Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

3

Капитан Ганс Вирт вышел из штаба в отличном настроении: только сейчас полковник Гейлех подписал приказ о назначении его, Вирта, начальником штаба третьего истребительного полка. Поздравляя с новым назначением, полковник сказал:

Не сомневаюсь, Вирт, что вы будете хорошим начальником штаба. Учите наших парней быть такими же замечательными асами, каким являетесь вы. Хайль Гитлер! – И уже тогда, когда Ганс Вирт выходил за дверь, полковник добавил: – «Мерседес» майора Тинца передан в ваше личное распоряжение. Шофер вам нужен?

Благодарю вас, господин полковник, – ответил Вирт. – Я прекрасно управляю автомашиной.

Неподалеку от штабного здания, в маленьком грязном скверике, нового начальника штаба поджидал Эгон. Увидев весело улыбающегося Ганса, он поднялся со скамеечки и протянул руки:

Поздравляю! По лицу вижу, что все в порядке. Не ошибаюсь?

Нет, Эгон. Все в порядке. Теперь я твой начальник И сейчас приказываю: вам, господин лейтенант Эгон Вирт, надлежит сопровождать мою персону в ресторан, где необходимо отметить новое назначение. Вы недовольны, господин лейтенант?

Эгон засмеялся:

Младший чин обязан подчиняться старшему.

Браво, Эгон! Ты далеко пойдешь, если не споткнешься. Зайдем-ка сюда, мальчуган, есть еще один сюрприз.

Они вошли во двор и направились к гаражу. Пожилой немец с погонами ефрейтора козырнул капитану:

Ваша машина готова, господин капитан! – И, осклабившись, спросил: – Вы оставите меня у себя? Я неплохо служил майору Тинцу, господин капитан, и, если бы он был жив, он подтвердил бы мои слова…

Ганс Вирт пожал ефрейтору руку:

Я знаю, дядя Филипп, что вы хороший человек, но я люблю ездить сам. У меня дома была своя машина, мы с Эгоном всегда катались по воскресеньям…

Ефрейтор понурил голову, печально вздохнул. Капитан сочувственно посмотрел на шофера и вдруг сказал:

Хорошо, дядя Филипп, я буду ездить сам, но вы останетесь на своей машине. Будете ухаживать за ней…

Как за ребенком, господин капитан, – обрадовался ефрейтор. – Как за своим ребенком…

Ганс и Эгон выехали за ворота, свернули на главную улицу, и машина быстро покатила по асфальту. Мелькали мимо разбитые, полуобгоревшие дома, глядя на мир застывшими черными глазницами окон. Ветер нес по улице клочки бумаги, обрывки каких-то тряпок. Озираясь по сторонам и наклонив головы, словно ожидая удара, торопливо шли редкие прохожие. Рядом с большой театральной афишей лежала куча мусора.

Ганс Вирт будто впервые смотрел на запущенный, грязный, какой-то безжизненный город и говорил брату:

Когда смотришь на все это (он кивнул головой в сторону кучи мусора), то не покидает ощущение, что здесь мы только временно, что каждый из нас знает: ведь все равно придется уходить.

Уходить? Куда? – спросил Эгон. – Дальше на восток или… домой?

Ганс не ответил. Машина в это время переезжала перекресток, и мальчуган в женской, с оборванным рукавом, кофте, взмахнул руками и стремглав помчался в сторону. Только один раз он оглянулся на блестевшую никелем машину и тут же скрылся в подъезде большого дома.

Боже, они боятся нас, как чумных! – сказал Эгон.

Ты удивлен? – невесело улыбнулся Ганс. – Разве не знаешь, как они нас называют? «Коричневая чума»! А мы называем себя «носителями цивилизации». Носимся со своими идеями «нового порядка» и начинаем сами верить в то, что этот «порядок» кому-то нужен. Парадокс. Слушай, не будем сегодня говорить об этом.

Слушаюсь вас, господин начальник штаба! – без улыбки ответил Эгон. – Пить русскую водку лучше, чем копаться в… своем грязном белье.

В ресторане было шумно, дымно, столики почти все заняты. Уже с порога капитан Вирт увидел обер-лейтенанта Траурига и лейтенанта Крауза. Неразлучные друзья в воздухе, они и на земле проводили все свободное время вместе.

Гюнтер Трауриг, увидев братьев, встал и направился к ним. В руке он держал наполненный вином бокал. Приподняв бокал, заплетающимся языком Трауриг проговорил:

Алло, капитан! С сегодняшнего дня в воздухе нам будет не так уютно. Черт возьми, великий ас Ганс Вирт покинул небо.

Пью за штабных крыс, виноват, капитан, – за штабных деятелей. Эй, Крауз, вина начальнику штаба!

Ты пьян, Гюнт, – спокойно сказал Ганс Вирт. – Лучше бы тебе уйти отсюда.

Это… Это приказ? – Трауриг покачнулся, расплескивая вино.

Это совет, – ответил капитан. – Идем, Эгон.

Они сели за пустой столик в полутемной нише, заказали водки. Когда официант принес на подносе две рюмки и графинчик, Ганс сказал:

Ну что ж, мальчуган, за штабных крыс?

Эгон поднял рюмку, преданными глазами взглянул на брата.

Ганс, скажи, тебе надоело летать? – спросил он. – Ведь ты так любил…

Капитан Вирт залпом выпил водку, налил вторую рюмку и, чуть поморщившись, выпил и ее. Не притронувшись к закуске, он закурил сигарету и только тогда ответил:

Слушай, мальчуган, ты помнишь рассказ Гюнтера о рыжем мальчишке и русских женщинах? «Они бегали вокруг каменной глыбы, как куропатки…» – Ганс скрипнул зубами, с ненавистью посмотрел в сторону Траурига и Крауза. – Кажется, с тех пор я с каким-то страхом сажусь в самолет. Может быть, у того рыжего мальчишки отец – летчик. Может это быть, Эгон? Если бы он встретился в воздухе с Трауригом и Гюнту грозила опасность… – Капитан Вирт снова посмотрел на обер-лейтенанта и забарабанил пальцами по столу.

Эгон молчал, глядя на брата.

…вряд ли я стал бы помогать Гюнтеру, – в раздумье закончил Ганс. – Тебя это удивляет, мальчуган?

Эгон покачал головой:

Нет, Но это страшно…

Ганс улыбнулся:

Страшно ненавидеть себя за подлость, Эгон. А это чувство уже стучится в мое сердце. Ты не думаешь, что…

Чш! – Эгон наполнил рюмки и громко сказал: – Ну, за повышение, господин капитан!

К столу подходили два офицера в форме гестаповцев. высокий, худой, с выпиравшим из-под воротничка кителя кадыком, капитан спросил:

Не помешали?

Пожалуйста, – ответил Ганс.

Гестаповцы сели, заказали вина. Не стесняясь присутствия летчиков, они продолжали разговор.

Фриц говорит, – сказал высокий капитан, – что у них нет ни одного шанса скрыться. Оцеплена вся набережная, доки, порт.

Черт возьми, хотел бы я знать, за каким дьяволом они полезли в море? – бросил второй гестаповец, молодой, с красивым лицом лейтенант. – Выбросить где-нибудь мины?

Может быть. Тральщикам уже дано задание прочистить залив.

Партизаны? – поинтересовался Ганс Вирт.

Моряки с катера говорят, что парень и девчонка, – ответил капитан. – В общем, это уже бывшие люди. Капитан Фриц Зингер не из таких, которые упускают добычу.

Расплатившись с официантом, Ганс и Эгон вышли из ресторана и сели в машину.

Куда теперь, Эгон? – спросил Ганс. – Домой?

Поедем к морю, Ганс, – предложил Эгон. – Немножко посидим там, подышим.

Недалеко от «Пристани Глухарь» машину остановили патрули. Солдат с автоматом на груди и с поводком, привязанным к ошейнику овчарки, в руке, сказал:

Если встретите парня и девчонку, дайте знать, господин капитан.

Ганс кивнул головой:

Знаю.

Только желательно не пускать это в ход. – Солдат через окно кабинки кивнул на пистолет Ганса. – Господин Зингер желает получить их живьем.

Капитан Вирт повел машину мимо «Пристани Глухарь» и направил ее вдоль набережной. Эгон попросил:

Поосторожнее, Ганс. Мне не хотелось бы встретиться с партизанами.

Боишься, мальчуган? – улыбнулся Ганс.

Боюсь? – Эгон внимательно вглядывался в темноту, вплотную приблизив лицо к стеклу. – Тебе не кажется, Ганс, что вон там, в канаве, кто-то притаился?

Капитан слегка притормозил машину и повернул ее влево. Неяркий свет фар скользнул по бурьяну, и офицеры увидели две прижавшиеся к земле фигуры. Прошла секунда, может быть, две. Двое лежали рядом, без единого движения, будто мертвые. Девушка и парень. Оба мокрые.

Девушка подняла руки, желая закрыться от света. Эгон прошептал:

Фрейлейн Лиза…

Ганс молчал. Машина продолжала идти. Все дальше и дальше, минуя канаву и тех двоих, прижавшихся к земле.

Вдруг Ганс почувствовал на своем плече руку брата.

Ты что, Эги?

У тебя есть сигареты? – спросил Эгон.

Ганс дал сигарету Эгону и закурил сам. Потом сказал:

Слушай, малыш, мы с тобой летчики. Только летчики, ты понял?

Я понял, Ганс. Мы только летчики. Все остальное нас не касается.

4

Старший десятник Аким Андреевич Середин, как всегда, очень торопился и торопил других. Сейчас было десять часов вечера, а в пять утра баржа со скотом должна отойти от причала. Низкие, спускающиеся почти на самое море облака и моросящий дождь… Наверно, советские летчики сегодня не прилетят. Комендант фон Штейер уже дважды звонил в порт, спрашивал:

Как идут дела, господин Середин?

Дела шли хорошо. К трем утра трюм был почти полностью загружен, оставалось только погрузить сотню тюков спрессованного сена. Оно находилось на складе. Середин вызвал к себе Федотова.

Все готово? – спросил он у заведующего складом.

Федотов покосился на двери конторки, прикрыл их плотнее и тихо ответил:

Все готово, Аким Андреевич. Тральщики выловили обе мины, но чистят залив до сих пор. Думают, наверно, что есть еще.

Это замечательно, Федотов! – горячо прошептал Аким Андреевич. – Это замечательно! Понимаете, никаких подозрений! С механизмом все в порядке?

Все в порядке, Аким Андреевич. На пять сорок…

Федотов ушел, Середин сел за стол и сразу же почувствовал огромную усталость во всем теле. В последнее время сильно пошаливало сердце. Если бы раньше Акиму Андреевичу сказали, что ему под силу вынести такое напряжение, он, пожалуй, только усмехнулся бы. Разве простой, ничем не выдающийся человек, даже коммунист, может выдержать такое адское напряжение сил и нервов? А ведь Аким Андреевич Середин всегда считал себя самым обыкновенным человеком: «Какой-то я… средненький, ни то ни се… Незаметный какой-то». Но вот пришла трудная минута – и сердце открылось для больших дел, больших испытаний. Аким Андреевич и сейчас помнит тот день, когда получил первый приказ партии: сесть в тюрьму. Когда ему об этом сказал секретарь горкома, он вначале не поверил. «Вы шутите» – вот все, что он мог тогда ответить. А секретарь горкома партии говорил: «Вас, товарищ Середин, считают наичестнейшим человеком в городе. «Грабеж», совершенный вами, расценят так: «Годами, подлец, маскировался, чтобы в подходящую минуту совершить крупную кражу!» Понимаете, это психологически как-то оправдывает наше предложение. Девяносто шансов из ста, что немцы поверят. И пятьдесят шансов из ста, что они вас не расстреляют как бывшего коммуниста, а возьмут на службу». – «Но ведь наши люди будут считать меня подлецом! – воскликнул тогда Середин. – Будут говорить: «Вот ворюга пошел!» – «Да, будут, – ответил секретарь горкома. – Но так нужно…»

Эти два слова «так нужно…» сейчас носили в своем сердце миллионы советских людей. Заведующего немецким складом Федотова дважды чуть не убили «неизвестные» лица за то, что он «честно» служил врагам своей Родины, но Федотов знает: так нужно. Он является маленьким звеном в большой цепи подполья патриотов, он бесстрашно и бескорыстно несет свою муку «предателя» и знает, что так нужно. Неделю назад Федотов сказал: «Ушли жена и дочь. Ушли, назвав меня предателем». Он посмотрел на Акима Андреевича, и Середин увидел в его усталых глазах столько страдания, что ему стало страшно. Аким Андреевич хотел как-то утешить его, но Федотов выпрямился, провел по лицу маленькой, слегка вздрагивающей ладонью и твердо проговорил: «Нет, нет, я знаю: это необходимо!». Игнат Морев смотрит на Середина, как на зверя, а его самого называют немецким прихвостнем. Тяжело Середину, тяжело Игнату Мореву, но – так нужно. Так будет нужно до тех пор, пока Родина снова не станет свободной, и тогда все они узнают правду друг о друге. Узнают и удивятся: «Как же я мог подумать о нем такое?»

Аким Андреевич подошел к окну и посмотрел в сторону причала. По слегка освещенным сходням, сгибаясь под тяжестью, грузчики несли тюки сена. В полумраке люди были похожи на больших улиток, медленно ползущих одна за другой. Уродливые тени качались на волнах, обстреливаемых каплями дождя. Низкие тучи почти касались моря, темного, неуютного. Над трюмом баржи мигал тусклый фонарь. Далеко от порта, в открытом море, сигналил короткими гудками тральщик, предупреждая катера об опасности…

Аким Андреевич долго стоял у окна, смотрел на тоскливое море, прислушивался к сигналам тральщика и думал: «Это хорошо, что они выловили мины. Так и должно быть: не такие немцы простаки, чтобы не протралить залив перед выходом транспорта в море. И когда, выйдя из порта, ровно в пять сорок баржа со скотом взорвется от запрятанной в тюке сена мины, комендант фон Штейер наверняка отдаст под суд командира тральщика, не сумевшего обеспечить безопасность…»

Глава девятая

1

Сколько прошло времени с тех пор, как они ушли из Варшавы? Иногда Андрею казалось, что это было только вчера, иногда – что они идут по этому старому лесу уже месяц. Часто ночью, лежа на сухих листьях, он слышал далекий гул моторов. Знакомый ровный гул, непохожий на волчье завывание немецких самолетов. Машины летели на запад, в глубокие тылы врага. «Может быть, – с тоской думал Андрей, – сейчас надо мной пролетает Никита. Летит, смотрит вниз и говорит своему штурману: «Вот в этих польских лесах погиб мой друг Андрей Степной. Славный был парень, трын-трава!». Эх, Никита, Никита! Удастся ли нам встретиться когда-нибудь? Глухие польские леса. Кажется: иди по ним сотни километров – и не встретишь ни одной живой души, не услышишь человеческого голоса. Но это только кажется! Бродят по этим лесам озверелые банды предателей польского народа, рыщут карательные отряды фашистов. Из-за каждого дерева может нежданно-негаданно щелкнуть винтовочный выстрел, и услышишь ты последнюю песню – песню пули. Трудно встретиться нам с тобой, Никита, а повидаться надо. Жизнь ведь вся впереди, начинается только. Как же не увидеться старым друзьям? Игнат, наверно, тоже думает об этом, тоже ждет…»

Казимир шел впереди, держа в руках увесистую дубинку. Он поминутно оглядывался и покрикивал на Казика:

Не отставай, осталось немного.

Казик не спрашивал, сколько осталось. С ним были его новый отец, русский летчик Андрей и дядя Януш. Хорошо в Дремучем лесу! Ветер мчится над верхушками высоких деревьев, несет куда-то белые облака, постанывают сосны, поют в густой листве незнакомые птицы. Казик смотрит, слушает. Вот впереди что-то ухнуло, словно топор дровосека ударил по дереву. Казимир остановился, поднял руку, призывая к осторожности. Казик смеется: впереди все в порядке, это упала сухая ветка.

Откуда ты знаешь? – опрашивает Януш.

Казик удивляется: неужели они сами не слышат? А вот недалеко в стороне послышался звук, непохожий на другие лесные звуки. Будто скрипнул ворот колодца и ведро ударилось о воду. Казик останавливается и уверенно говорит:

Там люди.

Ни отец, ни русский летчик, ни дядя Януш почему-то ничего не слышат. Дядя Януш опять спрашивает:

Откуда ты знаешь?

Они сворачивают с глухой тропки и крадучись идут туда, куда показывает мальчуган. Становится все светлее, и вдруг перед ними открывается вид на небольшую полянку, огороженную забором из высоких кольев. Януш снимает с плеча автомат, Казимир крепче сжимает в руках дубинку, Андрей вытаскивает из чехла немецкий кинжал. Чуть поотстав, за Андреем крадется Казик. Януш шепотом зовет:

Казик!..

Мальчик понимает: ему легче незаметно подобраться в высокой траве к частоколу, посмотреть, что там делается. Трое ложатся на землю, а Казик, как настоящий разведчик, ползет вперед. Он умеет ползти совсем бесшумно, ему не раз приходилось так ускользать от полицейских на кладбище…

Вот и частокол. Казик просунул голову сквозь колья и осмотрел двор. Старик с седой бородой сидел на крыльце покосившейся хатенки и палкой водил по земле, словно что-то рисуя. Молодая женщина выливала из ведра воду в лохань, возле которой лежала худая свинья. По двору бродила овца, куры копошились в навозе, прыгали воробьи. И больше ничего. Ничего, кроме тишины и тоски, нависших над этой глухой поляной…

Казик повернул голову к лесу и дважды тихонько свистнул. Старик перестал водить палкой по земле, насторожился. Женщина опустила ведро, вгляделась в лес. Тогда Казик пролез через колья и сказал:

Не бойтесь, это мы.

Во двор вошли Андрей, Казимир и Януш. Увидев в руках Януша автомат, женщина вскрикнула.

Пан Езус, защити нас! – проговорил старик.

И Януш и Казик давно уже начали учить Андрея говорить по-польски, но сейчас он не мог вспомнить ни одного слова, чтобы успокоить женщину.

Януш повесил автомат за спину, протянул женщине руку.

Добрый день, сестра, – проговорил он. – Мы ничего плохого не сделаем, не пугайся…

Между тем Войтковский, ни на кого не глядя, приближался к овце. Бросив свою дубинку в сторону, он раскрыл большой складной нож и манил животное к себе:

Це, це, пся крев, иди сюда.

Заросший, огромный, оборванный, он был страшен.

Ему удалось схватить овцу за шею, сильным рывком он свалил ее и занес над нею нож.

Казимир! – крикнул Андрей и подбежал к Войтковскому. – Не надо, Казимир!

Кш, не мешай! – пробасил тот. – Мы пятый день голодаем, а тут…

Андрей схватил его за руку, отвел нож в сторону.

Казимир, мы не бандиты, – твердо проговорил он. – Если ты это сделаешь, тебя будут судить.

Войтковский резким движением сбросил его руку:

Судить? Кто это будет судить пана Войтковского?

Мы будем судить!

Это сказал Януш. Он стоял строгий, решительный.

Казимир встал, мрачно посмотрел на Андрея и Януша.

Забыли, что для вас сделал пан Войтковский? – спросил он.

Не забыли, – ответил Януш. – Но такой ценой мы не покупаем свободу. Это ведь бедняки… Такие, каким был твой отец.

Войтковский перевел взгляд на старика, на женщину. Они молча стояли в сторонке: старик – опершись на палку, женщина – спрятав руки в карманах передника. В глазах у обоих застыл страх, оба с надеждой смотрели на Януша. А разве Казимир не хотел, чтобы простые люди так же смотрели на него?.. Сколько раз в тюрьме, обдумывая план побега, он мечтал, как вырвется на волю и будет крушить врагов Польши, чтобы не осталось на ее земле ни одного фашиста, ни одного пана Облновского, засекающего людей плетьми! Он мечтал, что слава его будет лететь по родной земле, не слава бандита, а другая – хорошая, простая и ясная. На него будут с надеждой смотреть бедные люди, его, как огня, будут бояться облновские и немецкие звери, принесшие страдания его Польше… И вот стоит он, «защитник» простых людей, и думает: «Был ты бандитом, бандитом и остался, пся крев!»

Казимир пнул ногой овцу, с сердцем выругался:

Пошла вон, волчья душа! Лезешь под ноги…

Он ждал, что Януш и Андрей начнут стыдить его, и решил молчать. Ни слова не скажет он в свое оправдание, потому что нет таких слов, которые могли бы оправдать бандита.

Андрей спросил:

Казимир, у тебя, кажется, есть еще немного табаку? Давай покурим.

Войтковский искоса взглянул на Андрея: хитрит русский летчик?

Будто ничего не произошло, старик предложил:

Прошу добрых людей до хаты, хозяйка гостей угощать будет.

Так никто ничего и не сказал Казимиру, и в душе он благодарил этих людей за то, что они простили его. Он поклялся себе, что с этого дня станет другим человеком. Таким, как Андрей, Януш… Чтобы бедные люди не со страхом смотрели на него, а с надеждой.

Ночь прошла спокойно. Янушу удалось узнать у старика, что недавно вблизи этих мест прошел небольшой партизанский отряд, держа путь в горы.

Хорошие то люди, сохрани их пан Езус, – сказал старик. – За Польшу на муки идут, за народ смерть принимают.

Утром Януш предложил:

Надо и нам идти в горы, искать отряд.

Не отряд искать надо, а немцев, – проговорил Казимир. – Бить их надо!

Дубинкой? – спросил Андрей. – С одним автоматом много не навоюешь.

Никто для нас оружия не заготовил, – угрюмо возразил Казимир. – Самим добывать надо.

Все же решили идти в горы. Путь был неблизкий, безлюдный, и старик упросил Януша взять на дорогу немного хлеба и кусок сала.

Когда выходили из хаты, Казимир задержался на несколько секунд, будто зашнуровывая ботинок. В полутемных сенях он остановился, с тоской взглянул на кованый сундук, переступил с ноги на ногу и приоткрыл крышку. На самом дне лежали три куска сала.

Бандит я и есть, пся крев! – выругался Войтковский. – Настоящий бандит, будь я проклят!

Он тяжело вздохнул, взял из сундука кусок сала и положил его за пазуху.

2

Казик не жаловался, но все видели, что он еле передвигает ноги. Глаза у мальчугана ввалились, все тело было изодрано сучьями; ночами он стонал, во сне его преследовали кошмары. От болот, лежащих где-то поблизости, тянуло промозглой сыростью, тучи комаров носились в воздухе, часто моросил дождь. Войтковский снимал с себя изорванную рубаху и укрывал Казика, сам оставаясь почти голым: от брюк у него остались лишь жалкие лоскутья. Он ворчал:

Прячемся в лесу, как волки. Надо искать немцев, у них есть оружие и еда.

Нас только трое, разве это сила? – спокойно спрашивал Андрей.

Лучше погибнуть в драке, чем подохнуть с голоду! – не сдавался Войтковский.

Они брели по лесу вот уже третью неделю, выбирая самые глухие места. Горы были еще далеко. Отряд, о котором говорил старик, будто в воду канул. Иногда Янушу казалось, что они идут по следу отряда: вот Казик случайно набрел на недавно потушенный костер, вот Андрей нашел обрывок веревки, а Казимир наткнулся на банку из-под консервов. Они радовались этим находкам и с новыми силами продолжали идти вперед. Скорее, скорее догнать друзей, соединиться с отрядом и начать настоящую жизнь! Жизнь людей, а не волков, загнанных в болота и глухие леса.

Осталось недалеко, Казик, – подбодрял мальчугана Войтковский, а сам уже не верил: снова никаких следов, снова глушь и почти осязаемая близость болот…

Однажды ночью, укрывая Казика своей рубашкой, Войтковский услышал впереди непонятный шум. Казалось, вот кто-то уронил котелок или каску, кто-то наступил на сухую ветку. Войтковский хотел разбудить Януша, но передумал. Он взял свою дубинку и, осторожно раздвигая ветки и вглядываясь в темноту, направился вперед. Он был сейчас похож на зверя, подкрадывающегося к своей жертве: такие же хищные, почти бесшумные движения, такой же хищный, напряженный взгляд настороженных глаз. Запах дыма, от которого дрожали ноздри, опасность, подстерегающая в густом мраке, неслышные шорохи – все это он воспринимал как-то помимо сознания. Когда в нескольких шагахот него послышался приглушенный голос, Войтковский замер. Так зверь, почуяв человека, замирает на месте, не зная еще что делать – нападать или бежать.

Через секунду Казимир сделал шаг вперед и снова остановился. Снова шаг вперед. Дым от затухающего костра коснулся лица, ветерок на мгновение оживил умирающий огонь, и Войтковский увидел двух человек, сидевших рядом, с автоматами между колен. Вокруг костра спали солдаты, много солдат. Может быть, двадцать человек, может быть, двести. Спящие люди были укрыты темнотой: чем дальше от костра, чем плотнее. Двое, наверно дежурные, сонно беседовали.

Войтковский услышал родной, польский язык и чуть не вскрикнул от радости: это ведь тот отряд, который они ищут. Он хотел уже подойти к караульным, как вдруг услышал:

Пан Данек сегодня сказал, что завтра мы их окружим…

Пан Данек говорит это уже не первый раз, – отозвался недовольный голос второго караульного. – Пан Данек спит в палатке и пьет коньяк, а нас жрут комары. Не такой Антек дурак, чтобы дать себя окружить.

Антек… Что-то знакомое послышалось Казимиру в этом имени. Антек! Не тот ли это Антек, о котором говорили Януш и Андрей? Разведчик Антек, чья сестра погибла на глазах у русского летчика? Войтковский перестал дышать, вслушиваясь в каждое слово…

Пан Данек сказал, что если нам удастся их окружить. он загонит весь отряд в болото, и пусть они там подыхают!

Немцы обещали пану Данеку крупный куш, если ему удастся разгромить отряд, – ответил хриплый голос. – Перепадут ли нам хоть крохи?

Теперь Казимиру все стало ясно. Это каратель Данек идет вслед за партизанским отрядом Антека, а Януш, Андрей, Казик и он сам, Казимир, идут вслед за Данеком. Спешат, чтобы самим влезть в пасть акулы. Сам пан Езус помог ему, Казимиру, подслушать этот разговор. Теперь – назад! Скорее к своим, скорее подальше от этого соседства! Вот только жалко уходить, не прихватив пару автоматов. Когда еще встретится такой удобный случай, как сейчас? Эти олухи ничего не подозревают, сидят рядом, их здорово можно пристукнуть. Голова об голову. Тихо и верно. Надо только зайти сзади, змеей подползти к костру…

Так же осторожно Войтковский покинул свое место и за деревьями лег на землю. Он слышал, как рядом кто-то вскрикнул во сне, и видел, как один из караульных повернул голову. Второй спросил:

Что там?

Ничего. Давай-ка вздремнем по очереди, Юзеф. Какой дьявол придет сюда?!

Он встал и сделал несколько шагов в направлении, где затаился Казимир. Войтковский лежал, тесно прижавшись к земле. Враг подходил все ближе и ближе. Вот он остановился, сдвинул ногой сухие листья в кучу и опустился на них.

Я прилягу здесь, – бросил он своему приятелю. – Через часок разбуди.

И вдруг увидел полуголого человека. В первое мгновение каратель настолько оторопел, что не мог сделать ни одного движения. Он хотел крикнуть, но страх отнял у него голос, хотел бежать, но ноги будто приросли к земле. Этим воспользовался Казимир. Он бесшумно вскочил, подмял под себя карателя и, зажав ему одной рукой рот, другой рванул к себе автомат. Еще секунда – и он мог бы скрыться в темноте леса, но каратель уже пришел в себя, вывернулся из-под руки Казимира и закричал диким голосом:

Юзеф, партизаны!

Лагерь мгновенно ожил. Вокруг вскакивали люди и, еще ничего не соображая со сна, тоже кричали:

Партизаны!

Казимир прижал к груди автомат, послал длинную очередь в гущу врагов и прыгнул в сторону. Даже теперь спасение казалось возможным. Еще один прыжок, еще одно усилие…

Но в это время взлетела ракета, осветила поляну, деревья, Казимира, убегающего в глубь леса, и нескольких человек, зашедших к нему с тыла. Казимир рванулся в сторону, но двое навалились на него, повисли на шее. Откуда-то крикнули:

Брать живым!

И снова вверх взлетела ракета. Казимир видел, что к нему приближаются враги. Много врагов.

Он напрягся, схватил одного из солдат за пояс, с силой швырнул на землю. Потом снова вскинул автомат, готовясь выстрелить, – и сразу почувствовал удар в голову чем-то тупым, тяжелым. Оружие выпало у него из рук, деревья зашатались, костры погасли, и наступила тишина, словно все вокруг погрузилось в густой мрак.

3

Может быть, ему было лучше умереть в эту ночь… Умереть в неравном бою, как умирает солдат-герой, встретив смерть лицом к лицу. Друзья нашли бы его тело в лесу, под вековым дубом вырос бы холмик земли – память о честном человеке, отдавшем свою жизнь за правое дело. И Казик всю жизнь помнил бы своего большого друга и мстил бы врагам за его смерть…

Каратели пана Данека шли к горам, стремясь отрезать путь партизанскому отряду Антека, окружить его и уничтожить. Четвертый день каратели питались только сухарями, хотя в лесу было немало дичи: пан Данек строго запретил стрелять, чтобы не обнаружить свою группу.

Все шло хорошо. Не подозревая о близости врагов, партизаны часто останавливались на отдых, и пан Данек готовился в ближайшие дни нанести удар. Он уже поставил перед своими помощниками задачу на окружение отряда, когда неожиданно все его планы расстроились: ночная перестрелка вспугнула партизан. Пан Данек потерял полтора десятка солдат и лучшего своего друга – подпоручика Владислава Крицкого. Было от чего прийти в бешенство! Поручик Данек через каждые пять-десять минут подходил к Войтковскому и проверял веревки на его руках: не слабо ли они затянуты? Каждый раз он подносил кулак к лицу Казимира и яростно ругался:

Звериная рожа! Я придумаю для тебя такую пытку, что у самого дьявола волосы встанут дыбом!

Казимир сплевывал кровь, ненавидящим взглядом окидывая поручика. Он напрягал все силы, чтобы разорвать на руках веревки, но они затягивались еще туже. А как хотелось схватить за глотку эту собаку, душить, рвать на части, чтобы и следа не осталось!

Молчишь? – В голубых глазах поручика от злости вспыхивали злые огни. – Скоро заговоришь, закашляешь кровью!

Каратели продвигались по лесу медленно, все время высылая вперед разведку. Несмотря на то, что Казимир был весь избит и еле передвигал ноги, поручик приказал вести его на веревке, как зверя. На шею ему набросили петлю, пропустили веревку через связанные руки, и конец ее привязал к своему поясу дюжий каратель.

«Боитесь даже полумертвого!» – думал Казимир, встряхивая головой, чтобы отогнать впившихся в лицо и шею комаров.

В полдень подошли к краю болота и остановились. Надо было перебираться на другую сторону, и поручик приказал: найти тропку через топи. Несколько человек отправились искать тропу, другие начали рубить деревья, чтобы попробовать перейти по стволам через узкий рукав болота. Войтковского привязали к дереву и как будто на время забыли о нем. Не имея возможности сделать ни одного движения, Казимир склонил голову на грудь и, закрыв глаза, стоял в полузабытьи, скованный усталостью. В голове у него проносились обрывки мыслей. Он думал о Казике, о Януше и русском летчике Андрее, ему страшно хотелось, чтобы кто-нибудь из них увидел его сейчас, обреченного на смерть. Больше смерти Казимира пугала мысль о том, чтобы его друзья не подумали о предательстве. А что, если кто-нибудь из них скажет: «Бандит есть бандит и не стоило ему доверять».

Казимир застонал и открыл глаза. Перед ним стояли поручик Данек, двое здоровенных карателей с сухими ветками в руках и маленький человечишко в длинном пальто, видимо, ксендз. Все молчали, разглядывая Казимира. Наконец ксендз проговорил:

Честные католики в суровый час испытания не оставляют веру свою на поругание. Раскаиваешься ли ты, сын мой? Вернешься ли к братьям своим?

Человечишко был уже стар, седые пряди волос выбивались у него из-под маленькой шапочки, умные глаза скорбно смотрели на распухшее лицо Войтковского.

Кто ты, старик? – спросил Казимир.

Слуга пана Езуса, слуга веры нашей, сын мой, – ответил старик. – Я ксендз.

Войтковский вспомнил ксендза, который сидел с ним в тюрьме и ехал на одной машине в лагерь смерти. У него не было седых прядей, лицо не казалось таким кротким и умным, и голос, кажется, был грубым и резким. Тот валялся на цементном полу проклиная немцев и их пособников, вот таких, как поручик Данек. А этот…

Ты слышишь меня, сын мой? – повторил ксендз, – Сам пан Езус призывает в этот суровый час всех честных католиков…