Текст книги "Дочь профессора"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

4

К концу первого семестра в середине декабря Луиза уже понимала, какая глубокая произошла в ней перемена. Она помнила свое обещание приехать домой на рождество и на свой день рождения, и хотя ей очень не хотелось оставлять Джесона в его одинокой комнате, ей все же было интересно испытать себя и родителей, представ перед ними в своем новом качестве.

Даже костюм, который она выбрала для этого путешествия – джинсы, пончо и много бус, – должен был сам по себе продемонстрировать, как изменил ее Беркли. И отец и мать, оба приехали встречать ее в аэропорт. Медленно продвигаясь вдоль барьера, Луиза заметила принужденную улыбку, появившуюся на лице отца, и перехватила быстрый взгляд, брошенный на него матерью, когда та увидела, как одета дочь. Генри все же удалось не только выдавить улыбку, но и сохранить ее, пока Луиза целовала его и Лилиан. А она поцеловала их горячо, словно пытаясь уверить, что ее привязанность к ним не исчезла вместе с привычной для них одеждой.

Она была в приподнятом настроении и говорила без умолку, когда они, покинув аэропорт, ехали через туннель.

– Добрый, старый Бостон, – сказала она. – Да, в Калифорнии все совсем другое. Как-то зеленее там.

– Не забывай, что здесь сейчас зима, – сказал Генри.

– Да, конечно, но ведь и у нас там тоже бывает нечто вроде зимы.

Она рассказывала им про Калифорнию так, словно они никогда там не бывали, да и в самом деле они ведь совсем не знали ее Калифорнии – Калифорнии свободы и бунта.

Делясь впечатлениями, Луиза благоразумно обошла молчанием некоторые стороны приобретенного ею жизненного опыта, но даже то, что она нашла возможным тактично преподнести родителям, казалось, повергло их в некоторое уныние. Генри начал перебивать ее, спрашивать, побывала ли она в таком-то и в таком-то музее, посетила ли такую-то и такую-то выставку. На все эти вопросы ответ был один – нет.

– Ну что ж, вероятно, побывала хотя бы в Диснейленде? – сказал Генри.

– Лос-Анджелеса я вообще даже в глаза не видела.

– Создается впечатление, что ты словно бы и не была в Сан-Франциско.

– Я же там не на каникулах, папа. Я учусь.

В полном молчании они проехали по мосту через Чарлз-ривер в Кембридж.

Лилиан проявила больше интереса к жизни Луизы, когда они остались вдвоем на кухне, но дочь уже почувствовала себя уязвленной и надулась. Праздное любопытство матери раздражало Луизу, ей уже было невыносимо в этом доме и в самом Кембридже. Она вышла из кухни и стала подниматься по лестнице к себе в комнату, и в это время домой вернулась Лаура. Она по крайней мере была искренне обрадована возвращению сестры.

– Ну как там? – спросила она Луизу, проходя следом за ней в ее комнату.

– Фантастика! – сказала Луиза.

Они сели, и Луиза снова начала весь свой рассказ о Беркли с самого начала, но на этот раз ее слушали с жадным вниманием, требовали еще и еще подробностей, еще и еще фактов.

– У тебя есть там друзья? – спросила Лаура.

– Ну конечно.

– А кто они?

– Да, видишь ли, – сказала Луиза, сдержанно улыбаясь и давая понять, что готова поговорить по душам: – есть один…

– О! – сказала Лаура и глаза ее расширились. – Как его зовут?

– Джесон, – сказала Луиза.

– Какой он, расскажи…

– Им бы он не понравился, – сказала Луиза, кивнув в сторону кухни и кабинета.

– А мне бы понравился, да?

– У него усы и длинные волосы…

– Шикарно! – сказала Лаура.

– И он по-настоящему свободный человек, понимаешь, он просто делает что хочет.

– О! – снова воскликнула Лаура и вздохнула мечтательно и взволнованно. – И он… В общем, он твой мальчик?

– Ну да, – сказала Луиза. – Мы, можно сказать, и живем вместе.

– Как, по-настоящему?

– Там это считается в порядке вещей, Лаури.

– Понятно, – сказала Лаура.

– Только ты никому не говори.

– Нет-нет, не скажу.

– Он в самом деле замечательный. Тебе бы он наверняка понравился.

– А он курит?

– Марихуану?

– Да,

– Ну конечно. В Калифорнии все курят.

– Мы здесь тоже пробовали немножко, – скромно призналась Лаура. – Кое-кто из школьных ребят… Мне, знаешь, даже как будто понравилось.

– О да… Это здорово, просто очень здорово.

– А ЛСД?

Луиза искоса бросила быстрый взгляд на сестру и тут же отвела глаза.

– Это… мы пока еще не пробовали, – сказала она.

– А мне что-то хочется, – сказала Лаура.

На другой день, в канун дня ее рождения, когда Луизе должно было исполниться девятнадцать лет, Генри спросил ее, не хочет ли она пойти с ними на коктейль.

– А это необходимо? – спросила Луиза.

– Нет, разумеется, нет, – сказал он. – Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется.

Лаура отправилась куда-то со своими друзьями, и, когда родители ушли, Луиза в этот сумрачный, дождливый вечер оказалась предоставленной самой себе в пустом доме. Она немножко жалела, что не пошла с родителями; потом ей стало стыдно, что она так резко отказала отцу, а почувствовав укол совести, она начала подыскивать себе оправдание в собственных глазах, и этот внутренний спор с самой собой вылился наружу вспышкой раздражения в тот момент, когда ее родители возвратились домой.

– Просто не понимаю, как только вас на это хватает, – сказала она, когда они все втроем уселись в гостиной. – Слушать болтовню всех этих лицемеров о всяких там гарвардских делишках, о том, что такой-то что-то там опубликовалили кто-то получил кафедру,и это в то время, как их сыновья, нет, конечно, не ихсыновья, а чьи-то еще сыновья умирают под бомбами во Вьетнаме.

– Можешь мне поверить, – сказал Генри, наливая себе водки и разбавляя ее тоником, – можешь мне поверить, что там не обошлось без разговоров и о Вьетнаме.

– Ну, конечно, я забыла, что это теперь в моде, – сказала Луиза, поглубже забираясь в кресло и закидывая ногу на подлокотник.

– Может быть, ты хочешь выпить? – спросил отец.

– Нет, спасибо, я не пью.

Генри пожал плечами, отошел от бара и сел на стул.

– Там было несколько довольно интересных людей, – сказал он. – Хоуорт Плэтт, например.

– Кто он такой?

– Химик. Получил Нобелевскую премию в прошлом году.

– А-а!

– Тебя это, по-видимому, не интересует? – Ты угадал.

– А между прочим, его работа, несомненно, служит на пользу человечеству.

– Так почему ж ты с этого не начал? Ведь это так типично для всей вашей гарвардской братии – распинаться о докторских степенях, профессорских званиях, нобелевских премиях и наградных медалях. Нет того, чтоб сообщить, что такой-то благодаря своему открытию спас кому-то жизнь или кто-то изобрел новый протеин, с помощью которого можно накормить тех, кто умирает голодной смертью в Индии.

– Да, – сказал Генри, – в этом ты отчасти права.

Лилиан, заметно под хмельком, появилась из кухни.

– Вот, оказывается, чему они вас там учат? – сказала она. – Сообщают, что население Индии вымирает от недоедания?

– Нет, этому нас не учат, – сказала Луиза, – этому мы сами учимся.

– Ну, я бы не сказала, что это очень научные познания.

– Во всяком случае, они куда важнее той мути, которой учили вас.

– Ну ты, по-видимому, постигла еще и кое-что другое…

– Что именно?

– Так, ничего.

– Нет уж, мама, выкладывай. Начала, так говори.

– Постойте, – сказал Генри. – Давайте лучше выпьем и…

– Нет, – сказала Луиза. – Я хочу услышать все. Это не честно – начинать и не договаривать.

– Ты научилась быть маленькой стервой, – небрежно проронила Лилиан. – Вот и все, что я хотела сказать.

– Прекрасно, – сказала Луиза, вне себя вскакивая с кресла, – прекрасно. Ты это сказала, и если на то пошло, то позвольте и мне сказать вам, что я тоже кое-что поняла в Калифорнии и вижу теперь, насколько вы… насколько вы, черт побери, ханжи и лицемеры. – Она уже стояла, выпрямившись во весь рост, лицо ее побелело.

Генри умоляюще поднял руку.

– Прошу тебя… – проговорил он.

– Не мешай ей бить с плеча, – сказала Лилиан. – Не мешай изливать на нас свой яд.

– Да что вы о себе воображаете, вы оба! – закричала Луиза. – Сидите здесь в этом своем стиляжном доме, собираете картины, точно почтовые марки, наливаетесь джином и…

– Мы все это уже слышали раньше, – сказала Лилиан. – Я думала, ты преподнесешь нам что-нибудь новенькое.

– Это же ничего не изменит, – сказал Генри, стоя между ними и стараясь сохранить хладнокровие. – Поверь мне, это ничего не изменит, если даже мы продадим все картины.

– Ну, я не знаю, – сказала Луиза; ее ярость вдруг пошла на убыль. – Я не могу с тобой спорить. Жаль, что здесь нет Джесона. Он бы мог.

– Кто это – Джесон? – спросил Генри.

– Так, один мой знакомый мальчик из Беркли.

В первый день рождества Луиза послала телеграмму Джесону Джонсу… Генри, сидя у себя в кабинете, слышал, как она читала ее по телефону: «Веселого рождества Джесон ужасно скучаю по тебе возвращаюсь двадцать девятого жду не дождусь Луиза».

5

Перед отъездом она сказала родителям, что любит Джесона Джонса, и они предложили пригласить его на весенние каникулы. Стоимость проезда они берут на себя. Она сообщила это своему возлюбленному, сжимая его руку в своей, когда они ехали в такси по набережной вдоль Залива, направляясь из Сан-Франциско в Беркли.

– Вот как… Ну что ж, почему бы нет? – сказал Джесон. – А по дороге мы можем заглянуть на денек и к моим старикам.

Такси доставило Луизу к ее дому; она бросила там свой чемодан и пошла с Джесоном к нему, где они тотчас предались любви, и она осталась у него на ночь.

С этого дня их жизнь снова вошла в свою привычную колею, и снова потекли счастливые дни, совсем как в первом семестре. Луиза не видела никого, кроме Джесона, а у Джесона был только один-единственный закадычный друг – поэт по имени Нэд Рэмптон. Это был крупный, плотный мужчина лет на десять старше Джесона. Как поэт он слыл неудачником, ибо его стихи, как, в сущности, и вся его жизнь, были лишь отголосками увлечения битниками и застряли где-то в пятидесятых годах. Он жил в Сан-Франциско на перестроенном под жилье чердаке. Перед рождеством он приезжал в Беркли повидаться с Джесоном, потом Джесон и Луиза отправились к нему в «фольксвагене», который Луиза получила в подарок от отца в день своего рождения.

В эти февральские вечера у Нэда на чердаке Луиза обычно, купив каких-нибудь продуктов, готовила еду на плитке в углу, а мужчины в другом углу вели свою беседу. У Нэда были редкие черные волосы, пористая кожа на носу напоминала пемзу, и он был так же неряшлив с виду, как Джесон, но то, что в Джесоне казалось Луизе притягательным, в Нэде вызывало в ней отвращение, однако из преданности Джесону она подавляла в себе неприязнь к Нэду, так как Джесон мгновенно свирепел, стоило ей поставить под сомнение любое из достоинств его друга.

– Да, черт побери, ты же никогда не поймешь… ты просто не в состоянии понять его. Он добирается до таких вещей, до которых мне еще далеко.

Одна из вещей, до которых добирался Нэд – Луиза это инстинктивно чувствовала, только не говорила об этом Джесону, – была она, Луиза. Нэд следил тяжелым взглядом за каждым ее движением и время от времени с ласковым видом задавал ей какой-нибудь обескураживающий вопрос или хвалил ее стряпню, а потом точно нарочно оставлял еду почти нетронутой на тарелке. Но Луиза решила, что ради Джесона ей не так уж трудно выдерживать похотливые взгляды Нэда, а прислушиваясь к их беседам, она понимала, что Джесон глубоко почитает, почти боготворит своего друга.

Беседовали они преимущественно о поэзии, политике и религии: младший пытливо задавал вопросы, старший с видом мудреца самодовольно и напыщенно поучал его. По-видимому, Нэд был не то буддистом, не то индуистом Луиза никогда не могла разобраться в этом до конца. Он проповедовал самоотречение, к которому Джесон, казалось, стремился, но которого ему никак не удавалось достичь.

Так текла их жизнь, и наступил март. Луиза прилежно посещала свои лекции, а вечера проводила с Джесоном в его комнате. Джесон вставал поздно, лекций не посещал, да и занимался, по-видимому, мало, считая, что все эти науки только мешают главному. Иногда он брался за книгу – читал Кастро или Букминстера Фуллера, одновременно слушая музыку: ситар, или Баха, или просто джаз. По вечерам они ужинали, пили чай, курили марихуану, болтали или предавались любви, и с каждым днем Луиза чувствовала себя все счастливее, потому что Джесон Джонс хотя и был угрюм и резок, но оставался с ней, и она видела, что нужна ему и, лежа с ней на своем матраце, он уже не высчитывал стоимость ее тела в золоте, а прикасался к нему восторженно и благоговейно, словно к бесценному сокровищу, а затем брал ее с такой силой и неистовством страсти, что она едва не теряла сознания от блаженства.

Уже приближалось время, когда им предстояла поездка на Восток. Кроме ежемесячных пятисот долларов, Генри прислал еще денег на два билета до Бостона и обратно, и тут жеожиданно Джесон решил, что им надо пожениться.

Он не сделал Луизе предложения в общепринятом смысле – он просто сказал, что в интересах их семейств им, пожалуй, следовало бы объявить, что они помолвлены.

– Я не знаю, как твои старики, – сказал он, – но мои, чего доброго, еще раскипятятся, если мы ввалимся к ним просто так, без всякого.

Луизу, которая была от Джесона без ума, эти слова привели в такой восторг, что она даже не решилась его выказать; на мгновение ей показалось, что этой небрежной фразой он по-своему хотел выразить ей свою любовь, что это просто его манера себя держать, а главное в том, что он хочет, чтобы они были вместе навсегда. Но она тут же поняла, что для Джесона размышления о браке – это всего лишь повод для самоуглубления; он даже не взглянул на нее, предлагая ей замужество, – все так же сидел, скрестив ноги по-турецки и глядя в пол.

– А ты хорошо подумал, Джесон? – спросила она. – Ты всегда говорил, что не веришь в брак.

– Я и не верю, – сказал он с досадой. – Но я не верю и в то, что не верю в него. По-моему, люди должны делать из него то, что им удобно.

Какие-то остатки детской сентиментальности, еще не до конца изжитые Луизой, заставили ее почувствовать, как все это не похоже на пылкое предложение руки и сердца, которое делает возлюбленный своей любимой, и на секунду она заколебалась. Но когда Джесон спросил: «Почему бы и нет?» – убедительного возражения у нее не нашлось. И в самом деле, почему бы нет? Она любила его. Они, в сущности, уже жили вместе. Она не видела причины, почему бы этому не продолжаться и дальше; она не представляла себе жизни без него. В каком-то смысле это уже был брак. Тогда почему не узаконить его, не сделать его приемлемым в глазах тех, кому их теперешние отношения могут казаться безнравственными?

И тут, когда она подумала о тех, кому может не понравиться ее внебрачное сожительство с Джесоном – о его родителях и о своих, – у нее все похолодело внутри. Ведь если Генри и Лилиан могут не принять Джесона в качестве ее возлюбленного, весьма сомнительно, чтобы он пришелся им больше по вкусу в роли ее мужа. У нее заныло под ложечкой, когда она представила себе Генри и Джесона рядом. Лилиан – это она знала – сумеет как-нибудь его переварить.

Но в конце концов, тут ведь вопрос ее личной жизни и только. Так почему бы нет? Осторожность, подсказанная инстинктом, сложила оружие перед этой негативной логикой, подкрепленной девичьим чувством – ее любовью к Джесону. И она приняла предложение Джесона Джонса, повторив его же слова:

– Ну что ж, ладно, почему бы нет?

Когда она произнесла это, Джесон поднял на нее свой усталый, сердитый взгляд с тем любовно-строгим выражением на лице, которое было ей так дорого, и, наклонившись к ней, поцеловал ее.

6

Решив пожениться, Джесон и Луиза почли за лучшее сделать это не откладывая. Возникла мысль о том, что можно заключить брак, остановившись в Неваде или Айдахо на пути в Айову или Массачусетс, но Луиза понимала, что это будет грубой неблагодарностью по отношению к ее родителям, и, кроме того, ей все же хотелось уехать в брачное путешествие из-под родительского крова. Поэтому она написала отцу и матери, сообщила о своем решении и попросила приготовить к их приезду все необходимое для скромной свадьбы в Кембридже где-то в апреле. Она отдала предпочтение письму перед телефонным звонком, давая родителям время привыкнуть к новости, прежде чем они с Джесоном Джонсом предстанут перед ними. Все же она немножко нервничала, пока, не пришел ответ от Лилиан – вежливый, краткий, но не содержавший возражений.

Джесон тоже нервничал, но он думал не о ее родителях, а о своих. Джесон никогда не говорил о них с Луизой, однако она заметила, что за день до отъезда он сходил в парикмахерскую, и хотя волосы у него по-прежнему остались длинными и усы все так же свисали по углам рта, и то и другое приобрело более опрятный и упорядоченный вид.

Самолет доставил их из Сан-Франциско в Сиу-Сити, а оттуда они доехали автобусом до Рок-Репидса – маленького сельскохозяйственного городка в северо-восточном углу штата Айова, где родился и вырос Джесон.

– Да, далеко отсюда до океана, – сказал Джесон, когда они прибыли в город.

– Далековато, – согласилась Луиза, глядя из окна автобуса на прямоугольные пересечения улиц, аккуратно распланированных, обсаженных деревьями.

Джесон сообщил родителям только день приезда, но не час, и поэтому никто не пришел их встречать. Они высадились из автобуса на центральной площади города, и, подхватив оба их чемодана, Джесон вместе с Луизой зашагал обратно – в сторону Луверна и границы с Миннесотой. Дом его родителей стоял на самой окраине. Перед домом был аккуратно подстриженный газон, за домом расстилались кукурузные поля.

Хотя мистер и миссис Джонс ни разу не видели своего сына, с тех пор как он уехал в Беркли, тем не менее им, по-видимому, было известно о происшедших с ним переменах, и они не выказали ни малейшего удивления при виде его длинных волос и ожерелья. Оба они были коренасты, с квадратными подбородками; валлийская кровь в их жилах явно была разбавлена сильно превалирующей скандинавской. Они пожали руку Луизе, приветствовали кивком Джесона и все время в присутствии вновь прибывших проявляли такую необычайную сдержанность, словно боялись проявить неуместную чувствительность, вымолвив лишнее слово или лишний раз вздохнув. Последнее, впрочем, могло объясняться и сугубо реалистическими причинами, ибо их сын, что ни говори, смердел.

– Как ты там жил? – спросил отец, но даже не выслушал несколько бессвязный ответ Джесона.

В первый же день их приезда за обедом Джесон сказал родителям, что собирается жениться на Луизе.

– Вот как? – сказал отец. – Ну что ж, прекрасно.

Мать не произнесла ни слова, но уставилась на Луизу.

– У тебя есть родители? – спросила она наконец.

– Есть, – сказала Луиза.

– Мы сейчас едем повидаться с ними, – сказал Джесон.

– Куда это? – спросила миссис Джонс.

– В Кембридж, – сказала Луиза. – Кембридж, штат Массачусетс.

– Неподалеку от Спрингфидда? – спросил мистер Джонс.

– Нет, – сказала Луиза. – От Бостона.

– Ее отец – профессор, – сказал Джесон.

– Вот как? – сказал отец. – Что ж, это, я скажу, не плохо.

Наступило молчание. Потом Джесон сказал:

– Один из ее предков подписал Декларацию Независимости.

– Вот как? – сказал мистер Джонс. – Давно, значит?

– Между прочим, – сказала Луиза, – мы не прямые потомки – боковая линия.

Миссис Джонс поднялась и стала убирать со стола. Входя в роль будущей невестки, Луиза тоже встала, чтобы ей помочь, но миссис Джонс повернулась к ней и сказала – Ну, нет, ты сиди, – и Луиза повиновалась. Она сидела и молча поглядывала по сторонам – на простую, неказистую мебель, на дешевую тахту и открытки в рамках с изображением Большого Каньона.

– Ты уже закончил учебу? – спросил мистер Джонс сына.

– До некоторой степени, – сказал Джесон.

– После обеда Бэрри, верно, заглянет. Говорил, что хочет тебя повидать. Ты небось помнишь Бэрри?

– Помню, – сказал Джесон. – Конечно, помню.

– Он, между прочим, был в армии, – сказал мистер Джонс.

– Уже демобилизовался?

– Ранен был. – Отец поднял руку и прикрыл ладонью правую щеку. – Эту сторону вот так всю снесло напрочь, – сказал он.

– Черт побери, – сказал Джесон.

– Да, – сказал мистер Джонс. – Но ему приятно будет тебя повидать.

Бэрри, друг детства, появился на пороге в девять часов. Щеку ему действительно оторвало, но потом она была почти полностью восстановлена благодаря искусству военного хирурга, применившего пластическую операцию, и только розовые полоски, там, где клочки заимствованной у туловища кожи срослись между собой и с кожей лица, расписали ее странным, похожим на головоломку рисунком.

– У тебя славная девушка, – сказал Бэрри, глядя на Луизу. – Только ты не должен жениться, пока не отслужишь в армии, а то ведь можешь вернуться таким, как я, а это будет нечестно.

– А мне все равно, – сказала Луиза.

– Ну да? – Бэрри рассмеялся. – А если случится не с лицом, что ты тогда скажешь? Никогда не известно, куда они тебе угодят.

Джесон побледнел.

– Ты получил повестку? – спросил отец. – Я, по-моему, пересылал тебе в письме.

– Получил, – сказал Джесон, – но у меня отсрочка, понимаешь?

– У тебя же не будет больше отсрочки, после того как ты кончишь колледж.

– Не знаю, – сказал Джесон. – Должно быть, не будет. – Он избегал смотреть на отца.

– Чем-нибудь еще думаешь заняться? – спросил мистер Джонс.

– Не знаю, пока не решил. – Джесон поглядел на Луизу. – Она ведь еще учится.

– Ну, ее-то, надо думать, не призовут в армию, – сказал Бэрри и рассмеялся.

Два дня, проведенные в Рок-Репидсе, они спали в разных комнатах, и им удалось побыть вдвоем только на второй день вечером, когда они отправились в город.

– Здесь некуда пойти, – сказал Джесон. – Одни кукурузные поля кругом. Спятить можно.

– Но они такие приятные, зеленые, – сказала Луиза. – Разве тебе здесь не нравится?

– Нет, не нравится. И никогда не нравилось. Слишком далеко от океана. Слишком далеко отовсюду.

Луиза не стала заговаривать с ним о его родителях, однако она заметила, что со вчерашнего вечера лицо Дже-сона еще больше помрачнело.

– Нам не следовало приезжать сюда, – сказал он, когда мимо них медленно проехал полицейский автомобиль и ошеломленный шериф окинул подозрительным взглядом странных пешеходов, прогуливавшихся по улице во вверенных ему владениях. А когда автомобиль с шерифом скрылся из виду, Джесон воскликнул: – Ненавижу это дерьмо свинячье! У-у, дьявол, как я их ненавижу!