Текст книги "Моя другая жизнь"

Автор книги: Пол Теру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

XV Джордж и я

1

Медфордский судостроитель Тэтчер Магун (его более известный отец, тоже Тэтчер, основал фирму) подарил городу свой фамильный особняк на Мэйн-стрит в 1875-м, через два года после того, как в Медфорде был спущен на воду последний корабль. Чудесное старое здание «со всей дорогой бронзовой фурнитурой, мраморными статуями и вазами» (как написал Магун в своем дарственном письме) стало Медфордской публичной библиотекой.

Когда я учился в старших классах, я там и все уроки делал, и писал, и читал. В особняк затащили стеллажи и книжные шкафы, но все помещения сохранились нетронутыми: никаких перепланировок, никаких переделок, даже лепные карнизы остались как были. Все великолепие, включая камины, газовую фурнитуру, статуи, вазы, картины, окна во всю стену, внутренние двери, громадные колонны и портику входа – это все сохранили.

И пол там тоже не трогали со времен Магуна наверняка. Я отлично помню, как звучали доски, словно произносили вдруг какие-то короткие, отчетливые фразы. Проходя от стеллажа к стулу – обычно это было почтенное кресло с высоченной спинкой и огромным ушастым подголовьем, – вы слышали целую речь, полную стонов. Этот скрипучий пол приводил меня в отчаянье, потому что шум моих шагов казался совершенно несоразмерен моему росту и я боялся, что он привлекает внимание ко мне, такому тщедушному и неловкому.

Камины – это было здорово. Пока я не уехал из Медфорда, мне и в голову не приходило, что камины в библиотеках большая редкость. Я никогда и нигде больше не видел таких огромных каминов; они были похожи на пещеры, с железными решетками для дров внутри, с полками поверху и с отделкой из дерева. В каждой комнате было по камину и по два шикарных кресла по обе стороны.

Я не знал этого имени – Тэтчер Магун, – услышал его только через много лет. Хотя их семья была одной из самых знаменитых в городе, большинству горожан имя этого мецената было неизвестно. Но я испытывал в его бывшем доме ощущение комфорта, простора, тепла и благодатной тишины, которые были даже важнее книг. Я любил своих родных, нуждался в их поддержке, но в большой семье неизбежна теснота. Поэтому в библиотеке мне было лучше, чем дома.

Однажды, зимой пятьдесят седьмого, я сидел со своим другом Джорджем Дэвисом возле одного из тех каминов под громко тикавшими часами. Джордж пропадал в библиотеке по той же причине, что и я: большая семья, шумное хозяйство, нет своего угла. К тому же он был одним из лучших моих друзей. Мы тогда учились в десятом классе в Медфордской средней. Нам задали обзор книги. У меня была «Белая башня» Джеймса Рамси Улмана: альпинизм, риск, любовь и даже немножко секса.

Я поднял голову от своей писанины и спросил:

– Что у тебя за книга?

Он глубоко вздохнул, мотнул головой и посмотрел куда-то вдаль, словно пытаясь вспомнить. Потом сказал:

– Это про одного парня, который едет в Мексику кошек продавать, потому что… – он запнулся, – потому что у них там мыши в деревне. И они его зовут Кошачий Малый. А там одна женщина, ну так она в него влюбляется. Она вроде как мышка, а он – кот. Ну, он деревню от мышей избавляет, они женятся… – он рассмеялся. – А дальше я еще не знаю.

– Как она называется?

Он скорчил рожу типа я-не-знаю.

– Это роман или что?

– Наверно, я ее назову просто «Кошачий Малый».

Выдумать книгу, выдумать название для нее, выдумать весь обзор – это было смело и опасно. Я сказал:

– Возьми лучше прочитай что-нибудь.

– А чем тебе моя история не нравится?

История была хороша; но очень уж странный это был способ книжный обзор писать. Я спросил:

– А что, если он захочет посмотреть книгу?

Джордж об этом не подумал. Он нахмурился.

– Ну хоть вон ту возьми.

Книжная полка была рядом. На ней стоял «Алый цветок» баронессы Орчи.

– Думаешь, это лучше?

Он потратил так много времени, сочиняя свою историю, что теперь уже некогда было читать этот «Алый цветок». И потому в обзоре заявил, что книга довольно скучная. А она оказалась одной из любимых у нашего учителя, и Джордж получил тройку. Он с негодованием показал мне отметку на своем сочинении. А виноват-то был я. Оставь я его в покое с его выдумкой, он вполне мог бы и пятерку заработать.

Он меня простил, не стал зла держать. Он вообще был очень веселый и уверенный в себе парень. Сочинить интересную историю, вместо того чтобы скучную книгу читать, – это было в его духе. Казалось, он добивается всего, чего захочет. И мыслил он очень самостоятельно, так что частенько выдавал что-нибудь совершенно неожиданное, и скептицизм его выглядел вызывающе. У него была своя машина, как мало у кого еще в школе. И не важно, что эта машина была крошечная, жалкая и он сам выкрасил ее в сиреневый цвет, – колеса-то у нее были. Это давало мне возможность пойти на свидание, а там встретиться с Джорджем и его девушкой – и пригласить мою подружку к нему в машину, а не возвращаться на автобусе. Мы ездили в джаз-клубы. Нам было шестнадцать лет, потом семнадцать, нам подавали безалкогольные напитки, в то время как все вокруг пили что покрепче, а в зале висел табачный дым; но мы вместе с остальными слушали Телониуса Монка и Мэйнарда Фергюссона и других тогдашних звезд.

Мы с Джорджем были в футбольной команде Медфордской средней, и в легкоатлетической тоже. Я принимал первый мяч от центра, а Джордж всегда начинал игру и был блестящим, виртуозным футболистом. В большинстве обычных школ футбола не было, так что мы играли с Андоверской и Экзетерской – элитарными частными школами. Мы завидовали тем игрокам и ненавидели их: они были привилегированные, у них деньги водились. Нам казалось, родители определили их в эти школы, чтобы избавить от всех трудностей и неприятностей, какие приходились на нашу долю. Мы играли со студентами младших курсов Тафта [101]101
  Частный университет Тафта.


[Закрыть]и Массачусетского политеха. У них в командах всегда бывали иностранцы, которые здорово умели играть, но все равно мы нередко выигрывали благодаря Джорджу. В автобусе, возвращаясь с очередной игры с Андовером, мы с превеликой радостью вспоминали, как кто-то из наших залепил мячом прямо по морде андоверцу, и бедняга ушел с поля с разбитым носом и в слезах. Но однажды в их команде появился черный парнишка. Это было странно, Джордж удивился, что негритенок попал в такое богатое место, и заговорил с ним.

Я бегал 220 ярдов. Бегал плохо, скорости не хватало, так что не выигрывал никогда, и даже приличное место занять редко получалось. В те дни – а может быть, и сейчас – на тренировках не отводили времени, чтобы кого-нибудь чему-нибудь научить. Если получалось, то тебя включали в команду; если нет – терпели, и только. Нацеленность исключительно на победу приводила к тому, что тренеры считали обучение слабых спортсменов напрасной тратой времени.

Джордж тренировался самостоятельно. Он хотел бегать кроссы, но тренер утверждал, что он спринтер, и поставил его на 220. Джордж бегал с такой сосредоточенностью, какую до того я видел только у людей, решавших умственные задачи; он бывал поглощен своим бегом без остатка, у него других мыслей в это время не было. Странно для человека, обычно легкомысленного и расслабленного. Но он умел приходить в состояние контролируемой ярости, что и делало его превосходным атлетом.

На спортивной площадке переход от детства к взрослости особенно заметен. Заурядный во всем остальном мальчишка, оказавшись сильным спортсменом, становится человеком уважаемым. Джордж стал мужчиной, все с ним считались. А я был слабак, ни одна команда меня не принимала. Джордж помогал мне советами: «Стопу ставь вот так», «Наклонись побольше» и все такое, – но я знал, что безнадежен.

Он был самым быстрым в школе, все это знали; и одним из самых веселых, жизнерадостных, талантливых и разносторонних. Он даже петь умел. Иногда в коридоре собиралась группа ребят, и слышен был фальцет Джорджа: «Оу, йе-е».

Однажды из-за этого пения Джордж попал в беду. И опять же характерно для Джорджа: он выскочил из этой передряги так же легко, как и вляпался. Очень типичный случай. Он стоял в коридоре еще с двумя парнями, импровизировал, «ду-ап» тогда был в моде. Поблизости оказался учитель, возмутился и сказал что-то грубое, даже, кажется, выругался. Но этого ему мало показалось, он еще начал Джорджа за грудки хватать, а тот не постеснялся и как врежет. «На тебе», – говорит. Началась драка, ну а потом, конечно, всех троих к директору вызвали, к Генри Хормэлу.

За то, что учителя ударил, – надо исключать из школы. Но с Джорджем опять парадокс получился, потому я его и любил так. За месяц до того он стал у нас героем: мальчишку от смерти спас. Как раз тогда строили дорогу № 93 – которая потом разрезала город и довела его до упадка, – так тот свалился в котлован, а в котловане было полно воды; мальчишка пошел ко дну, но Джордж случайно оказался рядом и вытащил его. Дело попало в городскую газету, отец того малыша был полицейским. Теперь за смелость и сообразительность Джорджу причиталась медаль; так что он не только хулиганом был, но и героем. В результате мистер Холмэр двух других из школы выгнал, а его оставил.

Джордж любил шутить на эту тему. Он вообще любил пошутить. К примеру, изучая линзы на уроке физики, мы узнали слово «вогнутый»; так он повернулся к нашему итальянцу – могучий был парень – и говорит: «Только тронь, я тебе все ребра вогну».

Мы с Джорджем гулять с нашими девушками ходили вместе. Мы вместе работали в библиотеке. Хоть способности у нас были очень разные, мы были друзьями и по команде: осенью футбол, весной легкая атлетика. Я жил на северной окраине, на Фелзуэй, возле леса. Джордж – возле реки, в Западном районе, через три дома от того, в котором выросла моя мать. Они учились в одной и той же школе – правда, с интервалом в тридцать лет, но район за это время не изменился, да и школа тоже, – вот и еще одна связь между нами. А моя овдовевшая бабушка до сих пор жила рядом с Джорджем. Я ночевал у нее по пятницам, когда работал допоздна в супермаркете.

На выпускном вечере Джордж был элегантен, как всегда, и горд. Он уходил на подготовительные курсы и не сомневался, что получит полную стипендию в университете Род-Айленда. А я был рад расстаться с Медфордской средней, но и понятия не имел тогда, что продержусь в Мэнском университете только два семестра.

После церемонии наша учительница-итальянка, мисс Пьетранджело, сказала:

– Я видела, как вы с Джорджем Дэвисом спускались по лестнице. У вас такой вид был, словно вам принадлежит весь мир.

Это было в пятьдесят девятом. За три долгих года в школе мы ни разу не заговаривали – да и не задумывались – о том, что Джордж черный, а я белый.

Прошло тридцать два года. За все это время я ни разу не видел Джорджа, хоть нередко его вспоминал. В средней школе мы были не-разлей-вода, так что, естественно, я себя спрашивал: «Что-то сейчас Джордж поделывает, где он?» У меня было такое чувство, что я должен его где-нибудь встретить – не в Медфорде, а в тех местах, где я жил или путешествовал: Уганда, Сингапур, Европа, Мексика, Южная Америка… На встрече выпускников школы – через 20 лет – я его искал, но он там не появился. А на другие встречи я ни разу не приезжал. Я очень много думал о Джордже. Никто из тех, с кем я вырос, и в сравнение с ним не шел.

И вдруг однажды совершенно неожиданно Джордж прислал мне письмо. Мол, он читал несколько моих книг и много думает обо мне. Он предлагал встретиться. Чертовски трудная была дорога,писал он. Преувеличивал Джордж редко.

2

Я позвонил ему в тот же день; и понял, что, говоря о чертовски трудной дороге,он имел в виду не какую-нибудь недавнюю поездку, и вообще не поездку, а всю свою жизнь после школы, все эти годы.

Вскоре мы встретились у него, в том самом старом доме на Джером-стрит в западном Медфорде, где встречались, бывало, после уроков и по выходным. Джордж вернулся домой. И даже выглядел как прежде. Только волосы – такие же густые – стали похожи на хлопок; такая удивительная белизна приходит не от возраста, а от шока, переживаний. Но во всем остальном он был таким же, как в школе. Та же улыбка, то же телосложение – обманчивая хрупкость тренированного спортсмена. Он снова начал бегать кроссы, две мили по трассе Тафта.

– Готовлюсь к состязаниям в январе, – сказал он.

– Ты совсем не изменился.

– Это и хорошо, и плохо. – Он рассмеялся своим характерным хрипловатым смехом, едва приоткрыв губы.

Мы прошли вверх по дороге, нашли местечко под деревьями на каменистом берегу озера Аппэр-Мистик-лейк и сели разговаривать.

После школы, пока я без толку торчал год в Ороно, штат Мэн, Джордж учился на курсах в Бостоне. Годом позже я перевелся в Массачусетский университет в Амхерсте – 100 долларов за семестр, – а Джордж получил стипендию в университете Род-Айленда, спортивную стипендию. В университете было всего семь черных ребят, слишком мало, чтобы организовать коммуну. За ним гонялись ребята из «Тау Эпсилон Пи» [102]102
  Речь идет о студенческом братстве. Названия таких братств – студенческих обществ со своими правилами и нормами поведения с атрибутикой секретности – состоят из букв греческого алфавита.


[Закрыть], и он подумывал к ним присоединиться.

В этой коммуне – в основном там были евреи – работали по найму две черные женщины: готовили и прибирали в доме. Джорджа возмущало, как его однокашники обращались с пожилыми женщинами – этакая небрежная грубость – и как гнусно шутили на их счет, стоило им отвернуться. Но они ведь видели, что Джордж тоже черный; или им наплевать было на его чувства? Джордж познакомился с женщинами. Оказалось, что они сестры; их предков борцы против рабства провезли контрабандой в Провиденс по железной дороге еще до Гражданской войны. Члены той еврейской коммуны не знали – их это не интересовало, – что сестры входили в «Народ ислама» [103]103
  «Народ ислама» – радикальная религиозно-националистическая секта (официальное название «Черные мусульмане»). Ее члены принимали ислам, поскольку считали христианство религией белых.


[Закрыть]. Они были поразительно чистоплотны; они изучали Коран и соблюдали мусульманскую диету. Когда Джордж переехал к ним квартирантом, оказалось, что они еще и страстные проповедницы. Сестры рассказали ему об Илайдже Мухаммаде [104]104
  Илайджа Мухаммад (1897–1975) – основатель и лидер секты «Народ Ислама».


[Закрыть]; объяснили, что белые не могут предложить спасения черным, что черные должны искать свой собственный путь. Их идеи Джорджа увлекли, но в университете ему стало совсем неуютно.

Однажды на стадионе Джордж бежал мимо тренера. Тот уже успел сравнить его время с результатом другого новичка и крикнул:

– Давай, Джордж! Ты можешь быстрее того еврея!

Джордж потом перешел на шаг. «Если я здорово волнуюсь – хожу». Он часами размышлял над теми словами тренера. А самая первая мысль была: «Если это он сказал мне – что же он сказал следующему?» Следом за ним бежал белый.

– Что-то во мне сломалось в тот день. Доверие к университету, к команде, к тренеру… Легкая атлетика тем и хороша, что в ней нет балагана. Каждый бежит за себя – и знает, что делают остальные… Бег – дело серьезное, ты же знаешь.

Он стал догадываться, что говорят о нем за спиной в Род-Айленде. И почувствовал себя затерянным в море белых студентов. «Я понял, что надо уходить».

Он бросил университет, вернулся в Медфорд и принялся искать работу через агентство. Он сидел перед столом белого агента средних лет, когда тот позвонил в какой-то банк в Бостоне.

– У меня тут негр сидит, – сказал он. Послушал, что говорят оттуда, потом ответил: – Да нет, на вид ничего…

Джордж получил работу в Первом национальном банке в Бостоне и был там единственным черным. Шел 1962 год. В свободное время он ходил в Бостонскую публичную библиотеку – с девушками знакомиться – и в джаз-клуб. Одевался он отменно: должность была такая, что в кредите ему не отказывали. А на работе намекали на повышение. Джордж был умен, привлекателен и отлично считал. Он начал строить планы. Один из этих планов состоял в том, чтобы взять кредит в банке и купить «остин-хили 3000». Он уже видел себя в этой шикарной машине: как он катит в Бостон через Медфорд с откинутым верхом.

А я весной того года участвовал в организации студенческого протеста с пикетами перед Белым домом. Целая колонна автобусов прикатила тогда из Амхерста в Вашингтон. Но хоть и известно было, что главное там гражданские права, мы ратовали за ядерное разоружение. Это было самое начало антивоенного движения; а через месяц мы еще и танк измазали краской, исписали; его поставили перед зданием Студенческого союза ради какого-то торжества в Центре подготовки офицеров запаса. Арестовали тогда меня одного, да и то через шесть часов выпустили. Но я еще долго с удовольствием вспоминал, как моя группа кричала: «Пола забрали!»

Джордж антивоенными пикетами не интересовался. У него все мысли были заняты расовой проблемой, но его она даже не так возмущала, как озадачивала, удивляла. Он был банковским служащим с отличным заработком, но «в некоторые места – в клубы – я попасть не мог. Просто не пускают, и все тут. И не говорят почему».

– Так ты из-за этого активистом стал?

– Тогда я об этом и не думал. Плевал я тогда на всю ту борьбу. Единственно, чего хотелось, – попасть туда.

К тому времени у него появилась подружка, белая. И его раздражало, что он не мог ходить с ней в ее клуб.

– У меня возникла идея снова пойти учиться. И я связался с другом, который учился в Таскиги [105]105
  Таскигийский университет – частный университет в штате Алабама, основанный в 1881 году как двухгодичный колледж для негритянских студентов.


[Закрыть], с Томом Пулом.

Он объяснил, что Том Пул – тот самый мальчишка, единственный черный в команде Академии Филлипса [106]106
  Академия Филлипса – первая в США школа-интернат в г. Андовер, основана в 1780 г.


[Закрыть], с кем он заговорил после одного из наших матчей в школьные времена. Они, оказывается, подружились тогда. Я не знал.

– Он из Таскиги родом, их семья там на виду. Я связался с ним и еще кое с кем… Дело пошло быстро. Меня приняли, и я туда поехал.

Да, если Джорджу чего-нибудь очень хотелось, он этого всегда добивался.

– Прилетел я в Бирмингем, взял такси и поехал на автовокзал. У них там сегрегация, а я нечаянно не в тот зал зашел. Смотрю – вокруг все белые. «Ну, – думаю, – ладно. Это у пас сейчас проба, посмотрим, что будет». По ничего не было, никаких происшествий. Тогда пошел я в другую сторону, в зал ожидания для черных. А там – фантастика. Праздник, бал!..

В зале для черных разговаривали, пели, и Джорджа встретили очень тепло, хотя никто его не знал. Джордж вырос на севере и никогда такого не видывал. Он был покорен.

– На автобусе до Таскиги ехать долго. Приехали – там дождь. Пошел я в кафетерий, по дороге девчушку увидел. Красивая такая, выходит из дома с зонтиком. Так она прикрыла меня своим зонтом и всю дорогу со мной прошла. Она улыбалась, и я улыбался. Великий был момент. Я подумал: «Все. Мое место здесь».

Тогда, в сентябре шестьдесят третьего, я закончил Массачусетский университет в Амхерсте, и мне сказали, что в Корпус мира меня не возьмут, поскольку когда-то я был замешан в подрывной деятельности. В отчаянье я написал в отборочную комиссию длиннющее письмо, по сути слезную мольбу: «Дайте мне шанс, и я стану образцовым добровольцем Корпуса мира». Когда мне сообщили, что меня посылают в Центральную Африку, я хотел похвастаться Джорджу, но он был в Алабаме. Я тогда подумал: «Неужто он еще учится?»

Джордж сразу стал активистом студенческого движения. После демонстрации за свободу слова он пригласил Малколма Экса [107]107
  Малколм Экс (1925–1975) – негритянский лидер, создатель Организации афро-американского единства. Убит на митинге в Гарлеме.


[Закрыть]выступить в Таскиги. К тому времени, когда Малколм приехал, Джордж оказался в тюрьме в Сельме, вместе с доктором Кингом. «Мы его звали Господь: Господь сказал, надо сделать то-то». Студенты привезли Малколма в Сельм, на встречу с Кингом; а Джордж с друзьями организовал в тюрьме Таскигийский институт лиги прогресса.

Это было в шестьдесят четвертом и шестьдесят пятом. Все это время я преподавал английский в Малави, в Центральной Африке.

А Джордж был в Алабаме, в основном организацией занимался. «Мы мотались по сельской местности, учили людей читать и писать, списки избирателей составляли… У нас особое слово было для этого – инфильтрация, я придумал».

Я жил в хижине в Канджедзе – африканский поселок возле Лимбе – и каждое утро на заре ездил на велосипеде в гору, на Соче-хилл, к своим ученикам. А во время каникул работал в саванне, и даже в лепрозории Мойо проработал довольно долго, недалеко от озера.

Джордж кочевал по Алабаме в фермерском комбинезоне, чтобы не выделяться из толпы. «Нам не хотелось бросаться в глаза. Мы были против костюмов. Джесси Джексон ходил в костюме, так мы ему никогда не верили: думали, он из ЦРУ».

А в Таскиги он был дома. Тот город на холме построен, чтобы от Клана уберечься, там безопасно было. Джорджа приняли в «Омегу Пси Фи», это братство считалось самым мощным в США. Ему и татуировку сделали – подкову, она похожа на букву «омега». Один из ритуалов посвящения в «Омеге» состоял в изучении «Перлов мудрости». Там не знали характерной улыбки, характерного хриплого смеха Джорджа Дэвиса, поэтому кто-то заподозрил его в несерьезности. Подошел и сказал торжественно: «Когда-нибудь эти перлы тебе ох как пригодятся!» В «Омеге» Джорджу дали кличку «Гриф».

Были другие демонстрации, другие аресты. Джорджа и еще много народу арестовали за сопротивление полиции, когда они пытались вручить Джорджу Уоллесу, губернатору, петицию с протестом по поводу избиения демонстрантов. Ближайшие несколько дней все тюрьмы были забиты так, что «Уоллесу некуда было посадить Кинга и других демонстрантов». В результате ему пришлось впустить Кинга и всех остальных в Монтгомери, где Джордж сидел тогда в тюрьме строгого режима.

В это время, в конце шестьдесят пятого, я согласился помочь одному другу-африканцу, члену прежнего правительства Малави. Передал какое-то письмо и машину его перегнал через границу. Я не знал, что его группа намеревалась убить премьер-министра, доктора Гастингса Бэнду. Меня разоблачили и выслали из страны, а потом – после двух лет, проведенных в саванне, – выкинули из Корпуса мира. Хорошее выражение: «уволен досрочно».

Воевать во Вьетнаме мне совсем не хотелось, поэтому я тотчас вернулся в Африку, преподавать английский в университете Макерере, в Уганде. Это один из самых знаменитых африканских университетов, туда часто приезжали черные американцы. Некоторые говорили, что слышали о Джордже Дэвисе; но, как я понял, Джордж – будучи очень активен в борьбе за права – был практически неуловим, работал чуть ли не в подполье, яростный призрак Алабамы.

– В январе шестьдесят шестого Сэмми убили, – сказал Джордж. – Это было ужасно.

Сэмми Янга, страстного активиста, расисты застрелили в Таскиги, а потом – он уже мертвый лежал на земле – вложили ему в руки клюшку для гольфа и заявили, будто он напал на них. Когда убийц выпустили, в шестьдесят седьмом, «мы сожгли центр Таскиги. Это не стихийно получилось, это было спланировано. Мы подожгли заправочные станции и несколько домов снесли. Таскиги – черный город, но все деньги там только белые делали».

У нас в Уганде тоже были демонстрации, нередко буйные. Студенты восставали против Родезии, Вьетнама и против белых, вообще всех. Я нечаянно попал в демонстрацию, которая кончилась уличными беспорядками. Меня побили, машину мою изуродовали – переживание страшноватое. Я понял, что для большинства африканцев – даже для тех, кого я хорошо знал, – у меня нет имени, нет личности; я – просто бвана, белый. От этого мне стало не по себе, ощущение безопасности исчезло.

В шестьдесят седьмом Джордж женился в Таскиги. Я тоже – в Кампале, в Уганде. Жена Джорджа, Туни, была ровесницей Алисон.

К тому времени когда Джордж закончил университет в Таскиги, у них в движении начались склоки. А он в те годы – когда боролся за гражданские права – прекрасно знал, что нарушает закон и считается рецидивистом, но тюрьмы не боялся, а полицию презирал. Его уже четыре раза сажали в Алабаме.

– Я все больше с толпой ренегатов якшался, – рассказывал Джордж.

Он – и те, кого он назвал своей «основной группой», – покуривал с «ренегатами» марихуану на знаменитом съезде Студенческого координационного комитета ненасильственных действий в Атланте, где председателем выбрали Стоукли. Белым (и «неграм из северных колледжей» – то есть тем, кто был под влиянием белых) запретили занимать какие-либо должности.

– Чувства по этому поводу у меня были сложные, – рассказывал Джордж, – но впечатление произвело сильное. Я вспомнил, что мне говорили те женщины из Провиденса, из «Народа ислама». Мол, ложь все это, будто наше спасение может прийти от белых, а не от нас самих.

Мои студенты в Уганде пришли к тем же самым выводам и очень были настроены против белых и индийцев, против любого неафриканца. Как и у Джорджа, у меня была жена и ребенок; я напечатал свой первый роман, закончил второй и уже писал третий. Я попросился на работу в Сингапурский университет. Сначала возникли проблемы. Правительство Сингапура стало наводить справки обо мне и получило информацию из ФБР. А там в моем досье были и студенческие дела с арестом в Амхерсте, и то, что меня из-за этого в Корпус мира брать не хотели, и что вышибли оттуда за тайное участие в африканских политических делах, нанесшее Корпусу мира ущерб. Все это рассказал мне брат – ему в Вашингтон позвонил его приятель, работавший в ФБР. Брат уверил приятеля, что я никакой опасности не представляю, так что в конце концов меня в Сингапур взяли.

С Джорджа Дэвиса ФБР тоже глаз не спускало. Он только через много лет узнал, какой толщины было его досье, но завели папку при первом же аресте в 64-м. Спустя три года, на съезде Координационного комитета, он уже вполне сознавал себя вне закона и разделял взгляды «ренегатов» – которые марихуану курили, а не тех, кто в костюмах.

Несмотря на свои бунтарские настроения, Джордж решил пойти на юридический. И написал заявления сразу в несколько мест. «Я был заметный черный абитуриент, один из лучших в стране. Меня везде приняли. Тогда во все университеты приняли одних и тех же черных». Джордж получил полную стипендию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и стал там консультантом «Движения черных студентов». «Я тогда в политику по уши влез, знаешь. С „Пантерами“ [108]108
  «Черные пантеры» – леворадикальная воинствующая партия, выступавшая в 60–70 гг. против расовой дискриминации.


[Закрыть]работал». И с выдающимися черными спортсменами, и со студенческими лидерами. «Приходилось часто улыбаться…» Он не учился. «Кажется, только один курс закончил».

В шестьдесят восьмом столько всего произошло, Кинга убили и Роберта Кеннеди, а Джордж преуспевал: «Я совсем озверел». Ему, с его математическим талантом, не составило труда провернуть аферу с кредитными картами и авиабилетами: и того и другого у него вскоре скопились горы. Вдобавок он пристрастился к кокаину и решил, что наркотики дело прибыльное.

– Под конец второго семестра, в шестьдесят восьмому жил в доме Фрэнка Заппы в Лавровом каньоне и начал этим бизнесом заниматься. Одного из наших Панамских курьеров тогда взяли.

Хотя Джордж никогда прежде не выезжал из Соединенных Штатов, он решил податься в Панаму – один – и закупить столько кокаина, на сколько денег хватит. Когда прилетел в панамский аэропорт, услышал, вроде фейерверки трещат. Но самолеты не вылетали, и на улицах было пусто. Ему сказали – революция: Омар Торрихос власть берет.

Вскоре он встретился с панамским наркоторговцем, Крошкой Тито.

– Он стал моим учителем. От него я все тонкости контрабанды узнал.

– А ты и в школе дурь пробовал?

– Ага. Я на Ньюпортском джазовом фестивале одного парня встретил из Нью-Йорка, в первый год.

– Наверно, ты в школе был один такой.

– Я много чего первым начинал.