Текст книги "Дочь профессора"

Автор книги: Пирс Пол Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

21

Когда студенты стали прощаться, Генри ждал, что Луиза уйдет вместе с ними, но, проводив их до дверей и возвратясь в кабинет, он застал ее на прежнем месте. Он снова сел за свой письменный стол.

– Что ты на самом деле обо всем этом думаешь? – спросила Луиза.

– То, что я сказал. – Что мы, возможно, правы? Генри кожал плечами.

– Я, по-видимому, достиг уже такого состояния, когда начинаешь сомневаться во всем.

– Но тебя это, кажется, не тяготит? – сказала Луиза и, встав с пола, пересела на стул.

– Видишь ли, – сказал Генри, – в этом есть своего рода раскрепощение.

– В том, чтобы сомневаться?

– Да, это раскрепощение от всех унаследованных или придуманных представлений, и тогда приходит способность видеть обе стороны каждого явления одинаково отчетливо.

– Значит, все твои представления либо унаследованы, либо придуманы?

– Мне кажется, да. Может быть, со временем я снова вернусь к некоторым из них, но в настоящий момент я вижу перед собой лишь белую страницу.

– А ты не перестанешь искать?

– Нет. Но я хочу продвигаться вперед не спеша и дойти до самой сути.

– Сути чего?

– Сути познания, или, если хочешь, до мудрости. Я больше не хочу принимать позы и стоять в стороне. Я хочу, чтобы мои убеждения исходили из подлинного понимания жизни.

Луиза кивнула и задумалась, потом спросила:

– А у Джулиуса и остальных, как ты считаешь, их убеждения проистекают из подлинного понимания жизни?

– Тебе виднее, ты ближе к ним, чем я, – сказал Генри.

Луиза ничего не ответила, но с нескрываемым любопытством посмотрела на отца.

Вскоре Генри и Луизу позвали ужинать; они пошли на кухню, где Лилиан и Лаура сидели перед телевизором. Не отрывая глаз от экрана, Лилиан показала им на приготовленные ею блюда. Когда передача закончилась и началась реклама, она отвернулась от телевизора и спросила:

– Кто это приходил?

– Трое студентов из моего семинара, – сказал Генри.

– Тебе мало того, что ты видишь их там?

– Я обещал дать им кое-какие книги.

Наступило молчание. Генри подошел к плите, положил себе на тарелку жаркое. Лилиан посмотрела на Луизу.

– А ты теперь тоже занимаешься в семинаре? – спросила она.

Луиза в замешательстве взглянула на отца.

– Пожалуй, это было бы неплохо, – сказал Генри. – Если она захочет. В конце концов, что-то непохоже, чтобы она могла устроиться на работу.

Лилиан снова повернулась к телевизору. Генри и Луиза переглянулись – переглянулись, как заговорщики.

22

На следующий день Элан и Джулиус отправились во Флориду покупать оружие. Луиза, выполняя свое конспиративное задание, поехала с матерью в Бостон походить по магазинам.

– Какое платье ты думаешь надеть на обед демократов на следующей неделе? – спросила Луиза, когда они переезжали по мосту на другую сторону реки.

– Ну там, что ни надень, все сойдет, – сказала Лилиан. – Меня больше беспокоит уикенд.

– У Эштонов?

– Да.

– Там что – высокий класс?

– Там будет куча ученых атомщиков, в присутствии которых я всегда чувствую себя старомодной.

– Ну, брось, – сказала Луиза. – Ты выглядишь в миллион раз лучше большинства женщин твоего возраста.

– Мерси, – кисло сказала Лилиан.

– Нет, право же.

– Сама не понимаю, почему меня это все еще трогает… в моем-то возрасте.

– Вероятно, это всегда небезразлично, – сказала Луиза. – Ведь мужчинам постарше нравятся женщины более зрелого возраста, разве нет?

– Некоторым молодым людям тоже нравятся женщины более зрелого возраста.

– Да, и так бывает.

Какое-то время они ехали молча.

– Ты и папа ведь жили… общей жизнью, правда? – спросила Луиза.

– Когда?

– Когда были молоды.

– Да, пожалуй.

– И в политике и во всем?

– Да.

– Мне кажется, это очень важно, верно?

Лилиан, сидевшая за баранкой, пожала плечами.

– И еще Билл. Вы ведь уже тогда дружили с ним, верно?

– Да.

– А почему он так поправел?

– Это как потеря эластичности сосудов. Приходит с возрастом.

– Но ты же не стала консерватором, да и папа, в сущности, тоже.

– А мне казалось, ты считаешь его консерватором.

– Он изменился. У него на многое открылись глаза.

Лилиан хмыкнула, словно давая понять, что она ничего такого не замечала.

– Ты имеешь в виду эту его детскую игру в раздачу денег? – спросила она.

– Это мелочь, – сказала Луиза.

– А что он еще собирается выкинуть?

– Не думаю, чтобы он что-либо выкинул. Он ведь не из тех, кто действует активно. Но его взгляды несколько… несколько изменились к лучшему. Лилиан кивнула.

– Рада это слышать. – Она затормозила машину перед красным светофором.

– Билл будет на этом обеде? – спросила Луиза, глядя в окно на отель «Шератон».

– Да, – сказала Лилиан.

– А где он остановится?

– Кто его знает.

– В «Шератоне»?

– Едва ли. Обычно он останавливается в «Фэрфаксе». – Лилиан закусила губу и почувствовала, что краснеет; это раздосадовало ее, и как только светофор переключился на зеленый свет, она включила скорость и так резко дала газ, что автомобиль рывком бросило вперед.

– Мама, – сказала Луиза, – ты ведь была счастлива с папой?

– Ну, в какой-то мере…

– Всего лишь в какой-то мере?

– Нет-нет, это не так. Конечно, мы были счастливы.

– Значит, они все-таки могут получаться иногда?

– Они?

– Ну, эти самые – браки.

Лилиан свернула к автомобильной стоянке большого универсама. Она купила билетик, и полосатый шлагбаум автоматически поднялся, пропуская их машину.

– Это не просто, – сказала она, – но думаю, ты сама все знаешь.

– Даже у тебя с папой? И у вас тоже было не просто?

– Просто никогда не бывает.

Луиза кивнула.

– Но все окупается, – сказала Лилиан, – если не складывать оружия до конца.

Они стали подниматься вверх по спиралевидному бетонному пандусу. В мерцающем свете Луиза всматривалась в лицо матери; оно хранило какое-то необычное выражение – грустное и вместе с тем просветленное.

– Вы ведь еще не достигли конца, – сказала Луиза.

– Нет, – сказала Лилиан, – но мы уже близки к нему.

И мне кажется, у нас с твоим отцом должна быть очень счастливая старость.

Лилиан поставила автомобиль. Они вышли из машины и спустились в универсам.

23

У входа в библиотеку Генри столкнулся с выходившим оттуда Дэнни. Они остановились, словно хотели что-то сказать друг другу, но с минуту оба молчали. Потом Генри сказал с улыбкой:

– Я рад, что у вас еще остается время для занятий.

Дэнни усмехнулся и протянул ему книгу, которую держал в руке: Мао Цзэ-дун, «О партизанской войне».

– Конечно, профессор, – сказал он, – для дела всегда можно найти время.

Генри повернул обратно и прошел рядом с Дэнни несколько шагов.

– Я вот о чем думаю, – сказал он. – А ваш отец знает… о том, что мы обсуждали вчера?

– В общих чертах – да, – сказал Дэнни, как и Генри, заговорщически понизив голос.

– Вы не будете возражать, если я поговорю с ним?

Дэнни был в нерешительности, потом покачал головой.

– Нет, не буду, – сказал он.

– Видите ли, – сказал Генри, – мне бы очень хотелось услышать еще одно мнение – особенно такого человека, как ваш отец.

Дэнни кивнул.

– Его убеждения не изменились?

Дэнни пожал плечами.

– Я этого, по правде говоря, не знаю, – сказал он.

– Сегодня днем он дома?

– Он почти всегда дома.

– Да, понимаю, – сказал Генри, вспомнив, что доктор Глинкман слеп. – А как он себя чувствует?

– Временами брюзжит, – сказал Дэнни.

– Понятно, – сказал Генри. – Да и не мудрено.

24

Генри вернулся к себе в кабинет и позвонил доктору Глинкману. Договорившись о посещении, он направился к нему пешком, так как считал моцион полезным, а с годами начинал все больше и больше ценить здоровье, приятное чувство легкости в своем худощавом теле, упругость мышц.

Найти дом Глинкманов не составило труда, хотя Генри прежде никогда у них не бывал. Он познакомился с четой Глинкманов на какой-то вечеринке в те годы, когда доктор Глинкман еще посещал подобные сборища. Супруги понравились Генри, а работа Глинкмана вызывала в нем искреннее восхищение, но некоторые его странности – эта смесь слепоты, бедности и коммунизма – заставили Генри воздержаться от более близкого знакомства.

Когда он вступил в дом и миссис Глинкман провела его в кабинет, знакомое чувство чужеродиости снова охватило его, только на этот раз в этом чувстве было что-то приятно возбуждающее, как перед входом на арабский базар или в пещеру.

Профессор Ратлидж? – произнес доктор Глинкман, поворачиваясь в кресле.

– Доктор Глинкман… приветствую вас, – сказал Генри.

– Очень славно, что вы зашли, – сказал доктор Глинкман. – Извините, что не встаю.

– Ну конечно, конечно.

– Я не только слеп и глух, но еще и ленив. – Доктор Глинкман рассмеялся. Он был едва ли много старше Генри, но держался как старик.

– Вы в хорошем настроении, – сказал Генри.

– Всяко бывает, – сказал доктор Глинкман; улыбка сбежала с его лица, черные стекла очков смотрели в потолок. – Сегодня думаешь о своих печалях, завтра о своих радостях.

– Это верно, – сказал Генри.

– Мои глаза отказались мне служить, – сказал доктор Глинкман. – Но зато у меня есть жена, которая сущий ангел, и сын – весьма симпатичный бесенок. – И он опять засмеялся.

– Вот как раз об этом симпатичном бесенке мне и хотелось поговорить с вами, – сказал Генри.

– Он что, отлынивает от занятий? – спросил доктор Глинкман.

– Да нет, не то, – сказал Генри. Присев на кушетку, он наклонился вперед. – Не знаю, насколько вы в это посвящены. Дэнни говорил, что кое-что вам известно, но дело в том, что некоторые из моих студентов, и в том числе Дэнни, перешли, так сказать, от политической теории… к практической политике. Доктор Глинкман кивнул.

– Да, – сказал он.

– Это вам известно?

– Они совещались здесь у нас, наверху… Но Дэнни мало что мне рассказывает.

– А что они собираются сделать, вы знаете?

– Что-нибудь отчаянное…

– Они замышляют убить сенатора Лафлина.

Доктор Глинкман снова кивнул.

– Да, я знаю, – сказал он.

– Это идея моей дочери, – сказал Генри.

– Кажется, да, – сказал доктор Глинкман.

– А Дэнни говорил вам, что они посвятили меня в свой заговор? – спросил Генри.

– Да, – сказал доктор Глинкман. – По-моему, он хотел, чтобы вы знали.

– Почему?

– Потому что он вас уважает.

– Это… – Генри запнулся в нерешительности, – …делает мое положение еще более трудным.

– Безусловно.

– И мне хотелось спросить вас… ну, в общем, хотелось выяснить, как вы ко всему этому относитесь? – А вы? – спросил доктор Глинкмаы.

– Видите ли, – сказал Генри, – я считаю, что они не правы, но переубедить их не в состоянии. Я, в сущности, ни в чем не убежден сам. Чувствую, что они не правы, но в чем их заблуждение, четко определить не могу.

– Боюсь, – сказал доктор Глинкман, – что мы с вами в одинаковом положении.

– Я подумал, – сказал Генри, – что вам, быть может, скорее удастся убедить их.

– К несчастью, – сказал доктор Глинкман, – я бессилен это сделать. Однако я пытался – в отношении Дэнни.

– И какие вы приводили доводы? – спросил Генри. – Я вижу, что не могу разбить их построений… их диалектики, если принимаю – а это так – некоторые их предпосылки. Особенно те предпосылки, которые выдвигает священник Элан.

– Он имеет на них слишком большое влияние, – сказал доктор Глинкман. – А этот мексиканец – я его никак не могу раскусить.

– Да. – сказал Генри. – И я тоже. Но мне хотелось бы знать, что вы сказали Дэнни?

– Я снял мои очки, – сказал доктор Глинкман, – вот так. – Двумя руками он снял свои черные очки и повернулся лицом к Генри, давая гостю обозреть изуродованные глазные впадины и два мертвых искусственных глаза. «Смотри, Дэнни, – сказал я ему, – вот какой ценой заплатил я за идеализм молодости». Ведь я, – сказал доктор Глинкмаы, снова надевая очки, – сражался за Испанскую республику, и это стоило мне зрения. – Он усмехнулся и указал рукой на свои глаза. – Старая военная рана. При осаде Мадрида.

– Я этого не знал, – сказал Генри тихо. – И что ответил вам Дэнни?

– К несчастью, – сказал доктор Глинкман, – он мне не поверил. Я ведь, понимаете, всегда был героем в его глазах. Потерять зрение в Испании, сражаясь за правое дело, – это же высокий удел… И когда я начинаю предостерегать его, он отмахивается от меня как от чересчур беспокойного папаши.

– Мне кажется, у нас есть основания беспокоиться.

– Конечно. У них же нет ни малейшего шанса на успех, у этих ребятишек. Вся страна наводнена полицейскими, которые бредят заговорами, даже там, где их не существует. Они будут только счастливы обнаружить хоть один существующий… И они его обнаружат, потому что, даже если Лафлин будет убит – что дальше? Предположим, им удастся, как они рассчитывают, сколотить более многочисленную организацию. Ну так из пяти, вступивших в нее, четверо окажутся агентами ФБР.

Теперь речь доктора Глиыкмана лилась быстрее, в ней уже не слышалось горечи.

– Поверьте мне, все питаются взаимными фантазиями. Эти ребятишки верят в капиталистический заговор; полиция верит в коммунистический заговор. Но история делается не заговорами. Вы это знаете не хуже меня. Она делается пришедшими в движение огромными социальными и экономическими силами, которые выбрасывают на гребень волны личность – Робеспьера, или Ленина, или Фиделя Кастро, – но и эти личности сами истории не делают. У Че Гевары была интересная идея, и идеалистически настроенная молодежь находила в ней даже некоторое подобие логики, но идея была утопичной, и поэтому Гевара неизбежно должен был погибнуть. Однако Дэнни и его друзья не извлекли никакого урока из ошибок Гевары, и, следовательно, они повторят его ошибки и либо будут убиты, либо проведут свою молодость в тюрьме – тюрьме особого рода…

И доктор Глинкман снова выразительным жестом указал на свои глаза.

– Но что же вы посоветуете им делать? – спросил Генри. – Они устали изучать различные теории государственного устройства в то время, как их собственное государство рушится у них на глазах.

– Значит, они должны идти и организовывать народ и агитировать, а потом, если возникнет революционная ситуация, в чем я сомневаюсь, но, впрочем, все возможно, тогда они должны быть наготове.

– Да, – сказал Генри. – Да, я считаю, что вы правы.

– Они и тут могут поплатиться жизнью, – сказал доктор Глинкман, – но по крайней мере они уже будут старше и будут лучше все понимать и сумеют оценить и красоту, и природу, и живопись, и улыбки женщин…

25

Когда Генри вернулся вечером домой, ему показалось, что в доме никого нет. Он отнес портфель к себе в кабинет, но, проходя через холл в гостиную, увидел Луизу – она стояла на верхней площадке лестницы.

– Привет! – сказала она, улыбаясь, и стала спускаться вниз. – Как тебе нравится мое новое платье?

На ней было длинное, до щиколоток, белое платье с яркой вышивкой по подолу и на лифе.

– Прелестное платье, – сказал Генри. – Где ты его раздобыла?

– В Бостоне. Румынское, национальное. Мама купила себе в этом же роде. Но говорит, что никогда не отважится его надеть.

Генри рассмеялся и прошел в гостиную.

– Приготовить тебе выпить? – спросила Луиза.

Генри взглянул на нее.

– Только не рассматривай это как повинность, – сказал он.

– Нет, я всегда делаю это с охотой, – войдя следом за ним в гостиную, сказала Луиза и начала смешивать коктейль. – Как обычно? – спросила она.

– Как обычно, – сказал Генри, подошел к камину и, присев на корточки, принялся его растапливать.

– Ты не возражаешь, если я тоже выпью?

– Ни в коей мере. Прошу. – Генри выпрямился и смотрел, как огонь пожирает газету и как занимаются хворостинки. – А где мама?

Луиза с двумя бокалами коктейля подошла к нему.

– Она снова поехала в Бостон. Скоро вернется.

Генри взял бокал, отхлебнул немного.

– Превосходно, – сказал он.

Луиза тоже глотнула коктейля и сделала гримасу.

– Тебе не нравится? – спросил Генри.

– Что ты! Первый сорт! – Она улыбнулась. – Хоть мне и не положено самой хвалить.

– А мне казалось, что ты не пьешь.

– Топлю в вине свои печали.

– У тебя есть печали? – с улыбкой спросил Генри. – А я-то думал, что ты безоблачно счастлива.

Луиза рассмеялась, весело и облегченно.

– Видите ли, доктор, – сказала она, – дело в том, что мой дружок уехал.

– Джулиус?

– Угу.

– Куда же он отправился?

– Предполагаю, что они с Эланом закупают оружие.

Генри нахмурился.

– Закупают оружие? Ты не шутишь?

– Так это же совсем несложно, – сказала Луиза. – В некоторых штатах можно купить даже пулеметы и ручные гранаты…

– Да, я знаю.

– Впрочем, они покупают только револьверы. – Лицо ее стало серьезно.

Генри опустился в кресло.

– Я все-таки никак не могу понять Джулиуса.

Луиза тоже уселась в кресло напротив отца.

– Чего ты не можешь понять?

– Почему он это делает?

– Он считает, что так нужно.

– Да, я знаю. Но если человек становится революционером, его обычно побуждают к этому те или иные личные мотивы… и уж особенно в тех случаях, когда его революционный пыл столь велик, что позволяет ему хладнокровно убивать.

– Ты находишь, что мы на ложном пути?

– Да, – сказал Генри, – да, я нахожу. Но если вы чувствуете, что должны это сделать, значит, вы должны это сделать, и я понимаю, что толкает на это Дэнни, и Элана, и тебя, – он поглядел на Луизу, и взгляд его, задержавшись на мгновение на ее лице, стал печален, – но побуждений Джулиуса я постичь не могу.

– Быть может, здесь все дело в том, что он мексиканец, – сказала Луиза. – Они подвергаются дискриминации.

– Он когда-нибудь жаловался тебе на это?

Луиза покачала головой:

– Нет.

– Он слишком трезво мыслит, чтобы эти чувства могли завлечь его так далеко. Он трезво мыслит и, однако, держит свои мысли при себе и предоставляет говорить Дэнни и Элану, а ведь я бы сказал, что и в практических вопросах он судит более здраво, чем они.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказала Луиза. – Он не так одержим этой идеей, как Элан и Дэнни.

– А ты?

Луиза опустила глаза на свой уже наполовину пустой бокал.

– Должна признаться, – сказала она, – мне это все меньше и меньше по сердцу. Видишь ли, вначале я так загорелась… и это я предложила убить Билла. Но теперь мысль о том, чтобы так вот просто взять и застрелить его…

– А убийство в самом деле уже подготавливается? Луиза пожала плечами.

– Да. Насколько я понимаю, да. Я даже разузнала, в каком отеле он должен остановиться.

– Каким это образом?

– Мама знает.

Генри кивнул.

– В каком же?

– В «Фэрфаксе».

– И вы убьете его там?

– Я никого убивать не буду, – сказала Луиза. – Я не могу убивать. Спустить курок должен Элан.

– А что будешь делать ты?

– Я буду стоять в вестибюле и, когда увижу, что Билл выходит из лифта, тотчас выйду на улицу. Тогда Дэнни и Элан подъедут на машине, застрелят его и удерут.

– А Джулиус?

– Он будет поблизости на случай чего-либо непредвиденного.

Генри встал, чтобы приготовить себе еще коктейль.

– Как бы я хотел убедить их отказаться от этой затеи!

– Не думаю, чтобы тебе это удалось. Понимаешь, они уже решились бесповоротно. Ты можешь, конечно, обратиться в полицию. – Она взглянула на отца.

– Это и ты можешь, – сказал Генри.

Луиза улыбнулась.

– Прости, – сказала она. Генри вернулся к камину, возле которого она сидела.

– А платье в самом деле очень милое, – сказал он. – Не упомню уж, сколько лет я не видел тебя элегантно одетой. И так хорошо причесанной.

Луиза улыбнулась, тряхнула волосами, но ничего не сказала.

– А ты не можешь разубедить Джулиуса? – спросил он. – Или хотя бы уговорить их подождать? Луиза задумалась.

– Это трудно, – сказала она. – Ты понимаешь, наши отношения на том и построены в какой-то мере; нас связало то, что мы участвуем в этом вместе.

Генри кивнул.

– Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– И я боюсь, что если бы не это, тогда, быть может… быть может, ничего бы и не было.

И снова Генри кивнул.

– Да. Тут уж возразить нечего.

– Мне кажется, что-то подобное было и у тебя с мамой?

– Да, – сказал Генри.

– Впрочем, вы не так уж много чего натворили вместе?

– Ну, как сказать! Мы ведь работали на Билла Лафлина, – с усмешкой промолвил Генри, поглядев на дочь.

– Билл стал теперь другим, – сказала Луиза, слегка покраснев.

– Не столько он стал другим, сколько теперь другие времена. По крайней мере такое создается впечатление. – Генри вздохнул и умолк, и для него остался незамеченным пристальный, изучающий взгляд, каким смотрела на него Луиза, собираясь с духом, чтобы задать еще один вопрос. Наконец она спросила:

– Папа, можно мне задать тебе вопрос очень личного характера?

– Спрашивай все, что тебя интересует, – сказал Генри, широким жестом раскинув руки с твердо зажатым в правой руке бокалом.

– Скажи мне: мама, до того как она вышла за тебя замуж, была… была раньше влюблена в Билла?

Генри повертел бокал в пальцах – сначала слева направо, потом справа налево.

– Это я познакомил ее с ним, – сказал он.

– Вот как, – сказала Луиза. – Извини. Просто я заметила, что всякий раз, когда она говорит о нем, у нее появляются какие-то особенные интонации в голосе.

– Да, – сказал Генри. Голос его звучал глухо. Потом он глубоко вздохнул и произнес уже громче и даже как-то звонко: – Пожалуй, в свете ваших намерений относительно Билла тебе не мешает знать, что Лилиан действительно любила его… только это было после того, как мы поженились, а не раньше.

– Не может быть! Значит, она… – Луиза не договорила.

– В сущности, – сказал Генри, слегка пожав плечами, – возможно, что она и сейчас еще любит его. Они до сих пор встречаются.

– Неужели? – сказала Луиза. – Правда? Встречаются… в смысле…

– Да, именно.

– Но почему же ты не разведешься с ней? – спросила Луиза.

Генри снова пожал плечами.

– Да, видишь ли, я не вижу в этом особенного смысла. Она не собиралась выходить замуж за Билла; я не собирался жениться ни на ком другом. Ну, и, кроме того, у нас же две дочки.

– Надеюсь, все же, что это не из-за нас, – сказала Луиза.

– Нет, – сказал Генри. – Лилиан… Мы с ней по-прежнему большие друзья.

– Все-таки это похоже на компромисс, – сказала Луиза.

– Конечно, – сказал Генри, – это именно и есть компромисс.

– Но разве тебе не больно? Когда ты думаешь о ней и о Билле?

– Видишь ли, раньше я сам не был ей абсолютно верен, и не мог… Ну, в общем, я не хотел разбивать семью.

– И, значит, ты просто оставил все, как есть?

– Да.

– Жуть! – Луиза встала. – Я хочу выпить еще, – сказала она.

– Милости просим.

– Когда тебе открывается такое… – сказала Луиза, направляясь к бару.

– Может быть, это даже к лучшему, что тебе пришлось все узнать, – сказал Генри. – Только помни, я никогда не говорю об этом с Лилиан. Не вздумай коснуться этой темы за обедом.

– Ладно, не буду. – Луиза вернулась к камину и присела на ручку кресла, в котором сидел Генри. – Знаешь, о чем я думаю? – спросила она.

– Нет.

– Я думаю, что революция должна произойти не только в общественных отношениях, но и в личных. Нельзя сделать добро для всего человечества, если ты еще не попытался сделать все, что в твоих силах, для каждого из людей в отдельности.

Генри улыбнулся, глядя на огонь в камине.

– Вот почему ты так подобрела ко мне? – спросил он.

– Нет, – сказала Луиза. Она встала и пересела в кресло. Потом, глядя, как и отец, на огонь, сказала – Это потому, что впервые за много лет я чувствую, что понимаю тебя, а ты понимаешь меня. Впервые за всю жизнь, в сущности.