Текст книги "Дочь профессора"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

2

Для Элана не могло быть сомнений в том, что мнение, высказанное профессором, не было продиктовано одним лишь запоздалым сожалением по поводу того, что всю свою жизнь он пребывал в заблуждении. Элан, священник, именующий себя коммунистом, с некоторого времени начал предполагать, что Генри Ратлидж не так уж счастлив. К этому заключению он пришел потому, что слишком непрочными оказались те ценности, в которые, как всем было известно, верил профессор. После окончания семинара (доклад Джулиуса о Бакунине так и остался недочитанным) Элан немного задержался. Он подошел к профессору и спросил его, должен ли он продолжать работу над докладом о Прудоне или они снова вернутся к Бакунину.

Взгляд Генри рассеянно блуждал по лицу священника. Профессор никак не мог сосредоточиться на заданном ему вопросе.

– Не знаю, – пробормотал он. – Да… Нет, пусть сначала закончит Джулиус.

– Хорошо, – сказал Элан и нерешительно шагнул к двери, боясь проявить излишнее любопытство и вместе с тем тревожась за профессора, который, как ему казалось, нуждался в поддержке. – Если вы сейчас не очень заняты, профессор, может быть, выпьем по чашечке кофе? – неожиданно предложил он.

– С удовольствием, – почти машинально ответил Генри, и в быстро сгущающихся осенних сумерках они направились к зданию университетского клуба.

– Я так до сих пор и не понял, почему вы вообще решили заняться изучением политической теории, – задумчиво проговорил Генри, который, казалось, начал понемногу приходить в себя.

– Да ведь эта наука не столь уж далека от теологии, – сказал Элан, и оба рассмеялись.

– А как смотрят на это ваши духовные наставники?

– Они платят за мое обучение.

– Значит, они не имеют ничего против?

– Может быть, они просто рады избавиться от меня.

– Вполне вероятно… При тех взглядах, которые вы исповедуете.

Они пили кофе, удобно расположившись в клубных креслах.

– А вы сильно взбудоражили весь наш семинар сегодня, – сказал Элан.

– Вот как? – Генри улыбнулся. Он чувствовал себя не совсем в своей тарелке с этим священником – отчасти именно потому, что это был священник, в черном сюртуке с жестким воротничком, отчасти же, быть может, потому, что разница в возрасте между ними была не столь значительна, а профессор привык иметь дело с более молодыми студентами.

– Ну конечно, – сказал Элан. – В молодости мало кто по-настоящему верит в то, что проповедует. Они еще только вживаются в свои роли. И для них услышать, что такой человек, как вы, соглашается с ними…

– Я не очень-то хорошо помню, что именно я сказал, – заметил профессор.

– Ну как же, вы сказали, что сенатор Лафлин – реакционер.

Генри рассмеялся.

– Надеюсь, они не собираются процитировать мои слова в «Кримсон».

– Они процитируют их либо в «Нью-Йорк таймс», либо нигде, – сказал Элан, и оба снова рассмеялись.

– Но вы уже не юноша, – сказал Генри. – Вы не просто вживаетесь в роль, примеряете на себя… эти ваши идеи.

– Нет, – сказал Элан. – Я их исповедую.

– Так как же вы… Я никогда не спрашивал вас об этом, но принято считать, что коммунизм и католицизм диаметрально противоположны друг другу.

– Да, принято, – согласился Элан, – но это не так.

– Ведь Маркс был атеистом, – сказал Генри.

– Я знаю. Был, как и большинство коммунистов. Но я считаю, что это преходящее заблуждение. По их мнению, научное объяснение исторического процесса не совместимо с идеей бога, но ведь учение Христа использовало историю, не так ли? Историю Иудеи, во всяком случае.

– Да… Да, разумеется.

– Для меня, профессор, коммунизм – это политическая наука, а не вопрос веры.

Генри кивнул.

– Да, – сказал он. – Я понимаю вашу точку зрения. – Он поудобнее устроился в кресле. – И кое в чем эти два учения соприкасаются, не так ли? В вопросе самопознания, например. Христос призывал к этому, а теперь призывает Мао Цзэ-дун.

– И это существенно, – сказал Элан.

– Я больше думал о самом себе: в вашем возрасте я имел, как мне казалось, очень твердое представление о том, что реально, а что утопично или реакционно. На деле же все наши представления об этих предметах подвержены изменениям под воздействием субъективных обстоятельств нашей жизни.

Священник молча наклонил голову.

– Я имею в виду вот что, – сказал Генри. – Священнику или бездомному бродяге легче стать коммунистом, чем миллионеру.

– Да, вероятно, это так, – сказал Элан.

– Но потом рано или поздно начинаешь понимать, что тебе не отвертеться, и хочешь не хочешь, а приходится признаться самому себе в том, что непреложные научные истины, в которые ты верил, не содержат в себе ничего непреложного и научного.

– И тогда вы задаете себе вопрос: к чему все это? Генри внимательно поглядел на священника и кивнул.

– Да. И в самом деле – к чему? Это нескончаемое обучение подростков, которые потом в свою очередь будут обучать кого-то, чтобы те затем обучали тоже, для того чтобы в конечном счете вы могли прийти к выводу, что все, чему вы обучали, так или иначе неверно.

– Теория должна проверяться действием.

– Вот именно, И если в результате всего обучения ваш подопечный вступает в жизнь и с первых же шагов разбивает себе лицо в кровь…

Элан молчал, не зная, кого в данном случае имеет в виду профессор.

– У вас был когда-нибудь свой приход? – неожиданно спросил Генри. Голос его звучал хрипло, слова, казалось, с трудом шли с языка.

– Был в Нью-Йорке на протяжении двух лет.

– Приходилось ли вам когда-нибудь слышать о том, чтобы девушки знакомились с мужчинами на улице? С мужчинами много старше их самих. И приводили их к себе домой?

– Да, – сказал священник. – Это бывает.

– Почему? Что их на это толкает?

– Причины могут быть различны, мне кажется.

– Но ведь это же противоестественно? Когда мальчишки соблазняют девчонок – это одно… Но чтобы девушка… с каким-то пожилым барменом…

– Обычно в этих случаях что-то, значит, неладно в семье.

– А все-таки, что же именно?

– В разных семьях по-разному.

Наступило молчание. Элану не хотелось продолжать этот разговор, но менять тему казалось неудобным. Он смотрел на нервно сплетенные пальцы Генри Ратлиджа.

– Вы знакомы с моей старшей дочерью Луизой? – внезапно спросил Генри.

– Нет… не знаком.

– Она пыталась… она пыталась покончить с собой. Это было на прошлой неделе… – Профессор вздохнул, выпрямился в кресле. – Мы предполагали сначала, что это произошло потому, что ее изнасиловали, но потом выяснилось… – кривая усмешка на лице профессора превратилась в гримасу боли, и, сделав над собой усилие, он закончил фразу: – выяснилось, что это она сама… сама обратилась к этому… к этому проходимцу… к этому пожилому прохвосту.

Элан молчал. Он сидел очень тихо и ждал, скажет профессор еще что-нибудь или нет.

– Словом, это неизвестно, – сказал Генри и безнадежно пожал плечами. – Неизвестно, как или почему до этого дошло. Возможно, что-то было не так у нас в семье. Ведь вы сами сказали: обычно причина кроется в семье…

– Да, – сказал Элан. – Но как правило, это бывает, когда люди живут в нищете, в тесноте. – Он улыбнулся. – В вашем же случае это совсем не то.

– Конечно, – сказал Генри. Лицо его было серьезно, озабоченно, он, казалось, ушел в себя. – Не знаю, что послужило причиной. – Он поднял глаза на Элана. – Надеюсь, вы не в претензии на меня за это… за эту исповедь?

Священник покачал головой.

– Мы, в сущности, самая обычная семья, – сказал Генри, – хотя со стороны может показаться, что мы живем какой-то особой жизнью. Я не пытаюсь снять с себя ответственность за то, что случилось с Луизой, но просто я не считаю, что ее беда – это что-то из ряда вон выходящее. Я сам знаю двух-трех девушек у нас в Кембридже, которые развелись с мужьями, когда им еще не исполнилось двадцати.

– И ваша дочь тоже развелась?

– Да. А вышла замуж она всего полгода назад.

– За кем же она была замужем?

Генри вздохнул.

– За каким-то шалопаем из Калифорнии. Самый заурядный хиппи. Ничего примечательного.

Они помолчали. Затем Элан сказал:

– Пожалуй, я готов согласиться с вами, профессор: это явление социального порядка.

– Как бы мне хотелось… – проговорил Генри. – Как бы мне хотелось понять все это. – Он взял чашку, отхлебнул кофе, совсем остывший. Священник последовал его примеру.

– А вы понимаете? – спросил Генри,

– Нет, не вполне.

– В каком аспекте следует это рассматривать? Политическом? Религиозном?

– Я бы сказал: в политическом.

– Разве она не согрешила?

– Видите ли, – снова улыбнулся Элан, – что мы можем знать?

– Она могла быть развращена, хотите вы сказать?

– Едва ли. Это не происходит так внезапно.

– В том случае, если это не врожденное.

– Врожденная извращенность?

– А почему бы нет?

Элан снова покачал головой.

– Нет, каждый из нас начинает все сначала.

– Вы рассуждаете сейчас с нравственной точки зрения, а не с научной.

– Пожалуй.

– Если она не просто грешница, что же она тогда такое? Умалишенная?

– Нет, – сказал Элан. – Жертва обстоятельств.

– Каких?

– Ну… – Элан заколебался. – Как вы сами определили это сегодня? Прогнившее общество.

– Да.

Последовало столь продолжительное молчание, какое может наступить, лишь когда собеседников только двое. Затем Генри сказал:

– Для вас теперь все стало на свое место, верно?

– Да, – сказал Элан просто. – Теперь все ясно. Но все может запутаться снова.

– Когда-то мне тоже все казалось ясным, – сказал Генри.

– И быть может, станет ясным снова.

– Быть может.

Кофе был выпит, заказывать по второй чашке они не стали, но и обрывать на этом разговор не хотелось. Генри, однако, не решался снова атаковать собеседника оружием своего скептицизма.

– Но вы все же пришли к какому-то выводу, не так ли? – сказал он наконец. – Что мы можем сделать, чтобы спасти наше общество от полного разложения?

– Вы спрашиваете меня как гражданина?

– И как гражданина и как ученого, изучающего политику.

– Надо делать то что делает врач. Поставить диагноз и прописать лекарство.

– Каков же ваш диагноз заболевания?

– Капиталистическая система.

– А лекарство?

– Революция.

3

Генри Ратлидж спросил жену: не следует ли им отменить предполагавшийся в середине октября большой прием.

– Ты хочешь сказать, из-за Луизы? – спросила Лилиан.

– Да, – ответил Генри и поглядел на потолок кухни, словно опасаясь, что та, о ком они говорили, может их услышать.

– Нет, не думаю… Или ты боишься, что она опять сорвется и начнет соблазнять твоих студентов?

Генри даже не поморщился, как сделал бы это прежде.

– Нет, не в этом дело. Мне бы просто не хотелось выпроваживать ее за дверь, если присутствовать на таком сборище для нее будет тягостно.

Лилиан ничего не ответила, и, пока супруги молча размышляли каждый про себя над возникшей проблемой, в кухню вбежала Лаура и устремилась к холодильнику, чтобы налить себе стакан молока.

– Послушай-ка, – сказала Лилиан. – Ты теперь у нас здесь нечто вроде посредника… Как, по-твоему, отнесется к этому твоя сестра, если отец устроит прием для своих эрудитов-интеллектуалов, сиречь для своих студентов?

– Такой прием, как мы всегда устраивали?

– Ну да.

– Мне кажется, ей совершенно все равно.

– Но ты все же спроси ее, это будет лучше.

Лаура пожала плечами.

– Ее нет дома.

– Спросишь потом.

– А где она? – поинтересовался Генри.

– У доктора Фишера, по-моему.

– У своего пятидесятидолларового дружка, – заметила Лилиан.

– Быть может, как раз с ним-то и надо посоветоваться, – сказал Генри.

Но Луиза сама обратилась за советом к своему психиатру, после того как Лаура передала ей разговор с родителями.

– Ну, а ты-то как к этому относишься? – спросил доктор Фишер, откинувшись на спинку своего черного кожаного кресла с медными шляпками гвоздиков. Кабинет доктора был воплощением изысканности и богатства. Луиза, сидя к нему в полуоборот, смотрела в окно.

– Право, не знаю, – ответила она. И, улыбнувшись, добавила: – Может, конечно, случиться, что я покушусь на одного из его студентов.

– Не исключено.

– Ведь если это верно – то, что вы говорите, будто я просто стараюсь сделать больно отцу за то, что для него на первом месте мама, а не я, – тогда легко можно допустить, что я изнасилую одного из его студентов у нас в гостиной.

– Нет, мне все же это представляется маловероятным, – сказал доктор Фишер. Взвинченное состояние Луизы в это утро внушало ему опасения.

– Излечиться или умереть, – сказала Луиза со смехом.

Доктор Фишер поглядел на нее с беспокойством.

– Но, мне кажется, теперь настанет излечение, – продолжала Луиза. – Я так превосходно чувствую себя сейчас, что, возможно, мне даже не потребуется больше ваша помощь.

Она повернула голову и с улыбкой посмотрела на психиатра. Свежее, оживленное лицо – она и в самом деле выглядела отлично, несмотря на сломанное ребро.

– Я уже слышал это от тебя, Луиза, – сказал доктор Фишер, осторожно поглаживая свой бритый подбородок.

– Да, помню, – сказала Луиза и хмуро опустила глаза. – Но тогда это было вроде затишья перед бурей.

– А теперь?

– И теперь, возможно, то же самое, но по крайней мере я уже знаю, чего мне ждать.

– Чего же именно?

– Внезапной вспышки похоти, надо полагать… – Она насмешливо, почти с вызовом улыбнулась психиатру.

Доктор Фишер выпрямился в кресле и покосился на длинные стройные ноги Луизы.

– Я бы никак не советовал тебе вступать… вступать в близкие отношения с кем-либо из студентов, – сказал он.

– Но это же лучше, чем с грузчиком.

– Ненамного. Тебе нужны более прочные узы…

А Луиза и в самом деле чувствовала себя настолько лучше, что ей доставляло удовольствие поддразнивать доктора Фишера; она уже знала наперед, что он сейчас скажет, и он сказал:

– …Нужен союз с мужчиной зрелого возраста, чутким, понимающим. – Под таким мужчиной подразумевался сам доктор Фишер, но высказать это вслух он не решался. И просто приударить за ней не решался тоже, так как это шло вразрез с профессиональной этикой, а такая неуравновешенная девушка, как Луиза, могла, кто ее знает, post coitum <sup>[28]28
  После полового акта (лат.).


[Закрыть]</sup> , вместо того чтобы покончить с собой, донести на него. – Иначе потом ты будешь противна самой себе, – закончил доктор Фишер.

– Вот от этого мне как раз и нужно избавиться, – сказала Луиза. – От всех этих самобичеваний.

– Да, конечно, это тебе тоже нужно преодолеть в себе, но, пока ты не научилась с этим справляться, не следует ставить себя в такое положение, при котором ты будешь испытывать чувство вины.

– На ошибках учатся, – заявила Луиза. Доктор Фишер взглянул на электрические часы на стене. Время Луизы истекло. Доктору Фишеру очень не хотелось оставлять ее в таком бесшабашном настроении, но миссис Фуренштейн, вероятно, уже ожидала в приемной. Обещай мне не… обещай мне хотя бы подождать до следующего четверга. Луиза встала.

– Чтобы сделать вам приятное, доктор Фишер, обещаю.

Она улыбнулась. Доктор Фишер вздохнул, пожал плечами и проводил ее до дверей.

4

Луиза сказала Лауре, что ей все равно – пусть устраивают этот прием, если им так хочется, а Лаура передала это родителям. Но потом Луиза стала думать о предстоящем приеме даже не без интереса. Ей было всего девятнадцать лет, в конце-то концов, и разве не могла юная профессорская дочка начать все сначала, надеть нарядное вечернее платье и пококетничать с красивыми студентами своего отца? Она даже снизошла до поездки с Лилиан в Бостон в один из фешенебельных магазинов и посоветовалась с ней насчет нового туалета. Лилиан благосклонно восприняла эту попытку сближения со стороны дочери и не заметила, что, останавливая свой выбор на платьях почти детского фасона, Луиза делает это не без известного цинизма и насмешки над самой собой.

– Нет, это слишком молодо, – сказала Лилиан, когда дочь привлекла ее внимание к бело-розовому платьицу, напоминающему детский передничек. – Ты будешь выглядеть в нем просто чудовищно.

– А что бы посоветовала мне ты? – спросила Луиза.

Лилиан порылась в платьях на вешалках, пропуская мимо ушей советы продавщицы, которая пыталась их обслужить.

– Вот это, – сказала она наконец, снимая с вешалки простое серое платье строгого покроя.

– Вдовий наряд, – сказала Луиза.

– Как раз то, что нужно, – сказала Лилиан.

Луиза покраснела.

– Отлично, – сказала она.

Платье было типа сарафана, и под него надевалась голубая шелковая блузка. Его и надела Луиза для приема гостей, и, по мнению Лилиан, она производила в нем именно то впечатление, какое ей и следовало производить: девушки молоденькой, но уже умудренной житейским опытом. Луиза в этом наряде спустилась вниз, когда кое-кто из гостей уже прибыл: Элан Грей и мистер и миссис Уилдон – соседи Ратлиджей, которые были недостаточно важными персонами, чтобы приглашать их на более пышный прием ближе к рождеству.

– Кого я вижу, Луиза! – сказала миссис Уилдон. – Как мило! А я думала, что вы в Калифорнии.

– Нет, – сказала Луиза и не прибавила больше ни слова.

Подошел Генри.

– Луиза, познакомься, – сказал он, – это отец Грей.

Один из слушателей моего семинара.

– Пожалуйста, зовите меня просто Элан, – сказал священник, пожимая Луизе руку.

Луиза поглядела ему в лицо, заметила настороженнопытливый взгляд и приписала это необычной профессии мистера Грея.

– Так вы член семинара? – спросила она,

– Да, – сказал Элан.

Луиза направилась в другой конец комнаты, чтобы взять у Лауры бокал с соком.

– Староват немного, как ты находишь? – шепнула она сестре на ухо.

– Кто староват?

– Да этот священник.

– Бывают, по-моему, и совсем немолодые студенты.

– Чокнутые.

Обе рассмеялись. Луиза отхлебнула апельсинового сока. Несмотря на свой наряд, она с каждой минутой чувствовала себя все моложе – словно падала откуда-то с высоты прямо в детство.

– Надеюсь, не все папины студенты – священники средних лет, – сказала она.

– Посмотрим, – улыбаясь, ответила Лаура.

– Ты видела хотя бы одного из них?

Лаура утвердительно кивнула.

– И назначала кому-нибудь свидания?

Лаура фыркнула. Это следовало понимать как отрицание.

– Впрочем, там есть один, который, по-моему, должен тебе понравиться. Шикарный парень.

– Не этот? – спросила Луиза, указывая на появившегося в дверях Майка Хамертона.

Сестры рассмеялись, нимало не заботясь о том, что этот хорошо воспитанный некрасивый юноша может принять их смех на свой счет.

– Нет, – сказала Лаура, – не этот.

Шел уже девятый час. Появились и остальные приглашенные. Всем было предложено вино, соки, виски или водка. Последним приехал Дэнни – единственный из студентов, знакомый с семьей профессора. Он уже слышал о том, что Луиза возвратилась домой, и можно было ожидать проявления некоторого любопытства с его стороны, однако он ограничился тем, что коротко бросил ей «Привет!» и взял бокал с вином. Сосредоточенно-напряженное выражение его лица, казалось, скрывало волнение или боль.

К Луизе подошла Кейт Уильямс. Луиза вежливо поддерживала беседу, но хотя обе девушки принадлежали к одному кругу и были примерно одного возраста, точек соприкосновения между ними было мало; к тому же Луиза уже заприметила Джулиуса Тейта и сразу поняла, кого имела в виду Лаура. «Шикарный парень» – это, конечно, он. И если раньше она едва слушала Кейт, то теперь ее внимание было уже полностью поглощено другим: она смотрела на Джулиуса, зрачки ее расширились.

– Мустанг, – чуть слышно пробормотала она, – настоящий мустанг.

– Как вы сказали? – переспросила Кейт.

Луиза растерянно поглядела на нее.

– Кто это? – спросила она, указав кивком на мексиканца.

– Это Джулиус.

– Он тоже из вашего семинара?

– Да… Они все из нашего семинара.

Луиза внезапно почувствовала легкое головокружение; она продолжала вежливо болтать с этой чопорной девицей из Мэна, но нервы ее уже были натянуты как струны; что-то поднималось в ней, взбудораженное присутствием Джулиуса.

Джулиус, стоя в другом конце комнаты, едва ли мог заметить, какое впечатление он произвел на Луизу. Однако эта красивая девушка, по-видимому дочь профессора – сходство бросалось в глаза, – привлекла к себе его внимание, а видя, что ее взгляд прикован к нему, он решил: надо с ней поболтать. В самом деле оченьхорошенькая девчонка.

С пустым бокалом в руке он направился к Луизе, и она впервые за весь вечер получила возможность выступить в роли хозяйки дома. Она предложила Джулиусу вина.

Кейт – ее бокал тоже был уже пуст – отошла, оставив Луизу и Джулиуса вдвоем.

– Что вы будете пить? – спросила Луиза.

Ну… шотландское виски, если найдется, – с запинкой ответил Джулиус, как всегда словно думая о чем-то другом.

Луиза взяла у него бокал, наполнила его. Он прошел за ней следом и остановился у нее за спиной, глядя на картину Боннара. Он видел Луизу впервые, но у него появилось то ощущение близости, которое возникает между мужчиной и женщиной, когда они читают взаимный интерес в глазах друг друга. Не раздумывая долго, он завязал разговор.

– Вы которая из двух? – спросил он, когда Луиза протянула ему бокал.

– Как вас понять?

– Мне говорили, что у профессора две дочери.

– Да, это верно. Я – старшая. А вот Лаура, – Она кивком указала на свою младшую сестру.

– У нее очень мечтательный вид.

– Верно, хлебнула лишнего.

Джулиус кивнул.

– Нравятся вам занятия в семинаре? – спросила Луиза.

– Это здорово, – сказал Джулиус. – В самом деле здорово. Ваш отец – интересный человек.

– Да, – сказала Луиза кисло. – Он даже пишет книги.

– Я не совсем это имел в виду. То есть я хочу сказать, что я не только это имел в виду.

– А что же, расскажите.

– На последних занятиях он держался несколько странно.

Луиза опустила глаза, уставилась в свой бокал с апельсиновым соком и переменила тему разговора.

– А вы откуда приехали к нам?

Лицо Джулиуса стало непроницаемым.

– С юго-запада.

– Нью-Мехико?

– Да, почти что, – сказал он так, словно нехотя выдавал тайну.

– Но вы все же американец?

– Конечно. А почему вы спрашиваете?

– Вы могли бы быть и мексиканцем.

– Разве я говорю, как мексиканец?

– Нет, но выглядите вы, как мексиканец.

– Мой отец из Нью-Джерси.

– Мистер Тейт?

– Да.

– А чем он занимается?

Ответ снова прозвучал уклончиво:

– Ну, у него много различных занятий.

Луиза решила, что хватит его расспрашивать, Джулиус смотрел куда-то в сторону, словно разговор ему прискучил или он искал кого-то глазами, и Луиза боялась совсем отпугнуть его своими стремительными настойчивыми вопросами. Вовсе не его секреты были ей нужны.

– А вы чем занимаетесь? – спросил Джулиус, помолчав.

– Я училась в Калифорнии, – сказала Луиза. – В Беркли. Но бросила.

– Почему?

Теперь она в свою очередь уклонилась от прямого ответа.

– Просто бросила и все, – сказала она.

– А теперь что вы собираетесь делать?

– Еще не знаю. Подыщу себе пока работу. В будущем году снова поступлю в какой-нибудь колледж.

– Профессор, вероятно, может устроить вас куда угодно, – с улыбкой заметил Джулиус.

– Разумеется. От него тоже может быть кое-какая польза.

Стоя рядом с Джулиусом, Луиза держалась подчеркнуто холодно и спокойно, хотя все сильнее ощущала его притягательность. В облике Джулиуса Тейта, в каждой черточке его лица было все, чему она знала цену. Эти мягкие темные волосы – так приятно было бы обвить их вокруг пальцев; эти округлые, бритые, чуть шершавые щеки – как они сплющились бы, зажатые между ее ладонями; кончики ее пальцев скользнули бы вдоль его сильного прямого носа, и она поцеловала бы его детские губы и пробудила желание в его убегавших от нее карих глазах… И, думая так, она легонько постукивала ногой по полу и потягивала через соломинку свой апельсиновый сок.

В центре гостиной поднялся какой-то шум. Дэнни – он был уже порядком пьян – начал кричать сперва на Майка, затем и на прочих гостей, а по сути, на всех американцев вообще.

– Вам просто на все наплевать! – кричал он, и его тонкое интеллигентное лицо вдруг сморщилось, словно от боли. – Вы не понимаете и не хотите понять, что мы ничуть не лучше римлян, убивших Иисуса Христа… О господи, господи!

И он сел на кушетку, понуро склонив голову над пустым бокалом. Все вокруг сразу умолкли, все были шокированы и смущены. Лилиан, стоявшая в холле, вошла в гостиную. Лицо ее выражало грозную решимость – она, дескать, знает, как надо поступать с мальчишками, которые, напившись, не умеют себя держать, однако, порядком выпив сама, Лилиан споткнулась, зацепившись за ковер, и хотя и устояла на ногах, но это отвлекло ее от первоначального намерения, а быть может, оно вдруг показалось ей нелепым.

– О господи, господи! – продолжал бормотать Дэнни. Генри и Элан подошли к Майку.

– Что тут произошло? – спросил Генри.

Майк, спокойный, выдержанный, как всегда, ответил:

– Просто он очень расстроен, профессор.

– Из-за чего?

Дэнни услышал их, и его несчастное, залитое слезами лицо снова исказилось злобой.

– Из-за чего? – выкрикнул он с прежней силой. – Вы спрашиваете – из-за чего? Вы что – не читаете газет, не смотрите телевизор? Он мертв. Че Гевара мертв, и это мы убили его, наши сволочи из ЦРУ, значит – мы, и вот он мертв.

И он снова весь поник.

– Че Гевара убит в Боливии, – сказал Майк. – Да, это так, Кастро подтвердил.

Генри молча покачал головой.

– А вы этого даже не заметили, – сказал Дэнни. – Вы даже не заметили.

– Нет, – сказал Генри спокойно. – Нет, я это знал.