Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Будь уверен, механик, вспомню.

У них была давняя традиция: перед каждым вылетом Панарин просил летчика покурить его табачку. Нечмирев долго не мог понять, для чего это нужно. Наконец механик объяснил:

Видишь, командир, табачок мой – горлодер высшего класса. Покуришь, потом целый час в горле першить будет! Вот как кашлянешь в полете, так и вспомнишь: остался на земле механик Панарин, ждет он тебя, командир, как родного брата, и не вернуться к нему никак нельзя. Так что при любых условиях вернуться надо.

…На аэродром вышли летчики, командиры эскадрилий, механики. – Пробирались сквозь туман к самолету, подходили к Нечмиреву и Райтману, давали советы:

Заходите на бомбежку с гор, а не с моря. В порту у них до черта зениток…

После работы уходите в море: там фрицы вас не запеленгуют.

Будете проходить над тысяча сто двадцать – привет Малюте.

Яша поправил на боку планшет и первым полез в кабину, за ним последовал стрелок-радист Исаев и наконец взобрался на плоскость Нечмирев. Когда он уже стал на сиденье, его окликнул Панарин:

Подожди, командир!

Вася посмотрел на Панарина. Механик прыгнул на крыло, наклонился к летчику и чистой тряпкой провел несколько раз по его рукаву.

Комбинезон в мелу, – тихо проговорил он. – Не порядок.

Потом приблизил свое лицо к лицу Васи и попросил:

Ты ж смотри, командир… не зарывайся.

Вася лбом коснулся его виска:

Иди, Костя.

Они сделали круг над аэродромом, набирая высоту. Исаев, настроившись на волну, передал командиру полка:

Я – Линза. Высота – девятьсот, видимости нет. Ложимся на курс.

Видимости не было. Кончались крылья самолета – и кончалась видимость. Дальше – мрак, хмурая поднебесная тундра без начала, без конца. Казалось, вся Вселенная заполнена этим мраком, угрюмым, мертвым. Жизни нет нигде: ни внизу, ни вверху. Стоит выключить моторы – и наступит первозданная тишина, какая была миллиарды лет назад…

Вася услышал в шлемофоне голос Яши:

Привет Малюте!

Вася качнул машину с крыла на крыло. Это ничего, что лейтенант Малюта далеко внизу, что между ними тысяча сто метров и он сквозь толщу облаков не увидит, как приветствуют его летчики. Лейтенант Малюта – настоящий парень, и этот привет ему положен…

Через несколько минут Яша сказал:

Перевал прошли. Сбавляй газ, строго выдерживай курс. Первую серию положим с прямой.

Летчик убрал газ, отдал штурвал от себя. Крылья рассекали туман, под ним стекали струи воды. Ветер по-разбойничьи свистел над кабиной. У винтов кружилась радуга.

Не отрывая глаз от компаса, Нечмирев успевал следить и за другими приборами. Он видел, как стрелка указателя скорости быстро продвигалась вправо, стрелка альтиметра неудержимо падала вниз. Часы отсчитывали секунды.

Выходим на цель! – крикнул Яша. – Приготовиться.

Вася слышал, как глухо рвутся позади самолета бомбы. Надо было уже давать газ, но летчик не торопился. Он ждал, что вот сейчас, пока машина пикирует, Яша нажмет гашетки пулеметов и, может быть, ему посчастливится поджечь хотя бы один «мессер». Увидеть бы столб огня, дыма…

Газ! – крикнул Яша.

Вася плавно нажал на сектор газа, моторы взревели, и машина полезла вверх.

Они ушли в сторону моря, развернулись и снова сделали заход на вражеский аэродром. Перед глазами Яши висела таблица его расчетов. Курс – семьдесят восемь. Тринадцать часов сорок две минуты восемь секунд… Яша нажимает на гашетку – и длинная пулеметная очередь несется на землю. Что там, на этой земле? Может быть, горят самолеты, взрываются цистерны с горючим, падают мертвые фашисты… А может, свинцовый дождь пузырит спокойную гладь моря или крошит каменные глыбы гор… Ведь если ошибиться в расчете только на полградуса, на пять-десять секунд…

Вижу столб огня! – радостно закричал радист. – Кажется, зажгли самолет!

И в ту же секунду послышались разрывы зенитных снарядов. Нечмирев рванул машину влево, потом вправо, развернул на сто восемьдесят градусов и сказал в переговорную трубку:

Мы точно над целью, Яша. Делаю третий заход…

Они были еще в тридцати километрах от своего аэродрома, когда наземные разведчики доложили:

На Анапском аэродроме уничтожено три самолета противника, два бензозаправщика, три автомашины. Наш самолет ушел в сторону моря, возможно, сбит зенитной артиллерией…

Сбит?!

Командир полка, комиссар, командиры эскадрилий не покидали КП. Летчики бродили вокруг землянки, молча курили. Панарин сидел на чехлах, чутко прислушивался.

Через три-четыре минуты радист поднял руку:

– Внимание.

В наушниках зашумело. Потом – ясные, бодрые слова:

– Телескоп… Телескоп… Телескоп… Я – Линза. Я – Линза. По расчету, подходим к дому. Как слышите? Прием!

Гул моторов приближался. Самолет шел на высоте двести пятьдесят – триста метров, в полукилометре левее центра аэродрома. Командир полка взял в руку микрофон, вызвал Нечмирева:

Линза, Линза, я – Телескоп… Прошли левее центра пятьсот метров. Исправьте ошибку.

…Они сели правее бетонной дорожки. Спрыгнув на землю, Нечмирев и Райтман подошли к командиру полка. Докладывал Нечмирев. Вместо отчета о полете он вдруг сказал:

Разрешите сделать еще один вылет, товарищ командир. Очень хорошо получается.

Ну-ка, асы, пойдемте на КП, расскажете подробнее…

С моря полз туман, с гор спускались эшелоны грязных туч. Эшелон за эшелоном – ни конца, ни края. О берег бились огромные валы мутной воды, охали, стонали. Брызги и пена подымались вверх, смешивались с туманом, и вся эта муть оседала на землю. Земля – желто– бурое месиво – тоже стонал от взрывов бомб. Дрожали, будто в страхе, мокрые деревья, от промозглой сырости дрожали в землянке летчики. Сидели на ящиках перед потухшей печкой, молчали. Ни одного слова, ни одного звука. Когда взрывная волна достигала землянки, на столе начинала грохотать алюминиевая кружка. Казалось, она грохочет сильнее, чем десятки взрывающихся бомб. Она плясала, прыгала, звенела, дребезжала. На эту проклятую кружку смотрели, как на живое существо. Ее ненавидели и будто боялись…

Наконец обер-лейтенант Гюнтер Трауриг сорвался с места и ударом кулака сбил кружку со стола.

К черту! – зло выругался он.

Кружка ударилась о железную печку. Лейтенант Крауз вздрогнул и крикнул:

Нельзя ли потише, Гюнт!

Пошли вы к черту со своей тишиной! – бросил Трауриг. – Вам еще придется наслаждаться ею там! – Он показал на землю и замолчал.

Капитан Вирт встал.

Ты куда, Ганс?

Лейтенант Эгон Вирт тревожно посмотрел на брата.

Я только взгляну, Эгон.

Он открыл двери, и в ту же секунду завыла падающая бомба. Столб земли, грязи и камней взметнулся вверх.

Захлопни двери, Ганс! – закричал Гюнтер. – Слышишь, двери!

Капитан Вирт вышел и прислонился к землянке. Упала вторая бомба, потом третья. Ганс Вирт спокойно стоял, подперев широким плечом дверь землянки. Вот бомба угодила в капонир, и на том месте, где стоял «мессершмитт» с нарисованной на фюзеляже молнией, теперь зияла воронка. Капитан подумал: «Вот Крауз и остался без машины…»

В это время гул мотора смолк, и сверху понеслась длинная пулеметная очередь. Вспыхнул еще один «мессершмитт» в крайнем капонире. И сразу же заговорили «эрликоны». Зенитки стреляли вслепую, хмурая пасть неба словно проглатывала снаряды…

Капитан Вирт почувствовал, как кто-то потянул его за рукав шинели. Он оглянулся. Эгон попросил:

Ганс, пойдем… Ну зачем ты так?..

Капитан молча кивнул головой и пошел за братом.

Крауз, от твоей машины не осталось и шплинта, – безразлично проговорил он, садясь на свое место у холодной печки.

Что?! – Крауз вскочил и прыгнул к выходу. Но у двери остановился, о чем-то подумал и пробормотал – Черт с ней, получу новую.

Новую? – Лейтенант Линке, молодой летчик с усиками под Гитлера, медленно повернулся вместе с ящиком, на котором сидел, и невесело засмеялся: – Пока ты получишь новую машину, Крауз, тебя отправят помочь нашим парням вот туда. – Он махнул рукой в сторону гор. – А там, Крауз… В общем, я не поставил бы сейчас за твою голову и пфеннига против ста марок, как говорит старина Гюнтер. Ты…

Твой самолет тоже сгорел, Вилли, – продолжая смотреть в потухшую печку, проговорил капитан Вирт.

Лейтенант Линке словно поперхнулся. Потом тихо сказал:

Вы шутите, господин капитан…

Ганс Вирт пожал плечами и ничего не ответил.

Это правда, Вилли, – проговорил Эгон.

Проклятие! – скрипнул зубами Линке. – Этот тип третий раз устраивает нам баню, а мы зарылись в эту вонючую яму, как кроты. Нет погоды… Туман, горы… Трусы! Подлые трусы! Через неделю у нас не останется ни одной машины. Вы слышите, капитан Вирт? Вы ведь командир!..

Ганс взял в руки железный прут и начал ворошить им холодные угли. Было похоже, что до него не доходят слова Линке. Казалось, он думал совсем о другом. Может быть, о родномгородке в Баварии, о маленьком сынишке Генрихе или старике Вирте, который и сейчас, наверно, копается в огороде, не выпуская прокуренной трубки изо рта… Ганс не был там, в Баварии, с тех пор, как их перебросили сюда с Западного фронта. Тогда ему вместе с Эгоном удалось заглянуть на денек домой. Как обрадовалась Эмми! Бедняжка, она верила, что поход в Россию – это два-три месяца, и все. Глупенькая Эмми! Когда они втроем – он, Эгон и Эмми – шли на вокзал, она все время оглядывалась по сторонам: обращают ли прохожие внимание на ее Ганса, на его боевые ордена! Мой бог, не каждый день бывает такой праздник, когда люди говорят: «Смотрите, вот Эмми Вирт с мужем. Недурная пара, черт возьми, не правда ли! Боевой летчик, боевые ордена и… рядом такая милая фрау…» Но когда на прощание он сжал ее в своих объятиях, Эмми, рыдая, прошептала: «Ганс, дорогой мой, не надо ни орденов, ни славы. Только возвращайся… Я умру без тебя, милый».

…Капитан достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Пожалуй, лейтенант прав: было уже несколько случаев, когда летчиков оставшихся без машин, посылали в пехотные части. Собственно говоря, какая разница?..

– Вы слышите, господин капитан? – продолжал Вилли. – Это ведь о вас говорил генерал Шеринг: «Капитан Вирт заслужил мое личное уважение, господа. Я доложу о нем фюреру. Если у нас будут все такие асы, как капитан Вирт, воздух всегда будем нашим!»

Да, капитан помнит эти слова.

Помнит вот такое же хмурое небо над Ла-Маншем и десятки барж, увозивших на ту сторону пролива брошенных на произвол судьбы английских солдат. Генерал Шеринг, который командовал воздушной группой на этом участке фронта, приказал сделать кашу с кровью.

Аэродром находился недалеко от Сен-Мало. С моря полз туман, и сквозь рев моторов, слышался прибой. Самолеты взлетали один за другим, но через несколько минут возвращались, и летчики докладывали: «Никакой видимости, облачность лежит на волнах…»

Туман закрыл весь аэродром. Будто кто-то взял огромную шапку и прихлопнул ею и людей, и машины. Стало темно, как ночью. И в это время вверху раздался гул моторов. Через минуту в кромешной тьме над самой землей, мелькнули крылья самолета. И началось… От первой же пулеметной очереди загорелись сразу два «Ю-88». Потом вспыхнула машина полковника Люмке. Полковник выхватил пистолет и, что-то крича, послал всю обойму в небо. На несколько мгновений стихло: летчик, наверное, делал разворот на второй заход. Не успел полковник вложить пистолет в кобуру, как уже лежал с простреленной головой. Волоча ногу, уползал в щель адъютант полковника. Загорелся еще один «мессершмитт»…

Это было что-то страшное. Невидимый самолет, как буря, носился над аэродромом и сеял смерть. А немецкие летчики, прославленные асы рейхсмаршала, зарывались в песок, не смея поднять голов.

Видел ли летчик что-нибудь там, наверху? Вряд ли. Густые столбы дыма от горевших машин смешивались с густым туманом и растворялись в нем. Туман еще больше темнел от гари. Казалось, что над всем миром повисла вечная мгла…

Летчик делал заход за заходом, и каждый раз то в одном месте, то в другом поднимался столб огня.

Капитан Ганс Вирт лежал в окопчике рядом с капитаном Гаутсом, которого называли «Уши Шеринга». Гаутс редко поднимался в воздух, но часто ездил в машине с самим генералом. Говорили, что отец капитана имеет немало акций в концерне «Герман Шеринг». Так или иначе, капитан Гаутс любил больше землю, чем небо. В тот день, лежа в окопчике рядом с Виртом. «Уши Шеринга» вздрагивал при каждой пулеметной очереди.

Это дьявол! – проговорил Гаутс, обращаясь к Гансу.

Дьявол? – Капитан Вирт пожал плечами, – Просто этот парень любит свою Францию больше, чем свою жизнь. И, конечно, он отличный летчик.

На этом аэродроме восемнадцать немецких летчиков, – ехидно улыбнулся Гаутс»– Среди них нет таких, которые любят фюрера больше, чем свою жизнь?

Вы, капитан, кажется, тоже летчик? – Вирт посмотрел на Гаутса, но тот словно не расслышал его слов.

Вряд ли Шеринг похвалит кого-нибудь из восемнадцати, узнав об этом случае. Вы со мной не согласны, капитан?;– продолжал Гаутс.

Вирт не ответил.

Генерал не потерпит такого позора. Я знаю факт, когда он приказал расстрелять двух пилотов, уклонившихся от боя. А их семьи… Кстати, капитан, как поживает ваша Эмми?

Ганс вздрогнул. Эмми? Что нужно этому шпику? Неужели он не понимает, что дело сейчас не в трусости летчиков, а в сложившейся обстановке? Взлететь, не зная потом, куда сесть, – это же неминуемая катастрофа! Кто летает в такую погоду?!

Словно угадав его мысли, Гаутс проговорил:

Франция – уже труп, однако у нее есть еще парни… – Он показал головой на небо, откуда неслась пулеметная очередь. – Впрочем, говорят, экселенц где-то недалеко, от нас…

Капитан Вирт вылез из окопчика и пошел через аэродром к своему самолету. Он слышал, как кто-то крикнул: «Ганс, ты с ума сошел! Он продырявит тебя еще на взлете!» С другой стороны до него донеслось: «Он хочет влезть в пасть дьяволу, чтобы заслужить награду» Не оборачиваясь, Ганс продолжал идти. «Кстати, капитан, как поживает ваша Эмми?»– вот это только и слышал капитан Вирт. Эмми…

Он сел в самолет, запустил мотор. И уже перед самым взлетом подумал: «Эмми… Ты простишь меня. Эмми, если…»

Не успел он оторваться от земли, как скорее почувствовал, чем услышал, что по хвосту его истребителя прошла пулеметная очередь. Ганс оглянулся: сзади такая же мутная гуща, как и впереди. Он едва различил в руле поворота две или три дырки. Осторожно взяв на себя штурвал, капитан с удовлетворением заметил, как машина начала послушно набирать высоту. «Слава богу, – подумал он, – рули в порядке. Но если этот дьявол сделает хотя бы еще один заход…» Впрочем, вряд ли они теперь встретятся с ним, пока оба не пробьют облачность… Первая встреча была, пожалуй, случайной…

Стрелка высотомера быстро ползла верх. Триста метров, четыреста, пятьсот. Наконец он увидел едва заметный просвет в облаках и устремился к нему. Мотор работал на пределе, скорость падала. Если француз поджидает его вверху, Ганс не сможет сделать ни одного маневра. Это будет конец…

Не покидая верхнего края облачности, Вирт перевел самолет в горизонтальный полет и набрал скорость. У него быстро созрело решение: стремительно выйти из облаков и сделать иммельман. Если летчик где-нибудь поблизости, ему трудно будет взять прицел…

Летчик был действительно близко, почти рядом. Он мог одной хорошей очередью покончить с Гансом в тот момент, когда капитан выводил машину из иммельмана, но почему-то не сделал этого. Почему? Ганс был скорее удивлен, чем обрадован промахом своего противника. Еще больше удивился капитан тогда, когда старенький «харрикейн», вместо того чтобы немедленно нырнуть в облака, пошел на сближение с «мессершмиттом». Неужели он на этой старой английской калоше хочет со мной драться?!» – подумал Вирт.

Через две-три секунды он убедился, что не стоило в этом сомневаться. «Харрикейн» шел в лобовую атаку. Ганс положил палец на гашетку. Он был совершенно спокоен. Спокоен, как всегда в бою. Он знал с точностью до одной десятой секунды, когда надо открывать огонь. И он откроет его ни раньше, ни позже. Французские летчики – храбрые парни, но у них не хватает выдержки. Может быть, потому, что им всегда приходилось встречаться с подавляющим количеством самолетов противника… Вот сейчас, через секунду, француз откроет огонь. Ну!.. Ну??

Вирт и впоследствии не мог вспомнить, почему он тогда в упор не расстрелял своего противника. Когда дистанция между самолетами сократилась до каких-нибудь трех-четырех десятков метров, Ганс понял: у француза нет ни одного патрона, он их расстрелял по наземным целям и теперь идет на таран.

Капитан резко взял штурвал на себя и через несколько мгновений зашел в хвост «харрикейиу». «Я встречусь с этим парнем на земле», – подумал Ганс и послал короткую очередь в руль поворота. Он видел, как «харрикейн» задрал нос, потом стремительно пошел в штопор. Из кабины вывалился летчик, рванул кольцо парашюта и скрылся в облаках…

Вирт долго кружил над аэродромом, пытаясь сквозь толщу облаков и тумана увидеть землю. Хотя бы небольшой просвет, маленькую лазейку! Он направил самолет к проливу, потом снова возвратился. Везде под ним лежала темная, казавшаяся неподвижной масса облаков. Рискую врезаться в землю, Ганс снижался. Он надеялся увидеть дым от догоравших машин. Все тщетно. «Надо было родиться на этой земле, чтобы видеть невидимое», – подумал он о французском летчике.

Когда бензин был почти на исходе, Ганс сделал последнюю попытку пробить облачность. Он зашел со стороны Ла-Манша и на минимальной скорости «тянул» машину к берегу. Собственно говоря, он не знал, что под ним: земля или вода. Он только мог предполагать, исходя из примерных расчетов…

И вдруг он увидел впереди слабый свет ракеты. Даже не свет, а тусклый след огонька, бледного, угасающего. Будто кто-то невидимый зажег фонарик, прикрыв его темным плащом. Огонек сразу же исчез, но теперь капитан знал, что перед ним аэродром. Он выключил мотор и потянул штурвал на себя. Самолет коснулся земли, немного пробежал и остановился. Ганс вылез и устало облокотился о крыло. Он стоял долго, ни о чем не думая, потом сел на землю и закурил сигарету…

Первым к самолету подбежал капитан Гаутс. Он кричал что-то о подвиге, о гениальном мастерстве летчика Ганса Вирта, кричал долго, размахивая руками, потом вытянулся, щелкнул каблуками и закончил: – Хайль Гитлер!

Капитан Вирт бросил в сторону окурок, закурил новую сигарету и спросил:

– Летчика взяли?

– Его увезли в штаб. Шеринг лично пожелал говорить с этим прохвостом.

– Прохвостом? – Вирт с презрением посмотрел на Гаутса и встал. – Вы не поможете мне, господин капитан увидеть этого летчика?

Летчик стоял перед Шерингом со связанными за спиной руками. Прядь светлых волос падала ему на глаза, мешала смотреть. Он поминутно вскидывал голову, чтобы отбросить волосы назад, и эти движения бесили Шеринга. Ему казалось, что француз слишком нагло держит себя перед ним, человеком, под взглядом которого опускают головы прославленные летчики Германии. Или он надеется, что в Германии пленных летчиков кормят белыми булками?

Взгляд чистых глаз французского летчика был спокоен и тверд.

Знаете ли вы, что вас ожидает? – спросил Шеринг.

Летчик отбросил прядь волос и коротко ответил:

Да.

Шеринг отошел в сторону, расставил толстые, похожие на чугунные тумбы ноги и громко, словно на параде, проговорил:

Этот французский летчик – наш враг и заслуживает самого сурового наказания. Но он храбрый офицер, а храбрость должна цениться даже противником. Поэтому…

Капитан Вирт смотрел на летчика без всякой неприязни. Да, Шеринг прав: храбрость должна цениться.

…поэтому, – с пафосом продолжал Шеринг, – он не будет отправлен в концлагерь, как обыкновенные пленные. Он будет расстрелян вот здесь, на своей земле. Это почетная смерть для солдата.

Выслушав переводчика, француз попросил:

Сигарету.

Кто-то поднес к его рту сигарету и щелкнул зажигалкой.

Француз повернулся и пошел к одиноко стоявшему дереву. Прислонившись к нему спиной, он снова отбросил прядь волос со лба и посмотрел на небо. Туман редел, облака уплывали за горизонт. С моря доносился приглушенный шум прибоя…

Летчик докурил сигарету, выплюнул ее на землю и, взглянув на мелькнувший в просвете облаков синий кусочек неба, крикнул:

Да здравствует Франция!

Вот тогда-то Шеринг подозвал к себе капитана Вирта и сказал:

Со слабым противником может драться любой сопляк. Мне не нужны слюнтяи. Мне нужны такие летчики, как капитан Вирт. Капитан Вирт заслужил мое личное уважение, господа. Я доложу о нем фюреру. Если у нас будут все такие асы, как капитан Вирт, воздух всегда будет нашим! Хайль Гитлер!

Капитан Вирт мельком глянул в заплывшие жиром глаза генерала и ответил:

Хайль… Германия!

…Да, капитан это помнит. Сегодняшний день чертовски похож на тот, во Франции. Такая же мутная гуща над головой, только рядом с морем не равнина, а суровые горы. И, наверно, русский летчик, который в такую погоду летает в горах, тоже знает не только каждый клочок земли, но и каждый кусочек неба…

Вы меня слышите, капитан? – лейтенант Вилли Линке не говорил, а визжал. – Вы здесь командир, вы отвечаете…

Зазвонил телефон. Гюнтер Трауриг снял трубку, протянул ее капитану.

Это Вирт? Хайль Гитлер, капитан! Говорит полковник Гейлех. Какого черта вы молчите? Вы меня слышите?

Да, господин полковник.

Слушайте, Вирт, что у вас опять там произошло?

Аэродром подвергся бомбардировке и пулеметному обстрелу, господин полковник. Потеряли два истребителя. Люди все живы…

Ганс слышал, как в трубке что-то загрохотало. Наверно, полковник ногой отшвырнул стул.

Люди все живы? – В голосе Гейлеха, кроме ярости и презрения, ничего не было. – Кого вы называете людьми, Вирт? Ваших слюнтяев, которые по самый зад зарылись в землю? На черта кому нужны такие люди! Слышите, Вирт! Русские опять готовятся к вылету. Вы слышите, черт бы вас побрал?! Немедленно поднимите всю эту шайку трусов в воздух. Всех до одного. Русские летают, должны летать и мы. Иначе я завтра же отправлю ваших сопляков в пехоту на передовую. Во главе с вами, Вирт. Все. После боя доложите о результатах. Хайль Гитлер!

Вирт повесил трубку, сел на свой ящик и долго сидел молча. Его широкие плечи и крупная голова были неподвижны, словно это сидел не человек, а мастерски вылепленная скульптура.

Полковник Гейлех вынес вам благодарность, господин капитан? – ехидно спросил Линке.

Вирт встал.

Обер-лейтенант Трауриг! – Голос его был строг, необычен.

Да, капитан.

Готовьтесь к вылету!

Да, капитан. – Трауриг снял с гвоздя шлем, планшет с картой и вышел из землянки.

Лейтенант Вирт!

Да, мой капитан.

Ганс кивнул головой на дверь:

Тоже…

Может быть, лейтенант Вилли Линке впервые за всю войну был искренне рад, что у него сейчас нет машины. Вылетать в такую погоду – это все равно, что лезть в пекло к дьяволу. Кто из тех, кто сейчас сядет в машины, будет сегодня ужинать? Нет, Вилли не имеет претензий к русскому летчику, расколотившему его самолет. В конце концов, Вилли не отвечает за то, что этот медведь Вирт не посылал никого барражировать над аэродромом, когда можно было. А теперь… Что ж, и Гюнтер, и Отто, и Эгон, и сам капитан Вирт – неплохие летчики и сумеют дать по зубам русским болванам, которым не сидится в такую пакостную погоду. Конечно, не все вернутся в эту уютную, хотя и сыроватую землянку, но он, Вилли Линке, тут ни при чем, видит бог…. Если бы у него была машина, он тоже был бы готов…

Лейтенант Линке!

…Он был тоже готов выполнить свой долг… Значит, такая судьба… Возможно, что ему, Вилли, даже дадут обера, потому что все будут говорить: «Вы слышали? Эскадрилья капитана Вирта в горах, в сплошной туман… Это было непостижимо… От эскадрильи остались в живых только лейтенант Линке и Крауз… Да, черт возьми, вот это парни!..»

Лейтенант Линке!!

Вилли вздрогнул, очнувшись от своих мыслей:

Да, капитан!

Вы тоже вылетаете.

Но…

Отто, как вы знаете, болен. Вы полетите на его машине.

6

Первым вылетел командир эскадрильи Горб. За ним, через шесть минут, – Райтман и последним – Нечмирев. Малюта с высоты 1120 каждые полчаса давал сводки. Расчеты тщательно уточнялись, и теперь решили летать звеньями. Кроме штурмовки аэродрома, было получено задание бомбить порт. Перед вылетом командир эскадрильи приказал:

Нечмирев с прямой заходит на аэродром на высоте шестисот метров. Райтман уходит в море, оттуда на высоте двести метров также заходит на аэродром, штурмует его пулеметами. В четырнадцать сорок эшелонируемся по высоте и наносим удар в порт.

Вначале все шло хорошо. Сбросив часть бомб на аэродром, Вася ушел в море и стал ждать назначенного времени. Он смотрел на часы, на стрелки приборов и ни разу не посмотрел на небо. И только тогда, когда услышал в шлемофоне голос штурмана: «Вася, просвет!», он оторвался от приборов и глянул вверх. Первое, что он почувствовал, была радость. Верхний ярус облаков побелел, и в узкий просвет, похожий на щелку, летчик увидел кусочек синего неба. Значит, скоро уйдет вся эта муть, покажется солнце, откроются заснеженные пики гор, станут видны вражеские аэродромы, порты, станции, и уже не звеньями, а полками можно будет делать налеты и… Вдруг острая, тревожная мысль пронеслась в голове: там, по ту сторону гор, все еще лежит на земле туман, придавленный облаками, истребители стоят в капонирах, а здесь…

Черная тень мелькнула рядом, пулеметная трасса пронеслась у самого крыла.

«Мессеры»! – крикнул стрелок-радист, разворачивая турель в сторону промчавшегося истребителя.

И в эту секунду в шлемофоне раздался спокойный голос командира эскадрильи Горба:

Линза, Колобок, осторожно. В воздухе «мессеры». Заходим на вторую цель.

Теперь, когда небо с каждой минутой становилось не таким темным, были хорошо видны разрывы зенитных снарядов. Они рвались совсем рядом, сплошной стеной, занавешивая путь к цели. Кончалась одна стена, начиналась другая. Вася маневрировал, бросая самолет то вправо, то влево. Штурман крикнул:

Порт!

Освободившись от груза, самолет рванулся вверх, и Нечмирев услышал голос штурмана:

Порядок, лейтенант!

Летчик глянул вниз, но ничего не увидел: самолет уже ушел от цели.

Дай курс, – попросил Василий. – Идем домой… Сейчас…

Он не успел договорить: метрах в пятнадцати справа с огромной скоростью падал вниз самолет, и за ним тянулась полоса огня и дыма. На руле поворота белела большая цифра «4». Это была машина командира эскадрильи Горба.

Сережка! – закричал Вася, словно командир мог услышать его голос. – Сережка!..

Он на секунду опустил голову на штурвал, а когда поднял ее, сразу же увидел рядом со своим самолетом черные крылья «мессера». Истребитель мчался с бешеной скоростью, открыв огонь из всех пулеметов. Вася услышал в шлемофоне, как громко застонал штурман. Обернувшись, летчик взглянул на стрелка. Тот спокойно поворачивал турель. Васе хотелось крикнуть: «Давай, ну давай!». Но он сжал губы, отвернулся. И скорее почувствовал по мелкой дрожи машины, чем услышал, как штурман открыл огонь. Казалось, «мессершмитт» не вспыхнул, а взорвался. Клуб огня на одно мгновение словно повис в воздухе, потом ринулся вниз, в море. Стрелок-радист не видел, как сомкнулись над самолетом волны, но ему казалось, что он слышит далекие, едва слышные звуки в эфире: «Вилли… Вилли… Вилли…»