Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Он снова сел рядом с ней, но Лиза не отпустила его руку. Андрей осторожно попытался освободить ее, но Лиза еще крепче сжала пальцы и опустила руку вниз.

Вот так и сиди, – сказала она.

Может быть, ей показалось, что Андрей вздрогнул? Нет, она почувствовала, как он плотнее придвинулся к ней, и словно огонь пробежал по его телу.

Лиза посмотрела на Игната. Он сидел напротив, рядом с Никитой, в сумерках его лицо было бледным и каким-то уставшим. Игнат, не переставая, курил, разговаривал с Никитой, но Лиза видела, что он не спускает с нее глаз. И что-то напряженное было в его взгляде, словно Игнат хотел что-то сказать и не мог. На мгновение Лизе стало не по себе. Острое чувство жалости к Игнату, толкнулось в сердце, поскреблось, как бы просясь впустить туда. Впустить? Но разве хватит там места для двоих? Лиза теперь не сомневалась, что не обманывает ни Андрея, ни себя: она любит его, только его. Это уже не игра: так кружится голова от близости Андрея, так приятно осязать тепло его руки! От Андрея веет какой-то неизведанной силой, она будто вливается в Лизу, заставляя вздрагивать. Все больше и больше кружится голова и безумно хочется, чтобы он взял ее сейчас на руки и унес далеко-далеко, все равно куда. Быть вместе с ним, чувствовать его силу, отдать свою волю его воле, отдать все…

Игнат протянул руку за бокалом, грузно приподнялся с места:

За тебя, Андр Юшка! – Он залпом выпил вино. – За великую силу дружбы!

И уронил отяжелевшую голову на стол.

Андрея словно кто-то толкнул. Он рывком освободил свою руку, его захлестнул гнев на себя, на Лизу, он готов был закричать от стыда, от боли. Он чувствовал себя так, славно вот только сейчас что-то украл и его схватили за руку, поймали с поличным. Вор! Вор и подлец! Казалось, об этом говорят осуждающие глаза Никиты и строгие, немного печальные глаза матери. Хорошо, что ничего не видит Игнат. Не видит? А может, уже увидел?..

Андрей схватил со стола папиросы и вышел из комнаты, бросив на ходу:

Я скоро вернусь.

Ветер с моря обдал прохладой, немного успокоил. Закурив папиросу, Андрей лег на траву, закрыл глаза. Хотелось побыть одному. Нет, ни о чем не думать, ну его все к черту! Просто лежать с закрытыми глазами, без мыслей, без движений. Море недалеко, оно или ворчит, или стонет. В окне вспыхнул свет, донеслись слова песни:

 
Море спит, прохладой веет,
Спят на рейде корабли,
В голубом краю темнеют…
 

Пел Никита, хрипловатым голосом помогал Игнат. Никита, Игнат… Друзья…

Андрей вдруг услышал легкие, осторожные шаги. Лиза?

Он открыл глаза, вгляделся в густой сумрак. Да, Лиза. Она словно крадется, часто оглядываясь на двери. И шепотом, как заговорщица, зовет:

Андрей…

Он плотнее прижался к траве, затаил дыхание: может быть, пройдет мимо? Темно, надо только не двигаться, не шуметь.

Андр Юшка!..

Его обожгла мысль: он – трус! Прячется от девушки, прячется от самого себя. Лежит, затаившись, как вор, которого ищут,

И опять, как в комнате, его охватил гнев. Но теперь только на себя… Андрей встал и громко спросил:

Ты ищешь меня, Лиза?

Она подошла, приложила палец к губам:

Зачем ты так кричишь, Андр Юшка?

Он попробовал пройти мимо нее, но Лиза уцепилась за рукав:

Подожди, Андрей. Посидим немножко. Здесь так хорошо. А они там поют. – Она подняла руку к голове, прошептала – Шумит… Шумит…

Качнулась, ища опоры. Боясь, что Лиза упадет, Андрей схватил ее за плечи. Она сразу прильнула к нему всем телом, прижалась лицом к лицу. Андрей закрыл глаза. Ему хотелось оттолкнуть Лизу, бросить на землю, ударить, крикнуть: «Зачем ты так! Знаешь же, что люблю… Там – Игнат…» И хотелось…

Он почувствовал ее губы, ищущие его губ. Когда он коснулся их, они уже были открыты для поцелуя. Горячие, влажные…

4

Андрей и Никита лежали на берегу моря, подставив спины солнцу. Им было хорошо вдвоем. Они часами могли говорить о предстоящих полетах, вспоминать эпизоды из жизни училища, делиться планами на будущее. И могли по целому часу молчать, думая каждый о своем, не тяготясь молчанием.

Никита чувствовал, что в отношениях Андрея с Игнатом и Лизой что-то произошло. В училище Андрей часто говорил о своих друзьях, говорил с искренней теплотой, радовался близкой встрече. Какие картины он рисовал, приглашая Никиту в гости! Они вместе с Игнатом и Лизой будут кататься на яхтах, валяться на песке у моря, бродить по паркам, ходить в театр, в кино. Месяц пролетит, как день! Игнат и Лиза – это такие друзья, каких нет на всем белом свете. Игнат и Лиза не дадут им скучать ни одной минуты. Он, Никита, даже не представляет, что это за люди, Игнат и Лиза…

И вот проходит день за днем, отпуск приближается к концу, а собираются они вместе все реже и реже. И не от Игната и Лизы это зависит, думает Никита, а от Андрея. Он почему-то избегает их, старается быть только с Никитой. Почему? Что произошло между ними? Андрей молчит, ему, наверно, не хочется об этом говорить…

Никита перевернулся на спину, подложил руку под голову и прикрыл от солнца глаза платком.

Андрей, – будто что-то вспомнив, спросил Никита. – Сегодня воскресенье?

Да. – Андрей приподнялся и облокотился на руку. – А что?

Я думал, что Игнат и Лиза тоже придут сюда. Ведь сегодня выходной.

Ты соскучился?

Я – нет. Но тебе, наверно, должно быть, скучно без них.

Обо мне можешь не беспокоиться. Я чувствую себя прекрасно.

Не врешь? – Никита сбросил платок, в упор посмотрел на Андрея.

Андрей притворно зевнул, положил голову на скрещенные руки:

Поспать что-то хочется, Никита. Помолчал бы ты.

Никита придвинулся к нему, положил руку на плечо:

Слушай, Андрей, ты мне расскажи обо всем. Ну? Ведь я не верю тебе, трын-трава! Не верю, что ничего не случилось. Как-то очень уж чудно получается: Игнат, Лиза – верные, самые лучшие друзья, и вдруг – такое…

Какое? – Андрей быстро поднял голову и взглянул на Никиту. – Какое такое?

Плохое! – ответил резко Никита.

Андрею не хотелось говорить об этом с Никитой, но он чувствовал, что говорить придется. Отмахнуться сейчас, отшутиться? Или все рассказать, может, легче станет? Нет, легче, пожалуй, не станет.

Черт! – Андрей с силой ударил кулаком по песку. – Я ведь не сделал ничего плохого. Почти ничего!

Никита молчал, выжидая.

И тогда Андрея словно прорвало. Он говорил быстро, будто боялся, что Никита может помешать ему высказать все до конца.

Понимаешь, Никита, она была хорошей девушкой. Мы вместе росли, но Игнат всегда был ближе к ней, чем я. Нет, я не думал отнимать ее у Игната. Никогда не думал. Молчал, все, понимаешь, все скрывал. Ни она, ни Игнат ни о чем не догадывались. И все было хорошо…

Он умолк, но Никита напомнил:

Все было хорошо? А потом?

Потом она прислала мне письмо. Какое-то полупризнание. Я не ответил. А теперь… Знаешь, Никита, я изменил Бледнолицему. Морально изменил.

Он это, по-моему, чувствует, – тихо проговорил Никита.

Нет, он ничего не знает! – возразил Андрей. – Вчера вечером, когда ты писал Анке письмо, я ходил на приморский бульвар и видел его с Лизой. Они сидели вместе на скамье, смеялись…

Что ж, она держит Игната в резерве? – ухмыльнулся Никита. – На всякий случай? Или ты, или, если с тобой не получится, он? Хо-ро-ошая девушка, трын-трава!..

Не надо так, Никита, – попросил Андрей. – Это сложнее, чем ты думаешь. Она, видимо, боится обидеть Игната.

Никита сел, вытащил из-под аккуратно сложенной одежды портсигар, закурил. Он чувствовал, как в нем нарастает, охватывает все его существо непреодолимая ярость.

«Такие вот «хорошие» девушки, – думал Никита, – опошляют красоту любви. А разве любовь принадлежит только им? Когда какой-нибудь неотесанный болван наступает сапожищем на нежный цветок, выращенный чьими-то заботливыми руками, все кричат: «Это хулиганство! Не позволим!» А когда оплевывают самое красивое…»

Вот что, Андрей, – решительно проговорил Никита. – Твою «хорошую» девушку я не хочу больше видеть. Точка. «Она боится обидеть Игната…» Тьфу! Противно слушать! Она ни черта не боится, трын-трава! Кроме одного, конечно: как бы не раскусили, что она за птичка! Но этого как раз ей и нечего бояться. Игнат не знает, а ты… Ты просто распустил слюни…

Замолчи! – Андрей готов был ударить Никиту. – Замолчи, слышишь! Какое ты имеешь право? Я знаю Лизу лучше, чем ты. Она… Она в этом не виновата. Если бы твоя Анка…

Анка? – Никита даже побледнел от волнения. – Не думаешь ли ты сравнивать ее с этой вот… Лизой?

Лиза не хуже.

Что?

Лиза не хуже других, вот что! Обо мне можешь говорить как угодно, а Лиза…

Никиту словно подбросила пружина. Он стоял над Андреем с крепко стиснутой в зубах папиросой и смотрел на него с нескрываемым презрением. Как смел он поставить имя Анки рядом с какой-то ветреной девчонкой, для которой любовь и дружба – разменная монета! Вчера был Игнат, сегодня – Андрей, завтра еще кто-нибудь, и так без конца? Ни чести, ни совести! Никита теперь вспомнил, как вела себя Лиза в тот вечер, когда они приехали. И как вел себя Андрей. Да, уже тогда было противно смотреть на ее гаденькие улыбочки, на ее кривлянья. А тост, который она произнесла: «За то, чтобы слава прогремела о них на всю страну!» Только и думает, наверно, о чужой славе. «Хорошая девушка!» И Андрей посмел сравнивать ее с Анкой…

Никита далеко швырнул погасшую папиросу и сказал:

– На твою «хорошую» девушку мне наплевать, трын-трава. А вот ты… Я думал, ты настоящий человек… Обмануть Игната и смотреть после того ему в глаза?

Андрей молчал. В нем будто что-то оборвалось, что-то надломилось. Он еще готов был защищать Лизу, но чувствовал, как неприязнь к ней растет все больше и больше. Как это сказал Никита? «Она держит Игната в резерве. На всякий случай…» Черт! Не может быть, чтобы Лиза была такой! Не может быть? Когда он увидел их вчера на приморском бульваре, они сидели рядом на одной скамье. Ее рука лежала на плече Игната, голова склонилась к его лицу. Нет, она лгала в письме, что грустит без него, Андрея! Лгала! А Игнат ничего не знает, ему хорошо с ней, он смеется…

Сядь, Никита, – попросил Андрей.

Никита сел, выбрал в песке ракушку и внимательно начал ее рассматривать.

Не сердись на меня, – сказал Андрей. – Я немножко запутался во всем этом.

Никита продолжал молчать.

Давай уедем завтра в училище, – вдруг предложил Андрей. – Осталось пять дней, там отдохнем… Да, и приготовиться к полетам надо.

Сбежим? – ухмыльнулся Никита.

Ты не смейся. Потом я все обдумаю. Потом… А сейчас… Тебе это трудно понять.

Не так уж и трудно, – дружеским тоном ответил Никита.

Андрей легонько толкнул его плечом:

Спасибо!

Он встал, поднялся и Никита. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Глава вторая

1

Перед отпуском многие думали: что можно сделать, за один месяц? Каждого ждут друзья, которым надо все рассказать, ждут родные, с которыми хочется побыть подольше, ждут горы, реки, ждет много привычных дел и, чего греха таить, ждет сладостное безделье, когда можно спать по десять часов в сутки и ни о чем не думать. А дни будут бежать быстро-быстро, и не успеешь оглянуться, как отпуск кончится и надо будет укладывать чемодан. Да, что можно сделать за один месяц?..

Но вот месяц еще не прошел, а многих уже потянуло в училище, и кажется, что именно там идет настоящая жизнь, что только там ждет все то, чем полно сердце.

Андрей и Никита вошли в коридор и остановились. Еще по дороге они спорили: первыми явятся сюда или их кто-нибудь опередит?

Слушай, – сказал Никита и толкнул локтем Андрея. – Вася Нечмирев держит речь.

Когда же он успел приехать? – улыбнулся Андрей. – Позавчера я видел его в городе, он клялся, что приедет в училище через пять дней, не раньше.

…И вот я случайно открываю «мемуары» Яши, – слышался голос Нечмирева, – и что вы думаете? Миллион чертей! Если Яша не гений, то кто же тогда гений?! Весь отпуск Яша делал великие открытия. Вот несколько из них, особенно выдающихся. Цитирую: «Звук хлопка рождается оттого, что встречаются в ударе две ладони». (Я. Райтман, книга первая, стр. семнадцатая). Скажите, слышал ли кто из вас об открытии, более великом? Или вот: «Каждую осень, обычно после того как стукнет первый мороз, листья падают с деревьев» (там же, стр. двести одиннадцатая). Какая удивительная наблюдательность!

Вот салака паршивая! – донесся голос Яши. – Не успел приехать, уже начал…

Андрей и Никита на цыпочках поднялись по лестнице «и притаились за шторой. Комната была похожа на вокзал: разбросанные повсюду чемоданы, на полу скомканные газеты, рюкзаки. Приехало человек десять или двенадцать. Вася сидел на чемодане, Яша стоял рядом и возмущался:

Нет, ты скажи, Абрам, видел ли мир еще одного такого великовозрастного оболтуса, как этот Нечмирев? Ведь, кроме как трепаться языком, он ничего больше не умеет.

Андрей на секунду выглянул из-за шторы, но этого было достаточно, чтобы Вася, не глядя в их сторону, все же увидел и его, и Никиту. И он сразу же переменил тему.

Ладно, Яша, – сказал он. – Не будем говорить о присутствующих. Пока не приехали Андрей и Никита, я расскажу, как они прославились в нашем городе. Хотите?

Давай, Вася! – засмеялся Бобырев.

Ну вот, слушайте. В нашем городе каждый год отмечается так называемый праздник моря. Откуда эта традиция, я не знаю. Устраивают гулянья, катание на шлюпках, а вечером председатель горсовета устраивает ужин. Приглашают самых знатных и культурных людей. Конечно, председатель уже знал, что в отпуск приехали три летчика: я, Андрей и Никита. Всем нам сразу же прислали пригласительные билеты на ужин. Ну, надраили мы крабы и пуговицы, отутюжились и являемся. Все чин чином.

И вот садимся за стол. Я, человек знающий, шепчу своим тюленям: «Смотрите, водку наливать надо в рюмки, а не в бокалы, котлеты кромсать вилкой, ложку держать в правой руке». Подают осетрину с укропчиком, с зеленым лучком, с подливочкой, словом, пальчики оближешь. «Работай!» – шепчу я своей братве. Те сразу же по три куска каждый цап – и на тарелку. Люди молчат. И вдруг – миллион чертей! – смотрю, Андрей и Никита хватают ножи и кромсают осетрину. Ну, думаю, опозорились, идиоты! И меня опозорили! Ведь слюнявому мальчишке известно, что рыбу ножом не режут, Толкаю Андрея локтем, а он подмаргивает: порядок, мол, Вас я, этикет знаем. А напротив сидит капитан теплохода «Вечерняя звезда» и улыбается. А потом говорит; «Хочу, дорогие товарищи, рассказать вам случай из жизни. Плавал на Тихом океане один шкипер. Чудо был, шкипер! По всем морям и океанам не отыскать было моряка более культурного. И вот однажды его шхуна попала в шторм. Паруса разорвало, мачты свалились за борт, бушприт – к черту, в бортах – течь. Боцман ошалел, бегает по палубе, держит в руке боцманскую дудку и кричит: «Свистать всех наверх!» Шкипер стоит на спардеке и громовым голосом подает команду: «Шлюпки – на воду! Будем покидать корабль». Последняя шлюпка отвалила от шхуны, остался один шкипер. Стоит, руки на груди скрестил, как капитан Немо. Так положено: командир покидает свой пост последним.

И вот, когда шхуна уже начала погружаться в воду, шкипер прыгнул и поплыл к шлюпке. Плыть оставалось всего десяток метров, когда все увидели, что наперерез ему мчится акула. В шлюпках ахнули. Но шкипер был храбрый моряк. Он выхватил из ножен кортик и взмахнул им. Казалось, еще миг, и он поразит страшное чудовище в самое сердце. Но… акула приподняла голову над водой, и моряк услышал, как она проговорила человеческим голосом: «Шкипер! Рыбу ножом не режут». Рука шкипера дрогнула, он на секунду задумался и… погиб…»

Андрей и Никита взглянули на осетрину, на ножи в своих руках и все поняли. Поняли это и другие, потому что все смотрели в их сторону. А я только и смог сказать: «Эх, тюлени, тюлени, два миллиона чертей!»

Послышался громкий смех курсантов, Никита уже хотел выйти из-за шторы, но Андрей удержал его за плечо.

– Подожди, Никита. Ручаюсь, что Вася еще не кончил, – прошептал он.

Вася, действительно, не кончил. Покосив глазом на шторы, он продолжал свой рассказ:

– Но вы думаете, что на этом все и закончилось? Андрей и Никита решили все же показать, что они уж не такие тюлени, как о них подумали из-за этой проклятой осетрины. Они начали расхваливать друг друга. Никита начинает: «Ах, если бы вы знали, что это за летчик Андрей Степной! Мир таких не видел. Для него фигуры высшего пилотажа – это все равно, что простая арифметика для профессора математики!» А Андрей в это время хвалит Никиту. «Нет, – говорит он капитану «Вечерней звезды», – вы даже представить себе не можете, что это за человек, Никита Безденежный! Умница, светлая голова, необыкновенный лингвист!» – «Да что вы? – удивляется капитан. – И много языков он знает?» – «Французский, английский, итальянский». – «По-французски я когда-то разговаривал», – говорит капитан и направляется к Никите. А Никита, как вы знаете, говорит по-французски так же отлично, как я по-полинезийски. Но виду не подает. Подходит к нему капитан и просит: «Не сможете ли вы, молодой человек, перевести на французский одну строчку известной русской песенки: «Ах вы, сени, мои сени». – «С удовольствием, – отвечает Никита. – В переводе на французский это будет выглядеть так: «Ах, вестибюль, мой, вестибюль!»

Когда утих смех курсантов, Вася закончил:

Но не думайте, что после этого Андрея и Никиту позорно изгнали. Просто, к ним подошел сам председатель горсовета и сказал: «Наше общество очень признательно вам за то, что вы осчастливили нас своим посещением, но… В общем, разрешите пожелать вам спокойной ночи…»

Вася, может, продолжишь?! – крикнул Никита, входя в комнату.

А, Никита, Андрей! Мы только сейчас вспоминали вас. Я тут рассказывал ребятам про Яшу Райтмана и думал: «Вот жаль, нет Никиты и Андрея! Посмеялись бы!»

2

А уже через две недели, когда закончилась наземная подготовка и рулежка, эскадрилья вышла на аэродром для полетов.

Это утро каждый курсант вспомнит и через двадцать лет. Голубоватое тихое утро с застывшими листочками деревьев, с легкими, прозрачными облаками в синем небе. Вспомнит курсант и гордое волнение в глазах при готовившегося к первому полету товарища, и незабывае мое волнение души.

Один за другим выруливали на старт самолеты. Со стартовой линии дежурные взмахивали белыми флажками: разрешено взлетать – и навстречу ветрам улетали в первый полет будущие летчики. На каждом лице в счастливых, глазах – радость этой незабываемой минуты и тревога: как-то я буду чувствовать себя в воздухе? Каждый курсант перед тем как сесть в самолет, окидывал взором широкую степь, долгим взглядом смотрел на блестки росы, разбрызганной по зеленой траве, прислушивался к тишине. Словно хотелось запомнить все это надолго, может быть, навсегда.

…Никита проверил ремни, надвинул на глаза очки и доложил:

Курсант Безденежный к полету готов!

И вот он в воздухе. Плывет внизу земля, незнакомая, неузнаваемая. Плывет медленно, удаляясь все дальше и дальше. Какое-то особое чувство охватывает каждую клетку тела, хочется смеяться и петь от счастья.

Смотрите влево, – сказал инструктор. – Видите «Т»?

Никита утвердительно кивнул головой:

Вижу.

Делаем второй разворот.

«Второй? – подумал Никита. – А когда же был первый? Неужели прозевал? Растяпа! А еще давал себе обещание не отвлекаться, за всем наблюдать. Сколько же времени мы летим?»

Он взглянул на часы, но тут же вспомнил, что не заметил времени взлета. «Коробочка», или полет по кругу от взлета до посадки, длится шесть минут. Шесть минут! Почему не шесть часов?! Почему не шесть дней? Лететь бы и лететь все выше и выше, все дальше и дальше…

Убираем газ, – говорит инструктор, – готовимся к четвертому развороту.

Сразу стало так тихо, что зазвенело в ушах. Так тихо может быть только в воздухе. Ни единого, звука не доносится с земли, только посвистывает ветер в расчалках и, кажется, слышно, как винт рассекает воздух.

– Идем на посадку. Наблюдайте за землей.

Никита видит посадочное «Т» и финишера с флажком. Кто это? Да, Яша! Яша Райтман. Рожица Яши расплылась в счастливой улыбке, словно он сам, а не Никита идет на посадку. А там, впереди, десятки глаз наблюдают за самолетом и, конечно, как только Никита станет на землю, его окружат плотным кольцом и посыплются вопросы: «Ну как, Никита, хорошо? Не боязно?» «Очень хорошо, – ответит Никита. – И ничуть не боязно, трын-трава! Только время в воздухе летит уж очень быстро…»

3

Инструктор Алексей Прокофьевич Быстров больше всего в своей жизни любил летать. Пожалуй, в училище не было летчика, который так страстно был бы привязан к своей профессии, как он. В нелетную погоду, когда аэродром был закрыт туманом или ветер не позволял подняться в воздух, Быстрое не находил себе места. Тиская в зубах не перестававшую дымить коротенькую трубку, он ходил вокруг самолета злой и угрюмый, кляня на чем свет стоит погоду и заодно всех синоптиков. Приземистый, широкоплечий, издали он казался неповоротливым и медлительным, но стоило к нему приблизиться, как это впечатление сразу же исчезало: все движения его были порывисты, стремительны и точны. Быстрова почти никогда не видели отдыхающим: он все время что-то делал, куда-то спешил, кого-то искал, словно внутри у него действовала навечно заведенная пружина. Еще в первый год пребывания в училище курсанты в шутку прозвали Быстрова индейским именем – Чики-Туко, что на делаварском наречии означало «человек-непоседа». Он не отзывался на это имя, но и не сердился…

Летную биографию своего инструктора Андрей и Вася Нечмирев узнали случайно. Однажды, когда Быстров проводил с летной группой наземную подготовку, его зачем-то вызвали в штаб училища. Старшекурсник, который пришел за Быстровым, с интересом оглядел курсантов и сказал:

Повезло вам попасть к Чики-Туко.

Куда попасть? – спросил Вася.

К Человеку-Непоседе, – засмеялся старшекурсник. – К инструктору Быстрову. С ним не пропадете.

Вася достал коробку «Казбека» (сам он курил «Ракету», но на всякий случай всегда имел при себе хорошие папиросы) и услужливо предложил:

Закурите, пожалуйста. А почему вы говорите, что с ним мы не пропадем?

С Чики-Туко? – старшекурсник даже удивился. – Да он же… За четыре года он не отчислил ни одного курсанта! На себе вывезет, а человеком сделает. Кто-кто, а Быстров знает, что такое отчислить курсанта. Да об этом вы, наверно, уже слышали?

Ничего не слышали, – признался Вася и попросил: – Расскажите.

Курсант взглянул на часы, сел на траву:

Садитесь. Самого меня тогда в училище еще, конечно, не было, но, знаете, из поколения в поколение… В летной группе, где Быстров был курсантом, инструктор свирепствовал зверски. Часа три-четыре повозит, видит, что плохо получается с расчетом или посадкой, – и все. Собирай чемоданчик, до вокзала и пешком дойдешь. А то уже и самостоятельно выпустит, в зоне человек часа три налетает, потом вдруг – отчислить. «Как, почему, за что?» – «Не получается вираж. Понятно? Не получается и не по-лу-чит-ся! Советую идти на техническое отделение».

Отчисляли тогда быстро, лишь бы инструктор сказал свое веское слово. А Быстров, говорят, после первого же полета заболел воздухом. В самолет садится – дрожит от счастья. На инструктора смотрит, как на бога. Ночью бредит полетами. Увольнительных в город никогда не брал: друзья – на танцы, Быстров – в ангар.

Bce у него шло хорошо. Первым вылетел самостоятельно. В зоне виражи отличные, боевые развороты – мастерски, восьмерки – любо с земли посмотреть. Да! А вот – штопор… Был бы инструктор хороший человек, ничего бы не случилось. Не такая уж это сложная фигура – штопор… А он что делает? Приказывает: «Левый штопор, два витка». Заваливает Быстров машину, один виток, второй, третий… «Куда вы смотрите, черт бы вас побрал! – кричит инструктор. – Самолет угробить хотите?» Быстрое просит: «Разрешите еще попробовать?» Набирают высоту, Быстрое вместо того чтобы витки считать, прислушивается: скоро ли рявкнет инструктор. И опять – то же… Знаете, когда в чем-нибудь не уверен – трудно. Чики-Туко, конечно, волнуется, переживает, инструктор еще больше психует…

На другой день – не лучше. Еще перед вылетом инструктор «подбодрил»: «Вряд ли у вас что-нибудь получится». И точно: вместо двух витков Быстров уже четыре делает. На землю сядут, на Быстрова, говорят, смотреть было больно: кадык туда-сюда ходит – слезы глотает человек, губы до крови искусал…

Так инструктор и зарезал его на штопоре. Дал на проверку комэску, а сам смеется так, чтобы Непоседа слышал: «Смотрите, товарищ командир, чтобы он вас в землю не заштопорил!»

Вот на этом и кончилась бы, наверно, летная биография Человека-Непоседы, если бы…

Полетел с ним комэска и убедился, что инструктор прав: штопор делать курсант не может. Наверно, боязнь земли.

Сели, зарулили на стоянку. Быстров остался в кабине, комэска вылез и пошел на КП. Что он там говорил, Быстров не слышал, но увидел, как инструктор с усмешкой закивал головой: правильно, мол, другого выхода нет. Дежурный по КП курсант, слышавший их разговор, медленно отошел в сторону и руками показал Быстрову крест: все, Леша, отчислить, и отвернулся, чтобы не видеть его лица…

И вот тут-то Чики-Туко словно с ума сошел. «Отчислить? Никогда больше не подняться в воздух?! Ну так хоть последний раз! А там будь что будет!»

Он даже не вырулил на старт. Как был на стоянке, по газам. – и только пыль столбом. Инструктор ахнул: «Кто взлетел? Этот тип?!» На КП – переполох. Кто знает, что надумал курсант, который понял, что ему больше не летать?! Комэска приказал выложить знак: «Полеты закрыть, всем немедленно на посадку».

А Чики-Туко набрал высоту – и в штопор! Один виток, второй, третий, седьмой, восьмой… До земли – двести метров! Комэска сел на стульчик, бледный, как полотно. Дежурный по полетам кричит: «Санитарную машину!»

Метров на сто пятьдесят Быстров вывел самолет из штопора, снова полез вверх. И опять – витков пятнадцать. Инструктор чуть не упал. Картинка, говорят, была не из веселых… Когда Человек-Непоседа в третий раз начал набирать высоту, на КП приехал начальник училища – старый летчик, друг Чкалова, комбриг (сейчас он в полярной авиации). Вышел из машины, комэска ему обо всем доложил.

Он знает, что вы хотели его отчислить? – спросил комбриг.

Наверно, догадывается.

Плохо…

В это время Чики-Туко набрал высоту, сделал штук пять петель, боевой разворот, одну за другой четыре глубокие восьмерки.

Отличный пилотаж, – проговорил комбриг, наблюдая за самолетом. – По каким причинам отчисляете?

У него какая-то боязнь при выполнении штопора. Чрезмерная нервозность…

Комбриг ничего не сказал. Он слышал, как Быстров убрал газ.

«Сейчас начнет», – подумал комэска…

Говорят, это был классический штопор. Никто не выдержал до конца, кроме комбрига. Позакрывали глаза, поотворачивались. Ждали: вот сейчас – удар, треск, взрыв и… конец. Комбриг стоял спокойно, только жадно затягивался папиросой и чуть-чуть побледнел…

На этот раз Чики-Туко вырвал машину из штопора метров на шестьдесят. Подвернул к «Т», рассчитал и точно притер у самого полотнища. Потом зарулил на стоянку, выключил мотор, вылез и, увидев начальника училища, пошел прямо к нему. Ни разу не взглянул ни на комэска, ни на инструктора. Подошел к комбригу, не торопясь снял шлем и бросил его в сторону.

Больше не пригодится, – тихо проговорил он. Встал «смирно» и добавил: – Я знаю, что меня ждет, товарищ комбриг… Я готов…

Комэска откозырял:

Разрешите арестовать, товарищ начальник?

Что?.. – Казалось, комбриг не расслышал. Долго смотрел на Быстрова, и все видели, – как он едва заметно улыбнулся. Потом отвел комэска в сторону:

Вы говорите, какая-то боязнь при штопоре?

Комэска промолчал.

Что же вы предлагаете? Арестовать?

Несомненно. Предать суду. Такой заразительный пример нельзя…

Комбриг не дал ему докончить:

– Вы видели, как он летал?

И уже садясь в машину, проговорил:

Хорошо. Арестуйте его на двадцать суток. После этого пришлите ко мне. Я думаю, вы не будете возражать о переводе его в другую эскадрилью? До свидания.

Потом еще раз взглянул на стоявшего без шлема Чики-Туко и сказал не очень громко:

Он будет отличным летчиком!

Уже через месяц после начала полетов Андрей почувствовал, что самое трудное для него будет – расчет на посадку. Вначале все казалось необыкновенно простым и несложным: правильно построить «коробочку», вовремя убрать газ, не поторопиться и не запоздать с четвертым разворотом – и самолет сам сядет у «Т». Но когда он без помощи инструктора начинал этот расчет на посадку, оказывалось, что все это не так просто. То он не учел силу ветра и самолет садился в двадцати-тридцати метрах от «Т» с «недомазом», то не до конца убрал сектор газа и «промазывал», то плотность воздуха была больше, чем накануне предыдущего полета, и самолет проносился над «Т» под неодобрительные восклицания финишеров.

Быстров терпеливо указывал на ошибки Андрея, но эти ошибки повторялись изо дня в день, и казалось, никогда не настанет время, когда инструктор скажет курсанту:

Вот теперь хорошо, Степной!

Андрей приуныл. Он, конечно, знал, что очень многие курсанты «болеют» такой же болезнью. Но все-таки большинство курсантов уже готовились к самостоятельному вылету, преодолев неудачи, а вот он ничего не может сделать. Никто его не упрекал, наоборот, все ободряли, а он приходил с полетов усталый и разочарованный, садился на подоконник и угрюмо смотрел на плывущие облака, словно в высоком небе хотел прочесть ответ на свой вопрос: «Что же делать?»

Как-то вечером, прохаживаясь по стадиону, Андрей встретился с инструктором. Ему не хотелось надоедать Быстрову своими вопросами, он собирался уже пройти мимо, но инструктор сам остановил его.

Вы куда-нибудь спешите, Степной? – спросил он.

Нет, – ответил Андрей. – Просто гуляю.

Может быть, погуляем вместе?

Я с удовольствием. Если, конечно, вам не будет скучно со мной, – сказал Андрей.

Они пошли рядом. Быстрое долго молчал, наблюдая, как в «чертовом колесе» крутятся двое курсантов. Казалось, он хотел решить какую-то задачу. Вдруг он остановился и крикнул маленькому курсанту, который вылез из колеса:

Дымов, можно тебя на минутку?

Курсант подбежал к инструктору.

У меня к тебе просьба, – сказал Быстрое. – Мы вот с товарищем Степным чуть не поссорились из-за тебя. Он говорит, что ни один человек не сможет кружиться в колесе больше пяти минут подряд. А я доказываю, что тренировкой можно достичь чего угодно. Кружился минуту, через некоторое время можно продержаться и четверть часа. Будь нашим судьей. Дымов.

С удовольствием, – улыбнулся курсант.

Он повернулся и пошел к своему товарищу. Тот помог ему прикрепить ремни к ногам и, когда Дымов качнул колесо и покатился по стадиону, громко засмеялся: