Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Василий сплюнул на землю, ответил:

Дура! Если б для тебя – пожалуйста. – И отшвырнул лопату ногой.

Немец обратился к Райтману:

Ты – копать! Ну?

Яков посмотрел на Нечмирева и проговорил:

Абрам когда-то давно-давно читал мне из старого букваря: «Рабы не мы, мы не рабы». Так, Вася?

Яша, ты настоящий парень. – Василий обнял друга, шепнул ему на ухо: – Сейчас возьму лопату, ахну фрица по челноку. А ты – в рощу! Эй, фриц, давай лопату.

Рыжий, худой, высокий ефрейтор что-то понял. Он выставил автомат вперед, наступил ногой на лопату.

Ганс, возьми, – сказал он. – Идем дальше.

Прошли в глубь рощи метров сто и увидели старый окопчик. Нечмирев сразу узнал его. Вот здесь они сидели с Яшей и отстреливались от немцев. Совсем недавно. Отсюда он с двумя пистолетами в руках пошел в атаку, один на целую орду. Весело было, миллион чертей! Помнить будут паршивые фрицы советских летчиков.

Пошел! – крикнул рыжий ефрейтор.

Василий одной рукой обнял Райтмана за плечи и смотрел на верхушки деревьев. Ему сейчас очень хотелось увидеть ту иволгу, которая приветствовала их своим криком. Где она? «Фиу-ли, фиу-ли!»– раздалось совсем рядом. Немцы вскинули автоматы. Яков инстинктивно попятился назад, к окопчику, увлекая за собой Нечмирева. Оставалось пять-шесть шагов. Яков закрыл глаза. Трудно было стоять на ногах, тело тяжелело, хотелось сесть на землю, прикрыть лицо руками. Нечмирев почувствовал, что Яков опускается все ниже и ниже. Он сказал:

Яша, осталось немного. Ты мне Друг, Яша? Держись!

Он увидел, как рыжий ефрейтор нащупывает пальцем курок, и крикнул:

Эй, фрицы, запомните, как умирают советские летчики! Наша Родина…

Ефрейтор и тот другой, с автоматом, молчали. Третий не выдержал, завопил:

Шнель!

Яков успел сказать лишь два слова:

Сволочи вы…

Эхо разнесло по рощице грохот выстрелов. Испуганная иволга вскрикнула и улетела подальше. Два больших желтых листа сорвались с ветки клена и, кружась в воздухе, упали в траву рядом с окопчиком. Высоко над землей летела на запад эскадрилья пикирующих бомбардировщиков. Гудели моторы. За деревней захлебывались «эрликоны». Выла сирена. Жизнь шла своим чередом: была война.

Глава одиннадцатая

1

Антек вел свой маленький отряд к горам. Он говорил Никите:

Понимаешь, теперь нельзя приходить ни на одну приготовленную явку. Предатель, выдавший наш пароль и указавший место посадки, знал, конечно, многое. Нас будут поджидать везде, куда бы мы ни пришли. Все планы полетели к черту, и остался один путь: в горы. Я знаю там каждое ущелье, каждую тропку. Там организуем штаб, оттуда будем действовать. Согласен?

Никита молчал. Он думал в это время о судьбе Андрея: если друг жив, его надо искать в лесах, а не в горах.

Антек по-своему истолковал молчание Никиты.

Не беспокойся, – сказал он, – там мы, может быть, найдем посадочную площадку и дадим знать в штаб. Тебя вывезут.

Никита укоризненно взглянул на поляка:

Ты думаешь, о чем говоришь? Вместе попали в беду, вместе будем и выкарабкиваться из нее, трын-трава! Но… Может быть, из другой группы кому-нибудь удалось спастись, а мы будем все дальше и дальше уходить отсюда.

Теперь молчал Антек. Худой, заросший, с темными кругами под глазами, он не был похож на того Антека, которого Никита впервые увидел в деревянной избушке полковника Войчека. Перед Никитой был старик, и только глаза, усталые, полные горя, но с таким же блеском неутраченной воли, как и прежде, говорили, что это все тот же Антек, разведчик, командир. Сколько раз Никита видел, как эти глаза с тоской всматривались в темную чащу леса, словно ожидая: вот сейчас послышится хруст валежника, качнется тихонько ветка на дереве и на полянку выйдут его друзья. Впереди бесшумно будет идти Януш, а за ним, чуть поотстав, другие разведчики, и среди них – Мария. Его друг, его сестра, Надеялся ли он, что кто-нибудь из группы Януша остался в живых? Думал ли он, что ему суждено будет встретиться с Марией? Он никогда об этом не говорил. Он не мог об этом говорить: так слабы были его надежды. Там, в лесу, при свете ракеты Антек видел трупы в траве на опушке. Он знал, что это лежат его погибшие друзья… Нет, мало было надежды у разведчика Антека встретиться с кем-нибудь из них. Очень мало. Но все же он ответил Никите:

Если Януш и… другие вырвались оттуда, они тоже пойдут к горам. Я в этом уверен. Януш знает горы так же хорошо, как я.

На третий день пути Антек приказал своему радисту связаться с полковником Войчеком и запасным шифром передать ему обо всем случившемся. Долго пришлось радисту посылать в эфир позывные, долго он осипшим голосом повторял одно и то же: «ПВЧ, ПВЧ, я – Ласка, я – Ласка… Отвечайте, ПВЧ…» Полковник Войчек молчал, Батареи садились, надо было беречь их, и Антек приготовился отдать приказ о прекращении вызова ПВЧ, как вдруг радист махнул рукой:

ПВЧ слушает! Тише… ПВЧ знает о разгроме группы. Спрашивает, куда идем…

Ответь, – сказал Антек, – придем на место – свяжемся, Спроси: откуда известно о провале операции?

Радист снова взмахнул рукой:

Тише! Слушайте: предатель раскрыт. Предатель– Костусь Дзво… Дзво…

Антек вздрогнул, впился пальцами в плечо радиста, крикнул:

Ну?!

Снимая наушники, радист как-то виновато посмотрел на Антека и окружавших его разведчиков и почти шепотом сказал:

Предатель – Костусь Дзвольский, Норд.

Антек молча отошел в сторону и сел на землю, уткнувшись лицом в колени. Разведчики постояли около радиста, помолчали, потом все вместе подошли к Антеку. Бартошек, тихий, медлительный, похожий на медведя минер, тронул командира за плечо:

Слушай, Антек, ты наш командир. И мы тебе всегда верим. И мы обещаем: Костуся найдем и на небе. Слышишь, Антек? И будем его судить. Будем его судить, и, когда на нашей земле станет меньше одним гадом, все будет правильно. Вот так… Идем, Антек…

Антек встал. Шум леса стоял в ушах, качались деревья. Прямо перед глазами плыли огни. Красные, желтые, синие. Летели куда-то в глубь леса, исчезали, снова возвращались, но было их уже меньше. Бартошек стоял рядом, смотрел добрыми, печальными глазами и говорил: «Будет все правильно… Вот так… Идем, Антек…» Потом Бартошек исчез, рядом стоял Костусь, человек, которому Антек верил, как самому себе. Они были старыми друзьями – Антек, Мария и Дзвольский. Друзьями с самого детства. Вместе бегали по улицам, вместе ходили в маленький домик, под самой крышей которого висела табличка с полустершимися от времени буквами: «Школа». Потом Антек и Костусь поступили работать на завод. Сдружились с рабочими, ходили на тайные маевки, на сходки. Жизнь втягивала их в борьбу, они становились на тернистый, но славный путь обездоленных, но несдающихся людей…

Они втроем – Антек, Костусь и Мария – в шумной Варшаве расклеивали листовки, распространяли политическую литературу, выполняли задания старших товарищей. Дзвольского, которого называли «товарищем Нордом», знали многие коммунисты Варшавы, доверяли ему, любили его. Когда немцы подходили к Варшаве, Антека и Марию послали к Войчеку, Костусь уходил к партизанам. Это было давно. С тех пор Антеку не приходилось встречаться с Костусем. Может быть, придется?..

Хорошо, – наконец сказал Антек. – Мы найдем его. Найдем и будем судить. Идемте, товарищи.

Все глуше и глуше были леса, шире болота. Никита спрашивал:

Правильно ли мы решили идти сюда? Глушь, у людей осталось по десятку сухарей. Что будем кусать, трын-трава?

Антек молчал.

Надо искать встреч с немцами, – продолжал Никита. – Иначе будет плохо…

Антек молчал. Может, летчик прав. Что будет, когда кончатся сухари? Разведчики уже сейчас голодают. Когда Веслав Бартошек подстрелил глухаря и принес его к костру, Антек видел, как птицу разодрали на кусочки и ели почти сырой. Люди голодали, а до гор, где можно было встретиться с каким-нибудь партизанским отрядом, еще далеко.

Что же ты предлагаешь? – спросил однажды Антек.

Никита подозвал штурмана, взял у него карту.

Смотри, – сказал он. – Вот до этой трактовой дороги через лес – сорок километров, три дня пути. Там наверняка людно, не могут немцы не ездить по этой дороге. Разве мы не в состоянии сделать две-три засады?

Хорошо, – сказал Антек. – Завтра решим сообща.

Аночью лес вдруг проснулся от страшного, дикого крика. Вскочивший на ноги набожный Веслав Бартошек поспешил сотворить молитву:

Пен Езус, матка бозка… Черт бы побрал этого идиота, который орет, как сумасшедший.

Прозвучала пулеметная очередь, и высоко над лесом вспыхнули ракеты. С болота тяжело поднялись две большие птицы, низко пролетели над людьми и скрылись в темноте.

Разведчики вскочили со своих постелей из веток и листьев, насторожились, приготовили к бою автоматы и гранаты. Стрелок-радист и штурман установили пулемет. Второй пилот Саша Моргун и поляк-разведчик подошли к Антеку.

Мы пойдем, – попросил Саша Моргун, – посмотрим, что там. Можно?

Антек кивнул головой:

Идите.

Они не возвращались очень долго. Антек приказал разведчикам занять круговую оборону, не курить, громко не разговаривать. Сам он устроился за деревом, зоркими глазами вглядываясь в темноту леса. Никита лежал рядом, держа в руках автомат.

Как видишь, лес не такой уж глухой, – сказал Антек.

Мне кажется, они обнаружили нас и идут следом, – тихо ответил Никита. – Непонятно только, кто поднял стрельбу?

А крик? – спросил Антек. – Раненый не кричит так. Словно кто-то схватил человека за горло. Значит…

Значит, там есть и свои, и чужие, – сделал вывод Никита,

Наконец из разведки вернулись Саша Моргун и маленький, юркий Стефан.

Большой отряд, – доложил Стефан. – Нам удалось подползти очень близко. Их много, человек тридцать. Паникуют, кругом выставили посты. У костра видели связанного человека… Я слышал, как один часовой говорил другому: «Это, наверно, из отряда Антека…»

Я прав. Они ищут нас, – сказал Никита. – Но откуда им известно, что мы в лесу?

У них тоже есть разведка, – ответил Антек.

Подошел Бартошек. Присев на корточки рядом с Антеком, он сказал:

Слушай, Антек, ребята считают так: «Надо, говорят, начать сейчас. Ночью. Вот только не знаем, много ли этих волчьих душ».

Человек тридцать.

В темноте, говорят ребята, мы бы их побили, сделали бы из них кашу.

А ты как. думаешь?

Если мы их окружим со всех сторон, весело будет. Ведь нам отступать некуда: километрах в десяти на пути болото, как бы они нас туда не загнали. Потопят.

Он правильно говорит, – сказал Никита. – Нельзя нам идти вперед. Надо начинать сейчас.

Антек несколько минут помолчал, потом проговорил:

Нет. Сейчас нельзя начинать. Кто-то потревожил их, они приготовились к защите.

Значит, идти к болотам? – спросил Никита.

К болотам они пойдут первыми. Мы их пропустим. А потом…

Никита поднял голову, взглянул на Антека. Даже в темноте было видно, как блестят глаза разведчика. Никита знал: сейчас Антек уже готовит план действия, уже мысленно расставляет людей, гонит врагов к болоту. Губы его шевелились, словно он отдавал распоряжения.

Веслав, зови ребят, – сказал Антек.

2

Пан Данек долго не мог уснуть в ту ночь. Дважды он выходил из своей, палатки, приближался к болоту, прислушивался. Тихо было кругом, изредка всплескивалась болотная жижа в том месте, где стоял столб с привязанным к нему партизаном.

«Жив еще, псякрев!» – думал поручик. Он ходил вокруг лагеря, проверял посты, останавливался и снова прислушивался к лесу. Не было ничего такого, что могло бы вызвать беспокойство, а поручик все время ощущал неясную тревогу и, оттого что не знал, откуда исходит эта тревога, нервничал все больше и больше. Наконец он вернулся в палатку, вытащил из походного рюкзака флягу с коньяком, налил полный стакан и залпом выпил. В голове зашумело, чувство тревоги сменилось успокоением. Выпив еще стакан, поручик почувствовал потребность в чьем-нибудь обществе. Хотелось говорить с кем-нибудь, разделить ночную трапезу, на время избавить себя от одиночества. Да, от одиночества, потому что хотя кругом и были люди, но все это – чернь, хлопы, продажные шкуры, с которыми не о чем было побеседовать. Поручик не верил никому из своих подчиненных. Он знал; за горсть злотых каждый из них продаст и своего начальника, и свою душу. Так же, как продал своих друзей этот ублюдок Костусь Дзвольский.

Стоп! – Поручик хлопнул себя по лбу и выглянул из палатки. – Эй, часовой!

Мелькнула тень. Часовой бесшумно предстал перед поручиком.

Позвать пана Дзвольского! – приказал поручик.

Через несколько минут за пологом палетки спросили:

Можно?

Входите.

Высокий, широкоплечий, заросший рыжей щетиной, Костусь Дзвольский шагнул в палатку, медленно осмотрелся по сторонам. Он чувствовал, что поручик наблюдает за ним, словно хочет проникнуть в его мысли. Что ему надо, этому шляхтичу? Костусь Дзвольский сам не знал, почему ненавидит Данека. Может быть, эта ненависть возникла с той минуты, когда Данек сказал своим солдатам перед походом: «Нам будет трудно, но пусть никто не вздумает лезть в кусты, когда станет жарко. Такого я сам застрелю, как… предателя». И почему – то посмотрел на Костуся. И все каратели посмотрели на него. В эту минуту Дзвольский готов был своими руками задушить поручика. Но он отвернулся как ни в нем не бывало. Будто фраза, случайно или намеренно оброненная Данеком, его не касалась. Костусь даже постарался успокоить себя: «Не могут же они называть меня предателем, если мы делаем одно дело…»

И все же он возненавидел поручика. Он ненавидел его еще и за то, что офицер всегда смотрел на него с пренебрежением, даже с презрением. Впрочем, кого поручик не презирал? Про него говорили, что это жестокий, злой, но в то же время беспредельно храбрый человек, не знающий, что такое страх. Во время боя он с папиросой в зубах ходил от окопа к окопу, от дерева к дереву, не кланяясь пулям, покрикивал на солдат. Он не бравировал, он просто презирал смерть, как презирал жизнь. Ничего святого у него не было, он никого не любил, никто его не любил. Он был похож на случайного прохожегона земле: уйдет – и этого никто не заметит. Поручик Данек часто говорил офицерам; «Стоит ли ради одной привязанности к коньяку трястись за свою жизнь! И кому какое дело – завтра я отправлюсь к своему повешенному чернью отцу или через полсотни лет. По крайней мере мне до этого нет никакого дела…»

Садитесь, пан Дзвольский, – предложил наконец поручик, показав на прикрытый волчьей шкурой пень. – Хотите коньяку?

Костусь угрюмо кивнул головой:

Буду благодарен пану поручику.

Скажите, пан Дзвольский – спросил поручик, когда Костусь поставил пустой стакан на ящик, – правду говорят, что Антек, которого мы ищем, ваш друг детства?

Закурив предложенную офицером папиросу, Дзвольский уклончиво ответил:

Я слышал, что пан поручик не верит в дружбу. Это правда?

Поручик усмехнулся:

Пожалуй, правда. Я не верю в человека, поэтому не верю в дружбу. Каждый человек, спасая свою шкуру, всегда может предать ближнего. Не так ли?

Дзвольский помолчал. В нем опять поднималось бешенство против офицера. Что он знает о том, о чем говорит?! Приходилось ли ему «спасать свою шкуру»? Вдруг Костусь спросил:

Скажите, пан поручик, вас когда-нибудь били? По-настоящему. Так, чтобы чернело в глазах, чтобы шкура, о которой вы говорите, сползала с вас клочьями?

Еще не родился такой человек, который бы осмелился поднятьруку на пана Данека! – гордо ответил офицер. – Но если бы даже…

Погодите, – перебил его Костусь. – Вы знаете полковника Любомирского? Плохо знаете? Тогда выслушайте, и вы кое-что поймете. Я действительно был другом Антека и его сестры Марии с самого детства. Мы вместе расклеивали листовки, вместе подвергались опасности. Я всегда боялся, но отлично мог скрывать свой страх; никто не мог бы заподозрить меня в трусости. Говорят, вы очень храбрый человек, поручик, и не дорожите жизнью. А я никогда не был храбрым и всегда дорожил жизнью. Но больше всего я боялся, что меня могут побить. Меня били всего один раз, били мальчишки, за то что я однажды стащил бутерброд. Разбили нос, чуть не поломали ребра. Мать отходила меня, но с тех пор… Это трудно рассказать, И все же я с Антеком и его сестрой участвовал в опасной работе. С величайшей гордостью я думал о том, что я, Костусь Дзвольский, революционер. Я знал, чем это грозит, но мне всегда казалось, что меня невозможно поймать. И вот однажды… Это было не так давно. Наш партизанский отряд бродил вот в этих самых лесах, и отсюда меня как-то послали в Варшаву, чтобы связаться с одним человеком. Варшава… Я знаю ее, как свой дом. Каждую улочку, каждый проулок. Ни один шпик полковника Любомирского не знает город так, как я. И все же меня выследили. Взяли меня в тот момент, когда я уже уходил из Варшавы. Взяли утром, и через два часа я был у полковника Любомирского. Матка бозка, до самой смерти я не забуду того, что увидел у полковника! Людей, подозреваемых в связях с партизанами, по одному приводили в камеру и допрашивали у меня на глазах. Как допрашивали? Я видел, как один старик внезапно начал смеяться и подпрыгивать на одной ноге: сошел с ума. Рабочий, не выдержав пытки, отшвырнул от себя палача, рванулся и… головой об каменную стену. Им ломали кости, жгли их тело… А меня не трогали. Потом всех увели, полковник сказал: «Очередь дошла до вас, пан Дзвольский». Меня бросили на пол, кто-то раскаленным прутом полоснул по спине. Вот, смотрите… Один раз… Я крикнул: «Не надо! Я не могу!» И полковник сказал: «Он не может. Не надо…»

Костусь умолк, без разрешения налил в стакан коньяку, выпил и, не сказав больше ни слова, вышел из палатки. Пан Данек посмотрел ему вслед. Плечи у Дзвольского были опущены, голова упала на грудь.

3

На рассвете поручику доложили: часовой, охранявший привязанного к столбу партизана, убит, партизан исчез. У поручика трещала голова от ночной попойки. Он проклинал лес и болото, исчезнувшего партизана и убитого часового. Приказав готовиться к переправе по гати, он сам пошел отыскивать Дзвольского. Костусь, бледный, с красными от бессонной ночи глазами, сидел под деревом, опершись спиной о толстый ствол. Казалось, он не видел ни подходившего к нему офицера, ни пробегавших мимо карателей, спешивших к переправе с автоматами в руках и мешками за плечами. Его блуждающий взгляд ни на чем не останавливался. Костусь словно оцепенел. На коленях у него лежал пистолет. Дзвольский бездумно поглаживал его рукой, что-то шептал: может быть, молился, может быть, кого-то проклинал. Поручик остановился в двух шагах от Дзвольского и долго стоял молча, наблюдая за ним. Потом так же молча повернулся и ушел…

Основная группа карателей уже вплотную приблизилась к узкому рукаву болота, который они загатили еще вчера. Человек семь залегли с автоматами метрах в трехстах, прикрывая переправу от возможного нападения с тыла. Эта охрана выставлена была скорее для формы, чем по необходимости: поручик был уверен, что Антек давно уже на той стороне и если не удирает сейчас со всех ног в горы, то окапывается где-нибудь поблизости, готовясь к бою. Высланные накануне разведчики подтвердили догадку поручика: в поисках исчезнувшего партизана они обшарили почти каждый куст на расстоянии двух-трех километров и не нашли никаких следов. Было ясно, что на этой стороне никого из партизан не осталось.

К поручику подошел ксендз, сказал:

Начнем, сын мой. И да поможет нам пан Езус.

Пан Данек посмотрел на худые руки ксендза, в которых тот держал четки, и спросил:

А ваше оружие, отец?

Не беспокойся, сын мой, – ответил ксендз. – Святая церковь не возбраняетслугам своим истреблять врагов огнем и мечом. – Он приподнял сутану, вытащил из кармана пистолет и засунул его за пояс. Потом, взглянул на офицера и добавил: – А стреляю я не хуже любого из твоих солдат, сын мой.

Поручик первым ступил на зыбкий мост из поваленных деревьев и веток. Пройдя несколько шагов, он махнул рукой:

За мной!

Каратели, с опаской поглядывая под ноги, двинулись за офицером. Гать, не достигая дна. колебалась, погружалась в топь. Все больше и больше людей втягивалось на переправу. Дзвольский шел последним, поминутно оглядываясь назад. Он видел, как начали отходить солдаты из тылового охранения. Когда поручик был уже на полпути, они вступили на переправу. Костусь облегченно вздохнул. До последней минуты он ожидал нападения тыла, но все было тихо, только чуть слышно всплескивалось под ногами болото…

Неожиданно сзади, разрывая тишину, загремели выстрелы. Шедший впереди Костуся ксендз схватился обеими руками за бок, пошатнулся, нога его соскользнула с ветки, и он упал в болото. Упал еще какой-то солдат, крикнул второй. Ксендз протянул руку Дзвольскому, глазами, полными страха, взглянул в его глаза:

Спаси, сын мой…

Кругом свистели пули, косили людей. Поручик кричал:

За мной!

Но те, кто шел сзади, бросились обратно, к лесу. За ними, сталкивая друг друга с переправы, побежали остальные.

Хлопы, пся крев! – орал Данек. – Куда бежите?!

Взглянув на погружающегося в болото ксендза, Дзвольский тремя прыжками достиг твердого берега и свернул в сторону. Солдаты падали на землю, снимали автоматы, стреляли в лес, в невидимого врага. Поручик быстро организовал оборону. По стрельбе партизан он понял: их немного, через некоторое время, когда солдаты придут в себя, можно будет пойти в контратаку. Сейчас же необходимо оттянуть свой отряд от болота, укрыться за деревьями.

Отползая к лесу, поручик передал приказание: не стрелять, пока противник не станет видимым, всем двигаться влево.

Медленно, часто останавливаясь и прислушиваясь, уходили от страшного болота Януш, Андрей, Казик с отцом. Войтковский стискивал зубы от боли, но молчал. Обожженные руки и ноги горели, болело все тело, тошнило от попавшей в желудок болотной мути. Казимир шатался, как пьяный, опираясь на плечо Андрея, и шел с полузакрытыми глазами, всей грудью вдыхая чистый лесной воздух. Изредка он протягивал руку, касался головы Казика и шепотом спрашивал:

Казик, ты здесь?

Он не мог избавиться от мысли, что ему приснился кошмарный сон. Дым костра, огонь, облизывающий его тело, столб в болоте, змея, подбирающаяся к лицу, Казик с ножом в зубах… Но где сон, а где жизнь? Огонь и дым – это не сон: больно ступать ногами, болит тело. Может, сон – это Казик? Сейчас вздрогнет болото – и Войтковский исчезнет в трясине, не увидев больше ни своего сынка, ни новых друзей – Януша и русского летчика Андрея. Последний предсмертный кошмар – и все кончится…

Опять Казимир протягивает руку, в темноте находит маленькую голову с еще не высохшими волосами и спрашивает:

Казик, ты здесь?

Казик прижимается к нему и тихо отвечает:

Я здесь, отец.

Казик здесь. И здесь, под рукой, плечо русского летчика.

Над головой шелестят листья, впереди идет Януш с автоматом на шее. Нет, все это было, ничего не приснилось, жизнь продолжается.

Ах, шкуры, волчьи души! – восклицает Войтковский и останавливается. – Дальше я не пойду. Никуда не пойду, пока не пущу кровь этим шакалам. Ты дашь мне автомат, Януш?

Они уже давно ушли от лагеря карателей. Можно отдохнуть, и Януш говорит:

Сядем.

Андрей достал из кармана сухарь, отдал Войтковскому:

Ешь, Казимир. Тебенадо подкрепиться.

Казимир взял сухарь, и ему захотелось сказать русскому летчику какое-то необыкновенное слово. Но что сказать? Бывший бандит пан Войтковский не знает такого слова, но он чувствует, что оно есть, только таится там, в сердце. Какое-то чувство, незнакомое, непохожее ни на какое другое, охватывает Казимира. Чаще дышит Казимир, и рука, в которой он держит маленький заплесневелый сухарь, чуть заметно дрожит. Казимир осторожно, так, чтобы никто не увидел, подвигается к русскому летчику и своим плечом касается его плеча. Ничего не говорит. Ни одного слова. И сразу же отодвигается в сторону, к Казику. Хорошо. Никто ничего не заметил, а Войтковскому стало легче, стало совсем легко. И он думает: «Хорошо, что человек есть человек. Собака разве поймет такое?»

Они хотят найти отряд какого-то Антека, – сказал Казимир. – Найти и уничтожить.

Антека?! – воскликнул Януш. – Ты не ослышался, Казимир?

Нет. Я сразу подумал, не тот ли это Антек, о котором вы говорили.

Это не тот Антек, – в раздумье проговорил Андрей. – Никита ведь не сел, они улетели.

Они могли сесть в другом месте, – предположил Януш, – и, прежде чем разойтись выполнять задания, могли попробовать отыскать наши следы.

Что ж, может быть, и так – согласился Андрей. – И наш ли это Антек или другой, мы должны как-то найти его. Конечно, если он близко, то слышал выстрелы и постарался скрыться. Что ты предлагаешь, Януш?

Нам не удастся перейти болото раньше этих бандитов, – сказал Януш. – Но когда они начнут переправляться на ту сторону, мы сможем ударить им в тыл. Вряд ли они организуют погоню.

…Серый, туманный рассвет полз по лесу, как дым от затухающего костра. Спешили куда-то ночные тени, прыгали, подгоняемые ветерком, и исчезали в чаще. Гудели над болотом тучи комаров, вскрикивала ранняя птица, сонно бормотали лягушки, кем-то разбуженные в неурочный час. Туман все редел и редел, далеко за лесом заалела заря. Вот-вот сквозь густые кроны пробьются первые лучи солнца и наступит новый день. Жизнь, притаившаяся на ночь, встряхнет плечами, сбросит сонную тишину и шагнет в утро, распевая веселые песни. Но прежде чем взошло солнце, лес наполнился выстрелами, криками людей, взвизгиванием тысячеголосого эха. «Тра-та-та-та!» – трещали автоматы и над деревьями пели: «Ти-у-у-ти-у-у!»

Януш и Андрей схватили автоматы, вскочили, побежали к болоту. Януш крикнул:

Казимир, уводи мальчика!

Казик, сонный испуганный, схватил руку Казимира, дрожащим голосом спросил:

Что это, отец?

Казимир минуту стоял в нерешительности, потом поднял Казика на руки, сказал:

Лезь на это дерево, малыш. И сиди, пока я не вернусь. Ну, быстро!

Он догнал Андрея и Януша, когда те остановились на опушке, спрятавшись за толстым дубом.

А Казик? – спросил Януш.

Там. – Войтковский махнул рукой. – Смотри, Януш, эти собаки пятятся назад. Дай им.

Далеко. Они залегают, отстреливаются. Подойдем ближе.

Пригнувшись, перебегая от дерева к дереву, Януш, Андрей и Казимир приблизились к залегшим карателям и несколько мгновений наблюдали за ними. Вот приподнялся офицер, что-то крикнул кучке солдат, лежащих рядом. Те зашевелились, один за другим стали незаметно отползать в сторону, к лесу.

Они хотят обойти Антека, – сказал Казимир.

Похоже, – спокойно ответил Януш. – Андрей, приготовились.

Рассчитывая, что их никто не видит, солдаты вскочи ли на ноги и побежали.

Огонь! – крикнул Януш.

Трое свалились сразу, один споткнулся, сделал два-три шага и тоже рухнул на землю. Остальные повернули назад, к своему отряду. В наступившей тишине были слышны чьи-то испуганные возгласы:

Нас окружили!

В это время справа из чащи показалась группа партизан, человек шесть. Воспользовавшись замешательством карателей, они броском приблизились к лежавшему высохшему дереву и укрылись за ним. Через секунду в самую гущу врагов полетели гранаты. Стоны раненых, дикие вопли смешались с трескомавтоматов. Одни из партизан снова вскочил, поднял над головой руку с гранатой и сразу упал, сраженный пулей. Другой перехватил гранату и швырнул ее далеко вперед.

За мной! – закричал, вскакивая с земли, офицер.

С пистолетом в руке он шел к лесу, не обращая внимания на свистевшие вокруг него пули.

Это он, волчья душа! – прохрипел Казимир. – Поручик Данек.

Андрей приложил автомат к плечу, прицелился, нажал на спусковой крючок – длинная очередь влилась в общий гул боя. Автомат дрожал в руках, Андрей в исступлении повторял все одно и то же:

Вот вам, гады… Вот вам, гады!..

Береги патроны, – предупредил Януш.

Офицер продолжал идти вперед медленно, изредка останавливаясь и стреляя из пистолета. Поднимались с земли прижатые пулями каратели и, вдохновленные бесстрашием своего командира, шли за ним. Падали убитые, отползали в сторону раненые, а остальные шли вперед, держа автоматы у груди. Офицер что-то сказал, и четверо солдат повернули влево и направились в сторону Януша, Андрея и Казимира. Януш дал короткую очередь. Один солдат упал, трое других легли на живот, начали ползти. Андрей крикнул:

Кончились патроны!

Отходим, – ответил Януш.

Он хотел перебежать за соседнее дерево, как вдруг пошатнулся и медленно стал оседать на землю. Сквозь листву деревьев Януш увидел человека с пистолетом в руке. Бледное лицо, большие глаза, полные ненависти, страха. На какую-то долю секунды их взгляды встретились. Рот человека искривился, губы что-то прошептали. Он снова прицелился в Януша и выстрелил. Пуля пролетела совсем рядом. Падая, Януш схватился за руку Андрея и успел сказать:

Это Костусь… Предатель… Слышишь, Андрей?

Казимир схватил автомат Януша, послал очередь в сторону подбиравшихся карателей.

Андрей крикнул:

Держись, Казимир! – и бросился к Дзвольскому.

Костусь перебежал к другому дереву, выглянул из-за него, и в тот же миг над головой Андрея пропела пуля. Андрей пригнулся, сделал новый бросок вперед. Он видел, как предатель споткнулся, упал, потом снова вскочил и побежал. Андрей бросился за ним.

Не уйдешь, гад!

Лес становился все гуще и гуще. Деревья и высокие кустарники стояли почти сплошной стеной, колючие ветки преграждали путь, они, словно руками, охватывали человека, рвали на нем одежду, острыми иглами впивались в тело. Спотыкаясь о коряги, Андрей падал, вставал и, пробиваясь сквозь заросли, продолжал бежать вперед.

Он ни о чем сейчас не думал, ничего не видел, кроме мелькавшей в нескольких шагах спины предателя сером френче. Только одна мысль держалась в голове, настойчивая и тревожная: не упустить предателя из виду ни на одну секунду, потому что потом уже не найдешь. Расстояние между ним и серым френчем медленно сокращалось, но Андрей чувствовал, что силы его покидают. Из рассеченного сухой веткой лба сочилась кровь, каплями скатывалась на глаза, липкая, как клей. Андрей ладонью вытирал глаза и, будто подбадривая самого себя, продолжал повторять одно и то же:

Не уйдешь, гад!

Серый френч мелькнул за толстым деревом, на миг показался у раскидистого куста и исчез. Напрягая силы, Андрей, рванулся вперед, пробился через куст и остановился. Сразу же со всех сторон его обступила тревожная, почти осязаемая тишина. Ни одного шороха, ни одного звука, все застыло вокруг, только слышно было, как стучит сердце Андрея и гудит в ушах кровь. Деревья словно сжимали Андрея, мрачно и безмолвно. И в этом безмолвии он чувствовал угрозу. Андрей знал: враг где-то близко, может быть, он уже осторожно поднимает пистолет, целится. Надо что-то делать, надо бежать или упасть на землю, чтобы пуля пролетела мимо…

Выстрел не разорвал тишины. Он прозвучал глухо, почти неслышно. Андрей выронил автомат, постоял еще две-три секунды, покачиваясь из стороны в сторону, и упал лицом вниз. Сразу же из-за поваленного бурей дерева вышел Дзвольский. Он держал пистолет в дрожащей руке; из ствола пистолета шел чуть видимый дымок. Подойдя к Андрею, Костусь нагнулся, поднял его автомат и, взглянув на пустой диск, усмехнулся: «Вот почему он не стрелял!». Потом вытащил из пистолета обойму и прошептал: