Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Нет, Браун ничего не имеет против такой любезности Штейера. Но сможет ли он когда-нибудь отблагодарить своего шефа за такой дорогой подарок?

Стоит ли говорить о благодарности! Мы, солдаты должны заботиться друг о друге… Да вот что, мой мальчик. Нельзя ли этого Середина убрать как-то без шума? Не совсем приятно, когда об этом пойдут разговоры. Некоторые завистливые люди могут сказать, что комендант пригрел около себя коммунистов…

Браун на минуту задумался, но комендант немедленно его успокоил:

Сегодня ночью немецкий катер потащит баржу с пленными в другой порт, после того как уйдет транспорт со штабом и другими службами. Баржа эта должна расползтись по всем швам на первой же волне. Но на всякий случай в открытом море матросы с катера помогут ей быстрее закончить свое существование: две-три пулеметные очереди и – конец. Кстати, Середину будет поручено сопровождать на этой барже военнопленных и арестованных…

Ну что ж, – сказал Браун. – Мы – солдаты, мы должны заботиться друг о друге.

Когда Браун вышел, Штейер вызвал Середина. Аким Андреевич вручил ему документы на погруженное оборудование. Штейер разговаривал с ним приветливо. Он сказал, что услуги, оказанные господином Серединым германской армии, никогда не будут забыты. Германия высоко ценит своих друзей, даже если они были в прошлом коммунистами. Лично он, фон Штейер, будет и впредь заботиться о своем помощнике, хорошем русском человеке Акиме Андреевиче Середине. В городе, куда они временно решили отойти, тоже есть порт и там понадобится толковый начальник над русскими грузчиками. И этим начальником будет назначен господин Середин. И сегодня ночью он отправится к новому месту своей службы. Конечно, если Середин желает, он может захватить с собой свою семью. Не оставлять же ее здесь – большевики, безусловно, немедленно учинят расправу…

Вы разрешите мне отправиться к новому месту службы на транспорте с оборудованием? – спросил Аким Андреевич.

Задавая этот вопрос, он хотел выяснить: не раздумал ли комендант вывезти военнопленных на барже. Если не раздумал, ему, которого подозревают в связи с Федотовым и Игнатом Моревым, будет сейчас предложено сопровождать пленных.

Конечно, он может не согласиться, но тогда его отправят на баржу под конвоем.

Комендант посмотрел не на Середина, а на переводчика.

Видите ли, господин Середин, транспорт может задержаться в промежуточном порту. А вам необходимо заранее подготовить его разгрузку. Организовать рабочих. Те военнопленные, с которыми вы отправитесь на барже, останутся в вашем подчинении.

Все ясно, господин комендант, – ответил Аким Андреевич. – Я готов.

Браун решил проводить Акима Андреевича к «Пристани Глухарь». Когда они вошли на баржу, минуя солдат-охранников, лейтенант сказал:

Мы заранее приготовили вам отдельную комнату. Надеюсь, вам будет удобно. До свиданья, господин Середин.

Открыв дверь носового кубрика, откуда пахнуло затхлой водой и плесенью, Браун подтолкнул Акима Андреевича к этой «отдельной» каюте и закрыл за ним дверь. Глухо прогремел массивный запор. Аким Андреевич стоял на верхней ступеньке, вглядываясь в притаившуюся под ним густую темь. Снизу, как из глубокого колодца, послышался голос:

Еще один…

В ту же минуту забулькала вода, заскрипели ступеньки и чьи-то руки протянулись к Середину.

Аким Андреевич… Как же это… Игнат, посвети… Это был Федотов. Он помог Середину спуститься с лесенки и провел его к нарам. Чиркнула зажигалка, тускло осветила кубрик. На верхних нарах лежали двое: Игнат Морев и кто-то незнакомый.

Аким Андреевич опустился на нижние нары рядом с Федотовым. Зажигалка потухла, опять наползла темнота. Середин, на минуту закрыл глаза, а когда открыл их, мрак уже не казался таким густым. Из-под палубы через рассохшийся шов борта пробивалась узенькая полоска света. Свет падал вниз, на зеленую воду, и создавалось впечатление, что там – глубина без дна. Аким Андреевич сказал – Вот мы и опять вместе.

Игнат сполз с верхних нар, сел рядом с Серединым, взволнованно проговорил:

Аким Андреевич… А я-то всегда думал, что вы… Теперь мне Федотов рассказал… Простите меня…

Середин обнял Игната за плечи, прижал к себе его голову.

Ничего, Игнат. Так надо было. – Потом спросил шепотом: – Кто это с вами?

Кирилл, молдаванин, – также шепотом ответил Игнат. – Немцы изнасиловали его сестренку, она умерла. Злой он, но честный. Взяли его за оскорбление немецкого солдата.

Аким Андреевич спросил у Федотова:

Вы встречались со Стариком?

Федотов подробно рассказал обо всем. Старик ещё вчера, когда за «Пристанью Глухарь» не было никакого наблюдения, организовал переброску сюда разобранного ручного пулемета, трех автоматов, десятка гранат, двадцати камер от автомашин, это – вместо спасательных кругов для тех, кто плохо плавает. Оружие спрятано в трюме, между обшивкой. Знает о нем один из пленных, коммунист. Старик подготовил мину с часовым механизмом для взрыва транспорта. Ее должен был принести Игнат Морев, но его схватили еще вчера. Лиза Колосова успела скрыться. Девушка знает, где мина, но она, конечно, ничего не сможет сделать. Трюм с военнопленными находится вот здесь, рядом, можно оторвать трухлявую перегородку.

Нет-нет, сейчас еще рано, – сказал Аким Андреевич. – Подождем. – Он вдруг молодо засмеялся.

Странно было слышать в этом затхлом темном кубрике веселый смех человека, у которого долгие месяцы ни разу никто не видел даже скупой улыбки. Этот тесный кубрик был уже почти могилой, склепом, и смеяться в нем мог только сумасшедший. А Аким Андреевич смеялся. Громко, сердечно. И говорил:

Хорошо! Ой, как хорошо, черт возьми.

Игнат незаметно толкнул в бок Федотова, тот ответил ему тем же. А Кирилл еще ниже свесил кудлатую голову, шепнул Игнату.

Кажется, он того…

Середин услышал, сказал:

Ты прав, товарищ Кирилл. Я, кажется, того… весело мне. Наконец я стал настоящим советским человеком, а не ворюгой, немецким прихвостнем! И не надо ничего больше скрывать. Все свои, наши… Все рядом… Черт возьми, жить теперь! Ну, ладно. Посплю часок. Время еще есть.

Он потянулся, лег на нары и через минуту уже спал, крепко, спокойно, как может спать только человек, у которого совесть чиста и хорошо на душе.

3

Баржа вздрогнула, заскрипела, почти по-человечески застонала. Словно у старого ревматика, трещали ее высохшие суставы, древнее, немощное тело с потрескавшейся, ободранной кожей-обшивкой не гнулось, а как-то неуклюже, безобразно корежилось. Страшно и больно было смотреть на это тело, уходящее из жизни. Рано поднявшаяся над морем луна печально глядела вниз, провожая в последний путь дряхлую старушку. И будто удивлялась луна: «Куда это ты? В твои-то годы плясать на волнах?.. Доживала бы свой век за молом, на привычном, защищенном от ветров месте…»

Небольшой катер-буксир тужился, вытаскивая баржу. Толстый трос, был натянут, как струна. В рулевой будке за штурвалом стоял пожилой немец с седыми бачками, с трубкой в зубах – старый морской волк! По палубе прохаживались четверо с автоматами. Никто не разговаривал, не кричал, и если бы не скрип и стоны баржи, можно было бы подумать, что она как стояла, так и стоит, наглухо пришвартованная к чугунным тумбам.

Федотов встал с нар, сказал Игнату:

Пора!

И в ту же минуту проснулся Середин. Несколько секунд он сидел молча, будто собираясь с мыслями. Потом быстро поднялся, шагнул по воде к перегородке.

Здесь? – спросил он у Федотова.

Они, кажется, начали сами, – прислушавшись, ответил Федотов.

С той стороны деревянного отсека слышался шум. Было похоже, что кто-то долбит трухлявое дерево, отдирает доски от упоров. И внезапно сквозь пробитую в перегородке дыру Аким Андреевич увидел тусклый свет и заросшее, худое, с ввалившимися глазами лицо человека. Этот человек сильными руками взялся за доску, рванул ее на себя. Кто-то рядом с ним рвал вторую доску. Теперь образовался проход, и незнакомый человек шагнул через него в кубрик.

Федя, свет! – коротко приказал он.

Парень в изодранной гимнастерке поднес огарок свечи. Человек оглядел всех обитателей кубрика и протянул Акиму Андреевичу руку:

Здравствуйте, товарищ Середин. Майор Зуев.

Аким Андреевич пристальнее всмотрелся в лицо майора. Эти глаза, изогнутые брови, упрямый подбородок – что-то уж очень все знакомое. И вдруг радостно улыбнулся:

Батеньки мои!.. Мирон Алексеевич! Немного от вас осталось… Глаза вот да брови, а то и не узнал бы…

А я вчера, когда грузили транспорт, сразу узнал вас, Аким Андреевич. К счастью, не было пистолета. Признаюсь: пристрелил бы. Как предателя. Потом уже мне сказали о вас…

До войны Мирон Алексеевич Зуев работал в области, в Управлении речного пароходства, в плановом отделе. По службе ему часто приходилось встречаться с Серединым, с этим тихим, трудолюбивым, почти незаметным человеком. Если бы тогда Зуеву сказали, что Середину предстоит быть ответственным работником подполья, Мирон Алексеевич, конечно, от души рассмеялся бы. Середин – и подполье! И вот…

Они сели рядом на нары, и майор сказал:

Ваш подарок мы получили. Пулемет собран. У каждого автомата по два диска. Гранаты розданы самым ловким гранатометчикам. Нас сопровождают четверо немецких солдат и рулевой. – Он помолчал и спросил: – Куда нас везут?

В кубрик набилось много пленных, у разбитой перегородки тесно стояли солдаты, и все жадно прислушивались к разговору. Аким Андреевич ответил:

По-моему, нас далеко не увезут. Оттащат подальше от берега, отцепят буксир, возьмут на катер своих и постараются пустить ко дну нашу посудину. Конечно, будут стрелять… Самое главное, выбраться наверх. Есть такая возможность?

Взломаем двери – и все! – сказал Федя, который держал свечу.

Это, конечно, нетрудно, – проговорил Аким Андреевич, – но четверо немецких автоматчиков…

Да, будет много жертв, – сказал майор. – По-другому бы как-нибудь…

Молчавший до сих пор Кирилл спустился с верхних нар, блеснул влажными цыганскими глазами. Молча, ни на кого не глядя, он подошел к борту, показал на рассохшийся шов под палубой.

Отдерем в два счета, – сказал он.

Потом нагнулся, пошарил рукой в воде и вытащил небольшой ломик. Просунув острый конец в щель, он налег на ломик всем телом. Доска заскрипела, ржавые гвозди начали отходить от шпангоута.

Тише, – прошептал кто-то. – Они там услышат.

Но Кирилл продолжал свое дело. Теперь уже скрипела не отдираемая доска, а гвозди, словно сросшиеся со шпангоутом. Кирилл все глубже и глубже просовывал ломик в увеличивающееся отверстие, и наконец гвозди вышли из дерева. В кубрик пахнуло свежим морским воздухом, громче стал слышен стук мотора катера. Кирилл, не выпуская ломика из рук, припал к щели. Он долго всматривался в неясные очертания берега, потом повернулся к Акиму Андреевичу и прошептал:

Проходим у Длинной Стрелки.

Уже пора, – сказал Середин. – Скоро будем недалеко от Рыбачьего.

Майор Зуев стал рядом с Кириллом, коротко бросил, обернувшись к выходу:

Сержант Андреев, старшина Димов!

Хлюпнула вода под ногами, двое приблизились к майору. У худощавого ловкого сержанта Андреева в руках был автомат. Широкоплечий, грузноватый старшина Димов придерживал висевшую на поясе гранату.

Майор сказал:

Выход из этого кубрика, наверно, не охраняется. По всей вероятности, немцы находятся у спуска в трюм. Стрелять лишь в самом крайнем случае. Главное – открыть кубрик. Задача ясна?

Майор говорил таким тоном, будто стоял он в расположении своей части, в знакомой обстановке, и находились перед ним его подчиненные, которым он сейчас давал задания. Точно так же чувствовали себя старшина Димов и сержант Андреев. Вот стоит их командир, он отдает приказание, и они выполнят его во что бы то ни стало. Конечно, они сейчас еще не на свободе, майор Зуев – такой же пленный, как и они, у него тоже изодранная гимнастерка и заросшее лицо, но он – командир, он – коммунист, он знает, что делать. Здесь, в этом тесном темном кубрике майор Зуев – командование Советской Армии, и советские солдаты умрут, но выполнят приказ.

Задача ясна, товарищ майор, – сказал старшина Димов и стал «смирно». – Разрешите выполнять?

Двое солдат и Игнат взялись за конец доски, оттянули ее на себя. Старшина Димов просунул голову в отверстие, готовясь вылезти из кубрика, но Кирилл вдруг положил руку ему на плечо.

Погоди, парень. – Он посмотрел на Акима Андреевича. – Полезу я. Когда-то в детстве отец приучал лазить за чужими конями. Тихо, как ящерица. И баржу я знаю. А этот, – он показал на сержанта, – поможет.

Аким Андреевич кивнул головой:

Хорошо, Кирилл. Будь осторожен.

Кирилл стал на нары, высунулся из проделанной щели и ухватился руками за борт. Старшина Димов и Игнат поддерживали его. Вот Кирилл подтянулся, на мгновение замер. Наверно, оглядывает палубу. Время, казалось, остановилось. В напряженном молчании было слышно дыхание людей, приглушенный шепот. Кто-то переступил с ноги на ногу, громко булькнула вода.

Чш! – зашипел старшина.

Наконец Кирилл сделал движение всем телом и исчез. Через минуту он наклонился, и все увидели его кудлатую голову.

Ломик! – прошептал Кирилл.

Ему подали ломик, он взял его, положил рядом с собой. Потом опять прошептал:

Немцы у трюма. Сейчас открою кубрик.

Сержант Андреев сказал:

Подашь мне руку.

Не надо, – ответил Кирилл. – Я один.

И опять время остановилось. Неслышно журчала вода за бортом; баржа стонала, грузно переваливаясь на появившейся волне. Берег удалялся все дальше, его почти уже не было видно. Только одинокий огонек в рыбачьей хижине тускло мерцал вдали, как желтая звездочка сквозь дымку.

У трапа стояли молча, прислушиваясь к шорохам, двое солдат с автоматами, сержант Андреев и высокий, плечистый ефрейтор с ручным пулеметом в руках, за ним – Аким Андреевич, Федотов, Игнат и майор Зуев. Неожиданно все почувствовали, как что-то изменилось. Какой-то легкий толчок качнул людей вперед, словно баржу придержали чьи-то сильные руки. Хотя никто не произносил ни звука, майор Зуев тихо вскрикнул:

Тише!

Аким Андреевич взволнованно проговорил:

Катер остановился. Будет брать своих…

Идем? – спросил майор, кивнув на дверь кубрика.

Ефрейтор, сержант Андреев и два солдата начали взбираться по трапу, готовясь ударить в двери.

Да, – сказал Аким Андреевич, – Кирилл, наверно…

И в это время совсем бесшумно дверь кубрика приоткрылась и Кирилл взмахнул рукой:

Быстрей!

Немцы сгрудились у левого борта, рулевой готовился снять с кнехта буксирный трос. Катер медленно осаживал назад, входя кормой в тень баржи.

Бесшумно выбравшись из кубрика, ефрейтор с пулеметом и солдаты-автоматчики ждали команды. Майор быстро оценил обстановку: немцы не ждут удара, нельзя упустить момент, удобный для нападения. Он громко, резко крикнул:

Огонь!

Тишина будто разорвалась на части. Длинная пулеметная очередь слилась с коротким треском автоматов, с криками солдат, хлынувших из кубрика. Рулевой, нагнувшийся над кнехтом, рухнул в море, два немца свалились на палубу, третий, схватившись руками за бок, ошалело побежал навстречу майору Зуеву. Не добежав до него двух-трех шагов, он вдруг остановился, дико закричал: «Рус!» – и упал лицом вниз. И только четвертый успел прыгнуть к борту, прилечь и снять с шеи автомат. Короткая очередь полоснула по палубе. Звякнуло стекло в надстройке, вскрикнул и упал солдат, стоявший рядом с майором. Другой солдат прыгнул в сторону, но пуля сразила его в тот момент, когда он хотел залечь у борта. И еще кто-то застонал, жалобно, как ребенок…

Кирилл у спел отскочить и с маху опустил ломик на голову немца. Вырвав из его рук автомат, он прижался к борту и смотрел на катер. Там пулемет, может быть, крупнокалиберный. Кто-кто, а Кирилл хорошо знал старую «Пристань Глухарь». Если немцам удастся выпустить по ее борту хорошую пулеметную очередь, это будет конец. До берега далеко, два десятка надутых резиновых камер не спасут людей. Кирилл увидел, как к пулемету, установленному на корме катера, метнулась тень. Только не промазать! Кирилл чувствовал, как дрожат его руки от нервного напряжения. Ему казалось, что он в темноте видит глаза немца, прыгнувшего к пулемету, злые, холодные глаза. И Кирилл, приложив автомат к груди, нажал на спусковой крючок. Немец опустил голову, постоял на коленях, словно над чем-то раздумывая, и упал. Кирилл продолжал стрелять. Он не видел, как рядом с ним стал старшина Димов, подняв над головой гранату. Не видел ефрейтора, положившего ствол пулемета на борт баржи, не слышал, как затрещал пулемет, срезая пулями обшивку шкиперской рубки. Кто-то кричал рядом с Кириллом, кто-то стонал, задетый пулей с катера, а Кирилл стрелял и стрелял до тех пор, пока в диске не осталось ни одного патрона. Потом он опустил автомат и сел у борта. Грохнула разорвавшаяся граната, вспыхнуло пламя. Застучал мотор. Рванувшись вперед, катер попытался оборвать буксир и уйти в ночь. Старый кнехт заскрипел, но выдержал. Баржа качнулась. Майор крикнул:

Гранаты!

Одна упала у рубки, другая, зацепившись за борт катера, разорвалась в море. Ефрейтор дал еще одну короткую очередь из пулемета. Наступила тишина. Недолгая, тревожная. Одинокий голос, захлебывающийся от страха, пропел на очень высокой ноте:

Рус, сдаемся! Гитлер капут!..

Не целясь, один из солдат выстрелил на голос. Майор крикнул:

Отставить!

Несколько человек взялись за трое, начали подтягивать катер к барже. Ефрейтор и солдаты стояли с автоматами наготове. Когда катер ткнулся кормой в борт «Пристани Глухарь», Игнат и старшина Димов ловко перебрались на его палубу. У пулемета лежал убитый немец, рядом с ним хрипел матрос с оторванной рукой. Димов поднял автомат, показал Игнату на рубку; кажется, там кто-то есть.

Обойдя еще два трупа, они осторожно направились к рубке. В рубке никого не было. Только рядом, повиснув на спасательном круге, будто приготовившись к прыжку в море, застряла фигура офицера, капитана катера. Игнат и Димов хотели уже вернуться, когда перед ними появился здоровенный детина с обмотанной полотенцем головой. Димов вскинул автомат, но еще быстрее взметнулись кверху руки немца.

Гитлер капут! – взвизгнул моряк.

Ясно, – сказал старшина.

Машинист?

Г итлер капут, – кивнул немец.

Идем. – Димов подтолкнул немца.

В это время подо шли майор и Аким Андреевич. Почувствовав, что перед ним находится начальство, немец вытянул руки по швам, прищелкнул каблуками. Майор, оглядев замасленный комбинезон моряка, опросил по-немецки:

Моторист?

Так точно, господин русский, – четко ответил немец. – Остался один. Буду выполнять ваш приказ.

Это самое лучшее, что ты можешь сделать, – сказал майор. – Машина исправна?

Неисправна, господин русский. Гранатой разбило катер.

Черт! – выругался майор.

4

Глухими переулками Лиза добралась до дома Ивана Андреевича, старого каменщика, осторожно вошла в комнату и попросила:

Я побуду немножко у вас. Может быть, сюда заглянет Игнаша.

Девушка еще ничего не знала. Она ждала Игната, чтобы вместе с ним переправить куда-то зарытую у них в саду мину, потом отнести на Морскую листовки. Игнат должен был прийти еще вчера вечером, но он не пришел. Лиза хотела бежать на «Пристань Глухарь», но во время вспомнила, что Игнат говорил: «Жди меня дома. Ни за что не уходи. В случае чего, пойдешь к Ивану Андреевичу…»

Я подожду Игната у вас, – повторила Лиза.

Иван Андреевич не отвечал. Он-то знал, что Игнат и Федотов арестованы, знал также, что с минуты на минуту могут схватить Середина. Только полчаса назад от Ивана Андреевича ушел связной, передав ему это невеселое сообщение. Связной также сказал, что оружие благополучно доставлено на баржу, а у Рыбачьего подготовлены две байды и несколько лодок «на всякий случай». Кроме того, связной сказал: «Немцы уходят; наши, наверно, в «лоб» город брать не собираются, обтекают его, отрезая все дороги. Нужно кого-то послать в Рыбачий, предупредить Михеича. Майору Зуеву, если удастся уйти с баржи, увести всех в Терновую балку, там дать солдатам отдохнуть и подкрепиться приготовленными заранее запасами и ждать дальнейших распоряжений». Сейчас Иван Андреевич думал: «Сказать Лизе, что Игнат арестован и находится на барже? Или подождать, пока поступят известия, чем все это кончится? Лиза выглядит скверно, очень скверно. Под глазами синие круги, скулы заострились. Не стоит, видно, рассказывать ей об Игнате, пусть отдохнет. Есть в городе потайной погреб, где сидит радист со своей маленькой рацией, вот там и побудет девушка…»

Что ж вы молчите, Иван Андреевич? Вы знаете что-нибудь про Игнашу? – спросила Лиза.

В глазах у нее было столько тревоги, столько тоски и предчувствий, что Иван Андреевич не выдержал и отвернулся. Нет, он не мог ее обмануть. Нельзя не сказать человеку всей правды в такую минуту. И Иван Андреевич сказал:

Игнат жив, Лиза. Жив, здоров, только вот… Понимаешь, немцы задумали увезти их отсюда… На барже…

Куда увезти?! – вскрикнула Лиза.

Известное дело, куда… Да ты не того… Не один Игнат там. Много людей. И все уже подготовлено. Уйдут они понимаешь?

Лиза как-то сразу сникла, опустила голову, еще больше побледнела. Она не плакала. Не вздрагивали ее плечи, ни один стон не вырвался из ее груди. Она сидела и смотрела на старого каменщика, не видя его. О чем она сейчас думала? Может быть, о том, что нет и никогда больше не будет для нее радости, что лучше бы и ей сейчас быть там, где ее Игнат. Уж если не суждено увидеть счастье, так незачем и жить. Может быть, она думала сейчас о том, что все-таки есть у человека судьба и никуда от нее не уйдешь, не скроешься. Когда-то, давным-давно, она, Лиза, ушла от Игната, и это не кто иной, а сама судьба увела ее тогда от счастья. Потом эта же судьба снова привела ее к дорогому человеку, подразнила, и опять – удар! Будто в самое сердце, где больнее всего. Как расплата за маленький кусочек радости. А может быть, девушка сейчас ни о чем не думала. Ведь, кроме боли в сердце, ничего не осталось. Пустота, страшная, как бездна. Будет еще борьба, будет на земле радость победы, но не будет Игната, и не будет счастья. «Они уйдут», – говорит Иван Андреевич. Куда же они уйдут? Лиза вдруг увидела темный трюм старой баржи и в нем много людей, обреченных на смерть. Сидят, тесно прижавшись Друг к другу, и ждут. Чего ждут? Скрипит, стонет старая посудина на волнах, а немцы уже наводят на нее свои пулеметы. И там, среди других, Игнат. Ее Игнат… Две слезинки выползли из– под ресниц и застыли. Горькие девичьи слезинки – прощание с мечтой, с прошлым и будущим.

Рано же ты хоронишь друзей! – грубо, жестко сказал Иван Андреевич. – Люди там борются, надеждой живут, а ты… Встань!

Лиза никогда не слышала от мастера такого резкого тона. Она встала, поднялся с табурета и Иван Андреевич. С минуту молчали, глядя в глаза друг Другу. Слезинки высохли. И ушла жесткость с лица мастера. Подобрели морщинки, хотелось разгладить их ладонью.

Лиза, доченька, – тихо проговорил мастер. – Не надо. Все будет хорошо. Будут они жить, слышишь?! Нельзя, чтобы такие люди пропали.

Девушка подошла к мастеру, прижалась головой к его груди. И только теперь заплакала. Иван Андреевич гладил шершавой ладонью ее волосы и говорил:

Завечереет – проберешься к Рыбачьему. Найдешь человека с седой бородой. Михеич это. Передашь ему…

Она нашла Михеича сразу. Здесь, в маленьком рыбачьем поселке, который так и называется – Рыбачий, каждый чужой человек был на виду. Стоял поселок в ущелье скалистого берега, казался заброшенным и диким, даже немцы редко посещали его. Сложенные из камня и обмазанные красной глиной хатенки лепились по склонам ущелья; поселок был похож на горный аул. От ущелья, как нити паутины, ползли в стороны глубокие балки, заросшие терном, шиповником, колючей ежевикой – настоящие джунгли. В те нечастые дни, когда немцы появлялись в Рыбачьем, чтобы увезти оттуда рыбу, они приказывали жителям отправиться в какую-нибудь балку за ежевикой. Рыбачки, старые и молодые, сжимали на груди руки, обветренные и просоленные крепким тузлуком, плакали и говорили: «Лучше застрели, а туда не пойду. Там змеи кишмя кишат. Шагу не ступишь. Пойди, если не веришь, господин Фриц. Харю свою только покажешь в балке – и конец».

Может быть, в балках и водились змеи, только никто никогда их не видел, и каждое лето рыбачки посылали туда своих ребят за ежевикой для варенья. Но еще до прихода немцев жители Рыбачьего снесли в глубину балок все свои припасы, которые теперь были дороже денег: длинные связки вяленых рыбцов и чебаков, кадки с соленой сельдью, разделанных «пластом» и насквозь просоленных огромных судаков. Сложили все это в пещерах, где брали глину, пещеры завалили вырубленными кустами ежевики и строго приказали детям: в балки не ходить, пусть зарастают стежки-дорожки.

…Уже было совсем темно, когда Лиза добралась до Рыбачьего. Спустившись по едва заметной тропке в ущелье и перейдя по навесному мостику через ручей, она увидела босого мальчишку в длинной рубашке без пояса, с закатанными выше колен штанами. Мальчишка стоял у мостика и задумчиво глядел на тихо журчащий ручей, но Лиза видела, что он внимательно, из-под согнутой руки, осматривает ее. Лиза поздоровалась, попросила:

Проводи меня к Матрене Филипповне. Это моя тетя.

Если она твоя тетя, ты и сама должна знать, где она живет, – недружелюбно ответил мальчишка.

Но здесь темно, – сказала Лиза. – Да и была я в вашем поселке всего один раз. Ну проводи. Трудно тебе, что ли?

Мальчишка с минуту поколебался, потом тихонько свистнул. Словно из-под земли вырос еще один мальчишка и подошел к ним.

Стой, Гавря, – приказал первый мальчишка.

Гавря подошел к мостику, облокотился о перильца и точно так же задумчиво начал глядеть на ручей. Лиза улыбнулась, подумала: «Охранение». Мальчишка позвал:

Идем!

В Рыбачьем действительно жила какая-то дальняя Лизина родственница Матрена Филипповна, и однажды девушка приходила к ней в гости. Лиза смутно помнила, что хатенка родственницы стоит где-то вправо от мостика, у начала глубокой балки. Провожатый же повел ее влево, к морю.

Кажется, не туда, – проговорила Лиза.

Идем, – сказал мальчишка. – Там разберемся.

Он привел ее к низенькому летнему сарайчику, где рыбаки обычно разделывают рыбу. Стукнув несколько раз в окошко, сквозь ставни которого пробивалась бледная полоска света, мальчишка подошел к двери и стал ожидать. Через минуту дверь приоткрылась, и кто-то басом спросил:

Ты, Степан?

Степан потянул Лизу за руку, ответил:

Вот тут… какая-то… пришла. Матрену Филипповну спрашивает. Подозрительная какая-то. Говорит – тетка, а не знает, где та тетка живет.

Мужчина приблизился к девушке, хотел что-то спросить, но вдруг воскликнул:

Колосова! Ну-ка заходи.

В сарайчике, на низком топчане, прикрытом рядном, сидели двое: старик с седой бородой и женщина в старых сапогах, в брезентовой куртке, с вылинявшей косынкой на голове. В углу на ящике горела коптилка из медной гильзы. Мужчина, который встретил Лизу, сел на топчан рядом со стариком, спросил:

Не узнаешь, Колосова?

Было что-то очень знакомое в этом голосе, в живых глазах, в мягкой пряди волос, свисающей на лоб. Но не были знакомы черная бородка и усы, прикрывающие верхнюю губу. Кто ж этот человек, будто близко знакомый и в то же время чужой, никогда не встречавшийся ранее. Человек огорченно махнул рукой и печально сказал:

Вот ведь как… Даже свои комсомольцы не узнают…

И по этому жесту Лиза сразу же узнала секретаря горкома комсомола Брагина. Вот так всегда он взмахивал рукой, когда был чем-то недоволен.

Лиза рванулась к нему, протянула обе руки:

Здравствуйте, товарищ Брагин! Ой, радость какая! Встретились… Как хорошо!..

Она даже прослезилась от радости. А Брагин думал, в волнении теребя кончики усов: «Сколько лет я знал вот таких, как Колосова, работал с ними, учил, взыскивал, хвалил и ни разу не чувствовал глубокой радости, что живу рядом с ними, вижу их каждый день, разговариваю с ними… Официальщина всегда заедала, черт бы ее побрал. Прибедняли чувства, стеснялись раскрыть душу друг перед другом. А какие ребята, какие замечательные люди!..»

Брагин знал, что Лиза Колосова дружит с Игнатом, работает вместе с ним. Но знает ли девушка, что Игнат арестован и плывет сейчас в барже, плывет навстречу своей свободе или своей смерти? Что привело ее сюда, в заброшенный рыбачий поселок?

Лиза сказала:

Мне надо видеть Михеича. У меня поручение к нему.

Брагин глазами показал на старика с седой бородой:

Знакомься. Это и есть Михеич.

Две байды покачивались на волнах; рядом с ними, подобно скорлупкам, приплясывали лодки. В тишине было слышно, как поскрипывают весла в уключинах. Старик с седой бородой, поглядывая на луну, ругался:

Дура! Все дело может испортить.

По морю, уходя в мутную даль, тянулись немецкие транспорты. Их силуэты со шлейфами дыма хорошо были видны с берега. Они долго чернели на горизонте, потом незаметно таяли, будто растворяясь в темноте.

Кто-то приглушенно сказал:

А наши-то летчики, гордые соколы, спят небось, не знают, что немцы добро увозят? Или пороху не хватает сделать хороший налет?

Не зуди, Иван, – прикрикнула женщина в брезентовой куртке. – Без тебя там знают, что к чему…

Лиза молча стояла у самой воды, глядя на море.

«Это хорошо, что нет никакого налета, – думала она. – Разве сверху видно, что увозят в трюмах? Начнут бомбить, а там – люди, а там – Игнат…»

Громко стуча машинами, недалеко от берега прошел военный катер, изредка освещая море прожектором. Потом надолго наступила тишина. Такая тишина, что казалось: весь мир уснул. И море уснуло. Не шептались у берега волны, не шумела, как всегда, галька. Совсем замер вечерний бриз, застыли облака. Время шло то быстро, то вдруг останавливалось. Как сердце в тревоге, когда и ждет, и боится ожидания.

Лиза подошла к Брагину, прошептала:

А вдруг они уже… Вдруг мы не увидели…

И в это время старик, сидевший за рулем в байде, вскрикнул:

Отчалили! Живо! – И перекрестился, размашисто, никого не стесняясь.

Брагин шагнул в воду. Лиза за ним. Они сели рядом на весла, в байду, где был старик. Лодки обогнали их, помчались в море, зашептались за кормой волны. Уже было слышно, как стучит мотор катера. Было видно, как медленно, по-черепашьи, движется баржа.

…Пулеметная очередь, резкая, острая, казалось, прошла через Лизино сердце. Девушка вздрогнула, уронила тяжелое весло, испуганно взглянула на Брагина. Старик крикнул:

Вперед!

Лиза снова взялась за весло и почувствовала, что у нее нет сил. С трудом преодолев слабость, она поглядела вперед. Старая баржа «Пристань Глухарь» покачивалась на волне. Снова прострочил пулемет, потом ухнула граната. Потом – опять выстрелы и… тишина.

Ну, давайте грести быстрее, – крикнула Лиза.