Текст книги "Харама"

Автор книги: Рафаэль Ферлосио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Маурисио шел рядом, держась обеими руками за нижнюю кромку открытого окна машины. Оканья в ответ лишь смеялся. Он поставил машину на ручной тормоз и тогда ответил:

– Куплю, когда у меня будет столько деньжат, сколько у тебя.

Маурисио открыл дверцу, и друзья обнялись, похлопывая друг друга по спине. Из машины вылезли толстая женщина, девушка, куча детей и брат Оканьи с женой. Толстуха сказала Маурисио:

– Вы с моим мужем, как всегда, дорвались друг до друга. Ну, как Фаустина? Здорова? А дочка?

– Отлично себя чувствуют. Вы, я вижу, тоже.

Маурисио погладил русую голову одного из ребятишек, взглянул на девушку:

– Ну и ну! Уже совсем невеста. Скоро с ней хлопот не оберешься.

– И сейчас уже хватает, – ответила толстуха. – Вы знакомы с моим деверем и его с-супругой?

Она нажимала на «с», будто лишний раз повторяла букву.

– Очень приятно. Как поживаете?

Оба были худющие. Оканья, водитель, сказал, вытирая пот платком:

– Вот вам и Маурисио, сам великий Маурисио.

Толстуха тараторила:

– Они вас давно знают, Маурисио, мы сто раз рассказывали. Мой Фелипе все время о вас говорит. Скорей детей забудет, чем вас. Ребята! Ну-ка, живо! Что вы стоите разинув рот? Помогите отцу достать вещи из багажника! – И, повернувшись к девушке, добавила: – Фелисита, бутылки возьми ты, как бы они их не разбили. – И снова обратилась к Маурисио: – Это такие нескладехи, кажется, будто войну объявили всему, что бьется. – И покачала головой.

– Такой у них возраст… – ответил Маурисио. – Давайте пройдем в дом, если не возражаете, а то солнце очень уж припекает.

Мужчина в белых туфлях смотрел на них из дверей.

– Какая у вас тут чудесная река, – на ходу говорила толстуха. – На нее вы, должно быть, не жалуетесь.

Мужчина в белых туфлях посторонился, пропуская ее, и покосился на пышный бюст.

– Осторожно, ступенька, – предупредил Маурисио.

Войдя, женщина коротко бросила:

– Добрый день.

За ней вошла супружеская пара. Полицейский отошел от стойки и спрятал руки за спину. Маурисио пригласил гостей присесть.

– А народу тут у вас, – продолжала толстуха, садясь, – с каждым годом все больше. Наша река – одно безобразие. Словом, не Мансанарес, а сточная канава – только позорит Мадрид.

– Ну, теперь, я думаю, ее скоро приведут в порядок.

– Куда там. Эту реку не приведет в порядок даже самый что ни на есть Черчилль, стань он алькальдом Мадрида, как бы там в газетах ни расписывали таланты этого сеньора.

– Все упирается в монету.

– Разве что Мадрид перенести куда-нибудь… Надо же было выбрать такое место для столицы Испании! Видно, тогда, – ну, не знаю, когда это случилось, в древние времена, – наивные были люди там… – Она махнула рукой вдаль. – Уж могли бы они выбрать хоть реку как реку. Ведь столько красивых мест вокруг.

Фелипе Оканья, опустив спинку заднего сиденья, с головой залез в машину. Он извлекал свертки и передавал их детям, стоявшим у дверцы. Временами свободных рук не оказывалось, и тогда из глубины доносился его голос:

– Пошевеливайтесь! Не век же мне тут торчать!

Наконец он выбрался из машины и сказал:

– Теперь несите вещи в дом. Марш!

Поделили поклажу на четверых. Фелиса объявила:

– Мама велела бутылки нести мне.

Фелипе стал поднимать стекла. Дети со свертками направились в дом. Оба мальчика, очень светловолосые, были еще в пляжных сандалиях и плавках. Они с любопытством глазели по сторонам. Позади хлопнули, закрываясь, дверцы автомобиля. Фелипе закрыл машину на ключ и, направляясь к дому, бросил беглый взгляд на шины. Он что-то насвистывал. Дети уже входили в дом.

– Сложите пока что все сюда, на столик, – приказала мать семейства. – Осторожно, Хуанито. – И, обернувшись к хозяину, продолжала: – А как ваш сад? Есть там тень, как в прошлом году?

– Тени больше стало. Этой зимой я посадил десять корней вьюнков, и они оплели уже изрядный кусок. В саду вам будет лучше.

По коридору, вытирая руки о фартук, шла Фаустина. Увидев спину гостьи, она от самой двери повернула обратно.

– Это совсем недурно, – произнес брат Оканьи, – иметь за домом сад и все такое прочее. Сейчас, летом, дела, верно, хорошо идут.

– Не скажите, – ответил Маурисио. – Дела хороши у тех, кто возле реки или у шоссе, а сюда немногие заглядывают. Плохая торговля.

Фелиса пододвинула стул и жеманно уселась рядом с матерью. Один из мальчиков смотрел на Лусио в упор, разглядывая его с головы до ног.

– Но это нетрудно исправить. Несколько стрелок с надписями, как сюда проехать, и у вас будет полно народу.

Маурисио зашел за стойку:

– Не разрешают. За такие вещи надо платить налог государству.

– Ясное дело, без налогов шагу не ступить. Но это себя оправдает.

В дверях появился Фелипе, крутивший на пальце связку ключей, которые позвякивали.

– Вот мы и собрались, – сказал он.

В это время из коридора вышла Фаустина. Она сняла фартук и подколола волосы заколкой, поправляя ее на ходу.

– Кого я вижу!

Жена Фелипе обернулась. Кармело и мясник глядели на полки, уставленные бутылками. Фаустина подала руку толстухе и отступила на шаг, как бы любуясь гостьей:

– А вы с каждым годом хорошеете!

Та прищурилась и покачала головой, плаксиво улыбаясь.

– Какое там! Вы ошибаетесь, Фаустина, ошибаетесь, внешность обманчива, годы оставляют на мне такой же след, как и на всех смертных. К сожалению, все не так, как вам кажется…

Лусио беззастенчиво разглядывал вновь прибывших.

– Зиму я провела очень плохо. Если б вы знали… Нет, я уже не та, совсем не та.

Мясник выплюнул и раздавил ногой окурок, воспользовавшись этим, чтобы украдкой оглянуться.

– Есть вещи, которые даром не проходят… – Тут толстуха сменила тон. – Познакомьтесь – это мой деверь с женой.

Фаустина протянула руку через столик. Жена деверя сказала:

– Очень приятно.

Говорила она с заметным каталанским акцентом.

– Пожалуйста, располагайтесь как дома, вы для нас всегда вроде родных.

Жена Фелипе выступила вперед, чтобы поблагодарить от имени деверя. Фаустина поздоровалась с Фелипе, а Кармело и мясник стали расплачиваться с Маурисио. Мужчина в белых туфлях раскачивался с носков на пятки, глядя в потолок.

Фелисита одернула братишку:

– Постой спокойно, Хуанито!

Мальчик вертелся вокруг столика, не отрывая рук от мраморной столешницы, и гудел, изображая пароход. Потом рука его стала самолетом, поднялась как бы в полете и при этом слегка задела волосы Фелисы. Она попробовала сбить руку шлепком, но промахнулась.

– Мама, смотри, что делает Хуанито!

– Приятно отдохнуть, – попрощался мясник, направляясь к двери.

Полицейский в знак прощания взял под козырек. Мужчина в белых туфлях попрощался с ними кивком головы.

– Вы остаетесь? – спросил мясник.

– Ненадолго, – указал тот на свои часы, не глядя на них.

Кармело и его товарищ вышли на солнцепек и пошли по дороге к Сан-Фернандо. Тут в нарядном платье вошла Хусти.

– Какая прелестная у вас дочка, – сказала, обращаясь к Маурисио, жена Фелипе.

Девушка смущенно улыбалась, стоя рядом с толстухой, которая положила ей на бедро руку, как бы проверяя его упругость.

– Наверно, и жених уже есть? – подняла она глаза на Хусти.

– Есть уже, есть, – ответила Фаустина, сложив руки на животе и улыбаясь.

Фелисита смотрела на Хусти с интересом. Мужчина в белых туфлях подошел к Лусио, но ни тот, ни другой ничего не сказали. Оканья обратился к жене:

– Петра, дорогая, уже полчетвертого, не пора ли нам пойти в сад и поесть?

– Пойдем, пойдем, – ответила та, вставая. – За мной дело не станет.

Все поднялись. Хусти принялась собирать свертки.

– Ну что ты, милая, не надо, что-что, а рук у нас хватает, слава богу, мы все это сами унесем. Так что не трудись. Пусть ребята возьмут что другое, а это они могут.

– Да мне совсем не трудно, – возразила Хустина и исчезла в коридоре, унося корзину.

Маурисио выбрался из-за стойки и пошел первым, как бы прокладывая путь и чтобы показать, за каким столиком им будет лучше всего.

– Ничего не оставляйте, – скомандовала Петра.

Она, как гусей, гнала вперед детей по коридору. За ней шли деверь с женой, а замыкал шествие Фелипе. Лусио сказал мужчине в белых туфлях, кивнув на дверь, через которую все ушли:

– Этому надо крепко держать руль, раз у него четверо таких волчат, которые вечно разевают рты.

– И треплют обувь… – дополнил другой.

По шее Себаса текли струйки пота пополам с пылью и терялись в густых зарослях на груди. Плечи у него были округлые, мускулы так и играли. Огрубевшие от работы руки роняли куски омлета на голые ноги. Сантос, белый и безволосый рядом с ним, протянул руку к судку Луситы:

– Можно?

– Ради бога!

– А тебя поближе разглядеть, и вроде ничего!

– Да ты оставишь бедную девушку без единого кусочка.

– А для чего я их везла? Не себе же одной, бери, Сантос.

Солнце впивалось в верхушки деревьев над их головами, пронизывая светом многоцветную листву и пробиваясь косыми лучами до самой земли; от его стрел загоралась пыль, опускавшаяся на землю, и тень скрадывалась веселыми блестками. Солнце разукрасило золотыми бликами спины Алисии и Мели, рубашку Мигеля, а в центре круга играло на стекле стаканов, на лезвиях ножей, на алюминиевых судках, на красной кастрюле, на кувшине с сангрией – все это было разложено на расстеленных прямо в пыли салфетках в голубую клетку.

– Ох уж этот Сантос! Какое у него туше! А как аккуратно отправляет шар в лузу.

– Как могу, стараюсь, милый мой, выжить! Ты, кстати, тоже неплохой игрок!

– Куда мне до тебя! Ты на полдороге не остановишься, идешь до конца!

– Одно удовольствие смотреть, как он ест, – заявила Кармен.

– Вот как? Вы только послушайте ее. Ей нравится смотреть, как он ест. Вот это невеста, видал?

– Ну как же! Только он-то все равно оценить ее не может. Это уж точно.

– Такую девушку не каждый день встретишь. Он просто растяпа, ему счастье выпало, а он его и не заслуживает.

– Заслуживает, заслуживает, и этого, и еще много чего, – возразила Кармен. – И нечего его унижать, чтобы меня расхвалить. Бедненький ты мой!

– Ой-ой-ой! Бог это да! – расхохотался Себастьян. – Ну, что я тебе говорил?

Все, смеясь, глядели на Сантоса и Кармен. Сантос сказал:

– Ладно, ребята! Что с вами?! Вы собираетесь у меня ее отнять? – Он обхватил девушку за плечи и страстно прижал к себе, в руке он держал вилку и, размахивая ею, весело закричал: – А ну, попробуй, подойди!

– Ну да, сейчас-то он ломает комедию, – сказал Себас, – а потом будет водить ее за нос, а бедная девушка должна ждать неизвестно чего.

– Как не стыдно! Вранье!

– Пусть она сама скажет, так или нет.

– Сейчас как кину в тебя!.. – Сантос замахнулся банкой сардин.

– Попробуй!

– Тихо, тихо, минуточку!.. – вмешался Мигель. – Ну-ка, дай сюда банку.

– Эту?

– Ну да, а какую же еще?

– Лови.

Сантос бросил банку, Мигель поймал ее на лету и посмотрел на этикетку:

– Да провалиться мне на этом самом месте! – воскликнул он. – Я так и знал. Сардины! Этот тип держит в руках сардины и помалкивает, хитрюга! Ну, разве он не преступник? – вопрошал он, качая головой.

– Сардины! – вскричал Фернандо. – Да он просто жулик! Для чего ты их прятал? На десерт?

– Ну, ребята, я не знал. Я их держал на вечер.

– Молчи! У него банка сардин, а он дурака валяет. Такая потрясающая закуска! Да еще в оливковом масле! Умолчать про такое – за это наказание полагается! Штраф!

– Нет им пощады! – изрек Фернандо. – Никогда не поздно открывалкой их. Брось-ка мне твой нож, Себас. Тут есть открывалка?

– Такой нож да без открывалки? Спрашиваешь. Нож у Себаса, все равно что чемоданчик у хирурга, только инструмента побольше.

– Тогда мы эту банку в минуту откроем, – заявил Фернандо, взяв нож.

– Ты меня не обольешь, а? – забеспокоилась Мели. – Смотри, не обрызгай меня маслом. – И отодвинулась подальше.

Фернандо пыхтел, пытаясь открыть банку.

– Дай мне, у меня сразу получится, вот увидишь.

– Нет, оставь, – повел плечом Фернандо. – Какой этот нож ни шикарный, только он ломаного гроша не стоит.

– Иди-ка ты! – возмутился Себастьян. – У кого руки не держат, всегда на инструмент валит.

– Ну и открывайте сами!

Мигель отобрал у него и нож и банку:

– Давай, дружок, давай.

Мимо прошел почерневший от солнца мужчина с пробковым ведром за плечами. «Сливочное моро-о-оже-ное!» – выкрикивал он. Голос у него был пронзительный, надтреснутый. «Сливочное моро-о-оженое!» Под белой панамой лицо его казалось еще темней. Сардины из банки вынимались кусками. Себас положил кусочек на хлеб и размазал его, как масло. Облизал лезвие.

– Свинтус! – рассердилась Паулина.

– Здесь ничто не должно пропадать.

– Послушайте, давайте купим мороженого, – сказала Кармен.

Мороженщик встал в тень и теперь отпускал мороженое девочке в купальнике. К нему отовсюду сбегались мальчишки.

– Надо сказать, чтоб подошел сюда минут через пять.

– Для тебя он, конечно, вернется.

– Так пусть кто-нибудь пойдет к нему, – сказала Кармен. – Не оставаться же мне без мороженого. Кто еще хочет?

Фернандо подошел к Тито с банкой сардин в руках:

– Хочешь сардинку, Альберто?

Тито поднял голову и посмотрел на Фернандо – тот улыбался ему.

– Давай.

Фернандо подержал банку, пока Тито вытаскивал кусочки сардин и клал их на ломоть хлеба, прижав его к самому краю банки. Потом Фернандо слегка наклонил банку и капнул на бутерброд оливкового масла.

– Спасибо, Фернандо.

– Не за что, старик, не за что! – ответил тот и потрепал товарища по щеке.

Тито снова поднял глаза на него, и они улыбнулись друг другу. Кусочек сардины упал Тито на брюки, он тотчас сказал:

– Неважно, ерунда.

– А, вы помирились! Молодцы.

– Я тоже хочу мороженого.

– И я.

– И кривой тоже хочет.

– С нашей стороны все хотят.

Сантос и Себастьян поднялись, чтобы пойти за мороженым. Лусита собралась дать Себасу мелочи на песету.

– Возьми, Себас, купи и мне.

– Не кривляйся, Лусита, убери свои деньги.

– Так не…

Но Себас молча эашагал к мороженщику. Сантос подпрыгивал, быстро перебирая босыми ногами, будто плясал: раскаленная земля жгла подошвы.

– Очень уж худой Сантос, – сказала Паулина. – Может, ты его откормишь?

– Такое у него сложение, – ответила Кармен. – Все равно толще не станет.

Фернандо все еще стоял с банкой в руках. Он посмотрел на Сантоса и Себастьяна, которые уже подходили к мороженщику, и сказал:

– А что, если попробовать сливочное мороженое с оливковым маслом из-под сардин?

– Фу, старик, что это тебе вдруг взбрело? – фыркнула Мели. – Так можно всякую охоту отбить. Что за свинство!

Фернандо развлекался. Он размахнулся и забросил банку подальше.

Мороженщик поставил ведро на землю и без устали накладывал мороженое в облезшую никелированную форму. Подошел пес, потянулся понюхать ведро с мороженым, рядом валялась половинка галеты. «Пошел!» Пес отступил, но тут же вернулся за галетой.

– В очередь, в очередь! – кричали мальчишки.

Они тесно выстроились друг за другом.

– Эй ты, куда лезешь? Я раньше пришел.

– Ха-ха! Да я тут десятый день стою, червяк!

– Не ссорьтесь, всем хватит, – успокаивал их мороженщик.

Сантос и Себастьян были намного выше мальчишек и отчетливо выделялись в очереди. Паулина, по-прежнему сидя на земле, рассмеялась:

– Девочки, посмотрите, какие два здоровых дурака!

Себастьян сказал мороженщику:

– Проще было бы, если б вы подошли вон туда.

– А как это сделать? Видите, сколько тут клиентов! Разве что дождетесь последнего…

– Нет, тогда отпустите нам сейчас. Мы унесем.

– Сколько?

Себастьян обернулся к Сантосу:

– Не знаешь, Дани хочет?

– А я не спрашивал.

– Так спроси.

Очередь запротестовала: «Быстрей, тает ведь! Хватит считать!» Сантос крикнул:

– Даниэль!

Тот поднялся, возвышаясь над всеми, и вопрошающе мотнул головой.

– Хочешь мороженого?

Вся очередь в нетерпении глядела на Даниэля, он кивнул в знак согласия.

– Ну вот, он же сказал «да», – поторопил мальчишка из очереди.

Мороженщик подал уже три порции, их держал Себастьян.

– Значит, одиннадцать, – сказал Сантос.

Смуглый мальчик поглядел на него снизу вверх и потряс руками, растопырив пальцы:

– Ого! Одиннадцать! – Потом сунул нос в мороженицу, будто хотел посмотреть, сколько там осталось.

Себас уже держал в руках пять порций.

– Я пойду, – сказал он, – пока не растаяло. Возьми у меня бумажки. – И указал подбородком на пояс своих плавок, за который были засунуты три бумажки по дуро.

Сантос взял их. Тут двое мальчишек подрались. Выскочили из очереди и покатились по земле. Остальные смотрели на стычку, не покидая своих мест. Сантос принимал порцию за порцией и время от времени оборачивался посмотреть на бойцов. Тот, что поменьше, впился ногтями в губу и щеку противника. Из очереди подбадривали дерущихся. Они катались в пыли, молча терзая друг друга, слышалось прерывистое дыхание, и видно было, как течет пот. Оба были в плавках. «Смелей, парень, твоя берет!» Теперь один из них лежал, зарывшись щекой в пыль, а другой прижимал его к земле обеими руками, но у меньшего оказались свободны ноги, и он обхватил ими противника. Сантос расплатился и продолжал наблюдать за поединком, а друзья кричали ему: «Эй, давай сюда!»

– Как не стыдно! – крикнула какая-то женщина мальчишкам, стоявшим в очереди. – Вы стоите и нахально смотрите, как они увечат друг друга! Вы хуже зверей! Спокойно смотреть на такое зрелище!

Она подошла к дерущимся и потянула одного из них за руку, пробуя разнять.

– Ну-ка, дикарь, отпусти его, что вы делаете!..

Те не обращали на нее никакого внимания. Мороженщик сказал ей:

– Оставьте их, сеньора. Пусть подерутся. Это полезно. Воспитывает храбрость.

– И вы такой же, как они. Еще один зверь!

Мороженщик не рассердился, он продолжал накладывать порции.

– Да мы все по своей природе животные, сеньора. Понимаете, в чем дело?

Сантос сделал несколько шагов и снова обернулся, друзья продолжали звать его. Мальчишки вывалялись в пыли, на спинах у них виднелись ссадины, следы ногтей. Мороженщик улыбался, глядя в спину удалявшейся женщине.

Сантос наконец подошел к товарищам.

– Ну у тебя и выдержка! Представляю, какое мороженое ты нам принес.

Он встал в центре круга и протянул всем мороженое.

– Ты думал, в парк аттракционов пришел, что ли?

По пальцам Сантоса текли желтые струйки. Паулина лизала мороженое и смеялась. Остальные разбирали свои порции.

– Половина осталась, – возмущался Фернандо. – И вафли совсем размокли, вот зараза!

Сантос оправдывался:

– Это было жутко волнующее зрелище. – И он лизнул мороженое. – Они так здорово трепали друг друга. У малыша – редкий талант.

– Ну что я говорил? Он думал, что смотрит петушиный бой.

Вдруг Себастьян схватился за щеку и горестно воскликнул:

– Зуб!

Он бросил мороженое и завертел головой, не отнимая руку от щеки.

– Для больного зуба ничего нет хуже мороженого, – заметила Лусита. – Очень болит?

Себас кивнул. Неожиданный порыв ветра закружил в роще пыль и клочки бумаги, всем пришлось зажмуриться и прикрыть мороженое руками.

– Что это такое? – спросил кто-то.

Мороженщик торопливо закрыл крышкой свое пробковое ведерко. Вихрь уже пронесся и, перекинувшись на равнину на противоположном берегу, низко гнал облако пыли.

– Наверно, это осень, – сказал Фернандо.

Ветер улегся, и мороженщик снова открыл торговлю.

– Да, осень! – подтвердила Мели. – А вы чего хотели? Хоть бы осень была что надо. – И посмотрела на вершины деревьев, в которых только что шумел ветер.

Мигель растянулся рядом с Алисией и тронул ногой ее ногу.

– Ой, только не пятку, щекотно…

Кто-то переговаривался через реку, крича во все горло. Фернандо спросил:

– А на что тебе осень, Мели? Почему тебе так не терпится, чтоб она наступила?

Только Луси еще доедала мороженое.

– Мне всегда хочется, чтобы время проходило поскорей, – ответила Мели. – Я люблю разнообразие. Мне все надоедает, если это слишком надолго.

И она откинулась назад, заложив руки за голову. Подмышки у нее были выбриты.

– Что мне, что вам, каждому свое сполна досталось в этой жизни: на двух костях двенадцать, – сказал, обращаясь к Лусио, мужчина в белых туфлях. – А этому тоже номер неплохой вышел! Прокормить четверых детей – должно быть, головоломка не из легких.

Лусио согласился:

– Мы хоть знаем, что когда умрем, так ни для кого не будет особой потери. Скорей даже – избавление, гора с плеч.

– Что до моих, то я давно их избавил от всякого беспокойства. Вот уж пятнадцать лет, как в тех краях и не показываюсь. В мыслях даже нет. Пошлю открытку к рождеству на имя сестры, и то не всякий год – бывает, и забуду, – вот вам и все родственные связи. Единственное беспокойство, которое я им причиняю, и то лишь в том случае, если мою открытку читают.

– А кто там у вас? Родители?

– Мать, два брата и сестра. Отец умер, а мать снова вышла замуж.

– Значит, вы давно уже отца потеряли?

– Давно. В тридцать пятом. Мне, старшему, было тогда семнадцать. В девятнадцать меня призвали. Когда вернулся с фронта, в нашем доме уже поселился новый хозяин.

Лусио глотнул вина и сказал:

– Такое никому не понравится.

– Да, веселого мало. Приняли меня со всякими церемониями, думали, я проглочу эту пилюлю. А я не проглотил. Ну как вам это понравится: женщине тридцать девять лет, при ней трое взрослых детей, ни тебе денежных затруднений, ни бедности. А ей, видите ли, замуж понадобилось!

Лусио согласно кивал головой.

– Я не то что по гостям ходить, на улицу выйти не решался, и это, скажу вам, только потому, что мне за них стыдно было. А ведь, оказывается, все, кроме меня, знали и еще кое о чем. Никто, даже самые закадычные друзья, не посмели рассказать, какой кошачий концерт им устроили в ночь свадьбы. Это мне сестренка рассказала уже недели через две, как я приехал. Тут уж я и вовсе со стыда сгорел. И знаете, что я придумал? На следующий день встал пораньше, собрал чемодан, пошел в хлев и отвязал колокольчик у одного из наших быков. – Мужчина в белых туфлях тяжело задышал, лицо его стало угрюмым; он взглянул на дверь, провел ладонью по губам. – Они еще спали. А я стал у двери в спальню с чемоданом в одной руке и с колокольчиком в другой и ну давай звонить да звонить – все вызвонил этой счастливой парочке. На прощанье. Что тут было! Весь дом проснулся. Братья не вмешивались, я ведь старший. Да, верно, они думали так же, как я, только боялись сказать. Этот тип вышел и набросился на меня: «Это что ж ты своей матери такое устраиваешь?» А я ему и отвечаю: «Да нет, не матери, я больше для вас стараюсь». Он совсем озверел, полез на меня с кулаками, но я ему не дал до себя дотронуться. И все трясу колокольчиком у него под самым носом. Мать кричит с кровати, поносит меня на чем свет стоит, отца недобрым словом поминает и меня с ним сравнивает. Но с кровати так и не встала. Тогда я взял да и бросил колокольчик прямо ей на кровать, повернулся и ушел. Только сестра, заливаясь слезами, провожала меня до автобуса. Почти все в деревне уже знали о случившемся. Сами подумайте, каково сестре, бедняжке, пришлось, ей тогда было всего пятнадцать.

Лусио не поднимал глаз, чертя по полу копчиком ботинка.

– В семье чего только не бывает. Ну, а как же вы потом?

– Я прошел войну, да и лет мне было не так уж мало, так что жизни не боялся. В армии научился бороды брить – сегодня один попросит, завтра другой, так понемногу превратился в ротного парикмахера. И вот отправился в Бургос, где жил старшина, я с ним дружил в армии. Он меня устроил в парикмахерскую. Там я научился и всякой стрижке, но в конце концов мне надоело, и я ушел. Так и бродил с места на место. Одно слово – перекати-поле. Здесь, в Косладе, я впервые обосновался и открыл свое заведение. И, знаете, неприятностей все равно хватает. Вот почему я говорю, что мне в этой жизни достался шестерочный дублет. Ну, что вы скажете? Прав я?

– Конечно, все так и есть. Уж если ушел человек из дома непутем, по своей ли вине, по чужой ли, так непутем ему и бродить по свету. И никак тебе не выправиться. Раз не с той ноги ступил – пути не будет. И все равно, ты ли с родными плохо обошелся или они с тобой. Дело в том, что ты все это уносишь с собою, и никто тебе не поможет, сколько б лет ни прошло и уйди ты хоть на край света.

– Может быть, все так и есть, как вы говорите…

– Да иначе и быть не может. Всякий человек таков, каким его сделало обращение да обхожденье в семье, верно? И вот какие обиды или угрызения совести ты унесешь с собой, те и останутся на всю жизнь. От них не отделаешься, как ни упрямься, хоть об стену бейся лбом. Что ты вынес из отчего дома, чем бы оно ни было, то твое навсегда.

– Шесть-шесть или пусто-пусто, как я говорю.

– Или любая другая кость, из двадцати восьми тебе достанется одна. Но ее не скинешь. И это такая игра, где сплутовать нельзя. Я прекрасно это знаю, у меня тоже если и не шестерочный дублет, то все равно какой-нибудь забитый дублет, с которым не выиграешь.

– Да, я слышал, как вы рассказывали про пекарню.

– И все остальное в том же духе. Каждый раз по тому же месту. Только я, в отличие от вас, могу сказать, что жаловаться ни на кого права не имею. Не мои близкие плохо обошлись со мной, а я с ними. По крайней мере, я так понимаю. Так что помалкивай, сказал я себе, и не поддавайся. Ни тому, что было, ни тому, что будет.

Мужчина в белых туфлях провел рукой по лицу. Помолчал. Потом сказал:

– Так что и жениться никакого желания нет. Года два назад я чуть было не попался. Вовремя дал отбой. Думаю, только выиграл, и она ничего не потеряла, и те, другие, которые могли бы появиться. Верно?

Петра отвела рукой свисавшие побеги жимолости и винограда.

– Шикарно! – сказал Оканья, усаживаясь.

Хусти поливала землю, черпая воду из бадьи. Слева от столика, за который сели гости, находился курятник с небольшим загоном, отгороженным металлической сеткой. Очень толстый кролик смотрел на пришедших, навострив уши. Трое младших членов семейства так и прилипли к шестиугольным ячейкам сетки – разглядывали кролика.

– Какой беленький, – сказала девочка.

Кролик подскакал еще чуточку поближе и стал принюхиваться, дергая носом. Хуанито заметил:

– А на кур он никакого внимания не обращает.

– Еще бы! Он же их не понимает. Ты только подумай – ведь это не птица!

– Смотрите, как он шевелит носиком!

– Подумаешь! – сказал старший. – На нашей улице живет мальчишка, который может точно так.

– А какие у него глаза красные! – воскликнула девочка в полном восторге.

Амадео, старший, немного отступил.

– Не прижимайтесь вы так, сетка повалится, – строго сказал он.

Сзади них послышался голос. Обернулся один Амадео.

– Пошли, мама зовет.

Кролик испугался, когда задвигался Амадео. Хуанито сказал:

– Он спрячется вон туда.

Мать снова их позвала. Кролик встал у входа в свой домик. Амадео настаивал:

– Пошли!

– Подожди. Посмотрим, что он теперь будет делать.

Хустина остановилась у них за спиной; они даже не слышали, как она подошла.

– Вас мама зовет.

Все трое испуганно обернулись на голос. Хустина улыбнулась:

– Что? Вам понравилась наша крольчиха? Правда, красивая? А знаете, как ее зовут?

– Разве у нее есть имя?

– Конечно, есть. Ее зовут Хильда.

Девочка состроила обиженную гримаску:

– Хильда? Мне не нравится. Совсем некрасивое имя.

Хустина расхохоталась.

– Послушайте, Маурисио, вы, наверно, знаете, что это за усадьба возле шоссе, по левую руку, как едешь к вам? Там чудесный сад. Знаете? – расспрашивала Петра.

– Я знаю, о чем вы говорите. Это усадьба, которую построил Кочерито из Бильбао, знаменитый тореро, слыхали о нем, должно быть.

– Но он уже умер, – сказал Фелипе.

– Конечно, причем давным-давно. Когда он купил этот участок, здесь еще ничего не было. Даже возле реки.

Петра пояснила:

– Сегодня утром мы обратили на эту усадьбу внимание, правда, Фелипе? Аллея до самой виллы, и какие деревья! Там должно быть просто чудесно, если судить по тому, что видно сквозь ограду.

– Да, там красиво, очень красиво. Теперь все принадлежит другим людям.

– А какая большая! Такая усадьба должна стоить кругленькую сумму, – сказал Оканья. – Раньше умели жить, а теперь строят черт-те что за домики.

Маурисио стоял возле их стола. В окно была видна Фаустина, возившаяся у плиты.

– Ну что это за дети?! Амадео! Сейчас же сюда! – крикнула Петра.

– В Бонанове, под Барселоной, – вступила в разговор невестка Оканьи, – есть очень хорошенькие виллы, построенные с большим вкусом, правда? Роскошные сады с фонтанами, выложенными изразцами, – не один миллион стоят. Они принадлежат людям, у которых есть… – И она пощелкала пальцами, словно пересчитывая банкноты.

– Ну да, – согласился Маурисио, – там много богачей.

Петра снова позвала:

– Дети! Петрита! Сейчас же идите сюда! – Она понизила голос: – Ох эти дети! Уже почти четыре часа!

Дети подошли.

– Давайте, садитесь за стол! Не слышали, что ли, как я вас звала? Надо же, заставлять старших ждать вас!

Фелиса, сидевшая рядом с матерью, глядела на младших с таким же укором, как мать. Хустина вступилась за детей:

– Они смотрели на крольчиху. Не ругайте их. В Мадриде такое не увидишь.

– Она беленькая, – оживилась Петрита, – а глаза у нее красные, понимаешь, мама?

– Помолчи, ешь, – ответила мать.

Ели жадно, с аппетитом. Дети тянули руки, хватали то одно, то другое и получали шлепки от матери.

– Просить надо! Языка, что ли, нет? Что за кавардак?!

Фелипе Оканья сказал:

– После дона Хуана Бельмонте другого такого тореро не было. Манолете – не то. Куда там!

– Да, вот это был тореро, – подтвердил Маурисио. – Казалось, будто он только голову и поворачивает: и когда выполнял веронику^[15], и когда убивал быка, и когда принимал овации. Я даже думаю, что он быков укладывал на месте не шпагой, а движением головы.

– А как он умел дразнить быка плащом, – не спеша, аккуратно, не суетясь, будто просто работает, ну, как плотник за верстаком, парикмахер у своего кресла или там часовых дел мастер.

В разговор вступил брат Оканьи:

– Мне посчастливилось увидеть его в Касересе, на фестивале, лет восемь назад. Не забыть, как он работал пикой и потом прикончил быка шпагой, а какой под ним был конь! Чудо!

– Маурисио, – обратилась Петра к хозяину, – может, что-нибудь хотите? Попробуйте сладости.

– Спасибо, сеньора. Мы еще не обедали.

– Правду говорите?

– Я не ломаюсь. Потом – с удовольствием. – Он повернулся к Оканье: – А кто сегодня выступает на корриде в Лас-Вентасе? Ты не знаешь?

– Рафаэль Ортега, один, а быков шесть. Коррида в пользу кассы взаимопомощи.

– Ему тоже храбрости не занимать. Нынче мало кто так работает, да еще бесплатно, на такой-то корриде.

– Ортега – старой школы. Умеет провести быка мулетой так, что сразу представляешь себе тяжесть и силу этой горы. Простота и естественность Ортеги мне по душе больше, чем кривлянье других, которые получают вдвое больше.

Маурисио стоял, слегка наклонившись над столом и опираясь руками на спинки стульев, на которых сидели Петрита и Амадео.