Начиная круг высоко в ясном небе, они спускались по спирали в пыльную полосу над землей и упирались в нечто смрадное, вспучившееся на раскаленной земле, как на гигантской сковородке.

– Ты послушай парикмахера, он тебе дело говорит, – продолжал Лусио. – Поставь-ка нам по стаканчику, подожди сердиться, придет еще бог знает сколько народу. Если так будешь на них смотреть, всех отпугнешь.

– Вам тоже?

Мужчина в белых туфлях обернулся:

– Что? Конечно, давайте, давайте… – И снова стал смотреть на поле.

Мясник сказал:

– А мне еще раз касальи.

Маурисио налил в стаканы, и полицейский отхлебнул, косясь на полуголых девиц с цветных обложек журналов. Маурисио спросил, перехватив его взгляд:

– Ну как? Они тебе нравятся?

– Да, конечно, нравятся, – ответил полицейский, нервничая и дергаясь, будто в судорогах; его маленькие глазки смеялись.

– Ого, дружище, – сказал Маурисио, – если от них тебя так разбирает, что ж ты выделываешь с живыми?

– Он-то? – откликнулся мясник. – Он из тех, кто предпочитает картинки. Здесь он не промахнется. Верно я говорю? От этих вреда не будет.

– Ну что ж, он прав, – вмешался Лусио, – тут уж без всяких неприятностей.

Тот, о ком говорили, поглядывал на них, не зная, что сказать. А ехидный мясник гнул свое:

– Должно быть, когда-нибудь обжегся.

– Я-то?

Полицейский допил свой стакан, выдавил загадочную улыбку и сдвинул фуражку, давая понять, что собеседники не попали в точку. Маурисио и мясник смеялись над ним, как над малолетним. Мужчина в белых туфлях опять оторвался от созерцания стервятников, отхлебнул из стакана и сказал:

– Могли бы и захоронить эту падаль.

Мясник возразил:

– Кто это возьмется рыть яму в такую погоду, когда солнце палит, а земля – как камень? Кому нужно брать на себя такой труд ради скотины, от которой уже никакого проку? С живыми не знают, как управиться, где уж тут хлопотать о падали.

– Ну хотя бы для гигиены.

– Для гигиены? В деревне этого не существует. Гигиена хороша для парикмахерской. А в поле может быть только одна гигиена – та, которую вы видите, и ею занимаются вот эти птицы.

– Ничего себе гигиена!

– Как это так? Завтра подите и посмотрите – все будет чисто. Можете сколько угодно содрогаться, только птицы эти не вредные. Наоборот – они приносят пользу. Если бы не они, эта падаль воняла бы у нас под носом целый месяц.

Мужчина в белых туфлях ограничился тем, что скривил рот в недоверчивой ухмылке и снова стал смотреть за дверь. Полицейский кивал головой и жестами выказывал одобрение мяснику.

Мели плыла неумело, поднимая тучу брызг. На голове у нее была резиновая шапочка. Еще на берегу Луси сказала ей:

– Как тебе идет эта шапочка! Где ты, говоришь, ее купила?

– Брат привез из Марокко.

– Хорошая шапочка, наверно, американская.

– Да, скорей всего…

Потом обе потихоньку стали входить в воду, шли и смеялись, а вода покрывала им ноги, живот, была уже по пояс. Они останавливались, переглядывались, смеялись заразительно, неудержимо, смех подступал, как нервный спазм. Брызгались, визжали, хватались друг за друга, пока обе не обессилели от смеха. Окунувшись, пошли к остальным, туда, где вода была им чуть выше пояса. Только Алисия и Мигель, которые плавали лучше, поплыли по течению, к плотине, там было поглубже.

Все галдели, громко перекликаясь, вода бурлила от их тел, и казалось, не сами они создают этот шум и гам, а звучит живой голос реки, который заставляет их кричать все громче, чтобы быть услышанными друг другом.

Луси купалась вместе с Сантосом, Кармен и Паулиной. Они взялись за руки, образовав круг, и дружно подпрыгивали и приседали, окунаясь с головой, а потом выныривали в пене и брызгах. Мели отошла немного в сторону и пыталась плыть стильно. Тито и Фернандо смеялись над ее стараниями.

– В чем дело? – сказала она им. – Можно подумать, сами умеете лучше! Ну-ка, голубчики, отойдите отсюда, надоели до смерти. Не могу же я…

– Она хочет стать Эстер Вильямс^[10], – поддразнивал ее Тито. – Вообразила себе…

– Дурак!

Тито приблизился к ней и, смеясь, схватил за лодыжку.

– Пусти, противный, пусти!.. – закричала Мели, изо всех сил работая руками, чтобы удержать голову на поверхности воды.

Фернандо подкрался к Тито сзади и, прыгнув ему на плечи, окунул с головой. Мели, освободившись, глядела, как Фернандо изо всех сил старается удержать товарища под водой, и представила себе, как тот бьется там, пытаясь вынырнуть.

– Так ему и надо! Подержи его еще! Будет знать, как идиотничать!

Но тут Фернандо подпрыгнул, и из воды показалась голова Тито.

– Очень хорошо! Заработал! – сказала Мели, пока Тито переводил дух.

Вдруг он повернулся.

– Фернандо, Фернандо, осторожно, он заходит сзади!..

Завязалась беспорядочная яростная борьба; в водовороте вертелись тела, появлялись и исчезали скользкие руки и ноги, головы, жадно ловившие разинутым ртом воздух. Мели под конец перепугалась, увидев перекошенное лицо Фернандо, на мгновение показавшееся из водоворота и снова ушедшее под воду.

– Сантос! – закричала она. – Себастьян! Скорей сюда! Они тут друг друга утопят!

Те подошли, и борьба тотчас прекратилась. Тито и Фернандо глядели друг на друга, обессиленные, задыхаясь и кашляя, не в состоянии сказать ни слова. Они растирали себе шею и грудь руками.

– Едрена палка, – сказал Сантос. – Ну вы и даете!

Фернандо взглянул на него искоса и пальцем показал на Тито, говорить он не мог.

– Еще немного, и кто-нибудь из вас захлебнулся бы, – вставила Паулина. – Похоже, вы не понимаете, что такое вода.

– Они решили надо мной поиздеваться, – сказала Мели, – а вышло все наоборот.

Наконец Фернандо смог разговаривать:

– Этот… он всегда так… Шуткам меры не знает…

– Начал-то ты! Что ж мне было – стоять смирненько?

– Да я тебе ничего не сделал. А вот ты действительно привык фокусничать в бассейне, и с Мели что собирался вытворить!

– Не станете же вы теперь ссориться из-за этого? – вмешался Себастьян.

– Так этот тип просто скотина, – возмущался Фернандо. – Не имеет никакого понятия. Ну кто же затевает борьбу в воде? Вот и получилось, что мы сцепились и ни тот, ни другой не поддавался, каждому надо было во что бы то ни стало высунуть голову, набрать воздуха… Как очумелый!..

– Слушай, Фернандо, если хочешь, давай на этом кончим, – сказал Тито. – Лучше умолкни.

– Еще чего! Не стану я молчать!

Он подошел к Тито, продолжая размахивать руками у него перед носом.

– Фернандо прав, – сказала Мели.

Себас стал между ними:

– Ну хватит. Живите в мире. Наплюйте на все это и не ссорьтесь.

Тито посмотрел на Мели с досадой.

– Ладно! – согласился Фернандо. – Только ты со мной сегодня лучше не разговаривай.

– Не беспокойся, дорогой, хоть целый месяц, – ответил Тито. Состроив кислую мину, он повернулся и пошел к берегу, разгребая воду руками.

– Естественно! – выпалил Фернандо, глядя на всех.

Паулина посмотрела вслед Тито и печально сказала:

– Ну какая глупость!.. Для чего вам было ссориться сегодня, ведь мы сюда ехали с такой радостью… Нет, вы без рук не можете.

– Это все он. Что ты мне-то выговариваешь?

– Конечно, – поддержала его Мели. – Этот идиот Тито…

– А ты не ругайся, – прервал ее Сантос. – Тебе, видно, нравится всех ссорить, вечно этим занимаешься.

– Никого я не ссорила, чтоб ты знал. Тито сам пристал. А я никому не позволю тянуть ко мне руки, понятно?

– Ладно, будет тебе, – прервал ее Сантос, – что ты на меня кричишь? Мое дело сторона. Разбирайтесь сами.

– Вот и ладно. – И она отошла вместе с Фернандо.

– Эта глупеет день ото дня, – заметил Сантос, обращаясь к Кармен. – Воображает.

– А что я тебе говорила? Первый раз, что ли? Всегда ей кажется, что все за ней бегают. Ей только того и надо, больше ничего.

– Задирается. Фифочка, а строит из себя недотрогу. Терпеть ее не могу, ей-богу.

– Я тоже.

Они подошли к Лусите, Паулине и Себастьяну.

– Давайте станем в кружок, как раньше!

– Позовем Тито, вот что, – сказала Луси.

– Оставь его, сейчас он не придет. Надулся.

– Не на нас же.

– На всех понемногу.

– Бедняга! – пожалела Лусита. – Зря мы дали ему так вот уйти.

Она искала его глазами на берегу. У воды стоял толстый Будда со своей дочкой, они намыливали пса по кличке Оро, который бился у них в руках.

Фернандо и Мели прошли немного ниже по течению, направляясь к Мигелю и его невесте. Но вода доходила им уже до плеч, и Мели идти дальше не осмеливалась.

– Али! – кричала она. – Алисия!

Алисия весело откликнулась и помахала рукой.

– Там с головой, где вы?

– Да, с головой! – ответила Алисия. – Не ходи, если боишься!

– Скажи, что не боишься, Мели! – крикнул Мигель. – Нечего ей вас отговаривать, тут посвободнее!

Мели покачала головой и сказала Фернандо:

– Нет, знаешь, я не поплыву, боюсь устану. – И снова крикнула Алисии и Мигелю: – Эй, давайте сюда! Мы вам что-то расскажем!

– Вот сплетница, – сказал Фернандо. – Ты им так все и выложишь? Подумаешь, важная новость!

– Чудак, я это сказала, только чтобы они плыли сюда.

Фернандо улыбнулся:

– Ну да, понятно, чтоб только приплыли… Ты, моя дорогая, нечто невообразимое. Если тебе что вздумается, так поднимешь на ноги полмира. Но у тебя есть еще и дар располагать людей к себе, так что поневоле терпишь твои штучки.

– Ах, вот как? – отозвалась она нарочно уклончиво. – Вам так много приходится терпеть?

– А нравится, когда об этом говорят, да?! Тебе льстит, что я об этом говорю…

– Мне?

– Не притворяйся хоть сейчас-то, не надо, ты уж себя выдала.

– Какой ты противный! – сказала она обиженно, но с улыбкой. – До чего становишься противным, когда начинаешь смеяться вот этим кроличьим смехом: хи-хи-хи! Меня такая злость разбирает, что прямо убила бы тебя, понял? – Тут она потрясла головой, сжав зубы и прищурив глаза. – Хи-хи-хи! Совсем как кролик! – И сама засмеялась. – Дурачок! Противный! А вот и они…

Тем временем Сантос забавлялся испугом Кармен, затащив ее в такое место, где вода была ему по шею.

– Поглядите-ка на эту трусишку! – смеясь, кричал он остальным.

Девушка вцепилась в него обеими руками и вытягивала шею, чтобы рот ее оказался как можно дальше от воды.

– Бандит, вот бандит, теперь я знаю! Ой, тут мне с головой! Сантос, не отпускай меня, глубоко!

Она повисла на Сантосе, обхватив его за плечи.

– Если будешь подгибать коленки, конечно, будет с головой. Ты стань на дно, тогда сама увидишь, что вода тебя не покрывает. Да не впивайся в меня ногтями! Не надо так бояться.

– Ты бандит, сам надо мной издеваешься и других еще зовешь, чтобы посмеялись, – пищала она. – Я хочу на берег!

Возле купались еще трое из их компании. Себастьян плавал по кругу, очень неуклюже, в пене и брызгах, постоянно натыкаясь на людей, которыми кишела река. Какой-то папаша держал на руках ребенка, тот плакал и сучил ножками, взвизгивая от страха, когда чувствовал близко воду, и отец ограничивался тем, что мочил ему головку и без конца повторял: «Все, все, сынок, все…» Паулина и Луси смотрели на эту сцену.

– Что за дети! Наплачешься, пока выкупаешь.

– Мне что-то становится холодно, – сказала Луси. – Мы уже давно в воде. Выйдем?

– Подожди, посмотрим, что там делает Себас.

Паулина высматривала своего жениха среди купающихся.

– Да вон он, – сказала Луси, – гляди. Вон поплыл.

Себас направлялся к Мигелю и к тем, кто был с ним.

– Такую суматоху устраивает, сразу догадаешься, где он, – заметила Паулина. – Никто и в половину так не брызгается. Даже «Куин Мэри»^[11]. Идем.

Они увидели Тито, загоравшего в просвете между деревьями. Подошли к нему.

– Что ты тут делаешь?

– Загораю. А вы уже вышли?

– Мы – да, – ответила Луси. – Не помешаем, если ляжем загорать рядом с тобой?

– Что за глупости, Лусита!

– Кто тебя знает… Может, тебе хочется побыть одному. – И покраснела.

– Что за ерунда!

Паулина и Луси улеглись рядом с ним.

– Вот теперь солнышко приятное, – сказала Паулина.

– Это ненадолго. Меня уже ох как припекает. Хорошо только сразу, как выйдешь из воды.

– А что делает Дани? Ты подходил к нему?

– Он все там же. Я подошел за табаком – он готов, спит, даже не шелохнулся.

– Стоило для этого приезжать на реку!.. – сказала Паулина.

Неожиданно появилась рыжая собака, понюхала брюки мужчины в белых туфлях и принялась радостно прыгать перед каждым из присутствующих, виляя хвостом в знак приветствия. Потом села у двери, выглянула наружу, насторожилась и хвостом стала бить по нижней доске стойки.

– С этим песиком поосторожней, – сказал Маурисио, – взбалмошный он какой-то.

– Каков хозяин, таков и пес, – промолвил мясник. – У него такие же повадки, как у Чамариса.

– Все собаки в конце концов становятся похожими на хозяев, – изрек Лусио. – У меня и сейчас еще сохранился след от укуса черного кобеля, которого держала моя невестка.

Мясник громогласно захохотал:

– Не повезло вам!

Пес снова забеспокоился, вошли двое. Пес ткнулся носом в брюки мужчины в белых туфлях и стал их обнюхивать.

– Добрый день всей честной компании.

Мужчина в белых туфлях почувствовал собачий нос у своих ног и обернулся.

– Асуфре, сидеть! – крикнул хозяин собаки.

Пес сел.

– Что нового? – спросил Маурисио.

– Очень жарко. Нет ли у вас пива?

– С утра на льду.

– Вот это да!

– Приходится ждать воскресенья, чтобы выпить здесь пива.

– Хотите, буду завозить каждый день, – если вы обязуетесь разбирать целый ящик. Иначе не получится: оно быстро выдыхается, и никто его уже не берет.

– Чей это там мотоцикл у двери? – спросил посетитель, который пришел вместе с хозяином собаки.

– Молодых людей из Мадрида, они приехали на воскресенье.

– А я подумал, что это мотоцикл доктора из Торрехона. Такая же самая марка.

– Я не разбираюсь, – сказал Маурисио. – Мне кажется, все одинаковые. Эта утварь мне…

– Ну почему, – возразил мясник, – мотоцикл иметь хорошо. Кому надо ездить по шоссе, лучше ничего не придумаешь. Быстро и удобно. Если б на нем можно было по полю ездить, я не задумываясь сменял бы на него лошадь.

– Пришлось бы порядочно приплатить.

Маурисио подмигнул и заявил:

– У него хватит.

– А скажите, Аниано, сколько может стоить такой вот мотоцикл?

– Ну… «Деков» этой модели, пять лошадиных сил, без цепной передачи – дорогая вещь…

– Прикиньте все же.

– От тридцати пяти до сорока сотен – смотря в каком состоянии.

– То-то и оно, – пояснил мясник. – В пять раз больше, чем стоит лошадь. Ясно. Вы сказали, в нем пять лошадей?

– Да, пять.

– Все верно, – объявил Лусио. – Сколько стоят живые лошади, столько и стальные. Лошадь есть лошадь, что тут, что там.

– Не совсем, – поправил его Аниано. – Речь идет не о стальных лошадях, а о лошадиных силах.

– Ну, о лошадиных силах, если вам угодно, для этого случая все едино.

Полицейский взволнованно сказал:

– Значит, в мотоцикле вроде бы спрятаны пять лошадей. – Он засмеялся. – Вот почему он так трещит на ходу. Чем больше лошадей, тем больше шума. А что было бы, – тут он щелкнул пальцами, – если бы в нем было сто лошадей!

Аниано ослабил узел галстука; на нем был светлый костюм, потертый на обшлагах, из нагрудного кармана торчал карандаш с наконечником. Шея у него вспотела, и он вытер ее пальцами. Чамарис был одет в светло-серую куртку с молнией на груди, молния раскрыта донизу, а у рубашки расстегнуты три верхние пуговицы. На запястье правой руки у него был кожаный напульсник, а на безымянном пальце – обручальное кольцо. Вдруг он сказал:

– Угощайтесь табаком, сеньоры, – и протянул Лусио темный кисет.

Аниано, который был маленького роста, облокотился локтями о стойку, встав к ней спиной; он глядел внутрь помещения на стенной шкаф из сосновых досок и на литографию над головой полицейского, – там были изображены кролики, дыни и мертвый голубь на ковре. Полицейский подумал, что Аниано смотрит на него, смешался, подвинулся в сторону, потом сам стал смотреть вглубь, чтобы увидеть, куда смотрит Аниано. Он что-то собирался сказать о литографиях, но тут Аниано переменил позу и взял со стойки стакан пива.

Из Сан-Фернандо, нагруженные, вернулись женщины. Хустина подошла к Лусио и отдала ему табак, сказав:

– Вот ваша пачка.

– А вам не жарко от касальи? – спросил Аниано мясника.

– Совсем нет, от пива жарче, что бы там про него ни говорили. Его чем больше выпьешь, тем больше организм требует, и в конце концов накачиваешься водой. – Он передал ему кисет. – Прошу.

– Может, это и так, – согласился Чамарис. – Это вроде купанья: бывает, охота искупаться в реке, просто ради чистоты, а не чего-нибудь еще, и вот, я говорю, сначала кажется – освежает, а потом потеешь еще больше.

Полицейский провожал глазами кисет, переходивший из рук в руки. Теперь Аниано передал его Маурисио.

– Спасибо, я уже взял. – И он указал подбородком на самокрутку. – Отдайте Кармело.

И полицейский принял кисет, слегка всполошившись, как ребенок, которому достался гостинец.

– Ладно, покурим… – произнес он, щелкнув языком.

– Чем заболел, тем и лечись, – сказал Лусио. – Холод лечат холодом, жару – жарой. Зимой мы растираем лицо снегом, и оно сразу краснеет как мак и начинает гореть. Тут главное – вызвать реакцию. Вот то же самое и с касальей: она вызывает иммунитет к жаре.

– Почему же тогда вы сами ее не пьете, следуя нашему примеру?

Лусио указал на свой живот:

– А мне, дружище, здоровье не позволяет. У меня тут сидит киска, которая не любит касалью, она от нее отказывается. Она вообще добрая, но тут становится бешеной: царапает меня и кусает, будто ей на хвост наступили.

Чамарис улыбнулся?

– И вы тоже? У вас тоже язва?

Лусио кивнул.

– Тогда держите пять, – продолжал Чамарис и протянул руку. – Знаете, как-то раз в Косладе вышел такой же разговор, и мы прикинули, просто из любопытства, скольких людей мы знаем в поселке с язвой желудка. А вы учтите, нас было четверо, и скольких, вы думаете, мы насчитали? Прикиньте-ка и скажите, не задумываясь.

В рассеянности он уже было стал прятать кисет, который дал ему Кармело, но тот потянул его за рукав и бровями указал на мужчину в белых туфлях, стоявшего в дверях спиной к ним и все смотревшего на стервятников. Чамарис подошел к нему, ткнул в плечо кисетом.

– Курите…

Мужчина в белых туфлях обернулся.

– Слушайте, что с вами такое? Вижу, вам сегодня ни с кем не хочется разговаривать. Хватит вам смотреть в небо, и повернитесь к нам, примите участие в общем разговоре – вот и отвлечетесь.

Тот лишь скривил рот в вымученной улыбке и взял кисет, поблагодарив:

– Спасибо, не подумайте, что я сегодня… Я возьму на закрутку, благодарю.

Чамарис вернулся в центр зала.

– Ну так что же, сеньор Лусио, – сказал он, – сколько язв, по-вашему, насчитали мы тогда в Косладе?

– Ну, не знаю… Дюжину?

Чамарис хлопнул его по плечу и ответил, чеканя слова:

– Семнадцать! Не больше не меньше – семнадцать язв желудка. Что вы на это скажете, а? – Он почти наскакивал на собеседника. – Недурно, правда? Хороша статистика? А в Сан-Фернандо, думаете, меньше? Наверняка больше!

Мясник расхохотался:

– Ну вот! Теперь объявят конкурс, в каком из поселков больше язв! Вот это идея! Кстати, с нами Аниано, он и поможет составить условия конкурса и определить весь ритуал. Ну как?

– Вы смеетесь, – ответил ему Чамарис. – Легче всего смотреть на быков из-за барьера! Будь у вас у самого язва, как очень хорошо сказал сеньор Лусио, эта самая киска, которая кусала бы вас изнутри, тогда я бы послушал, что вы скажете. И смеялись бы поменьше. А от касальи отказались бы наотрез.

– Да бросьте, с этим живут по сто лет. Есть вещи и похуже.

– Ну да, пока бережешься, вроде терпимо, – сказал Лусио. – Только в тот момент, когда ты меньше всего ожидаешь, – на тебе, – прободение, и отправляйся к праотцам. С этой киской шутки плохи. Она шутить не любит.

– И от всего-то отказывайся. И боли, и диета, и на душе кошки скребут.

– Много мороки, много мороки, – подтвердил Лусио.

– Ладно, Лусио, не так уж все страшно… Вы-то вроде ни в чем себе не отказываете. За день выпиваете побольше, чем любой из нас. А тут строите из себя мученика.

– Ну так это потому, что мне все одно, прожить на десять лет больше или на пять меньше. Вот в таком виде, в каком я сейчас. Быстрей перестану надоедать моей невестке, – сквозь зубы засмеялся он. – Это такая женщина, которой и в голову не придет сказать мне хотя бы для приличия: «Побереги себя, Лусио!» Нет, такое ей в голову никогда не придет!

– Ну, слава богу, – сказал Маурисио. – А то уж давно ты не поминал свою невестку. А пора бы уж. Я и то удивлялся, что это ты о ней совсем забыл!

Все засмеялись.

С плотины доносились мощные всплески. На краю дамбы возникала человеческая фигура и падала в воду, поднимая тучи брызг. Крики разносились по воде звонко, с металлическим резонансом. Мигель и Алисия купались вместе с Фернандо и Мели. Теперь они вчетвером смеялись над Себасом, который плыл к ним.

– Ну, старик, на это стоит посмотреть, обрати внимание на скорость.

– Да, шуму много, толку мало. Мотоцикл и то у него меньше пыхтит.

Себас встал возле них на дно, тяжело дыша:

– Что тут у вас происходит?

– Ничего. Ты, наверно, путаешь плавание с вольной борьбой – лупишь воду без пощады.

– А что? У каждого свой стиль, – смеясь, ответил Себастьян.

– Это конечно.

– Ну, что вы тут делаете?

– Вот они рассказывали нам о стычке.

– Я так и думал. Слушайте, а Даниэль все не купается?

– Кто его знает.

– Да вон погляди, – сказал Фернандо, показывая в сторону деревьев. – Ну и спит же мужик! Что ему купанье.