Текст книги "Год Людоеда. Время стрелять"

Автор книги: Петр Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

– Ага, Бориска, точно! А для Лохматки пусть в морге от жмурика болт отсекут и ему на лоб пришьют! – не остался в долгу Бросов. – Его при такой видовухе чаще на Плешке будут снимать!

– Ну вы, пацаны, даете! – смущенно улыбнулся Олег. – Чего вы тут между собой так все и лаетесь?

– Да нет, Олежа, они оба очень добрые ребята, – Борис еще не полностью отдышался после улицы, и оттого его речь была затрудненной. – Ты понимаешь, сейчас жизнь стала такая жестокая, что вам, мальчишкам, на добрые слова просто времени не хватает. Но это пройдет, я верю, что скоро в нашей жизни все изменится, и тогда мы всех ребят с улицы заберем и очень хорошо их устроим: они будут нормально питаться, учиться, приобретать специальность! Да, я же вам тут кое-что принес! Вот!

Следов поставил мешок на тумбочку, стоящую рядом с третьей пустующей кроватью, и начал доставать гостинцы.

– А покурить пацанам принести ты, конечно, не догадался? – капризно сморщился Махлаткин, подняв свои и без того ломаные брови, а заметив небольшую гроздь бананов, затянул: – Сосу банан, сижу в калоше!

– А Лохматке еще морковь потолще, чтобы ему в его дырявую жопу засунуть! – добавил Бросов. – А то от него так сраньем на всю больницу шмонит, что к нам даже докторишки не заходят! Жопа-то рваная и говна не держит!

– Ну ты, целка-невидимка! Тебя там самого у бандюков ротвейлеры в жопу драли! – не сдавался Коля. – Да я это, гадом буду, сам видел, когда меня туда привезли!

– Мальчишки, если вы будете ругаться, я сейчас уйду! – пригрозил Борис. – Вот вам фрукты, я их сейчас поделю, а то вы из-за них тут еще передеретесь!

Следов начал раскладывать на две стороны бананы, яблоки, творожные сырки и другие дары.

– Ладно, Следопыт, мир! – Петя подошел к Борису и заглянул ему в глаза. – Я с этой американской вонючкой позже расквитаюсь! Ничего, я ему в капельницу ссанья наберу, пусть оно ему его блядскую кровь немного разбавит!

– А я тебе кислотой глаза выжгу! – посулил Махлаткин, заняв позицию с другой стороны от Бориса. – Будешь потом по Невскому с белой тростью ходить и деньги клянчить!

– Да вы чего, в натуре, оборзели? – не выдержал Ревень. – Мы к вам как к людям пришли, а вы друг на друга, как собаки, рычите!

– Ну все, я пошел! – Следов сделал резкое движение в сторону дверей. – Если вы еще не научились по-человечески общаться, значит…

– Да все, Бориска, все! Слышь, ты, Лохматка, фильтруй базар! – Бросов посмотрел на Колю с улыбкой, которая, конечно, могла выражать не только веселое настроение, но и все, что угодно, потому что была для безнадзора привычной ширмой от всех жизненных перипетий. – Слышь, Следопыт, а что, Денис, в натуре, помирает?

– А кто это вам такую глупость сказал? – оторвался от гостинцев Борис. – Ну что за люди такие: им всегда надо, чтобы все в жизни было как можно хуже! Почему не верить в то, что все будет хорошо?

– Да говорят, Данилыч пацанов на ожоговое водил, так Циклоп такой весь страшный лежит, обгоревший, прямо ни одного кусочка кожи не осталось! – Петя поежился. – Я вот и подумал, что раз ему так плохо, то он уже скорее всего и не жилец.

– Да нет, мальчики, конечно, Дениске сейчас очень тяжело приходится, он до сих пор еще даже ни разу не приходил в сознание, но врачи возле него тоже, я вам доложу, сутками хлопочут, и я думаю, что они это, по большому счету, все-таки не зря делают! – тяжело перевел дыхание Следов. – Конечно, Дениска выйдет из больницы очень не скоро, но мы все будем этого ждать, правильно?

– Конечно, Бориска! – согласился Коля. – Это ничего, что он круто обгорел, я на него и на такого у Катькиного сада клиентов найду! Там еще тот отмороз попадается!

В этот момент раздалась мелодия, и исходила она от Следова, который сунул руку под куртку, достал пейджер и, густо покраснев, начал читать сообщение.

– Ну, Следопыт, да ты крутой, пейнджиром обзавелся? – Махлаткин вернулся к своей кровати и оттуда с восторгом смотрел на смущенного защитника безнадзора. – А трубы у тебя еще нет?

– Да мне эта вещь просто по работе необходима! – оправдывался Борис. – Да и мать тоже иногда дает сообщение, она же инвалид! А вообще, ты меня извини, Коля, что я это тебе говорю, но правильно говорят не пейнджир, а пейджер.

– Да он и читать-то еще не научился, куда ему такие слова выговорить! – добавил Бросов и плюхнулся на свою кровать.

Олег подошел к окну и рассматривал надписи, сделанные на деревянной раме и подоконнике. Вообще же в надписях была вся палата: и стены, и тумбочки – буквально всё! Здесь были и имена лежавших когда-то на этих кроватях ребят, и их телефоны, и даже адреса, высказывания, стихи и предложения различных встреч.

– Петя, а ты, если это не секрет, куда после больницы собираешься? – Борис задумчиво смотрел на Колю и Петю, усевшихся на свои кровати. – Я тебя не просто так спрашиваю, мне это, между прочим, действительно интересно знать!

– На Луну! – Бросов вытянулся на кровати, перевернулся на живот и начал раскачиваться. – Меня здесь, в больничке, малёхо подлечат, а потом в космос запустят!

– Хорошо, я твой юмор понимаю и ценю, – Следов закончил разделение гостинцев и теперь переносил равную долю каждому из мальчиков на их обшарпанные тумбочки. – Но ты мне все-таки постарайся ответить серьезно: что ты думаешь дальше делать, где жить, чем заниматься? Неплохо бы и поучиться, правда?

– А он со мной будет на Плешке работать! Видишь, как он уже классно умеет? – Коля схватил подушку и запустил ее в Бросова, угодив тому точно по ягодицам. – А остальному учиться мы сегодня начнем! Хотите, прямо при вас?

– Ага! Обломаешься, понял?! – Петя перевернулся, подобрал подушку Махлаткина и швырнул ее в адрес отправителя. – Не знаю, Бориска, может быть, домой вернусь.

– А ты уверен, что тебе там будет хорошо? Твоя мать ведь уже совсем спилась, в квартире собираются блатные компании, – предостерег Следов. – Там у вас сейчас вообще очень большие неприятности. Я тебе пока просто не хочу про них рассказывать – тебе и так плохо, – позже все сам узнаешь. Я только хотел пригласить тебя какое-то время пожить в нашем приюте, в котором Федор Данилович, кстати, директор.

После этих слов Бориса Коля повернулся в его сторону, внимательно посмотрел на гостя и нахмурился:

– А что, у Желтого еще кого-то замаксали, да? Ну Никиту клоповцы зажевали, а еще кого? Говорят, Любка-проводница пропала? – Махлаткин встал, подошел к Олегу и указал ему на какие-то, видимо, еще не прочтенные надписи. – А еще и про Наташку Хьюстон я что-то слышал: она кого-то там убила, что ли? Ну вместе с этим сыном барыги, как его, Сашкой?

– Все-то ты слышал! – Борис аккуратно сложил опустошенный пакет и сунул его в карман потертой гимнастерки. – Ты, Колька, прямо как журналист – всегда все новости знаешь, даже те, которых еще и не было!

– Да врет он все, что ты, Следопыт, это трепло слушаешь! – потемнел Бросов. – Хорош тебе, Лохматка, свистеть! Ты лучше о своих родичах расскажи! У тебя теперь ни отца, ни матки не осталось! Батяню твоего, Трошку-Ленина, говорят, на заводе сожгли.

– А тебе-то что, бивень?! Ты-то здесь кто такой, а? Тоже мне, в жопу, начальник! – Коля направился к Петиной кровати. – Погоди, я вот поправлюсь, я тебя сам завалю!

– Все, мальчики! Если вы сейчас же не прекратите скандалить, я пойду к дежурному врачу и попрошу, чтобы вас разместили в разных палатах! – не вытерпел Следов. – Не хотите вы быть вместе, не умеете – будете с чужими людьми лежать! Вас это как, очень устроит?

– Ладно, Следопыт, я же его любя прикалываю! – улыбнулся Махлаткин и развернулся в другую сторону. – Если его заберут, с кем я сегодня спать буду, кто мне на ночь письку отсосет?

– Ах ты, падла! – Петя спрыгнул с кровати и бросился в сторону Махлаткина. – Убью, шлюха!

– Стоп-стоп-стоп! – Борис перехватил Бросова и сжал его в своих худых, но неожиданно крепких руках. – Только без рук! Все, я зову сюда врача!

– Слышь, Желтый, а я тебе еще не рассказывал, как я на хате у Носорога малолеткам поганок в суп накидал? – начал как ни в чем не бывало Махлаткин, когда дверь за их гостями закрылась. – Ну этих, тоненьких, которые мы с пацанами летом на Выборгском шоссе набираем?

– Не-а! – спокойным голосом отозвался Бросов. – А чего потом было?

– А потом я, в натуре, чуть не обоссался! – Коля начал сипло смеяться. – Малыши там такое шоу закатили, что Носорог уже хотел врачей вызывать! Ну! А он и сам, между делом, моего супчика змеиного отведал и тоже чуть в окно от радости не прыгнул! А чего это Следопыт тебя к себе в приют позвал, а меня нет? Что я, по-вашему, получаюсь уже вообще не человек?

Глава 7
ОБЪЯВЛЕН В РОЗЫСК

Обычно она убавляла громкость радиоточки до минимума, но полностью, кажется, никогда не выключала – голос диктора, да и другие звуки, исходящие из приемника, а иногда больше даже каким-то образом угадываемые, приобщали Ангелину к внешнему миру, обеспечивали ей ощущение относительного покоя: она не одна, где-то существуют другие люди, продолжается жизнь. Конечно, иногда радио ее будило, но женщина прощала своему спутнику эти провинности, потому что вновь забывалась и окуналась в поистине спасительный в ее бедственном положении сон.

Какой сегодня день? Чем она сегодня занималась и что должна сделать завтра? Шмель не совсем четко представляла себе еще недавние перемещения по городу, когда она была вынуждена приехать в офис ООО «Девять миллиметров», чтобы выдать зарплату тамошним дармоедам, ни к чему более не способным, кроме того как стоять «на воротах» в кабаках или банках. Кажется, она все-таки не смогла этого сделать и, может быть, еще даже не выходила сегодня из дому.

Мысли Ангелины вновь безнадежно сбились, образовав безотрадную, гнетущую бессвязицу, она схватилась руками за голову и повалилась на диван. До этого женщина никак не представляла себе, что не только она, а любой другой человек действительно способен выплакать такое неимоверное количество слез. Плач ее нарастал постепенно, ото дня ко дню, от смерти к смерти, и вот теперь, когда убиты Ляля, Лазарь, Игорь, Рамиз, Вадим, Тит, она оказалась больше не в силах себя контролировать. Ангелина уткнулась в подушки и безутешно зарыдала.

– Девочка моя, родненькая моя, единственная, радость моя, счастье мое, где ты? Вернись ко мне, не уходи! Превратись в кого-нибудь, воплотись, в кого только захочешь, и побудь, ну побудь еще немного со мной! А лучше давай так: я умру, старая сволочь, а ты поживи еще, ну хоть сколько, хоть несколько годочков, малышонка роди, пусть он потом остается и род наш продолжает. Господи! Да за что же это?! Что же я, сатана какая, чтобы меня так жестоко карать? Господи Боже, верни мне мою единственную дочь! Клянусь, что я больше никогда и ни о чем Тебя не попрошу, правда, ничего мне не надо, только хоть раз увидеть ее живую, настоящую, счастливую!.. Нет-нет, ничего этого не будет! Это невозможно! О чем ты, Ангел, что ты просишь? Все кончено: нет ее здесь, нет на этой земле, она уже где-то там, в другом мире, а в каком – ты никогда не узнаешь, пока… Да, пока сама не умрешь. А попадешь ли ты туда, где твоя дочь-мученица, кто ж тебе это скажет? В ад тебя, стерву, сошлют, в геенну огненную низвергнут, и будешь ты там страдать до конца света! А потом что? Потом-то что?

– Мы уже сообщали о дерзком побеге, совершенном из исправительного учреждения города Нетопыря. По данным пресс-группы ГУИН, в побеге участвовало три человека: двое из них задержаны, а третий, собственно и спланировавший, и организовавший побег, рецидивист Руслан Драев, приговоренный к пожизненному заключению, находится сейчас во всероссийском розыске, – голос диктора вывел Ангелину из оцепенения. Драев? Руслан? Тюремный брат Лазаря Вершкова? Вот это новость! Да, уж этот-то человек отомстит за ее семью! Да и за Кумира, и за Рамиза! И ее он не даст в обиду!

Ангелина знала, что Руслан считает себя по гроб жизни обязанным Лазарю за ту услугу, которую Вершков оказал ему на зоне. Тогда по каким-то своим зэковским соображениям несколько человек решили Левшу замочить, а Лазарь каким-то образом об этом проведал и предупредил Драева, с которым они шли по одному делу и которого он считал вполне «достойным пацаном». Объединившись, они нанесли заговорщикам упреждающий удар и, хотя схлопотали за два убийства в зоне еще по три года, вышли победителями и, главное, живыми. С тех пор Руслан и называл Лазаря «братом» и говорил, что при первой же необходимости без заминки отдаст за своего спасителя жизнь.

Руслан… Перед Ангелиной мягко расплылся образ молодого смеющегося Руслана по кличке Левша. А прозвали его так за его коронный удар левой рукой, которой он от рождения владел гораздо лучше, чем правой. А какой у Руслана был крутой нрав! Как что не по нему, против шерсти, – так он сразу лезет врукопашную; и ведь никогда никого не боялся – ни спортсменов, ни десантников, – все ему было нипочем! Да, Руслик (так звала его когда-то Ангелина) даже внешне был похож на зверя из породы кошачьих: желтые глаза, пластичная фигура, вкрадчивая походка. Бывают такие люди, которые и спортом не занимаются, и ни на какой диете никогда не сидят, а выглядят – словно живут по какому-то особому режиму. Вот и он такой же, Руслик! Шмель даже жалела, что он не из ее профсоюза, а то бы она с ним…

Да нет! Куда там! Эти дети тюрьмы – что Лазарь, что Руслан, – они на дух не переносили никаких нетрадиционных, как это в последние годы называют, ориентаций. Ну а сами?! Да сколько раз она твердила тому же Вершку: «Сами-то вы чем от нас отличаетесь? Разве нормальный мужчина станет совокупляться с другим мужчиной? Ты говоришь, в тюрьме женщин нет. Так ты потерпи или найди себе телку – есть же там бабы и в обслуге, и в охране. Наверное, не очень-то и хотелось, правда? Или денег жалко? Ну ладно-ладно, молчу», – продолжала Ангелина свое общение с теперь уже мертвым Лазарем.

Значит, сбежал. Что ж, может, и вправду объявится. А до нее ли ему сейчас? А может быть, оттого и сбежал, что до нее? Почему бы и нет? Сколько же они не виделись? Да, наверное, года три или что-то около этого.

Ангелина дотянулась до книжной полки, достала альбом в пурпурном бархатном переплете с латунными замками, в котором хранились дорогие ей фотографии, раскрыла его и стала листать, вспоминая свою жизнь, закидоны Вершка и роль в их судьбе Руслана Драева. Да, Левша всегда пытался их помирить, убеждал Ангелину, несмотря ни на что, не порывать с Лазарем, говорил, что все у них рано или поздно образуется. А сколько же они все-таки не виделись? Кажется, что целую вечность! А Лазарь ведь ее к Руслану никогда не ревновал! А почему? Потому что из-за бабы базара нет? Скорее всего так…

Шмель отложила альбом, прикрыла глаза и вновь впала в забытье. В последние дни Ангелина не могла с уверенностью ответить на один, казалось бы весьма несложный, вопрос: спала она или нет? Да, она периодически прикладывалась – а в остальное время больше сидела, – но являлась ли эта маета полноценным сном? Пожалуй, не совсем. Это было очень странное состояние, возможно граничащее с безумием, хотя, впрочем, если она так уж легко готова расписаться в своем сумасшествии, то, наверное, оно еще все-таки не наступило. Во всяком случае, не окончательно и бесповоротно. Однако кто сейчас скажет, что для нее на самом деле будет лучше? Первое, о чем она мечтала после жутких событий прошедшей ночи, – это стать маленькой-премаленькой, а что лучше всего – невидимой, чтобы куда-нибудь спрятаться и оставаться там для всего человечества в полной недосягаемости.

Да нет, наверное, она все-таки уже несколько неадекватна, поскольку не теряет сознания, не бьется головой о стены, не рвет на своей несчастной, видимо проклятой, голове волосы – она просто переходит на некий растительный образ жизни, мечтая уподобиться каким-то наиболее простейшим организмам, которым совершенно невдомек страдания истерзанного человеческого сердца.

Когда Ангелина забывалась, она перемещалась в разные места, которые позже даже не всегда могла вспомнить, поскольку, вероятно, никогда в иных и не бывала. Наиболее частым, вполне опознаваемым видением становилась их старая убогая квартирка, в которой они жили с мамочкой. Ах, мамуля моя любимая! Что же хорошего, светлого, по-настоящему радостного произошло в твоей мученической жизни? Родилась в семье раскулаченного крестьянина. Жили в области, жили очень бедно. Дорога была везде заказана. Как же, дочь врага народа!

Замуж вышла рано. Муж поначалу казался приличным человеком: коммунист, производственник. И вот – общий грех! Начал пить! А люди-то поговаривали, что Герман еще и до женитьбы этим делом шибко увлекался. Постепенно их небогатый дом превратился в сущий ад! Ангелина с младенчества знает, что такое пьяный мужик в доме! Сколько же ее несчастной мамочке пришлось от него вынести! И все-то она молчаливо стерпела, все выдержала, но, когда узнала, что у Германа еще на стороне ребенок появился, сказала: все!

Развелись, разъехались. Она – в однокомнатную, Герман – в коммуналку. Да, туда ему, непутевому, и дорога! И что же? Вроде и забыли его уже, и жизнь свою они без него мало-мальски наладили, Ангелина уже восьмой класс заканчивала. Вдруг – письмо! Откуда? Из Тмутаракани. И штамп такой, что мать тотчас свое тяжелое детство вспомнила, когда ее семья в опале жила.

А получилось так, что на тот момент их непутевый папаша в тюрьме томился и оттуда слезно просил о помощи, SOS, понимаешь, объявил! И что же, помогла мать как могла, собрала последнее и – все ему, все ему! Да и не любила она Германа, конечно, куда там, – всю жизнь он ей загубил! Она, честное слово, после него уже и на мужиков никаких не смотрела, до чего ей жестокие уроки Германа Кирьяновича запомнились!

Так ему, наверное, мало того показалось: как соскочил с зоны, сразу к ним! А сам-то?! Его уже и удар хватил, так он свою правую часть, словно пьяного друга, за собой приволакивает. Зубов нет, глаза белые, весь в шрамах! Прямо другой человек на фотографиях, которые у них в альбоме хранились. Вот что с мужиком пьянка может сделать! Просто натуральная замена получается!

А мамочка-то ее, святая женщина, не погнушалась этим отрепьем, взяла его, можно сказать, на буксир. Ну это прямо как такой малюсенький катерок за собой по реке на тросе огроменный корабль волочет! Она его и мыла, и его жуткие ногти, как у Кощея Бессмертного, маникюрным набором обрабатывала!

А батька-то ее к тому времени уже и одеться-раздеться нормально не мог, совсем в инвалида превратился! Так она с ним больше года возилась. А он еще и капризничал, и ее обвинял: ты, говорит, змея, мне жизнь сгубила; такого, говорит, парня под откос пустила; любил я, мол, тебя больше жизни, а ты, ведьма, на меня порчу навела – вот я и запил как проклятый! Вот тварь! Случаются же такие выродки!

А потом с ним как вышло? Попал в больницу. Забрали прямо на улице – второй инсульт с ним приключился. А мать-то и не знала, где ее бывший муженек страдает. А там уход-то какой – судно сунут под зад, и лежи в коридоре, пока не остынешь. Так с ним и приключилось.

Да им его еще и хоронить пришлось: никому он больше на этом свете не был нужен! Ну и что, любила его мать, что так помогала? Нет! Сама признавалась: нет у меня, доченька, к этому человеку ни любви, ни привязанности, а жалею я отца твоего, Германа Кирьяновича, примерно как собаку бездомную, не более того!

– Хэлло, Ангелина, это есть я, пастор Джон! – ушную раковину Шмель заполнила лающая речь американского постояльца, у которого, казалось, во рту неизменно присутствуют инородные предметы, мешающие ему выдерживать привычные для Ангелины Германовны интонации. – Я внизу, где дом, я идти тебя, оʼкей?

– Да-да, Джон, секунду, я тебе сейчас открою! – Ангелина поднялась с дивана и, покачиваясь, направилась к входным дверям. На ходу женщина скомпоновала гримасу, будто бы полость ее рта заполнила нестерпимо горячая еда, и громко закричала: – Аву-уа-буа-пуа-олуайт!

Шмель подошла к входным дверям, прислушалась к звукам, доносящимся с лестницы, и вдруг подумала о том, что Джон ведь вполне может быть завербован российской разведкой, с деятельностью которой, возможно, связаны все навалившиеся на нее в последние дни кошмары. Теперь же скорее всего какие-то очень злые люди поручили запуганному и зависимому американцу физическую ликвидацию Ангелины. А почему так не может быть? Кому это, спрашивается, потребовалось вдруг зверски убивать Рамиза, да еще и растворять его в кислоте? А кто расправился с Игорем Кумировым? А Тит Засыпной? А Сидеромов?

Может быть, ей сейчас все-таки не пускать Джона к себе в квартиру, а вызвать милицию или сразу связаться с ФСБ? Но они же там все заодно, и кто, как не Шмель, знает всю эту зловонную кухню? Так что же делать? Сказать, что у нее вдруг перестали отпираться дверные замки? А не слишком ли глупо это будет выглядеть? А не бред ли все, что она тут сейчас себе нагородила? На свою-то разведку пастор Джон скорее всего работает, но при чем же тут наши спецслужбы?..

Размышления Ангелины прервало аккуратное покашливание за входными дверьми. Она посмотрела в глазок и различила немного смешное и настолько же страшное лицо американца: широко расставленные, как у быка, бело-розовые глаза, баклажанообразный нос, который, кажется, только что обрабатывали косметологи, аккуратный, но вполне заметный на голубоватом лице пастора желтоватый, словно из полиэтилена, шов, возникший на месте заячьей губы.

– Здравствуй, Джон! Здравствуй, мой дорогой! – хозяйка отступила вглубь прихожей, давая возможность гостю войти и потянуться к ней, будто для дружеского поцелуя. – Ты умничка, что так быстро вернулся!

– Здравствуй, Ангелина! – они потерлись щеками с одной и другой стороны, пастор слегка отпрянул и устремился к следующему касанию. – Три раза, по-русски! Мы же в России, правда?

– Да-да! Но я предпочла бы сейчас оказаться где-нибудь в твоих краях, – погрустнела женщина. – Ты не представляешь, что в этой стране творится!

– Что? Новый революшен? – американец сбросил черную куртку, очень похожую на морской бушлат, и унты. – Опять товарищи, да?

– Пока нет, но за эту неделю я потеряла всех своих самых близких и родных людей! – Шмель вошла в гостиную, обернулась к гостю и, простерев к нему руки, начала падать. – Мне этого не выдержать! Нет, я не смогу, не смогу больше жить!

– Ах, Ангелина! Я слышал, да, я немного слышал ваш радио и думал для тебя! – Джон подхватил женщину под мышки, но не смог удержать, а лишь ослабил падение, которое они совершили вместе. – Ах, Ангелина, какой кошмар! Я буду тебе скоро помогать вставать и лечиться лекарства!

Ангелина лежала на диване, когда вновь зазвонил телефон. Собственно, зазвонил – это из прошлого, у Ангелины аппарат скорее пел, издавая высокие протяжные звуки. Она взяла трубку.

– Алло! – произнесла Шмель. – Слушаю вас!

– А я вас! – аукнулось в трубке. – Как настроение?

– Вам кого? – спросила женщина, не склонная сейчас ни шутить, ни кокетничать. – Вы по какому номеру звоните?

– Ангел, ты, что ли? – вновь прозвучал чем-то знакомый хриплый мужской голос. – Голос-то, кажись, твой.

– Руслан?! Ты?! Где ты, Руслик?! – встрепенулась Ангелина. – Милый ты мой, приходи скорее! Адрес помнишь?

– Да я, Ангел, уже здесь, сейчас к тебе закумарюсь! – все громче говорил Драев, словно опасался, что его все-таки недостаточно ясно слышат. – Отпирай засовы!

– Заходи, конечно заходи! – Шмель метнулась в прихожую. – Господи, как же это так?! Я…

– Ладно, не части! – неожиданно спокойным тоном произнес Руслан. – Слышь, а какой у тебя код?

– Сто пятьдесят восемь! Сто пятьдесят восемь! – выпалила Ангелина, по инерции продолжая вслушиваться в замирающие звуки ставшего ей вдруг неизмеримо родным голоса. – Ой, какой ты молодец, а, какой молодец!

Левша возник не один, его сопровождали двое молодых людей, которых он называл Чистый и Стрелок. Они были из разгромленной ментами бригады Руслана, и, вырвавшись на волю, он решил испытать пацанов в своей экспедиции в Санкт-Петербург.

Чистый выглядел на голову выше Драева, черты его лица были выразительными и запоминающимися: выдающийся, похожий на поднятое забрало лоб, длинный массивный нос, напоминающий рукоять старинной трости, широкие, несколько вывороченные ноздри, мощные, как у жеребца, скулы, изумленный, словно знак «бубей», рот и тяжелый, с глубокой расщелиной подбородок. В отношении затылка все обстояло значительно скромнее – от макушки до шеи можно было провести почти прямую линию.

«Отвес, – подумала Ангелина, проходя взглядом путь от макушки Чистого до основания его мускулистой шеи. – Прямо как рубанком состругали!»

Стрелок был невысок, на вид даже пониже, чем Шмель, черты его лица были округленными, и в состоянии покоя оно имело вполне благообразное, даже несколько детское выражение. В тот же момент, когда Стрелок начинал говорить, его облик резко менялся: лоб капризно сморщивался, посредине бровей образовывался угол, губы растягивались, рот приоткрывался, и в нем намечались плотно посеянные мелкие зубы.

Оба парня выглядели спортивно, особенно Чистый, у которого под одеждой перекатывались выпуклые геометрические формы.

Ангелина пригласила гостей в столовую, чтобы они могли подкрепиться после дороги. У Руслана с собой был целый баул, заполненный спиртным и закусками. Да, он всегда жил на широкую ногу!

Пастор Джон вышел из ванной, и хозяйка представила его своим внезапным гостям. Драев издал боевой клич и заключил американца в свои уверенные объятия. Оказалось, что они уже встречались в одной из тюрем, в которой Джон проповедовал, а Левша, естественно, в очередной раз отбывал начисленный ему судом срок.

То, что ее гости уже знакомы, очень обрадовало Шмель, если что-то в ее положении могло радовать и если эти скромные чувства, которые она сейчас испытывала, можно было назвать радостью. Она начала организовывать застолье, в чем ей стал помогать американец, остальным же мужчинам была предложена комната для отдыха, и они удалились, чтобы привести себя в порядок после дороги.

Все встретились за столом и начали с поминок по только что погибшим родственникам и друзьям. Ангелина заплакала, Руслан ее неуклюже утешал, Джон читал молитвы, Стрелок и Чистый энергично ели. Американец быстро захмелел, извинился и удалился в свою комнату с окном, выходящим в просторный, но довольно мрачный двор. Остальные продолжили застолье.

Когда Чистый пытался что-нибудь рассказать, Стрелок начинал быстро переводить взгляд со своего товарища на собеседника и обратно, словно старался понять, о чем в данный момент идет речь и сможет ли Чистый достаточно доступно изъясниться. Собственные истории Чистый начинал действительно не очень внятно: «Ну, в общем, чисто, так это, по жизни…» или «Ангелина Германовна! Мы это, как его, ну! В натуре-то, так было… Когда я, это… А потом он уже… Да-а-а…» На определенном этапе затянувшегося вступления Стрелок, словно рефери на ринге, направлял в сторону друга две растопыренные ладони и, когда тот затихал, обращался к собеседнику: «Ангелина Германовна, он хочет сказать, что…» – и Стрелок довольно ясно и просто формулировал то, с чем безнадежно сражался язык его друга.

– Да, я приехал отомстить за брата, за Лялю, за тебя, но знаешь, Ангел, если бы не эта беда, то мы бы уже больше и не встретились, – Драев налил себе еще водки и залпом опрокинул содержимое хрустальной стопки с серебряной каймой. – Веришь ты, сколько ни выпью, а хмеля нет? Прямо как заговоренный!

– А что у тебя еще стряслось? – Шмель участливо посмотрела на друга. – Что же это за камнепад такой на нас посыпался?

– Да сыновья, – неожиданно тихо молвил Руслан. – Вот уж чего никогда не ждал, так это такого удара!

– У тебя ведь их двое, да? Степан и Михаил? – прищурилась Ангелина. – Я в том смысле, что в этой семье больше никого не прибавилось, да?

– Нет, Ангел, в этой пока не прибавилось. И уже не прибавится! – Левша скрипнул зубами. – Двое-то двое, да лучше бы и ни одного не было!

– Ну, типун тебе на язык! Твои же ребятки, твоя кровь! – женщина испуганно замахала руками. – Да разве так можно? Что бы с нашими ребятками ни случалось, что бы они ни вытворяли, но они же наши, пойми ты, – наши! До меня самой это тоже слишком поздно дошло!

– Прости, Ангел, у тебя самой одно горе за другим, – Драев подсел к Ангелине и обнял ее за полное плечо. – Как говорится, это уже мои проблемы!

– Да почему же твои? Что я тебе не друг, что ли? – возмутилась Шмель. – Так что у тебя с ними? Что-нибудь случилось?

– Давай я тебе об этих делах как-нибудь потом расскажу, ладно? – неожиданно широко улыбнулся Левша, сверкнув золотыми зубами. – А у меня, вообще-то, действительно по стране еще детишки имеются. Одна даже полячка мне как-то подарок сделала. Крыся ее звали. Вот уж не думал, что она на такое решится!

– А в Питере ты кого-нибудь осчастливил? – Ангелина отпила немного вина и еще раз убедилась в том, что сейчас совершенно не чувствует никакого вкуса. – Раньше-то ты у нас частым гостем был! Помнится, и перед своей последней командировкой вы здесь с Лазарем неплохо покуражились.

– Да, ты угадала! И в Питере наличествует, – Драев закурил, и его лицо расплылось в потоках бело-фиолетового дыма. – Доченька, Кристинкой зовут.

– Как? Кристина? А это, случаем, не… – Шмель подняла руку и мелко затрясла указательным пальцем. – Так вот оно что! А я-то, дура старая, все никак подсчитать не могла – от кого же моя принцесса Офелия залетела? И что это люди такие глупости говорят: «Старый конь борозды не испортит»?

– Испортил, есть грех! – глубоко затянулся Руслан. – Сейчас вот заодно и эту семейку навестить мечтаю.

– А тебя ведь как бы ищут! – встрепенулась Ангелина. – Ты, вообще-то, телевизор смотришь, а то, может быть, и сам не в курсе?

– Вообще-то, я как бы в курсе, но что делать: надо брата похоронить, надо за брата отомстить, надо доченьку повидать, ну а потом… – Драев решительно мотнул головой. – Потом видно будет!