Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Самолет падал в полутора-двух километрах от аэродрома. Никита видел, как к руководителю полетов подъехала санитарная машина и через минуту умчалась за аэродром.

Я побегу! – крикнул Никита.

Нельзя! – курсантка схватила его за руку и старалась удержать. Но он вырвался и побежал. С командного пункта тоже бежали курсантки. Задыхаясь, ничего перед собой не видя, Никита бежал все вперед и вперед и наконец увидел невдалеке от себя обломки самолета, санитарную машину и группу людей около нее. Рядом с машиной стояли носилки, на них кто-то лежал, накрытый простыней.

Саша Карева, – услышал Никита шепот.

Двое санитаров, инструктор и пять-шесть курсанток молча извлекали из-под обломков тело Ани Бурановой. Вначале Никита увидел темные волосы, а потом и лицо девушки. Он рванулся к ней, но чья-то сильная рука легла ему на плечо и остановила. Никита оглянулся и увидел командира пятой эскадрильи.

Не надо, – тихо произнес командир.

Анну положили на вторые носилки, врач наклонился к ее груди. Он слушал долго, очень долго, но за это время никто не проронил ни слова. Все смотрели на лицо девушки. Бледное, почти белое, оттеняемое копной черных волос, оно казалось совершенно безжизненным. Из уголка рта стекала тоненькая струйка черной крови,

Аня… Анка…. – прошептал Никита.

В машину, – приказал врач, приподнимаясь от носилок.

Санитары с помощью курсанток поставили носилки в санитарную машину, и она умчалась.

Вернувшись с аэродрома, Никита снял комбинезон, переоделся и сразу пошел к госпиталю. Там уже была почти вся эскадрилья девушек, инструкторы, командиры звеньев. Некоторые молча прохаживались перед зданием госпиталя, некоторые сидели на скамьях, на желтеющей траве…

Отыскав глазами знакомую курсантку, Никита подошел к ней и остановился. Потом поднял на нее глаза, хотел спросить об Анне, но она покачала головой и сказала:

Еще ничего не известно. Шок…

А Саша Карева?

Саши уже нет…

Они сели рядом и долго молчали. Наконец девушка проговорила:

Предполагают, что заклинило рули. Но разве это точно? Что можно узнать, когда от самолета остались одни щепки.

В это время в дверях показался комэска, и все бросились к нему. Он остановился на ступеньках и негромко сказал:

Врач говорит, что Буранова будет жить.

5

Для всех по-разному шло время. Курсантам сорок шестой, которые ожидали предстоящего экзамена по теоретическому циклу, казалось, что время мчится, как каменный стриж. Март улетал с последними снежинками, первые весенние ветры волновали, но и тревожили: за мартом стукнет в окошко апрель, а апрель – это экзамены! И тот, кто их выдержит, с легким сердцем поедет домой на целый месяц, а потом – эскадрилья, по самолетам!

Как ни старались Абрам, Андрей и Никита убедить сорок шестую готовиться к экзаменам всем вместе, ничего из этого не получилось. Первым, кто высказался против совместных занятий, был Вася Нечмирев.

Сергей Дубатов отлично знает аэродинамику, но хромает по аэронавигации, – сказал он. – Я – наоборот. Как мы можем сидеть с ним за одним учебником? Он львиную долю времени должен посвятить одному предмету, я – другому. Вопросов нет?

Вопрос есть, – сказал Андрей. – А кто же будет помогать тем, кто отстает по некоторым дисциплинам?

От помощи не отказываюсь, – ответил Вася. – Но в пределах нормы.

Что ты подразумеваешь под пределами нормы? – спросил Абрам.

Все свободное от своих занятий время. До единой секунды.

Может быть, это и правильно, – поддержал Васю Яша и взглянул на брата. – Какой мне смысл сидеть пятнадцать часов в день над аэродинамикой, когда я и так уверен, что сдам ее на отлично. Лучше эти пятнадцать часов я буду сидеть над радиоаппаратурой.

– Кустари-одиночки! – рассердился Никита. – В под готовке к экзаменам самое главное – организация вре мени, регламент. Сможете ли вы поодиночкеорганизо вать свое время?!

Нечмирев несет чушь! – доказывал Андрей. – Если он слабо знает аэродинамику, он должен ее готовить с теми, кто знает лучше его. Иначе он ее не подготовит. Абрам, что предлагаешь ты?

Я за то, чтобы готовиться группой, – сказал Абрам. – Будем друг другу помогать, друг друге контролировать…

Обойдемся без контролеров! – выкрикнул Бузько.

Установим строгий регламент, – не обращая внимания на этот выкрик, продолжал Абрам. – Вместе заниматься, вместе отдыхать. Если Яша один будет сидеть над радиоаппаратурой, у него будет много шансов сидеть два года на одном курсе. Никита правильно сказал: рассуждать так, как рассуждают Нечмирев и Бузько, могут только кустари-одиночки!

На минуту наступило молчание, и вдруг послышался голос Яши Райтмана:

Скажи, Абрам, не точно так же думал и я?

Яша думал так же, – ответил Абрам. – Но он говорит не всегда то, что думает.

И все-таки большинство высказалось за то, чтобы готовиться как кому удобнее. Вначале Никита, Андрей, Абрам и Яша Райтман и еще двое сильных курсантов объединились в одну группу и стали заниматься вместе. Дело у них двигалось быстро: за десять дней (на подготовку к экзаменам отпускался месяц) они успели повторить большую часть материала. Но потом Андрей сказал:

Называем себя комсомольцами, а товарищей бросили. Какой будет толк, если половина группы сдаст экзамен на отлично, а другие сядут в калошу. Слава будет нам?

Позор будет нам, – подтвердил Абрам.

Я сам об этом все время думаю, – Никита закрыл конспекты и встал. – Нам надо разделиться и идти помогать тем, кто нуждается в помощи. А такие есть…

Пойдем в народ! – засмеялся Яша и посмотрел на Абрама: – Правильно я говорю, Абрам?

Конечно, если бы Абрам сказал, что Яша говорит неправильно, Яша немедленно с ним согласился бы. Авторитет брата был для Яши непоколебим. Яша считал брата самым умным человеком на свете, с которым нигде и никогда не пропадешь. С детства меньший брат привык, что все сложные вопросы должен решать Абрам, и никогда не сомневался, что любой вопрос будет решен правильно. С какими бы трудностями ни встречался Яша, он никогда не пасовал перед ними, но… только чтобы Абрам был рядом. По этому поводу Вася Нечмирев сочинил такой анекдот.

Сидит однажды Яша Райтман в кабинете аэронавигации, – рассказывал он, поглядывая на Яшу, – как вдруг слышит грохот, миллион чертей, шум, крики, в общем – светопреставление. «Что бы это могло быть?» – подумал Яша. В это время в кабинет влетает Никита Безденежный и орет благим матом: «Яша, землетрясение!» И что вы думаете? Яша оглянулся и, увидев брата, спокойно ответил: «Абрам здесь? Здесь. Значит, все в порядке».

В классах, в кабинетах, у экспонатов моторов и самолетов, под каждым деревцом, под каждым кустиком в этот месяц можно было увидеть небольшую группку курсантов, готовящихся к экзаменам. И только стадион и танцплощадки опустели, словно это был не май с белыми цветами яблонь и теплыми ветерками, а ноябрь с дождями и слякотью. Почти никто не ходил в кино, в парке не было видно гуляющих, и уж, конечно, никто не просил увольнительных в город.

Только один Никита Безденежный каждую субботу приходил к старшине эскадрильи и говорил:

Разрешите съездить в город, товарищ старшина. Очень важное дело…

Старшина эскадрильи не спрашивал, какое у него дело в областном городе. Он знал, что Никита ездит проведывать Анну Буранову.

В тот день, когда Анна открыла глаза и почувствовала, что все ее тело спеленуто бинтами, ей показалось, будто время остановилось. Она не знала, какую битву вели врачи за ее жизнь, не подозревала, что кровь Никиты, которую он дал на второй день после катастрофы, смешалась с ее кровью.

За время, прошедшее с того рокового дня, никто не услышал от нее ни одного слова. Анна лежала на спине и бездумно смотрела на матовый плафон, висевший над ее головой. В ее потухших глазах не было ни страданий ни радости. Думала ли она о чем-нибудь? Вспоминала ли что-нибудь?..

Впервые она встала с кровати в тот день, когда за окном падали белые звездочки снега. Ее подвели к окну, усадили в кресло и оставили одну. Врач стоял за ширмой и внимательно наблюдал за девушкой. Он увидел, как ее лицо вдруг оживилось, она подняла руку и невнятно что-то проговорила. Врач подался всем телом вперед, но остался за своим укрытием. На его лице появилась улыбка.

«Это уже победа!» – подумал он.

Они падают, падают! – неожиданно вскрикнула Анна.

Снежинки? – продолжая улыбаться, врач подошел к ней, но Анна, казалось, его не увидела.

Падают и не раскрываются! – И рассмеялась.

Улыбка на лице врача внезапно погасла: так она рассмеялась.

Я думала, это парашюты, – проговорила она разочарованно. – А это белые тюльпаны. Откуда они?

Врач стоял молча, опустив голову.

Стучат? – она посмотрела на него и протянула к нему руку. – Вы слышите? Это, наверно, Саша Карева. Скажите, чтобы она больше не приходила. Мне это надоело. Ужасно надоело.

Анна провела рукой по лбу, на котором выступили маленькие капельки пота, и опять умолкла. Надолго. Казалось, навсегда. Дни проходили за днями, уже вьюжил февраль, сек оконные стекла косыми струями ледяной крупы, а она молчала. Для нее словно не существовало ничего окружающего. Все, что было вне ее внутреннего мира, не касалось ее сознания. Да и был ли у нее внутренний мир? Вечно потухший взгляд, безвольные, чисто механические движения, ни проблеска мысли!

В марте вызвали из столицы профессора-психиатра. Ознакомившись с многочисленными листами истории болезни, профессор вошел в палату. Анна сидела у окна и безразлично смотрела на молоденький клен. Легкий стук двери на минуту привлек ее внимание, и она оглянулась.

– Вдыхаем запахи весны? – весело спросил профессор. – Почему в одиночестве?

Она молча отвернулась и снова стала смотреть на клен. Тогда профессор придвинул к креслу маленькую скамеечку и сел у ног Анны,

Вы Анна Буранова? – он осторожно взял ее руку и легонько пожал.

Анна не попыталась освободить свою руку. Она, вероятно, ничего не чувствовала. И он это понял: ее взгляд ни на секунду не остановился на его лице, словно перед ней была пустота.

Она молча встала с кресла и, опираясь на палочку, начала медленно ходить по палате: от одной стены к другой, от кровати к окну. Профессор пристально следил за каждым ее движением, и лицо его становилось все более угрюмым. Наконец он поднялся и вышел из палаты.

Так скоро? – удивился главный врач клиники. – Вы смотрели ее?

Ваш диагноз совершенно правильный, – ответил профессор. – Мне только необходимо уточнить некоторые детали. Вы будете свободны вечером, коллега? Я подъеду в клинику к девяти часам.

К вашим услугам, профессор.

А в шесть часов вечера приехал Никита. Он привез букет подснежников и теперь стоял в приемной, смущенно переступая с ноги на ногу.

И сегодня не пустите? – спросил он у старушки санитарки, которая обычно на его просьбы всегда отвечала: «Не велено».

Сегодня пущу, – улыбнулась старушка. – Профессор из Москвы приехал, так разрешил. Надевай халат, летчик.

Правда? – Никита не мог поверить своему счастью. – Правда, бабушка?

Да правда, правда! Давай я помогу тебе облачиться.

И вот Никита у двери палаты. Сердце его то колотится так часто и громко, что он испуганно прислушивается к его стуку, то совсем замирает. Рядом с Никитой стоит главврач и дает ему последние наставления.

Ну, идите, – наконец услышал он. – И не забудьте: десять минут.

Никита зачем-то переложил подснежники из одной руки в другую и, осторожно приоткрыв дверь, вошел в палату.

Анна, как обычно, сидела у окна. Он тихонько подошел к ней и через ее плечо бросил подснежники ей на колени. Она не вздрогнула, не обернулась. Спокойно взяла цветы и положила их на подоконник.

– Аня, – позвал Никита.

Девушка молчала. Бездумными глазами она смотрела на верхушку клена.

Он положил руки на ее плечи и склонился головой к голове:

Ты меня слышишь, Аня?

Медленно, словно это давалось ей с большим трудом, Анна повернула голову и посмотрела на Никиту. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Взгляд больших утомленных глаз был безразличен и тускл.

Ты не помнишь меня, Аня? Я – Никита? Никита Безденежный! – голос его дрожал, в нем уже чувствовались слезы.

Она встала с кресла и отошла от окна. Подойдя к стене, девушка прислонилась к ней и молча смотрела на Никиту. Ни удивления, ни радости!

И Никита не выдержал. Он бросился к ней, крепко обнял и прижал ее голову к своей груди. Вытирая слезы о ее волосы, Никита шептал только одно слово:

Аня… Аня…

Вдруг она вздрогнула и тихонько отстранила Никиту от себя. Он посмотрел ей в лицо, и ему показалось, что она хочет что-то сказать.

Анна протянула к нему руку и пальцем коснулась застывшей слезинки на его щеке.

Что это? – спросила она.

Голос у нее был слабый и вздрагивающий. Никита прижал ее руку к своему лицу, а сам смотрел в ее такие милые, так много выстрадавшие, глаза. И в этих глазах затеплилась улыбка.

Это ты, Никита? – прошептала она.

Никита прильнул к ней и услышал, как она порывисто, словно ей от волнения не хватало воздуха, горячо дышала.

Часть вторая

Глава первая

1

Казалось, море слегка взгрустнуло. Прикорнуло у берега и задумалось. Порой вздохнет печально, перешепчется о чем-то с легким вечерним бризом и снова смолкнет. Далеко-далеко, почти на горизонте, темнеет парус. И кажется, что это одинокий странник в пустыне ищет и никак не найдет тропку к теплому вечернему огоньку. Куда ни повернется, куда ни направит свой путь – всюду унылые холмики волн. Да и ищет ли он что-нибудь? И парус ли это? Может быть, причудливая тень вон той далекой тучки спустилась на море и загляделась в зеленоватый сумрак глубинной дали?..

Над взгрустнувшим морем, над теплым берегом вместе с ветерком плывет тишина.

Ну, молчишь? – спросила Лиза. – Затаилось?

Море не отвечало.

Ладно, молчи… Я тоже буду молчать…

Она обхватила руками колени и долго сидела, прислушиваясь к тишине. Ей хотелось наедине с собой разобраться в своих сомнениях, ответить себе на вопрос: что же делать дальше?..

Еще год назад, когда втроем – она, Игнат и Андрей – работали на стройке в одной бригаде, все казалось простым, ясным: она любит Игната, Игнат не чает в ней души, а Андрей… Андрей – друг, он, конечно, рад их счастью. Чего еще желать? Смешно слышать, как некоторые скептики ворчат: «Жизнь – штука сложная, жизнь прожить – не поле перейти». Глупости! Так могут говорить только неудачники, вроде Ольги Хрусталевой. А она. Лиза, не видит в жизни ничего сложного. Есть голова на плечах, есть проворные руки – все остальное придет само. Стоит ей сказать Игнату только слово – и завтра она будет не Колосова, а Морева. Они будут вместе работать, вместе строить свое уютное гнездышко…

Да, год назад все было простым и ясным. А теперь… Лучше бы уж не ездил Бледнолицый поступать в летное училище, не будил бы в ней дремавших желаний стать не тем, кем она была! Как часто теперь вспоминается ей праздник авиации! Летчики, красивая форма, смех, восторженный шепот гостей: «Смотрите, они какие-то особенные, эти авиаторы, смелые, находчивые»…

У нее появилось какое-то новое отношение к работе, стройке. Часто, пристукнув кирпич мастерком, она с досадой восклицала:

– Вчера – кирпичи и известка, сегодня – известка и кирпичи, завтра – кирпичи и известка! И так всю жизнь. Тебе не скучно, Игнат?

Он не отвечал. Лиза злилась:

Почему ты молчишь? Разве мы об этом мечтали?

А о чем же? – Игнат с удивлением смотрел на нее.

О чем? Ты уже забыл?..

Он молчал, а она запрокидывала голову вверх и смотрела на проплывающие облака. Ей хотелось, чтобы Игнат понял: сейчас она думает об Андрее. Ему будет больно? Ну, что ж… Ей тоже больно. Потому что Игнат обманул ее надежды. Потому что он не такой, как Андрей…

Лиза теперь все чаще и чаще думала об Андрее. Всегда ли он относился к ней только по-дружески? Может быть, думая всегда об Игнате, она не заметила чего-то?

Цепкая память, однажды схватив картинки прошлого, теперь возвращала их Лизе словно в увеличенном виде: вечер перед отъездом Игната и Андрея на медкомиссию. Все трое сидят на берегу. Лизины пальцы запутались в волосах Игната, и в это время Андрей зажигает спичку. Она тогда не успела отдернуть руку. Ей теперь тоже кажется, что она помнит его лицо: растерянное, с болезненной гримасой ревности, с тоской в глазах… А там, в училище? Когда Лиза, словно случайно, прижала его руку к своей груди, как он вздрогнул. Неужели это ничего не означает? А вдруг?!

Она написала ему письмо. Полушутливое, полусерьезное. Больше намеков, чем признаний. Любит – поймет!

Андрей не ответил. Почему не ответил? Не понял? Что ж, она скажет ясней.

Во втором письме Лиза писала:

«Андр Юшка, славный мой, милый мой летчик! Ты почему-то не ответил на мое предыдущее письмо, и я думаю, что оно могло затеряться. Или, может быть, ты не веришь, сомневаешься, колеблешься, чем ответить на мои слова? Но ты ведь летчик! Ты сам как-то писал мне: «Особенность летного искусства – мгновенно принимать нужные решения. У летчиков в воздухе нет времени для долгих размышлений». В воздухе… А на земле? По-моему, летчики и на земле решают быстро. Почему же ты молчишь? Раздумываешь? Тогда я еще раз скажу тебе обо всем. Еще тогда, когда мы были совсем малышами и ничего не знали о каких-то других чувствах, кроме дружбы, я всегда хотела быть рядом с тобой. Откуда мне знать, почему? Ты помнишь наш девиз: «Плечом к плечу, храня великую силу дружбы, всегда вперед, только вперед»?.. Но я хотела идти плечом к плечу вдвоем с тобой, понимаешь, только с тобой. А шли мы втроем, и получалось так, что Бледнолицый всегда оказывался рядом со мной, а ты – подальше. И это вошло в привычку. Когда я стала девушкой и стала разбираться в более сложных чувствах, уже трудно было что-либо изменить. Почему? Может быть, я полюбила Игната? Нет, любви не было… Просто шла по течению, ни о чем не заботясь. Шла, шла и вдруг… Когда я увидела тебя среди курсантов и летчиков, я даже растерялась в первую минуту. Мне казалось, что это не ты, не тот Андр Юшка, с которым я всегда свободно болтала. Я почувствовала вдруг, как какая-то большая сила влечет меня к тебе. Мне хотелось смотреть и смотреть на тебя, только на тебя, Андрей. И когда я смотрела в твои глаза, то видела в них волнение и нежность. С нами был Игнат. Скажу прямо (да ты и сам, наверно, это чувствовал): рядом с тобой он казался каким-то сереньким, незначительным… И я поняла: Игнат – это привычка, от которой мне все равно рано или поздно придется отказаться! А ты…»

Это неоконченное письмо и сейчас хранилось у нее в столе. Она вдруг испугалась своей смелости: вдруг Андрей отвергнет ее признания! Что, если он надумает рассказать обо всем Игнату! Тогда не будет даже того гнездышка, которое она может свить с Бледнолицым. Остаться одной, без всякой надежды? Нет, это не для нее! Лучше уж подождать приезда Андрея, тогда все станет ясным…

Лиза!

Лиза вздрогнула, обернулась и увидела Игната. Он смешно подпрыгивал, спускаясь к морю с крутого обрыва.

Лиза, я давно тебя ищу! – кричал Игнат. – Угадаешь, что я принес?

Он с разбегу упал рядом с Лизой, голова его, может быть по воле случая, оказалась на ее коленях.

Ну, – спросила Лиза.

Игнат молчал. Он как-то сразу, притих, словно тепло ее тела отняло у него способность двигаться, говорить. Рядом плескалось море, легкий, почти прозрачный туман плыл от горизонта. И глаза Игната затуманились от ее близости. Лиза знала это, даже не глядя на него. Всегда вот так: шумит Игнат, смеется, балагурит, но стоит только Лизе обнять его, прижаться к нему – и он затихает. Раньше это нравилось ей, было приятно испытывать на нем силу любви: горячий, беспокойный, Игнат по ее желанию становился мышонком.

Ну, говори, – повторила Лиза.

Игнат продолжал молчать. Тогда она отодвинулась и сказала:

Какой-то ты, Игнат… Не знаю, как и сказать… Мягкий, что ли. – Она засмеялась. – Уж очень быстро ты раскисаешь…

Игнат привстал, провел рукой по глазам, будто отгоняя что-то. Ему показалось, что он уловил в ее голосе нотку презрения.

Раскисаю?

Лиза потрепала его за волосы и сказала мягче:

– Уже и обиделся… Эх ты, Бледнолицый…

«Нет, просто показалось, – думал Игнат. – Взбредет же такое в голову: презрение…»

Я получил письмо от Андрея, Лиза. Он через неделю приезжает в отпуск. С тем парнем, помнишь, его девушка лежала в госпитале.

Андр Юшка! – Лиза не хотела, чтобы Игнат видел ее бурную радость, но не в силах была сдержаться. – Чего ж ты сразу не сказал, Бледнолицый!

Игнат улыбнулся:

Он ведь не через час приезжает, а через неделю.

Все равно. Знаешь, Игнашка, у мамы есть две бутылки семилетнего портвейна. Думаешь, не выклянчу? Мы встретим великого иллюзиониста со всеми почестями.

Ты только смотри, не влюбись в этого парня, Никиту, – пошутил Игнат. – Он вроде красивый.

Бойся, чтобы я не влюбилась в Андр Юшку, – громко засмеялась Лиза.

На этот счет я спокоен, – ответил Игнат. – Андр Юшка – друг…

2

Андрей и Никита стояли у раскрытого окна, смотрели на мелькавшие мимо полустанки и разъезды, молчали. Вагон был почти пуст. Кроме них, в соседнем купе сидели два подвыпивших старых моряка. Были они в поношенных морских шинелях, в морских фуражках со снятыми крабами. Перед моряками стояла наполовину опорожненная бутылка, на разостланной газете лежали куски жареной рыбы. Друзья оживленно беседовали.

– Нет, ты не скажи, Федор Андреич, – говорил один. – Жена – это ж все-таки друг. Я вот тридцать пять годов со своей Анфисой прожил, а и теперь, как отлучусь на недельку, скучаю по старухе. Почему, как ты мыслишь? Да потому, что мы вроде как срослись с ней, вроде как одна душа у нас. А может, не только душа, а и кровь. Вот, к примеру, резал ты сейчас булку хлеба, и вдруг – чирк, полоснул себя ножом по пальцу. Мне от этого что? Ну, дам я тебе свой платок, чтоб, значит, ты перевязку сделал. И не поморщусь. А если Анфиса? Тут уж, брат, и мне будет больно. Потому что ей больно. Нет ты, брат, не скажи…

А я говорю – болячка! – упрямо доказывал второй собеседник. – Каждая жена – болячка. Вот тут! – Он хлопнул себя по шее. – Как чирий. Три десятка лет назад какая была моя Марья? Прихожу к ней в гости, еще женишком был, Марья моя – сплошная музыка. «Федечка, может, тебе наливочки? Федечка, может, мадеры? Ах, ах, я и забыла, у меня ж «зверобой» есть… Для тебя приготовила». В общем – философия. А теперь? «Федор, опять налакался? Черт старый, одним духом водочным в могилу меня вгонишь, анафема!..» – Моряк помолчал, потом протянул: – Дру-уг, нечего сказать.

Никита прыснул, толкнул локтем Андрея:

– Слышишь? Мотай на ус, может, пригодится.

Андрей улыбнулся, но не ответил. Он думал сейчас совсем о другом. Вот промелькнул красный кирпичный домик, похожий на поставленную вертикально спичечную коробку. Андрей успел прочесть надпись: «Пост 376». Значит, через пятнадцать минут – город. Его город, где ждут родные, друзья, знакомые скверы, шум моря. Бледнолицый, наверно, придет встречать на вокзал и громко будет кричать: «Здорово, Андр Юшка!» А Лиза? Придет ли она? Андрей вспомнил о ее письме. Обычно Лиза начинала писать: «Здравствуй, Андр Юшка, прими привет от рожденных ползать…» Последнее письмо не было похоже на прежние. «Андрей, милый, славный…» Она писала о том, как соскучилась по нем, как грустит. «Мне словно чего-то не хватает без тебя, Андрей, словно я что-то потеряла… Поймешь ли ты меня?» Нет, он не все понял. Ему казалось, что она хочет сказать о своем большом чувстве и боится. Почему боится? Черт! Она ведь писала не Игнату, а ему! Какое же у нее может быть другое чувство, кроме… Игнат… Об Игнате ни слова. Почему? Разве?.. Да, он все-таки понял, что она хотела сказать. Понял все. И старается обмануть себя, прикинуться простачком… Легче ведь сделать вид, что ничего не случилось, что все это шутка. Взбрело Лизке в голову побалагурить, вот и написала такое письмо. Написала и сразу же забыла. А он тоже забыл? Себе-то можно признаться: не забыл ни одного слова! И думает, думает… Об Игнате, о себе, о Лизе. Нравилось ему еще какая-нибудь девушка так, как Лиза? Конечно, нет. Лиза – особенная. И не только потому, что красивая. В ней словно бурлит какая-то сила. Глаза все время куда-то зовут, и трудно не пойти на этот зов… А куда идти? Давно уже все стало ясным: Игнат и Лиза, их любовь – это табу. Андрей может только оберегать их привязанность, но не посягать на нее. Потому что они – его друзья. Он готов на все, но не на подлость.

И вот последнее письмо Лизы. Оно будто выбило из-под ног Андрея почву. Он не знал, что делать. Чувство – это одно, а долг – другое… Лучше бы она не писала так. Лучше было бы все по-старому…

Да, было бы лучше… – громко сказал Андрей и словно отмахнулся от чего-то неприятного.

Что? – опросил Никита.

Андрей ответил не сразу. Он посмотрел на Никиту, будто только сейчас его увидел, потом сказал:

Мне кажется, что ты редко пишешь Анке. Не скучаешь, что ли?

Я пишу редко? – удивился Никита. – А почему я должен показывать тебе каждое письмо? – Никита засмеялся. – В неделю – пять писем. И получаю столько же. Вопросы еще есть?

Вопросов нет, – улыбнулся Андрей.

Никита высунулся в окно, подставил голову ветру. В воздухе уже чувствовалось приближение моря: был он какой-то мягкий и свежий. Никите казалось, что вот сейчас, сквозь грохот колес, он услышит шум морского прибоя. И, может быть, увидит белокрылых чаек, несущихся над пенными гребнями волн, и белые паруса яхт, похожих на чаек. Море, солнце, юг… А как там, где Анка? Наверно, еще не совсем оттаяла земля, низкие деревья стоят без листьев, скучные, угрюмые. Что она делает сейчас, его Анка? Смотрит на хмурое небо и вспоминает тот день, который оборвал ее мечту стать пилотом? Или думает о нем? Сколько времени они не виделись? В марте ее отправили в санаторий. Потом она уехала к себе в Сибирь, стойко выслушав приговор врачей: «Летать вам больше нельзя». Сейчас уже начался май… «Анка, Анка… Увидеть бы твои глаза, прижаться бы к ним губами…»

В каждом письме, – проговорил Никита, повернувшись к Андрею, – она пишет: «Я буду ждать тебя».

3

Они вышли из вагона с небольшими чемоданами в руках, остановились на перроне, растерянно оглядываясь по сторонам. Где же мать, Игнат, Лиза? Не получили телеграмму?

Нет никого. – Никита участливо посмотрел на друга. – Это и лучше, явимся неожиданно.

Правда, это лучше. – Голос Андреяневольно дрогнул. – Страшно не люблю, когда встречают или провожают. Пойдем, Никита.

И не двигался с места, не веря, что никто не пришел. Было обидно и немножко стыдно перед Никитой.

Пойдем, Никита…

В это время услышал громкий голос Игната:

Вот он, наш Андр Юшка! Скорей, Лизка!

Игнат бежал по перрону, бесцеремонно расталкивая недовольных пассажиров. Он был без фуражки, светлые волосы взлохматились, глаза блестели. И весь он, казалось, светился радостью.

Игнат… Бледнолицый!..

Андрей бросил чемодан, обнял Игната. Разве нужно о чем-нибудь говорить? Разве скажешь, как это хорошо быть настоящими друзьями!

Потом Игнат отошел в сторону, церемонно кланяясь:

Разрешите представить! Лиза Колосова, девушка – золотые руки.

Лиза подошла к Андрею, остановилась. Они смотрели друг другу в глаза и разговаривали без слов. «Лиза, – спрашивал Андрей, – ведь все то, что ты писала, было шуткой? Ну скажи «да» – и будет все хорошо, и радость нашей встречи ничем не омрачится, слышишь, Лиза?» – «Нет, – говорили ее глаза. – Это не было шуткой. Зачем ты хочешь обмануть самого себя?» – «А как же Игнат?» – спрашивал он. «Ты должен решить сам…»

Она вдруг увидела в его глазах гнев и испугалась. Что с ним происходит? Не слишком ли далеко она зашла? Может быть, надо сделать шаг назад?..

Лиза неуверенно протянула руку:

Здравствуй, Андрей. Ты смотришь на меня, как на привидение. Я изменилась?

Ты очень изменилась, Лиза, – ответил Андрей, подумав: «Чувствует ли что-нибудь Игнат? И почему я не могу разговаривать с ней так, как раньше: свободно, непринужденно?»

Лиза только теперь увидела стоявшего в стороне Никиту. Она толкнула Игната и воскликнула:

Какие же мы все невежи! Бросили гостя одного, стой, мол, любуйся нашей встречей… Здравствуйте…

Никита, – подсказал Андрей. – Разве ты забыла? Я ведь знакомил вас.

Нет, не забыла. Но он стал совсем другим… Настоящим летчиком.

Благодарю за комплимент, – улыбнулся Никита, протягивая руку вначале Лизе, затем Игнату. – Но до настоящих летчиков нам еще далеко. Так же далеко, как до неба…

Игнат взял чемодан Никиты, Андрей поднял свой, и они пошли к трамваю.

Мать почему не пришла? – спросил Андрей. – Не заболела ли?

Какой там заболела – засмеялся Игнат. – Пир на весь мир готовит. Лизка тоже только оттуда: помогала стряпать.

Игнат поднял бокал с золотистым вином, посмотрел на Лизу:

За что?

За их будущее, – ответила Лиза, показывая на Андрея и Никиту. – За то, чтобы слава прогремела о них на всю страну. Выпьем.

Андрей встал. Положив руку на плечо матери, он сказал:

Слава – далеко. О ней еще рано говорить, даже мечтать рано. Мама, выпьем за тебя, за твое здоровье, за то, что ты – мама.

Мать наклонила его голову к себе и поцеловала сына в лоб.

Спасибо, Андрюша, сынок. Дай бог и вам всем здоровья.

Андрей почувствовал, что Лиза обиделась. Молча выпив вино, она поставила бокал на стол и спросила:

Почему о славе рано мечтать?

Потому что мы и в воздух еще не поднимались, – улыбнулся Андрей. – Какие же мы герои?

Но мечтать-то можно? – не сдавалась Лиза.

Мечтать? – Андрей на минуту задумался. – Мечта, по-моему, должна быть реальной. Игнат мне писал, что он мечтает разработать какой-то особый метод кладки стен. Он ищет этот метод, не спит, наверно, ночами, до чертиков в глазах сидит над чертежами. Вот это – реальная мечта. Понимаешь? Она у него вошла в жизнь. А какой толк в том, что я буду мечтать сейчас о славе летчика, когда я не держался еще за штурвал самолета? А может быть, я и летать-то не выучусь…

Игнат взглянул на Андрея, и, как всегда при виде друга, теплое чувство заполнило его всего. «Какой он хороший, наш Андр Юшка! – подумал он. – Такой же простой; такой же скромный, каким и был…»

Лиза отрывисто засмеялась:

Мечта каменщика! Смешно! У тебя мало фантазии, Андрей… Такие, как мы с Игнатом, выше карниза последнего этажа не полезут. Слава не для нас. А вы…

А мы сейчас нальем еще и выпьем за всех нас, Лиза. – Андрей взял бутылку и стал наливать в бокалы вино. – А потом потанцуем, попоем, тряхнем стариной, как говорят.

Вот это хорошо, сынок. – Мать с одобрением посмотрела на Андрея. – Спеть лучше, чем делить то, чего нет.

…Вечер входил в комнату, сумерками прикрывал цветы на окнах, занавески, лица людей. Кружилась голова от вина, от музыки. Когда Андрей встал, чтобы включить свет, Лиза взяла его за руку и попросила:

Не надо. Так хорошо…