Текст книги "Дочь профессора"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

5

Луиза, воспользовавшись переполохом, вызванным выходкой Дэнни, сказала Джулиусу.

– Давайте удерем отсюда. Он ничего не ответил, но пошел за ней следом.

– Из-за чего все-таки они там расшумелись? – спросила Луиза, когда они шли по Брэттл-стрит, направляясь к Гарвардской площади.

– Че попался им в лапы в Боливии.

– Они убили его?

– Да.

– И от этого Дэнни слетел с катушек?

– Да, – повторил Джулиус. – Он действительно принимает близко к сердцу такие вещи. Я имею в виду политику.

– Когда-то и я тоже могла так.

– А теперь нет?

– Уже не так; я на стороне Дэнни, но больше не схожу от этого с ума, как он.

– Я вижу.

– А вы?

– Ну, я не стою совсем в стороне.

– В Альбукерке?

– Нет. Здесь. В СДО <sup>[29]29
  «Студенты за демократическое общество» – крупнейшая в США леворадикальная студенческая организация.


[Закрыть]</sup> . Но я не отдаюсь этому целиком. Так же, как вы, по-видимому.

– Конечно, в жизни есть и другое, – сказала Луиза.

Джулиус кивнул, однако не стал выяснять, что именно она имела в виду.

– Куда же мы пойдем? – спросил он.

– Да я, собственно, не знаю… Впрочем, если вы заняты… – с некоторым запозданием прибавила она.

– Нет-нет, – сказал он, – ничего определенного у меня не было намечено. – Он поглядел на часы. – Просто я проголодался, – сказал он. – Неплохо бы перехватить несколько сандвичей или еще что-нибудь.

Они зашли в закусочную возле Гарвардской площади, сели за столик и стали пить кофе и есть сандвичи с сырным маслом. Это была красивая пара: оба рослые, длинноногие, элегантно одетые – они невольно привлекали к себе внимание. Луиза оделась так только для этого вечера, но Джулиус всегда одевался отлично. Слегка ослабив узел галстука, он принялся за кофе.

– А вы, оказывается, в самом деле очень хороши собой, – сказал он небрежно. Это был его обычный подход к девушкам в возрасте Луизы: небрежность тона как бы скрадывала банальность комплимента.

– Да и вы тоже, – напрямик сказала Луиза, глядя ему в глаза.

Джулиус никак не ожидал такого ответа от юной девушки, почти школьницы, однако это не заставило его изменить тактику.

– А мне что-то не хотелось идти на этот прием, – сказал он, – и, значит, мы бы тогда не встретились. Подумать только!

– Встретились бы, – сказала Луиза.

– Каким образом?

– Не знаю… На улице.

– Да, но это было бы уже не официальное знакомство. – Он улыбнулся чуть-чуть двусмысленно,

– Конечно, – сказала она и слегка отвернулась от него, не совсем уверенная, что именно сейчас между ними происходит и понимают ли они друг друга.

Джулиус уже выпил свой кофе, а она пить не хотела.

– Давайте посмотрим вечернюю программу по телевизору, – сказала Луиза.

– Идет, – сказал Джулиус.

Оди вышли из закусочной.

– Может быть, поедем ко мне? – сказал он.

– А это где? – спросила Луиза.

Он назвал адрес – на Элм-стрит.

– У вас там что же… квартира?

– Да.

Луиза не стала спрашивать, живет ли он один.

– Мы возьмем такси, – сказал Джулиус.

Они вернулись на Гарвардскую площадь, и, когда Джулиус остановил такси, Луиза сказала:

– Мы можем поехать ко мне, в Бостон.

Джулиус обернулся к ней.

– Поехали, – тотчас согласился он.

– Я просто подумала, что туда почти столько же езды, как до Элм-стрит, – сказала Луиза.

– А вы живете не с родителями? – спросил Джулиус.

– Нет, сейчас пока что с родителями, – сказала Луиза. – Но я сняла себе квартиру в Бостоне. Понимаете, я хочу устроиться там на работу.

– Понимаю, – сказал Джулиус. Выражение его лица не изменилось – чуть ироническое, чуть надменное, но всякий, кто знал его ближе, как, например, его мать, почувствовал бы, что он нервничает. Он хрустнул пальцами, когда они садились в такси, которое повезло их вдоль Чарлз-ривер к Бостону, расположенному на другом берегу.

Дорогой он молчал, Луиза – вся во власти того, что было у нее на уме, – тоже молчала.

Джулиус расплатился с шофером. Луиза забыла взять с собой деньги. Зато оказалась достаточно предусмотрительной в другом – ключ от квартиры был при ней. Она пошла вперед.

– Я не заезжала сюда уже несколько дней, – сказала она Джулиусу, когда они вошли в маленькую прихожую.

Она заглянула в спальню: все как будто было в порядке.

– Очень славная квартирка, – сказал Джулиус. – Вы снимаете ее вместе с подругой?

– Нет, – как можно небрежнее отвечала Луиза. – Я не люблю жить с подругами. Идите туда и включите телевизор, – сказала она Джулиусу, кивнув на дверь в гостиную, и ушла на кухню.

Минутой позже она присоединилась к нему, захватив бутылку виски и бокалы со льдом. Джулиус покосился на бокалы, но ничего не сказал.

– В Калифорнии я жила вместе с двумя девушками, – сказала Луиза. – В общем было неплохо, но все-таки одной лучше.

– Мне тоже так кажется, – сказал Джулиус.

Луиза разлила виски, протянула один бокал Джулиусу, другой взяла себе и опустилась в кресло. – Какая идет передача? – спросила она. Джулиус не включил телевизора.

– Не знаю, – сказал он, наклоняясь, чтобы нажать кнопку.

– Не стоит, пожалуй, – сказала Луиза, и глаза ее блеснули. – Давайте лучше поболтаем.

– Идет, – сказал Джулиус. Он сел на кушетку и внимательно поглядел на Луизу. В комнате было уютно, тепло. Луиза сбросила туфли, положила ноги на стул, и юбка у нее вздернулась вверх. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, в вороте блузки, верхняя пуговка которой была расстегнута, Джулиус увидел линию груди, и ему захотелось заглянуть поглубже.

Луиза заметила произведенное на него впечатление – ведь этого она и добивалась, – но ее жгло нетерпение, надо было спешить. Она беспокойно поерзала в кресле, потом вскочила.

– Можно я посижу здесь? – спросила она Джулиуса, указывая на кушетку. Это было сказано ребячливым тоном маленькой девочки, которой хочется чего-то испробовать, и Джулиус уловил этот оттенок и правильно понял скрытый в нем смысл.

– Разумеется, – сказал он, но голос его прозвучал глухо, неуверенно, и, когда Луиза опустилась на кушетку, слегка задев его при этом бедром, он залпом допил свое виски и сказал: – Ну, мне пора.

– Нет, – внезапно очень нервно сказала Луиза. – Пожалуйста, не уходите.

– Я должен уйти. Так не годится.

– Все в порядке, право же, право.

– Нет… Ведь вы дочь моего профессора, вы понимаете?

Она не нашлась, что ответить.

– И вообще, – сказал Джулиус, – так не годится… При всех обстоятельствах. – Он вышел в прихожую. – Но мы еще увидимся, конечно, – сказал он.

Луиза не ответила. Услышав, как за ним захлопнулась дверь, она встала… Нет, она не собиралась выброситься из окна. Она просто зашагала из угла в угол, крепко сжав губы и чувствуя, что ей, подобно Румпельштильцхену <sup>[30]30
  Персонаж народных немецких сказок.


[Закрыть]</sup> , хочется провалиться сквозь землю. Потом она прилегла на постель, руки ее бессознательно скользили по телу, но вскоре она встала, вышла из квартиры, взяла такси и поехала обратно на Брэттл-стрит.

6

На следующем занятии семинара уже не обсуждали ни Прудона, ни Бакунина – из уважения к чувствам Дэнни и учитывая интерес, проявляемый всеми студентами, семинар был посвящен только что убитому Че Геваре.

– Мы должны определить паше отношение к нему, – сказал Генри; голос его звучал холодно, спокойно. – Ведь Че действительно бросил вызов либералам и реформистам всего мира.

– Мне, по правде говоря, не совсем ясно, чего он пытался достичь, – сказала Дэбби, опасливо покосившись на Дэнни Глинкмана.

Наступило молчание; все ждали ответа Дэнни.

– Ну что ж, – сказал он после некоторой паузы, изо всех сил стараясь сохранять такое же спокойствие, как профессор. – Ну что ж, я скажу вам. Он хотел проделать в Боливии то же самое, что Кастро проделал на Кубе, – другими словами, с помощью небольшой кучки людей начать революционный переворот и постепенно перетянуть крестьян на свою сторону.

– Насколько я понимаю, там ведь не демократический строй? – вопросительно и несколько смущенно заметила Кейт.

– Разумеется, нет, – с коротким смешком ответил Майк.

– Там военная диктатура, – сказал Элан; голос его прозвучал четко, но в нем, как и в Дэнни, чувствовалось с трудом подавляемое волнение. – Это – военная диктатура, стоящая на страже интересов землевладельцев и капиталистов, как почти любое из правительств на этом континенте. Ну понятно, также и интересов Соединенных Штатов Америки.

– Американских корпораций, – заметил Джулиус.

– Но послушайте, – сказал Майк. – Если бы нас, американцев, там не было и мы бы не добывали для них медную руду, она бы так и осталась у них в недрах.

– Черта с два они бы ее там оставили! – Дэнни снова прорвало. – Да, наконец, русские оказали бы им помощь, не забирая себе при этом девяносто процентов прибыли.

– Вот ты и договорился, – сказал Майк, пожимая плечами. – В конечном счете на сцену всегда выплывают русские. Так ты в самом деле хочешь, чтобы русские…

– Может быть, если вы не возражаете, мы все-таки вернемся к теоретическим проблемам, – сказал Генри. – Не потому, чтобы практические задачи не были важны, но я полагаю, что в первую очередь мы должны заниматься теорией.

Кейт Уильямс взяла ручку, приготовившись записывать.

– Так вот, начнем с Маркса, – сказал профессор. – Он, как известно, выдвинул постулат революции, совершаемой рабочим классом и направленной против буржуазии, однако о том, как это должно произойти, он говорит лишь в самых общих чертах.

– Но он же утверждал, – сказал Майк, – что революция может произойти только в промышленно развитом обществе.

– Да, он полагал, что это должно происходить именно так. А вышло иначе, все революции произошли либо в полупромышленных, либо в совсем промышленно неразвитых странах, где пролетариат объединялся с крестьянством. Так было в России, и ленинская идея революции – внезапный захват государственной власти – в общих чертах по-прежнему остается основной стратегией как европейских, так и североамериканской коммунистических партий. И только когда мы обращаемся к Китаю, к Мао, там идея революции перерастает в идею партизанской войны, в чисто локальную концепцию постепенной революции. Если Маркс и Ленин считали революционную ситуацию необходимой предпосылкой революции, то теперь это нечто такое, чего не ждут, теперь ее создают путем прямого военного столкновения с силами буржуазного государства.

В аудитории царила тишина – все внимательно слушали профессора.

– Как я понимаю, – продолжал он, – мы приближаемся здесь к психологической стороне теории революции. Сила и неизбежность революционного движения теперь не в его массовости, не в большинстве, следующем непреложным законам экономики, но в политической сознательности отдельных революционеров, что уже полностью можно отнести к проблеме моральной. Мысли Мао Цзэ-дуна представляют собой не столько политические и экономические афоризмы, сколько экскурсы в психологию человеческой натуры, в ее взаимоотношения с политической властью. Он говорит, что один целеустремленный и дисциплинированный человек стоит больше сотни колеблющихся, что человек, полностью готовый принести себя в жертву высокой практической идее, для которой он созрел, всегда победит противника, сражающегося только из страха или из-за денег.

На Кубе подобная психологическая теория подвергалась испытанию в лабораторных условиях. Кучка исполненных решимости людей показала, что она может победить солдат Батисты, атакуя их по частям. Этого оказалось достаточно, чтобы превратить находившуюся еще в зародыше революционную ситуацию – угнетенное крестьянство – во вполне реальную; политически осознавшее себя крестьянство было готово сражаться и умереть за революцию.

Че боролся вместе с Кастро, но он не был кубинцем. Он был аргентинец и интернационалист. Подобно Розе Люксембург, он считал национальную принадлежность не существенной для революции – вот почему он призывал множить Вьетнамы. Борьба Вьетконга была для него не вьетнамской революцией, а мировой революцией. Такую же позицию, если вы помните, занимал Бёрк, который написал свои размышления по поводу революции в Америке, а не американскойреволюции. С его консервативной точки зрения, революция являлась феноменом универсальным и могла вспыхнуть как в той, так и в другой стране.

Че был прав по крайней мере в одном отношении: во Вьетнаме подвергается решительному испытанию современная психологическая концепция революции, ибо там сравнительно небольшое количество высокосознательных, убежденных вьетнамцев сражается с равным, если не с большим количеством своих соотечественников и с полумиллионом американцев в придачу. На бумаге или в выкладках компьютера это неравенство сил кажется фантастическим, но тут на стороне коммунистов вступает в силу тот самый весьма существенный элемент нравственной правоты, ибо и войска Южного Вьетнама и армия Соединенных Штатов, если на то пошло, не более как стадо неизвестно за что борющихся людей, столкнувшихся лицом к лицу со своим «противником» только лишь по воле сложной и громоздкой машины государственного управления. Каждый из них как индивидуум жизненно не заинтересован – да, по существу, вообще никак не заинтересован – бороться с Вьетконгом, и каждый из них поэтому весьма и весьма неохотно будет рисковать своей жизнью. Вот в чем слабость нашей позиции во Вьетнаме, и это именно то, из-за чего мы можем проиграть войну.

В аудитории одобрительно зашумели.

– Я бы хотел, однако, вернуться к Че и к чисто теоретическому аспекту такого рода революции, – продолжал Генри, – ибо если наша гипотеза подтвердилась на Кубе и, может быть, подтвердится во Вьетнаме, тогда почему не распространить ее на любую другую некоммунистическую страну? Почему не создать революционную ситуацию, уведя группу убежденных революционеров в горы – это у них называется «фуоко», – и нападать оттуда сначала на небольшие, а затем на все более крупные подразделения правительственных войск? Ведь именно это и пытался, по-видимому, сделать Че, и пока еще не известно, из-за чего у них все сорвалось.

Профессор умолк. Студенты молчали тоже; все они смотрели па профессора, перебирая в памяти его слова и вкладывая в них каждый свой собственный смысл. Генри в задумчивости облокотился о стол и, не отрывая от него глаз, поглаживал пальцем нижнюю губу.

– Неудача на практике еще не обязательно говорит о том, что теория ошибочна, – промолвил наконец Элан.

– И притом, это ведь только единственная неудача, – сказал Дэнни. – И в Китае, и на Kубе все удалось, и во Вьетнаме борьба продолжается.

– А я не понимаю, – сказала Кейт. – Я, право же, не понимаю – зачем? Я хочу сказать, что ведь революция – это насилие, люди же гибнут…

– Ты бы, значит, не пошла против Батисты? – спросил Дэнни.

– Вероятно, пошла бы, – сказали Кейт, хотя и неуверенно. – Но не во всех же некоммунистических странах правят Батисты. И я не понимаю, зачем это надо, чтобы повсюду были революции.

Все повернулись к профессору и увидели, что лицо его уже утратило выражение спокойной ясности.

– Это трудный вопрос, – сказал он. – Очень трудный. Возможно, что всякие радикальные перемены насильственны по своей природе, потому что принуждают людей делать что-то против их воли. А что касается того, действительно ли необходимы радикальные перемены и стоят ли они тех страданий и разрушений, которые ими вызываются, – это уж каждый должен решать для себя сам. Пока мы сидим здесь, в Кембридже, нам может казаться, что мир, в общем-то, не так уж плох. Но это лишь потому, что мы – внутри, а ураган бушует вокруг, но если вы шагнете подальше, к окраинам нашего мира – в Южную Америку или в Африку или хотя бы даже в те трущобы, что тут у нас, в Роксбери, – слово «несправедливость» станет для вас чем-то более осязаемым. Или просто что-нибудь может случиться с вами или с кем-нибудь из ваших близких, и тогда понятие больного, прогнившего общества приобретает для вас более реальный смысл.

– Но какое отношение имеет все это к капитализму? – спросила Кейт.

– Имеет, – сказал Элан, – потому что капитал – это то, что делает людей жадными, тщеславными, суетными.

– А по-моему, это уж кто как видит, – сказала Кейт, пожимая плечами.

– Я, например, прекрасно все это вижу, – сказал Майк, – но только я не согласен с таким объяснением. Это не капитал формирует подобным образом человеческую натуру а сама натура человека заставляет его изобретать такие вещи, как капитал, чтобы они служили ее целям. И я бы сказал, что капитал совсем неплохо справляется с поставленной перед ним задачей. Мир с точки зрения экономики был похож с самого начала истории человечества на стоячее болото, пока наконец где-то в шестидесятых годах восемнадцатого века не начал поднимать голову капитализм. Теперь мы можем посылать людей в космос и с помощью химии и различных аппаратов сохранять жизнь тем, кто без этого был бы обречен на смерть.

– Правильно, – сказал Джулиус, – но теперь, когда мы узнали, как это делается, не обязательно продолжать делать это тем же самым способом. Ты напоминаешь мне китайца, который думал, что ему нужно сжечь свой хлев, чтобы зажарить свинью, потому что именно таким образом ему впервые удалось отведать жареной свинины.

Все рассмеялись, за исключением Майка, который произнес саркастически:

– Что-то я не вижу, чтобы коммунизм мог похвалиться особенными достижениями, черт побери. Укажите мне коммунистическую страну, которая бы достигла большего, чем мы.

– В каком-то отношении, – сказал Дэнни, – в России и в Восточной Германии они достигли большего…

– В капиталистических странах прогресс совершается вдвое быстрее, чем в коммунистических, – сказал Майк. – Возьмите Японию.

– А что ты скажешь о менее развитых странах? – сказал Дэнни.

– Им больше пользы от американской помощи, чем от коммунистической идеологии.

– Это неверно, – сказал Джулиус, – потому что наша помощь попадает прямо в карманы продажных политиков.

– Нельзя вливать новое вино в старые мехи, – сказал Элан.

– Вот это верно, – подтвердил Джулиус.

– Знаете что, – сказала Дэбби, – я хотя и не согласна с Майком, но все-таки не понимаю, зачем обязательно нужно прибегать к насилию, как это делал Че. Я хочу сказать, а как же Ганди? Он же освободился от английской зависимости, не прибегая к насилию?

– К насилию прибегать необходимо, – с неожиданной страстью произнес Сэм. – Идея отказа от применения насилия привела к тому, что целое поколение негров топталось на месте. Люди просто перешагнут через тебя и все, если ты будешь лежать, поджав хвост, как хворая сука.

– Сэм, Сэм, как ты смеешь… – начала Дэбби, приняв почему-то его слова на свой счет.

– Пример Ганди, – поспешил вмешаться Генри, улыбнувшись Дэбби, – может оказаться именно тем исключением, которое подтверждает правило. В конце концов, Ганди имел дело с империалистически слабой державой. И к тому же ему приходилось действовать в рамках индийского общества, которое ценит пассивность, как ни одна нация на свете.

– Мы не можем не признать, мне кажется, – сказал Элан, – что сила и власть идут рука об руку. Сила может даже создать вполне эффективное подобие власти. Ценность первых вылазок Кастро, без сомнения, и заключалась в том, что он показал кубинским крестьянам, чего можно добиться, если противопоставить силе силу. Главное достижение партизан было не в количестве убитых ими солдат или захваченного оружия, но в развенчании Батисты. Потерпеть поражение – это значит потерять авторитет, а потеря авторитета ведет к потере политической власти.

Помолчав, Элан заговорил снова.

– Это закон природы, и мы можем взять его за постулат: тот, кто несет моральную ответственность, должен иметь право применять силу. Муж должен иметь право привести к повиновению жену, применяя силу, если это окажется необходимым, а родители – детей.

Генри улыбнулся.

– Это похоже на учение Сен Поля <sup>[31]31
  Сен Поль (1734–1809) – французский писатель либерального толка.


[Закрыть]</sup> ,– сказал он.

– Но это не очень-то похоже на учение Христа, – сказала Дэбби, – Христос не учил насилию.

– Нет, конечно, – сказал Элан, – потому что его царство не от мира сего, в то время как революция – это очень даже от мира сего.

– Но могли бы вы, – спросил Генри, – могли бы вы сейчас взять винтовку и убить кого-нибудь? Ведь именно с этого все и начинается?

– Да, – сказал Элан, – да. Я могу взять сейчас винтовку и с чистой совестью застрелить, к примеру, Линдона Джонсона.

Генри покачал головой.

– А я могу, – сказал Дэнни.

– Ну, так почему ж ты этого не делаешь? – насмешливо спросил Майк.

– Да, я мог бы, – повторил Дэнни; шея его слегка покраснела. – И это было бы только начало.

– А ты как, Джулиус? – спросил Элан.

– Что ж, – сказал Джулиус, – я бы, пожалуй, застрелил Линдона Джонсона… но не собираюсь этого делать. – Он рассмеялся.

– А почему нет? – спросил Элан.

– Ну, прежде всего потому, что мне это не сошло бы с рук.

– Сошло бы, – сказал Элан, – если все хорошо продумать.

– Я бы застрелил Уоллеса, – сказал Сэм. – Если бы он появился в этих дверях и у меня была бы в руках винтовка, я бы застрелил его.

– И это ничего бы не изменило, – сказал Генри. – Вы не можете убить предрассудки, убивая человека, который является их носителем.

– Нет, – сказал Элан, – но мы можем подать пример.

– Пример – кому?

– Тем, кто страдает от его убеждений и действий. Почему Джонсон сам лично должен быть огражден от опасной войны, на которую он посылает других? Только потому, что он президент?

– Вы не можете положить конец войне, убив Джонсона.

– Вероятно, нет. Но это может поднять дух тех, кто сражается против нас, и послужит уроком тем, кто так бездумно ввязал нас в эту войну, – заставит их понять, что есть люди, которые считают их преступниками, и им не избежать личной ответственности за свои дела.

Это прозвучало с большой силой, и Генри опустил голову, словно не найдя ответа. И тут Кейт подняла руку.

– Извините, профессор, – сказала она, – мне бы не хотелось никому мешать, но, к сожалению, я должна уйти.

Генри посмотрел на часы и увидел, что время семинара давно истекло.

– Хорошо, – сказал он, – мы продолжим этот разговор на следующем занятии.