Текст книги "Дочь профессора"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Дочь професора

Существует мнение, что современное общество будет постоянно видоизменяться; я же со своем стороны боюсь, что в конечном счете оно неизбежно начнет окостеневать все в тех же своих установлениях, все в тех же предрассудках, все в тех же обычаях, вследствие чего человечество будет вынуждено топтаться в замкнутом кругу и дух его станет метаться от прошлого к будущему, не порождая новых идеалов; человек растратит свои силы в одиноком, бесплодном мельтешении, и род людской в неустанном своем движении перестанет продвигаться вперед.

Алексис де Токвиль

«Демократия в Америке»

Вступление

1

Осенью 1967 года на одной из улиц Бостона прохожие могли заметить молодую девушку, неотступно следовавшую за мужчиной средних лет. День клонился к вечеру. Воздух был холоден и сыр. Небо казалось свинцово серым, трава – темно-зеленой, а стволы деревьев – черными. На девушке было коричневое пальто, из ворота, туго облегая шею, выглядывал желтый свитер, на длинных ногах – толстые шерстяные чулки того же цвета, что опавшие листья, по которым она ступала.

Напряженное, застывшее лицо. Взгляд широко открытых глаз прикован к плечам мужчины, шагавшего впереди нее. Тонкий с горбинкой нос девушки покраснел от холода. Плавная линия скул, туго обтянутых кожей, законченность и четкость во всех чертах лица, и только рисунок губ вступал с ними в противоречие своей расплывчатостью.

Внешность мужчины, за которым она шла, почти во всем являла собой полную противоположность внешности девушки. Его черты лица тоже были довольно правильны и гармоничны, но если у девушки все формировала кость, то у него все было слеплено из мяса. С некоторого отдаления его лицо могло показаться привлекательным, но вблизи производило отталкивающее впечатление: нос у него был толстый, губы толстые, и кожа па щеках в буграх и вмятинах. Это был грузный мужчина, а его одежда – куртка с подкладными плечами – делала его еще тяжеловесней. Брюки на нем были узкие, в обтяжку, плохо отглаженные. Когда он поворачивал голову и воротничок рубашки отделялся от толстой шеи, становилось видно, что и шея и ворот грязные, а узел его яркого галстука сохранял следы жирных пальцев.

Мужчина был примерно вдвое старше девушки. Его сальные черные волосы заметно начали редеть над невысоким лбом. Девушка – тоненькая, хрупкая, с широко раскрытыми серьезными глазами – приблизилась к нему на расстояние десяти шагов и так упорно следовала за ним, что он почувствовал ее неотвязное присутствие и остановился. Она тоже остановилась позади него. Он обернулся и поглядел на нее. Их взгляды встретились. Его взгляд был холоден и насторожен, но он стал другим, когда мужчина увидел выражение ее глаз. Он стоял, ожидая. Она подошла ближе, приостановилась в нерешительности, а затем присоединилась к нему, и они зашагали рядом через площадь по направлению к Чарлз-стрит.

Девушка глубоко втянула в себя воздух и, задержав дыхание, посмотрела на мужчину.

– Ладно, – сказал мужчина, – но прохлаждаться мне некогда.

Девушка перестала задерживать дыхание.

– Да, конечно, – сказала она. Облачко пара от ее дыхания растаяло в вечернем воздухе.

– У тебя есть куда пойти? – спросил мужчина. – Или пойдем в отель?

– Нет, – сказала девушка, – не надо. Можно пойти ко мне.

Голос у нее был мягкий, произношение почти классически правильное английское. Мужчина говорил невнятно, в нос, как говорят бостонские докеры.

– Эй, – сказал мужчина. – Ты, может, несовершеннолетняя или еще что, а?

– Нет, – сказала она. – Я… Мне девятнадцать лет.

– Кто вас знает, – сказал мужчина.

Они свернули на Арлингтон-стрит и направились в сторону набережной. В северной части Бикон-стрит девушка вошла в подъезд дома, который, по-видимому, принадлежал когда-то состоятельной бостонской семье, а теперь был поделен на доходные квартиры. Квартира девушки помещалась на самом верху, в мансарде. Грузный мужчина совсем запыхался, взбираясь по лестнице. Он остановился в маленькой прихожей, стараясь отдышаться, прежде чем приступить к тому, зачем пришел.

Все это заняло немногим более десяти минут. Мужчина не церемонился, только приспустил брюки, словно в туалете, и скинул башмаки. Девушка едва успела снять то, что требовалось, как он уже повалился на нее, закинув оставшуюся на ней одежду ей на лицо.

Когда все было кончено, девушка заплакала. Ее прерывистое дыхание перешло во всхлипывание.

– Пожалуйста… Может быть, вы теперь… Я бы хотела встать, – сказала она.

– Ясное дело, – сказал он, поднимаясь. – Да и мне пора. – Он спустил ноги на пол, подтянул брюки и принялся развязывать шнурки на скинутых ботинках. Девушка, продолжая негромко плакать, соскочила с постели и подошла к туалетному столику в углу. Она стояла там, не двигаясь.

– Слушай-ка, может, ты перестанешь реветь? – сказал мужчина. – Ты же сама этого хотела, ну и получила, я так понимаю. Чего ж ты ревешь?

Девушка ничего не ответила. Ее всхлипывания как будто прекратились.

– Мне жарко, – сказала она и подошла к окну.

– Немудрено, – сказал мужчина, затягивая молнию на брюках. – Чем, по-твоему, ты занималась эти четверть часа?..

Девушка отворила окно: потянула за шнур, рама поднялась.

– Скакала по постели, ровно мячик, и визжала так, что ушам больно, – продолжал мужчина. – Мне такие, как ты, образованные, просто на нервы действуют.

Девушка села на подоконник, перекинула ноги и соскользнула вниз.

Мужчина завязывал галстук.

– О господи… – проговорил он. – О господи, спаси нас и помилуй, да что же это! – Он шагнул к окну. Там, внизу, текла река, уходил вдаль Мемориал-проспект. Мужчина поглядел в узкий проезд возле дома: тела нигде не было видно. Потом его взгляд скользнул вдоль стены, и он увидел, что девушка лежит па площадке пожарной лестницы двумя этажами ниже.

– Боже милостивый! – пробормотал он.

Он отошел от окна, осмотрелся вокруг, увидел свою куртку, поднял ее и надел. Потом спустился вниз по лестнице и вышел па улицу. Только на Коммонуэлс-авеню он направился к телефонной будке и позвонил оттуда в полицию.

– Вот какое дело, – сказал он в телефонную трубку, – меня это в общем-то не касается, но тут на пожарной лестнице лежит какая-то девушка, – Он сообщил адрес и повесил трубку.

2

Полицейские проникли в квартиру па втором этаже, и через окно им удалось снять бесчувственное тело девушки с пожарной лестницы. А еще через несколько минут приехал санитарный автомобиль и забрал ее в больницу.

Полицейские – сержант и постовой – поднялись этажом выше.

– Нет, она упала не отсюда, – сказал сержант. Они поднялись на самый верх. – Вот отсюда – это уж больше похоже, – сказал сержант. Из-за двери не доносилось ни звука, и сержант достал связку отмычек и вошел в квартиру. Постовой последовал за ним.

Маленькая прихожая; на вешалке серое пальто. Они прошли в гостиную – аккуратно прибранную, обставленную просто, без претензий; стены, обивка, шторы – неярких тонов. Стеллажи с книгами, на стенах картины.

– Эти окна не туда выходят, – сказал постовой.

– Знаю, знаю, – сказал сержант.

Они вернулись в прихожую и оттуда прошли в спальню.

– Ну-ка, глянь сюда, – сказал сержант.

Рама была поднята. Покрывало на постели смято и наполовину съехало на пол.

– Тут, похоже, была борьба, – сказал постовой.

– На постели? – спросил сержант.

Он шагнул к окну, по увидел на полу толстые шерстяные чулки, наклонился и поднял их.

– Да, тут, похоже, дело нечисто, – сказал постовой. Сержант промолчал. Он поглядел на чулки, на постель, на открытое окно.

– А вы как думаете, сержант?

– Пожалуй, надо позвонить в участок.

Агент сыскной полиции, прибывший на место, был молод и пунктуален. Его внимание привлекли те же самые предметы – смятое покрывало, брошенные на пол чулки, – после чего он подошел к окну. Поглядел вниз, на пожарную лестницу, потом обвел глазами комнату и остановил свой взгляд на двух полицейских.

– Кто она такая? – спросил он. Сержант пожал плечами.

– На двери нет таблички,

Агент кивнул. Он прошел через прихожую в гостиную, присел к секретеру и принялся перебирать бумаги, словно кассир в банке, пересчитывающий ассигнации. Вскоре он наткнулся на письмо, подписанное «Отец». On причмокнул губами и покачал головой, прочтя фамилию, напечатанную в углу почтового листка.

3

Агент сыскной полиции Петерсон по мосту через Чарлз-ривер направился из Бостона в Кембридж. Было уже около семи часов вечера и почти темно. Он выехал на Массачусетс-авеню и пересек Гарвардскую площадь; лицо его было бесстрастно, и лишь по временам он тихонько причмокивал губами. Радио в автомобиле передало несколько сообщений, но они его не касались.

Примерно на середине Брэтлл-стрит он остановил машину, вышел и расправил плечи. Пройдя шагов двадцать по улице, он остановился на перекрестке перед большим домом в глубине сада. Окна первого этажа были освещены. Агент подошел к подъезду и после некоторого колебания позвонил.

Дверь отворил мужчина лет сорока пяти – пятидесяти. Он посмотрел на агента сквозь раздвижную решетку, оставшуюся с лета.

– Петерсон, – сказал агент. – Из Бостонского полицейского управления.

Хозяин дома раздвинул решетчатую дверь.

– У вас есть дочь по имени Луиза? – спросил агент.

– Есть.

– Проживает в квартире па Бикон-стрит? – Да.

– Боюсь, что с ней произошел несчастный случай, профессор…

– Может быть, вы войдете?

Пстерсон шагнул вперед и мгновенно ощутил вокруг себя атмосферу элегантности: просторный светлый холл, лимонного цвета стены, широкая лестница с белой балюстрадой.

– Пройдемте ко мне в кабинет, – сказал профессор. – Я бы хотел узнать подробности, прежде чем мы сообщим моей жене.

– Разумеется, сэр, – сказал Петерсон и снял шляпу. Они пересекли холл и вошли в небольшую комнату, все стены которой были заставлены стеллажами с книгами. В одном конце комнаты стоял старинный секретер с обитой кожей крышкой, в другом, под углом к камину, – два мягких кресла. Профессор Ратлидж опустился в одно из кресел, Петерсон присел на краешек другого, держа в руках шляпу, упираясь локтями в колени.

– Она упала из окна своей спальни на пожарную лестницу… двумя этажами ниже. Сейчас, она в больнице.

– Как это произошло? Вы знаете?

– Видите ли, сэр, мы пока еще не могли опросить ее; она, понимаете ли, без сознания, но можно предположить, что тут замешано другое лицо. Нам позвонили, понимаете. Сказали, что она лежит там, на лестнице. Ну, и притом в ее спальне был… был некоторый беспорядок.

– Понимаю, – кивнув, сказал профессор.

– Но мы пока еще не знаем, что все это значит… Пока еще нет.

– Разумеется.

Наступило минутное молчание.

– Может быть, – сказал Петерсон, – может быть, вы хотели бы позвонить в больницу?

– Да-да, – глухо, безжизненно отозвался профессор. – Да, конечно. – Он встал и подошел к секретеру. Взяв телефонную трубку, он начал рыться в справочнике.

– Семь два шесть два два нуля, – сказал Петерсоп.

– А… Да-да, – сказал профессор. Он набрал номер и, когда его соединили, справился о своей дочери, выслушал ответ, поблагодарил и повесил трубку.

– Она пришла в сознание, – сказал он полицейскому. – Ничего серьезного. Сломано ребро, сотрясение… больше ничего.

Тот кивнул.

– Ей здорово повезло, – сказал он.

– Да. – Генри Ратлидж снова опустился в кресло. Прижал кончики растопыренных пальцев одной руки к другой. – Как же это могло произойти?

– Боюсь, что нам придется спросить у нее, – сказал полицейский.

– Да-да, разумеется.

– Может быть, вы хотите поехать со мной в больницу?

– Да, это было бы очень любезно с вашей стороны. Они встали,

– Я сейчас скажу жене, если вы подождете минутку.

Стоя возле камина, Петерсон смотрел вслед высокому, худощавому ученому, когда тот выходил из комнаты. Потом окинул взглядом книги: Гоббс, Аристотель, Маркс. Его взгляд стал неподвижен: Карл Маркс, «Капитал», том первый. Ленин, «Государство и революция»; Иосиф Сталин, «Основы ленинизма».

Откуда-то со стороны холла донесся женский голос – чуть хрипловатый, резкий.

– О господи… она сильно расшиблась? Впрочем, удивляться нечему. Нет, поезжай ты… я не могу… не могу двинуться. – И еще какие-то приглушенные, неразборчивые слова.

Профессор возвратился в кабинет. Его уже тронутые сединой волосы были подстрижены не коротко и не длинно, а именно так, как должно, такое же впечатление производил и покрой его костюма. Морщины на его лице были отчетливо видны, но и в них было достоинство, они так же гармонировали с его благородной осанкой, как его белоснежная рубашка и начищенные ботинки.

– Ну что ж, поедемте, – сказал он.

Машина снова пересекла Гарвардскую площадь.

– Если тут замешан кто-нибудь еще, – сказал полицейский, – мы его разыщем.

Профессор кивнул. Некоторое время они оба молчали.

– Видите ли, какое дело, сэр, может, у вашей дочки что-нибудь не совсем ладно, так нам, пожалуй, лучше бы знать об этом.

– Да нет, – сказал профессор, покачав головой. – Она вышла замуж в начале этого года… потом они разошлись. Это могло подействовать на нее.

– Больно уж она молода для такого дела.

– Да, она рано вышла замуж. И брак длился недолго.

– Так что не исключено, что она просто сама выбросилась?

– Да. Впрочем… не знаю. Вам бы надо спросить об этом психиатра, доктора Фишера.

4

– Установлено, – сказал больничный врач, – что ваша дочь имела сношение с мужчиной незадолго… вернее сказать, непосредственно перед падением из окна. Профессор молчал. Он смотрел прямо перед собой в глубь коридора, по которому он шел вместе с доктором и агентом Петерсопом.

– Это не имеет отношения к полученным ею повреждениям, – сказал доктор. – Но нам пришлось обследовать ее, и это… это выявилось с полной очевидностью.

– На то оно и было похоже, – сказал Петерсон.

– Вам бы надо позвонить доктору Фишеру, – сказал профессор.

Они подошли к палате. Петерсон покинул их, отправился звонить психиатру.

Отец в сопровождении доктора прошел в палату к дочери. Она лежала на спине. На ней был белый больничный халат. Волосы расчесаны. Глаза закрыты. У стены в изголовье кровати сидела санитарка.

– Только на минуту, – прошептал врач. – Ей нужен покой.

Генри Ратлидж кивнул. Он подошел к кровати, присел па стоявший рядом стул и наклонился над дочерью. Глаза ее были закрыты, и он долго молчал; когда она их открыла, он назвал ее по имени. Луиза повернула голову, увидела отца, по ничего не отразилось па ее лице, и она снова устремила взгляд, в потолок.

– Бедная девочка, – сказал Генри Ратлидж. – Мне очень тебя жаль. Моя бедная малышка.

Лицо ее было все так же неподвижно.

– Ты можешь рассказать мне, как это случилось, Лу? Полиции это важно знать. Ты что – упала?

Она не отвечала.

– Там был какой-то мужчина? Был там кто-нибудь? Прошу тебя, дорогая, скажи мне, а я сообщу полиции…

Она отвернулась к степе и закрыла глаза.

5

Доктор Фишер был в гостях, но Петерсон разыскал его. Доктор сказал, что сейчас приедет. Хозяйка дома, увидав, что гость надевает пальто, стала просить, чтобы он не уезжал так рано. Доктор улыбнулся, пожал плечами.

– Одна из моих пациенток только что выбросилась из окна, – сказал он, – так что, вы понимаете… – Он снова улыбнулся – хозяйка была богата и хороша собой – и пообещал вернуться.

Когда он приехал в больницу, профессор Ратлидж сидел в вестибюле один. Они обменялись рукопожатием.

– Она не хочет разговаривать со мной, – сказал профессор. – Я очень сожалею, мне не надо было спешить.

– Нет, нет, – сказал доктор Фишер, – вы правильно сделали, надо было попытаться.

Психиатр был человек средних лет, весьма щеголеватый, в столь же безукоризненно сшитом костюме, как и профессор, и в такой же белоснежной крахмальной рубашке.

– Как этo произошло? – спросил психиатр.

– Мы не можем ничего понять. Кто-то позвонил в полицию и сказал, что она лежит па площадке пожарной лестницы под окном своей квартиры. Там ее и нашли. Она пролетела только два этажа, а могла упасть па мостовую.

– Да… Странно, однако… Никогда бы не подумал, что она совершит нечто подобное.

Они подошли к двери палаты.

– Пожалуй, мне лучше поговорить с ней с глазу на глаз, если не возражаете, – сказал психиатр.

– Да-да… конечно.

Генри Ратлидж остался ждать в коридоре. Доктор Фишер переступил порог, постоял немного, словно в нерешительности, потом сделал знак сиделке выйти и подошел к кровати. Луиза, его пациентка, по-прежнему лежала на синие, закрыв глаза, повернув лицо к стене.

– Луиза, – негромко позвал ее доктор. – Луиза. Она открыла глаза и поглядела на него.

– О… доктор Фишер.

– Как ты себя чувствуешь? – Голос доктора звучал вкрадчиво, успокаивающе.

– Я… – начала она. – Да вы все знаете.

– Да. Знаю, что ты откуда-то упала. – Он присел возле постели.

– Папа ушел?

– Нет, он ждет.

Голова ее метнулась по подушке.

– Мне ужасно жаль его… честное слово… Но мне бы хотелось, чтобы он ушел.

– Он уйдет, Луиза, уйдет. Только он очень расстроен.

– Понимаю, но ведь со мной уже все в порядке. – Голос ее теперь звучал жестче.

– Это… Что, собственно, это было? Она вздохнула.

– Ну как же так, Луиза? По-моему… Мне казалось, что ты уже справилась с этим?

– Да. Мне очень жаль. Но на меня вдруг опять нашло… Неожиданно… Вы понимаете…

Доктор Фишер поглядел и а часы.

– Послушай, Луиза. Сейчас тебе надо поспать, но я загляну завтра утром, если ты не против… И мы обо всем поговорим.

– Хорошо.

– А теперь спи.

– Хорошо. Психиатр встал.

– Там… Там был с тобой кто-нибудь? Мне кажется, это интересует полицию.

Она закрыла глаза.

– Да нет… В сущности, нет, – сказала она.

6

Генри Ратлидж нашел жену на том же месте, где он ее оставил. Она ждала его возвращения в гостиной, её бокал был все так же наполнен до половины виски. – Ну, что там с этой маленькой паршивкой? – спросила она.

Он не ответил.

– Лаура легла спать? – спросил он.

– Да… легла.

Он направился к бару сделать себе коктейль, потом обернулся и поглядел на жену. Она держалась очень прямо, даже когда была пьяна, и в самом непрезентабельном виде не теряла изящества и шика. Ее белокурые волосы были причесаны нарочито небрежно, кожа, очень нежная, была хорошо ухожена. Высокая, стройная женщина, на шесть лет моложе своего мужа, она была одета в длинную юбку и свободную шелковую блузу.

– Ну же, Генри, – сказала она. – Что с ней? Что с твоей крошкой, с твоей любимицей?

– Все в порядке. Сломано ребро. Больше ничего.

– Значит, мы скоро увидим ее здесь?

– Она не захотела разговаривать со мной. Пришел Фишер.

– А что он может сказать в свое оправдание?

– Он сказал, что это рецидив. Лилиан рассмеялась.

– Изумительно! А как еще иначе можно это назвать? Во всяком случае, едва ли это называется исцелением. – Она подняла вверх бокал; он уже снова был пуст. Генри подошел, чтобы его наполнить. Он взял бокал, направился к бару, налил виски и возвратился к Лилиан, проделав все это совершенно машинально.

– Полиция считает, что там замешан еще кто-то… Какой-то парень.

– Кто-то выбросил ее из окна? Кому это надо ее выбрасывать? Она сама выпрыгнула.

Лицо Генри окаменело.

– Она… Только что перед этим она была с кем-то в постели.

– Вот так штука!

– Прошу тебя, Лилиан…

Профессор прошел в другой конец комнаты и, вертя в пальцах бокал, остановился перед картиной Боннара – обнаженной натурой.

– Бога ради, Гарри, не будем ломаться.

– Она могла… У нее мог быть любовник, даже два, – довольно резко сказал он, обернувшись к жене. – Мы же ничего не знаем.

– Конечно, – сказала Лилиан, – мы ничего не знаем.

– А если они у нее есть, я полагаю, что она спит с ними. Она уже была замужем, в конце-то концов.

Лилиан уловила новые потки в голосе мужа. Она промолчала.

– Но она все-таки… Я хочу сказать, она же не шлюха, – сказал Генри.

Лилиан снова промолчала.

– Достаточно поглядеть на нее, – продолжал Генри. – Это ведь всегда видно. Ей очень плохо пришлось с этим ее мужем. И это могло… это могло подействовать на нее. В общем, все очень сложно. Не нужно быть психиатром, чтобы понимать, как все это сложно.

– Я ложусь спать, – сказала Лилиан, медленно, с трудом поднимаясь из глубокого кресла.

– Хорошо, – сказал Гепри.

– Где она будет жить, когда выпишется из больницы?

– Не знаю. Считается, что домашний очаг вреден для нее… Так по крайней мере говорит Фишер.

– Домашний очаг вреден для каждого. Генри поглядел на жену.

– Да, – сказал он. – Да, по-видимому, это так.

7

На следующее утро после того, как его дочь сделала попытку покончить с собой, профессор Ратлидж направлялся к своему институту в Гарварде; опустив голову, он смотрел, как желтые и багряные листья, падая, оставляют влажные пятна на его хорошо начищенных ботинках. Пятнадцать минут ходьбы, и он, покинув спокойный район особняков, где был расположен его дом, оказался в квартале магазинов и баров, окружавших Гарвардскую площадь, пересек ее и вступил на территорию Гарвардского университета.

Семеро студентов из его семинара уже ожидали профессора – те, на ком профессор остановил свой выбор, просматривая длинный список претендентов; один был с Среднего Запада, две девушки – из Рэдклиффа, один был негр, один еврей, один иезуит и один метис мексиканско-американской крови. Таким образом, состав семинара в какой-то мере отражал неоднородность американского общества – случайность, вполне совпадавшая с либеральными воззрениями профессора Ратлиджа.

Занятие семинара началось с разговора об Адаме Смите – накануне профессор прочел о нем лекцию. Сам Генри Ратлидж, по-видимому, не собирался особенно распространяться па эту тему, говорили в основном студенты, как оно и должно было быть, по вскоре всех охватило разочарование– студенты заметили, что профессор слушает их рассеянно, и мало-помалу в разговоре все чаще и чаще начали возникать паузы, пока одна из девушек, Кейт Уильяме, не сделала сногсшибательного заявления о том, что Смит якобы находился под влиянием Кене [5]5
  Кене, Франсуа (1694–1774) – французский экономист, основатель школы физиократов. – Здесь и далее примечании переводчика.


[Закрыть], против чего решительно восстал Элан Грей, иезуит.

– А как, – спросил профессор Ратлидж, не прислушивавшийся к спору о физиократах, – а как вы все расцениваете нравственный аспект философии Смита?

Наступило молчание.

– Мне кажется, сэр, – сказал Дэниел Глинкман, – что для нас больший интерес представляет теория политической экономии Адама Смита, нежели его нравственно-философские воззрения.

– Да-да, разумеется, однако необходимо иметь представление и о «Теории нравственных чувств». Кто-нибудь из вас это читал?

– Да, – сказал Элан Грей. – Я читал.

– И как сформулируете вы основополагающую доктрину этого произведения?

– Ну, может быть, так: наше нравственное чувство рождается в результате сопереживания?

– Абсолютно правильно: «Это та особенность нашей натуры, которая заставляет нас входить в положение других людей и разделять с ними чувства, которые та или иная ситуация имеет тенденцию возбуждать».

– Да, – сказал Элан. – Мне кажется, это недалеко уходит от…

– Продолжайте, – сказал профессор.

– Видите ли, это несовместимо с понятием о примате совести или с любым этическим абсолютом. Общество, состоящее из людей, достигших совершенного сопереживания, неизбежно должно впасть в нравственный паралич.

– Да, – сказал профессор. – И тем не менее человек, лишенный дара сопереживания, будет жалок в роли святого.

Участники семинара рассмеялись, восприняв это как шутливую иронию по адресу священнослужителя, но прославленная профессорская улыбка тут же увяла, сменившись выражением озабоченности.