Текст книги "Навстречу ветрам"

Автор книги: Петр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

К скамейке подходил Вася Нечмирев, рядом с ним шла девушка в красивом, но просто сшитом платье. В зубах у Васи торчала прямая капитанская трубка. Он платочком смахнул пыль со скамьи и галантно поклонился:

Садитесь, Галя. Такой чудный вечер…

Они сели, и Вася пустил вверх густое облако дыма.

– Приятно вот так наслаждаться покоем, должен вам доложить, – проговорил он усталым голосом, – когда не гудят по-зверски моторы и не бросает тебя, как щепку, в воздушные ямы… Вы здешняя, Галя? Простите за нескромный вопрос.

И да, и нет, – ответила девушка. – Вообще живу здесь, но часто и выезжаю. А вы, наверно, уже давно летаете?

И счет потерял, сколько налетал уже тысяч километров.

Андрей больно сжал локоть Никиты и закрыл ладонью рот. Никита тоже еле сдержался, чтобы не прыснуть.

Тяжело это, наверно, летать и летать? – участливо спросила девушка. – И, наверно, ой как страшно?

Страшно? – Вася пожал плечами. – Человек привыкает к воздуху, должен вам доложить, как рыба к воде. Страшного мало, только вот нервы иногда пошаливают, когда попадаются туповатые курсанты…

Вы инструктор?

Вася был вопреки строгим приказаниям без петлиц и врал напропалую:

Да, учу ребятишек летать. Трудная это работа.

Девушка сочувственно покачала головой и сказала:

Вы и сами такой молодой, да еще учить других…

Сегодня приказываю одному курсанту: «Сделай пять мертвых петель и иммельман!» Делает. Одна петля, две, три, четыре… Смотрю на него в зеркальце – миллион чертей! Посинел весь, будто его медным купоросом облили. И дрожит, как ртуть в столовой ложке. Ну, думаю, летчик! Отобрал у него управление и пошел на посадку. Еле вылез парень из кабины. Пришлось подать рапорт командиру об отчислении.

Скажите, а в дальние рейсы вы летаете? – полюбопытствовала девушка.

Бывает, – скромно ответил Вася и пыхнул трубкой. – Вот совсем недавно в Читу летал. Оно хотя и не так уж далеко – пять с половиной тысяч километров, – но все же здорово утомляешься. Летишь, а под тобой тайга и тайга, изредка мелькнет стадо оленей… Такое однообразие пейзажа…

Может, Вася услышал шорох за скамьей, может, до его слуха донеслись звуки приглушенного смеха, но он вдруг засуетился, встал и поспешно предложил девушке:

Пойдемте потанцуем, Галя… Скучно здесь…

Глава третья

1

Вот и вокзал. Многие уже вышли из вагона, и на перроне слышны счастливые возгласы встречающих. Кричат носильщики, предлагая свои услуги. Мороженщицы в белых халатах наперебой предлагают:

Эскимо, эскимо! Сливочный пломбир! Молочное с цукатами!

Игнат Морев снял с полки свой небольшой чемоданчик и направился к выходу.

Такой же солнечный день, как и тогда, когда их с Андреем провожали отсюда. Так же цветет акация, так же кричат мороженщицы. Но тогда он, Игнат Морев, был полон надежд, тогда все казалось радостным, веселым. А теперь…

Игнат оглянулся по сторонам, боясь встретить кого-нибудь из знакомых, и быстро пошел по перрону.

На его счастье трамвай стоял на остановке. Но не успел Игнат поставить ногу на ступеньку, как почувствовал, что кто-то тронул его за плечо.

Здравствуй, Игнат!

Игнат через плечо увидел белые кудряшки волос, большие серые глаза и маленький шрам на шее. Девушка радостно улыбалась.

Здравствуй, Хрусталева, – невесело проговорил Игнат. – Ты что, кого-нибудь встречаешь?

– Тебя, – ответила девушка.

Меня? – Игнат с удивлением посмотрел на нее и выдавил улыбку. – Зачем я тебе нужен? И откуда ты знала, что я приеду?

Не будешь ругаться, Игнат?.. Я все расскажу…

Игнат пожал плечами, взял чемодан и направился к привокзальному скверику. Девушка молча пошла за ним. Дойдя до скамейки, Игнат присел и закурил. Хрусталева села рядом.

Ну? – Игнат смотрел не на девушку, а в сторону. – Ты говоришь, что встречала меня?

Тебя, Игнат. Ты не сердись…

Она придвинулась ближе и посмотрела на него:

Когда вы с Андреем уехали, в бригаде стала такая скука. И я… И мы не знали куда себя деть. Будто у нас что-то украли… Это правда, Игнат. И мы хотели, чтобы ты опять приехал к нам.

Кто хотел?

Ольга помолчала, потом тихо ответила:

И я хотела… И каждый раз выхожу к поезду. Думаю…

Думаешь, что ты доставила мне удовольствие? – зло перебил ее Игнат. – Думаешь, что мне радостно оттого, что я не буду летчиком?! Развлекать вас надо? Скучно тебе? Ну, чего ж молчишь? Говори! Говори, чего тебе надо!..

Он выплюнул изо рта папироску и замолчал. Ольга сидела, опустив голову. Тогда Игнат искоса, украдкой, поглядел на девушку. Она успела отвернуться. Только у края глаза, между ресницами, он успел заметить маленькую дрожащую капельку. Игнат вздохнул и так же, как она, наклонил голову.

…Ольга Хрусталева второй год работала на стройке лепщицей. Приехала она с далекого Севера и долго не могла привыкнуть к горячему южному солнцу и к беспокойным, «взбалмошным», как она говорила, людям. Все ей здесь казалось странным. И то, что в сентябре здесь еще купаются в море, и то, что люди по пустякам быстро «закипают». Сама она говорила медленно, больше молчала, словно боялась обронить лишнее слово.

Когда она пришла в молодежную бригаду строителей, то долгое время не могла ни с кем сдружиться. Ольга по натуре была излишне застенчивой, а многим казалось, что она дичится и не хочет делить с ними свои радости и неудачи. И только со старым мастером-каменщиком ей было легко и просто. Иван Андреевич по-отечески ласково поругивал ее за «дикость» и откровенно восхищался ее искусством лепить орнаменты.

По укоренившейся привычке старик никогда не ходил в столовую. Когда на стройке слышался сигнал на перерыв, Иван Андреевич извлекал из плетеной кошелки разную снедь и разыскивал глазами Ольгу.

Иди-ка, дочка, подкрепимся, – звал он ее. – В ихней харчевне что? Гуляш-муляш да отбивные по ребрам. Половину проглотишь, половина в зубах застрянет, а пять-шесть целковых выкладывай…

Ольга подходила к старику, разворачивала свой сверток, и они начинали «подкрепляться».

Часто к ним присоединялся Игнат, к которому мастер был неравнодушен за его цепкость в работе. Сначала Ольга смущалась присутствием молодого каменщика. Хотя Игнат не позволял себе по отношению к ней какой-либо вольности, ей казалось, что этот веселый, вспыльчивый, как порох, паренек хочет посмеяться над ней, и она держала себя с ним настороже. Но время шло. Игнат по-прежнему относился к ней по-дружески, и мало-помалу Ольга привыкла к его веселому смеху, голубым глазам и таким же светлым, как у нее, кудрям… Привыкла… Потом его присутствие стало ей необходимым. Она никогда не начинала завтракать, пока он или не проходил мимо них в столовую, или не подсаживался к ним.

Вот слышатся удары куска железа об рельс. Она спускается вниз по стремянкам, моет руки и снимает комбинезон.

Эй, дочка! – слышит она голос Ивана Андреевича. – Иди сюда.

Ольга подходит, разворачивает свой сверток и ждет.

Ну, – спрашивает старик, – начнем?

Она оттягивает время: по нескольку раз перекладывает с места на место соль, хлеб, сваренные вкрутую яйца. Игната нет, время идет, перекладывать еду с места на место становится не совсем удобным, а Иван Андреевич дипломатически молчит. Молчит и Ольга. Наконец старик спрашивает:

Что, аппетита нету?

Ольга делает вид, что не слышит, и смотрит в сторону, откуда должен появиться Игнат.

Вдруг она чувствует, как кто-то быстро закрывает ладонями ее глаза. Ладони еще влажные от горячей воды, и чуть-чуть слышен приятный запах известки и камня. Ольга вздрагивает от неожиданности и улыбается:

Игнат!

Привет тебе, о девушка с далекого Севера, потомок поморов и таежных охотников! – восклицает Игнат. – Привет тебе, Беляночка!

Они начинают завтракать, Игнат балагурит, Иван Андреевич поддакивает ему, а Ольга молчит, глядя то на старого мастера, то на Игната. На Игната смотрит она немного дольше, и взгляд ее немного нежнее. Ольге хорошо. Но, как обычно, Игнат говорит:

Сегодня мы с Лизой обогнали Андрея. У Лизы не руки – золото! Мастерком она орудует так, будто сорок лет работает на стройке. Правда же, Иван Андреевич?

Прежде чем ответить, старик мельком смотрит на Ольгу. Ресницы ее вздрагивают и совсем незаметно опускаются вниз. Но Иван Андреевич это видит. Недаром он прожил на свете столько лет! Он видит то, чего не видит Игнат. И старый мастер говорит:

Оно, конечно, мил человек, Лиза работает не с прохладцей. Молодец дивчина. А ты, Игнат, пойди-ка взгляни, какую штуку вылепила наша Беляночка! Тоже, скажу тебе, парень, золотые руки.

Лизе работать труднее, чем мне, – вставила Ольга. – Орнаменты лепить проще. Недаром Лизу поместили на городскую Доску почета.

Игнат с благодарностью смотрит на Ольгу и говорит:

Слушай, Беляночка, сегодня мы с Лизой идем в театр. Пойдем с нами.

Нет-нет! – быстро отвечает Ольга. – У меня сегодня нет времени…

Но бывает и так: Ольга уже пять раз переложит с одного места на другое хлеб и колбасу, Иван Андреевич в ожидании завтрака выкурит пару трубок, а Игната все нет. И вдруг они слышат его голос:

Привет, Беляночка!

Ольга оглядывается. Взявшись за руки, Игнат и Лиза со смехом бегут в столовую. Иван Андреевич с осуждением говорит:

В харчевню побежали, стервецы! Гуляш-муляш зубами перетирать.

…Подул ветерок, сорвал с акации веточку белых цветов и бросил Игнату на колени. Он машинально взял ее, поднес к носу и глубоко вздохнул. Потом сплющил нежные цветочки пальцами и бросил под ноги.

Ольга осторожно прикоснулась к его локтю и тихонько сказала:

Ребята будут рады, что ты вернулся, Игнат.

А как Лиза? – спросил он.

Все так же работает, – ответила Ольга. И, поняв, что Игнат спрашивает не об этом, спохватилась: – Она будет рада больше всех! Все время только о тебе и говорит.

Игнат заметно оживился.

Слушай, Беляночка, – сказал он, – давай устроим ей сюрприз. Ты никому не говори, что видела меня. Я утром зайду в контору, снова оформлюсь, надену свой фартук и – прямо на леса. Ахнет Лизка! Договорились?

– Хорошо, Игнат.

2

Лиза на несколько секунд положила мастерок на кирпич и ловким движением поправила вылезшие из-под косынки волосы. И пока ее помощник выкладывал на стену «сметану», как они называли смесь цемента, извести и песка, Лиза успела окинуть взглядом и видневшееся внизу море, и синее, без единого облачка, небо, и неяркое, словно за дымчатой вуалью, солнце. Отсюда, с высоты четвертого этажа, мир казался не таким, как обычно. Предметы уменьшались, скорость движения людей и машин притормаживалась расстоянием, домишки внизу казались кукольными. И даже когда внизу, на земле, стоял полный штиль и листья на деревьях висели, словно восковые, вверху веселый ветерок нежно обдавал прохладой, освежая разгоряченное работой тело. И чем выше поднимались леса, тем больше расширялся мир, горизонт отступал все дальше и дальше.

Положив кирпич, Лиза пристукнула его мастерком, молниеносным движением подхватила излишки сметанообразной смеси и сбросила их под следующий кирпич. Руки у нее мелькали, как у фокусника. Она не делала ни одного лишнего движения. Только изредка отклонялась назад и прищуренными глазами придирчиво осматривала свою работу. В эту минуту она была похожа на художника, который с кистью в руках отходит от мольберта и всматривается в свое полотно.

Когда работал Игнат, они клали стену, всегда стоя рядом, плечом к плечу. Снизу казалось, что Игнат и Лиза исполняют ритмичный танец: четверть шага вправо, едва заметный наклон вперед, правая рука с мастерком делает небольшую дугу и опускается вниз, левая пристукивает кирпич с наружной стороны и все опять повторяется. Движения рук, ног, корпуса настолько совпадают, что два человека кажутся единым целым. Они так привыкли понимать друг друга, что при работе или совсем молчали, или говорили о посторонних вещах.

Теперь Лиза работала одна, со своим помощником. Помощник, рыжий паренек лет семнадцати, щупленький, но цепкий, подавая ей кирпичи и смеясь, подшучивал:

Игнашки нету, и ты скисла. Чего не поешь, как раньше?

Не твоего это ума дело, краснокожий дикарь! – сердилась Лиза.

Давай на пару теперь работать, а, Лизка? – не то шутя, не то серьезно предложил рыжий. – Возьмем помощника и будем разве ж так вкалывать! Почище, чем с Игнашкой!

Лиза на мгновение приостановила работу и откровенно презрительным взглядом окинула помощника.

Слушай, ты, горе-каменщик! – воскликнула она. – Ты знаешь, кто такой был Игнашка? Это был мастер-артист, человек-молния! Он мог в минуту класть столько кирпичей, сколько ты не успел бы даже сосчитать. На пару работать! Хоть бы уж не смешил, а то я от смеха свалиться могу.

А я поддержу! – Помощник левой рукой взял ее за талию, словно удерживая от падения.

Ну, ты! – Лиза резко отстранилась от его руки. – Без нежностей! Был бы тут Игнат, он прищемил бы твою лапу.

Игнат, Игнат… – протянул рыжий. – Вроде весь свет на твоем Игнате держится. Да и нужна ты ему… такая. Каменщица. Игнат теперь высоко летает. Не достанешь. Знаешь, сколько девочек за летчиками бегает?

Лиза бросила мастерок, захватила полную горсть «сметаны», и не успел помощник сообразить, что она намерена сделать, как Лиза смачно пришлепнула «сметану» ему на голову.

Если ты, медуза рыжая, хоть раз еще заикнешься об этом, я сброшу тебя с этой стены, как козявку. Ты понял? Давай смесь, чего рот открыл?!

И в это время она увидела на площадке человека в фартуке и с мастерком в руке, который стоял, облокотившись на стену, и смотрел на Лизу. Она вскрикнула и бросилась ему навстречу:

Игнат!

Лиза!..

Не обращая внимания на оторопевшего помощника, они обнялись и повторяли одно и то же, как будто в этих словах заключался особенный, глубокий смысл:

– Игнат…

Лиза…

Потом она легонько отстранилась от него и с удивлением начала рассматривать его фартук, прожженный в двух местах папиросой, ботинки с въевшейся красной кирпичной пылью и мастерок, вымазанный известкой. В глазах ее промелькнул тревожный огонек, который не укрылся от Игната. «Почему фартук? – подумала она. – Почему мастерок? Разве?..»

Нет-нет, она, конечно, рада, что он вернулся. Но… С тех пор как он уехал, Лиза часто представляла его стройную фигуру в темно-синем кителе с голубыми петлицами, фуражку с горевшей золотом эмблемой авиации. Летчик!.. И она, Лиза, рядом с ним. Они идут по приморскому бульвару, Лиза видит, как многие оглядываются и, конечно, завидуют ей. Она чувствует, как замирает сердце от радости… Это так приятно…

Лиза, о чем ты думаешь?

Лиза невольно вздрогнула и тихо спросила:

Зачем… этот… фартук? И мастерок?..

Как – зачем? – Игнат постарался улыбнуться. – Я пришел работать.

Работать?

Игнат смотрел в ее глаза: что он прочтет в них – огорчение, радость, разочарование?

Что случилось, Игнашка?

Да так… Ничего особенного. Не приняли меня. Вот и…

Не приняли?

Понимаешь, медкомиссия. Там бракуют чуть ли не десять человек из одиннадцати.

Лиза молчала.

И вот… В общем, я буду снова здесь работать. Не всем же летать! Правда, Лиза? Ты почему молчишь? Почему ты молчишь, Лизка?

Нет-нет, я не молчу, Игнат. Это так неожиданно. Я рада, рада, что ты приехал… Идем, Игнат. Эй, парень, давай «сметану»!

Они подошли к стене и стали рядом. Своим плечом Игнат почувствовал плечо Лизы. И сказал:

«Плечом к плечу…»

Он ждал, что она продолжит. Но Лиза промолчала. Может быть, не расслышала. Тогда он добавил:

«…храня великую силу дружбы…»

Рука Лизы замерла. И в это мгновение, взглянув на Игната, она увидела новую, совсем незнакомую морщинку в уголке его глаза. «От горя?» – подумала Лиза. И, шутя толкнув его плечом, сказала:

Да, да, Игнат, «…храня великую силу дружбы».

3

Вот и клуб строителей. Та же сцена, с которой великий иллюзионист Андр Юшка показывал свое искусство. И старый мастер Иван Андреевич приглаживает бородку, любовно оглядывая своих бывших и настоящих учеников. Музыканты подстраивают скрипки, гитары, мандолины, рычит бас, подхихикивает саксофон. Слышатся смех, шутки, споры о том, кто будет играть Чацкого.

Игнат вошел в зрительный зал минут за пятнадцать до начала спектакля и сел на свое место. Он предполагал, что сегодня его будут расспрашивать о летной школе, которую он и в глаза не видал, о причине его возвращения, об Андрее. Он и пришел сегодня в клуб главным образом для того, чтобы сразу сбросить с себя чувство, которое его постоянно угнетало.

Игнат не мог объяснить, почему он так болезненно переживает свою неудачу. Смешно ведь было и подумать, чтобы кто-нибудь мог обвинить его в этой неудаче. Ну, не прошел медкомиссию. И что? Разве он один такой? И разве товарищи не понимают, что он ни в чем не виноват?..

И все же это постоянно его угнетало, будто он и в самом деле был в чем-то виноват. Старый каменщик Иван Андреевич, когда Игнат обо всем ему рассказал, проговорил:

– Стало быть, говоришь, стыдно? Ах ты, дурья твоя голова! Стыдиться надо не этого, а того, что дури много в тебе, мил человек, понятно? Привыкли вы, что вам все легко дается, готовенькое вам на блюдечках подносят, вот и разнежились. Чуть что, уже и хнычете: ах, ах, беда какая, не буду летчиком, а буду мастером! Не штурвал в руках держать буду, а мастерок… Стало быть, мил человек, и мне стыдиться надо, что я три с половиной десятка лет заводы да дома строю, а?

– То ж вы, Иван Андреевич, – пролепетал Игнат.

А ты что – голубая кровь в тебе бежит? Слушать тошно тебя, хлопец! Аристократия чертова!

Андреич сердито засопел, отвернулся и ушел.

После этого разговора Игнату стало легче. И вот теперь, сидя в зрительном зале и поджидая Лизу, Игнат старался отшучиваться от назойливых вопросов своих приятелей.

А они наседали.

В отпуск приехал, Игнашка? – спрашивал один.

В бессрочный, – отвечал Игнат.

Нет, правда?

Правда. Самолет на капремонт поставили, а мне отпуск дали.

Эй, авиация, привет! – кричал другой. – А где же Андр Юшка?

Улетел. Скоро с Земли Франца-Иосифа белого медведя тебе пришлет.

Вдруг до Игната долетел ехидный смешок, и он услышал:

Кишка у Игнашки тонка… Пришел он на медкомиссию, посмотрели на него и говорят: «А эта худосочина куда лезет? Тоже в авиацию?» Ну, от ворот повороти – фюйть!

Игнат оглянулся и увидел рыжего помощника. Он стоял в кругу молодых строителей и, сгорбившись и опустив руки, показывал, как Игнат делал «от ворот поворот». Игната взорвало. Первым его желанием было вскочить, подбежать к рыжему и дать ему в физиономию. Но он сдержался. И в ту же минуту услышал возмущенный голос:

Молоть бы языком бросил, красноперка! Поехал бы сам да попробовал. А то мелет языком, мелет…

Это говорила Ольга Хрусталева под одобрительный смех. Игнат мысленно поблагодарил девушку за поддержку.

Наконец в проходе показалась Лиза. Она шла быстро, ища глазами Игната. Он привстал и помахал ей рукой:

Лиза, сюда!

Она уже подходила к скамейке, как вдруг услышала голос:

Летчица…

Она не обернулась, но Игнат увидел, как лицо ее залилось краской.

Плюнь на это, Лиза, – кипя бешенством, сказал Игнат.

С этим рыжим я еще потолкую.

Лиза села, сняла шапочку и проговорила;

Все спрашивают, почему ты вернулся. Не понимаю, какое кому дело?.. Некоторые сочувствуют, некоторые любопытствуют, некоторые, как этот рыжий тип…

А ты, Лиза, что отвечаешь?

Как – что? Говорю, что не приняли тебя… Не смог ты…

Игнат быстро посмотрел на Лизу:

Как – не смог? Что – не смог? И ты… Ты тоже… сочувствуешь?..

Игнат! – Она положила свою ладонь на его руку, – Игнашка, милый, не надо больше об этом говорить! Я понимаю тебя, но чем теперь поможешь. Лучше забудем об этой неудаче, и все. Хорошо, Игнашка?

Игнат молча пожал ее руку и ничего не ответил.

4

Ольга Хрусталева закрыла книгу и задумалась. Перед ней лежала меловая доска с вылепленным на ней орнаментом. Рядом – кучки цветного пластилина с отпечатками ее пальцев. На диване, на стульях, на аккуратно убранной кровати были разбросаны листы с красочными узорами: греческие орнаменты с ясным и стройным геометрическим построением, орнаменты древнего Рима с листьями лавра и гирляндами виноградных гроздьев, перевитых лентами, полуциркульные арки и аркатуры орнаментов романского стиля. Ольгины глаза перебегали с одного узора на другой, а тонкие пальцы бездумно тискали маленький кусочек пластилина. Надо было найти что-то свое, найти мотив орнамента, который больше всего подходил бы к большому залу, где она сейчас работала. Ей предлагали решить эту задачу просто: скопировать лепку какого-нибудь зала и механически перенести ее сюда. Но Ольга категорически отвергала такое предложение. Она не хотела, не могла работать механически. Ей хотелось, чтобы во всем, даже в самом маленьком, что она создавала, была частица ее души, было ее «я».

Она вспомнила свой разговор с бригадиром штукатуров Иваном Чудиным, и ей стало немного грустно. Бригада почти заканчивала отделку одной из комнат, но, как правило, работу не принимали до тех пор, пока не была готова лепка: Ольга задерживала, работая над сложным узором. Чудин злился и кричал:

Слушай, ты, небесное создание, долго ты будешь мудрствовать над своей лепней? Или ты хочешь, чтобы бригада осталась без зарплаты?

Нет, я этого не хочу, – как всегда, спокойно ответила она.

А чего ж ты возишься там? Чего тянешь резину?

Понимаете, Иван Аггеич, что-то у меня плохо получается… Ищу, ищу такой узор, чтобы…

А ты не ищи! – кричал Чудин. – Людям твои узоры нужны, как щуке зонтик в дождливый день. Подумаешь, орнамент! Я бы на твоем месте тяп-ляп – и гони деньги на бочку. «Ищу, ищу…»

«Тяп-ляп»? – Всегда спокойная, Ольга так возмутилась, что сразу не смогла даже придумать, как ответить Чудину. – По-вашему, Иван Аггеич, моя работа – тяп-ляп? Да как вы можете так говорить? Вы понимаете, что такое орнамент? Это же мотив! Мотив песни, которую поет народ. Это отражение эпохи, прошлое и будущее людей…

Ну, понеслась душа в рай! – махнул рукой Чудин и, напевая «Я враг небес, я зло природы…», вышел из комнаты.

Ольга долго не могла успокоиться. Ей казалось, что этот грубый человек жестким прикосновением своей руки уничтожил что-то красивое и нежное, что она носила в своем сердце…

Спор этот забылся, и теперь, вспоминая его, Ольга подумала: «Мало ли еще таких людей, которые «тяп-ляп – и деньги на бочку». Не для таких, наверно, создается красивое…»

5

Из зала открывался вид на море. В высокие полуовальные окна лился бирюзовый свет, днем и ночью сюда доносился приглушенный расстоянием рокот волн. Как крылья чайки, белели вдали паруса. И, подолгу глядя в далекий простор моря, Ольга наконец пришла к решению, что лепка орнамента должна соответствовать и этому бирюзовому небу, и белокрылым парусам, и рокоту волн. В своем альбоме она набросала эскиз лепки и пошла посоветоваться к производителю работ инженеру-строителю Насонову.

Насонов был один в кабинете, когда пришла Ольга. Радушно с ней поздоровавшись, инженер сказал:

А я, только вчера думал о твоей работе, Олюшка. Знаю, что ищешь, мучаешься… Но не горюй. Твоя работа – это искусство. А настоящее искусство и рождается в муках и поисках…

Ольга смотрела в его умные глаза и думала: «Какие разные бывают люди! Такие, как Чудин, говорят: «Кому нужна твоя лепня?» А вот Василий Сергеич…»

Мне кажется, Василий Сергеич, – проговорила Ольга, – что я нашла неплохой мотив к орнаменту. Хочу показать вам эскиз. Вы не очень заняты?

Инженер улыбнулся:

Если бы и был очень занят, Олюшка, все равно с удовольствием посмотрел бы твой эскиз. Наверное, что-то связанное с морем, с чайками?

Ольга не могла скрыть своего удивления.

Откуда вы знаете, Василий Сергеич? – воскликнула она. – Ведь я никому не показывала наброски.

Насонов засмеялся:

Угадал? Ну, девушка, ничего удивительного в этом нет. Я видел, как ты из окна зала часто любовалась морем. И тогда уже подумал: «Она ищет гармонию цветов и звуков». И потом… я ведь тоже такой же строитель, как и ты. Я и поставил себя на твое место. Как бы сделал я? Думаю, что сделал бы так же.

Ольга раскрыла альбом, и Василий Сергеевич внимательно стал рассматривать эскиз. И чем больше он всматривался в рисунок, тем сильнее и радовался за Ольгу, и удивлялся ее способностям.

«У этой девушки не только золотые руки, – думал он, – но и золотая голова!» Он взглянул на белокурую голову Ольги, и ему вдруг захотелось погладить ее кудряшки. Это желание возникло внезапно и смутило Насонова. Ему стало страшно, что Ольга, посмотрев ему в глаза, прочтет его мысли. Что она тогда подумает?!

Насонов вытащил портсигар и закурил. Потом снова придвинул альбом и углубился в изучение рисунка. Открывая в нем все новые и новые достоинства, Василий Сергеевич украдкой поглядывал на Ольгу. «Не может не существовать связи между красотой замысла вот этого произведения и красотой ее души, – думал он. – Разве может художник создать что-нибудь нежное, волнующее, если в душе его нет таких струн?» И он снова и снова смотрел на Ольгу, словно впервые ее сейчас увидел. В эту минуту ее лицо казалось ему необычайно красивым.

Подавляя в себе неожиданно вспыхнувшее волнение, Насонов встал, прошелся по кабинету и сказал:

– Очень хорошо, Оля. Ты правильно подошла к решению задачи. Когда начнешь работать?

Да прямо сейчас! – довольная похвалой инженера, воскликнула Ольга.

Добре. Желаю тебе удачи. Завтра приду взглянуть.

Взяв альбом, девушка попрощалась с Насоновым и вышла.

Когда Василий Сергеевич остался один, он попытался разобраться в том, что с ним произошло. Ему было двадцать шесть лет, когда он закончил строительный институт и женился на молоденькой учительнице. Уже через полгода он почувствовал, что жена его не любит. Работая прорабом на крупном строительства Василий Сергеевич, несмотря на чрезмерную занятость, очень много времени уделял молодой жене. Зная ее любовь к театрам, танцевальным вечерам, он против своей воли каждый день посещал с ней все те места, где ей хотелось быть. Не оставалось времени ни отдохнуть, ни почитать, ни встретиться с друзьями в семейном кругу. Его это тяготило, но он ни в чем не отказывал жене. Вскоре Наташа оставила работу в школе, заявив:

Какой смысл работать, если у меня есть муж?

Хотя его возмутило ее легкомысленное решение, он ничего не сказал. И в это время Василий Сергеевич тяжело заболел. Он лежал в постели и нуждался в заботливом уходе, однако Наташа не изменила своим привычкам. Так же, как и раньше, она каждый вечер отправлялась развлекаться, поставив около кровати мужа воду и холодный ужин. К нему приходили его друзья, рабочие со стройки, рассказывали новости, приносили газеты, подолгу просиживали у него, но никто ни разу не спросил: «А где же Наташа?» Может быть, не спрашивали потому, что чувствовали, как ему будет неприятно отвечать на этот вопрос.

Чаще всех к Василию Сергеевичу приходил его давний друг, инженер Геннадий Комаров. Это был богатырь с открытым лицом ребенка, шумный, веселый, непосредственный в своих мыслях и взглядах на жизнь. Однажды, придя вечером к Насонову и застав его в постели с воспаленным лицом и блестящими глазами, Геннадий, не выдержал.

Давай-ка, старина, выкладывай, почему ты один? – прогремел он на всю комнату, – Почему тебя оставляют одного в таком состоянии?

Василий Сергеевич попробовал отшутиться:

Как же я один? Вот и ты со мной. И мне хорошо…

Он выдавил на своем лице жалкую улыбку и потянулся за стаканом воды.

Не юли, друг! – Геннадий подал ему стакан и еще громче сказал – Не юли, рассказывай все начистоту. Давно разговорчики ходят о твоем житье-бытье, теперь сам рассказывай.

Да что говорить-то, Генка! – Василий Сергеевич развел похудевшими руками. – Живем, не очень тужим…

Врешь! – Геннадий пристукнул кулаком по столу. – Говори, где сейчас Натка? Где она была три дня назад, когда я забегал к тебе? Не прячь очи, друже, все ясно! Хочешь не хочешь, а придется вмешаться в твои дела.

Насонов медленно покачал головой:

Не надо, Гена. Ничем не поможешь…

Он на минуту прикрыл глаза, потом взглянул на друга и глухим голосом проговорил:

Хочешь правду? Что ж, слушай, от тебя скрывать не буду: не любит меня Наташа. Не любит, потому и нет ее…

Открыл Америку! – присвистнул Геннадий. – Что она тебя не любит, об этом и воробьи на крышах чирикают. Ты скажи, почему ее к порядку не призовешь?

Насонов пожал плечами:

Что ж я могу сделать? Да и зачем?..

В это время в комнату вошла Наташа. Разрумянившаяся, веселая, она бросила шляпку и перчатки и, кивнув по-приятельски Комарову, защебетала:

– Как жаль, Васек, что ты все болеешь! Такая дивная погода, так хорошо! Я была в Доме офицеров. И сейчас не могу вспомнить без смеха одного усатого капитана. Ну настоящий запорожец! Я в буфет – он за мной, я в зал – и он туда! И все говорит: «Вы, мадам, волнуете мою кровь». Чудак, ха-ха!

Она на секунду умолкла, потом, взбивая локон, спросила:

Вы почему молчите? Почему не смеетесь?

Ха, ха, – не засмеялся, а зло проговорил Геннадий и через некоторое время добавил: – Ха, ха.

Василий Сергеевич молчал, теребя пальцами край простыни. Наконец он сказал:

Дай воды, Гена. Горит…

Геннадий подал ему стакан и, глядя прямо в глаза Наташе, произнес:

Слышите, горит. А скажите, тот ваш капитан, запорожец, не горит? Вполне здоров?

К чему эти намеки? – вспыхнула Наташа, – И никто вас не просит быть тут сиделкой.

Что? – Геннадий очень резко встал и шагнул к ней.

Не надо, Гена, – попросил Насонов.

Да что здесь творится! – притопнула ногой Наташа. – Вы забываете, молодой человек, что вы не дома, И советую вам…

Советуешь? – Геннадий вплотную подошел к Наташе. – Не советовать ты должна, дрянная женщина, а род человеческий не позорить! Подумать должна, что делаешь! Пока не поздно.

Он снял с вешалки шляпу и, попрощавшись с Насоновым, стремительно вышел из комнаты.

Наташа долго не могла прийти в себя. Вначале, как только стихли шаги Комарова, она хотела разрыдаться, но потом раздумала. Схватив со стола чашку, она швырнула ее на пол и, подойдя к постели больного, закричала:

Что же ты!.. Что же ты молчал! Какой-то хам топчет имя твоей жены в грязь, а ты лежишь и слушаешь. Тряпка ты, а не мужчина! Слышишь? Несчастный прорабишко! Баба!

Василий Сергеевич молчал, продолжая теребить край простыни.

Молчишь? Стыдно тебе? А я-то, дурочка, думала, что ты настоящий мужчина! Да в любом лейтенантишке чести и гордости в тысячу раз больше, чем у тебя, ин-же-нер!..

Не говори о чести, Ната, – тихо ответил Василий Сергеевич. – Честь – это…

– Довольно! – Наташа оттолкнула стул ногой, быстро оделась и ушла.

Когда за ней захлопнулась дверь, Василий Сергеевич почувствовал, как что-то в нем оборвалось. Он хотел крикнуть, позвать ее, но задохнулся и только скрипнул зубами, как от нестерпимой боли. А через месяц, совсем выздоровев, собрал свои вещи, отдал соседке ключ от квартиры и ушел.

Василий Сергеевич попросил перевод и уехал в другой город. Вначале он часто думал о Наташе, но прошел год, и время стерло и душевную боль, и воспоминания. Да и не было в их совместной жизни с Наташей такого, о чем бы можно было долго помнить. И когда однажды Геннадий написал ему, что она вышла замуж, Насонов не почувствовал ни сердцебиения, ни горечи. Только осталось в нем недоверие, осталась настороженность даже к хорошим девушкам и женщинам…