Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Марина сразу заметила перемену в Наталье. Под вечер, собираясь уйти домой, Владимир Иванович улучил момент и распрощался с Натальей как-то странно:

– Ну вот, объяснились. Теперь мне пора вернуться восвояси. Или броситься в море. Да ведь найдут тело... А это безобразие.

– Надеюсь, вы шутите, – на ее глазах снова показались слезы.

И тогда он принял решение.

– Вы не собираетесь домой? Я провожу вас до электрички.

Она поняла его.

– Да, мне пора. Мне надо сегодня вернуться, – и, прощаясь с теми, кто попадался им на пути в доме и во дворе, они ушли.

В коттедже зашел разговор о профессоре.

– Так, это он рассказывал о себе?

– Не думаю. Со слов отца я знаю, – сказала Марина, – веселый балагур-хохол учился с увлечением, не то, что его товарищи, включая и моего отца, к экзаменам старательно готовил шпаргалки, хотя ими обычно не пользовался, а отдавал товарищам, получив запросто и неизменно «отлично». И самое удивительное, в отличие от товарищей, все химики, постоянно читал и даже перечитывал классику, которую еще недавно изучал в школе.

И вдруг однажды, встретившись на площадке лестницы с одной девушкой, ничем особо непримечательной, он перебросился с нею какими-то словами, да они были едва знакомы, она была из младших курсов, а он уже аспирант, – как глянули друг на друга, у него точно закружилась голова, и у нее тоже, как призналась чуть позже, – это и называется, наверное, любовь с первого взгляда.

Они вскоре поженились, им выделили комнату, и еще долго они жили в студенческом монастыре на Васильевском острове, пока не получили квартиру, не знаю, сразу ли в университетском городке здесь в Петергофе, куда перевели и химический факультет. И жили счастливо – до смерти его жены, лет десять тому назад.

Успешные женщины

Вадим, на глазах у которого Олег и Лариса разыгрывали шутливый роман много лет, наконец, решил разобраться, что же это было между ними. На эту тему он заговорил с Мариной, когда они уединились в спальне; она лежала на постели поперек, совершенно готовая принять его, колени согнуты и разведены, а он, целуя ее в груди, в живот и все ниже, опустился на четверенки...

– Ничего не было, – утверждала Марина. – А то бы я знала... У Ларисы все ее страсти на устах...

– Как в ее телодвижениях, позах и жестах? Она как танцовщица в жизни. Айседора Дункан босиком...

– А Лариса – нагишом. Скорей же, не медли. Все же любимся средь бела дня, и в доме гости.

Но он все еще был не совсем готов и тогда он помог себе рукой, и все пошло, как надо, и они задвигались по полю постели, рискуя выпасть наземь. В эти дни они  так часто трахались, возбуждаясь от бесед о любви, что сессии теперь становились все продолжительнее, что больше нравилось Марине, тем более что она пришла к выводу, что принадлежит к тем женщинам, у которых оргазм происходит не один раз, в итоге, а чаще, но понемножку, и для нее была важна продолжительность акта – для полноты оргазма.

В первые годы они мало что знали о сексе, увлекаясь нетерпением любви и страсти, что тоже было упоительно хорошо, тем более что Вадим, еще полный свежих сил от юности, норовил тут же все начать сначала, однажды дело дошло до шести заходов, но это был рекорд, к которому они как-то больше не стремились, все-таки не любовники, что всегда ненадолго, а муж и жена, которым лучше соблюдать меру, хотя бы чтобы не надоесть, когда впереди вся жизнь.

Потом Марина стала замечать, что в любовной схватке Вадим спешит и получает больше, чем она, и одно время даже думала, что у нее дело не доходит до оргазма, поскольку он торопится закончить, в этом для него венец счастья. Чем скорее, тем больше. А для нее – чем длительнее, тем полнее. Но к полноценным опытам в этом смысле они приступили сознательно лишь тогда, когда с решением родить отпали всякие предосторожности и сомнения, особенно резина с неуместным по-русски названием презерватив, нечто вроде презренной резервации для носителей жизни сперматозоидов, и они словно впервые вступили в живое соприкосновение между собою в таинствах любви, превратившись из любовников в мужа и жену.

Лариса с первого знакомства заинтересовалась Олегом Соловьевым, который и аспирантом жил в общежитии, не был женат, они нет-нет встречались у Олениных, и, казалось, он влюблен, и она, загоревшись, буквально бросилась ему на шею, но без всяких серьезных мыслей, что ей философ, а мужчина хоть куда, но именно эта ситуация ему, естественно, не понравилась, и он спустил ее на землю. Ведь он догадывался, что девушка вся в поисках успеха затевает романы направо и налево ради карьеры, а он что может ей предложить? Любовь?

– Любовь? Это я вам предлагаю мою любовь.

– Это слишком дорогое удовольствие для полунищего аспиранта.

– Это что же? Вы меня принимаете за шлюху?

– Да, безобразие: как неловко я выразился! Ради всех богов, простите!

– Вы просто смеетесь надо мной.

– Смеяться над вами, когда вы сама красота и прелесть?

Так, на любовь свою Лариса встречала у Олега лишь насмешки, что окончательно выяснится только сейчас, когда она вроде бы всего достигла, а он, женившись, вдруг сделался богат через жену, преуспевшей как банковский служащий...

Он не ответил на ее чувство, бросив ее тем самым на произвол судьбы, а теперь – вроде бы все хорошо, но что-то безвозвратно утрачено, – чеховский мотив!

– А какова его история любви с женой? – спросила Марина...

– Он не рассказывает, а лишь отшучивается...

– Что, у него и с женой был шутливый роман?

– Но какие-то существенные в моих глазах факты он проговаривал, полушутя-полусерьезно, я бывал у них с тех пор, как они поженились, как они поселились в новой квартире, купленной родителями его жены, как они купили машину и стали строить дом за городом, словом,  жизнь Олега и Анны – для меня открытая книга, и он дал согласие, что я прочту из нее несколько глав.

В гостиной собрались под вечер...

Вадим деловито приступил к рассказу – с ноутбуком на столе:

– Вы знаете, как у нас здесь повелось. Мы ничего не выдумываем, такова идея наших бесед о любви и сексе в СССР, действительные истории однокурсников и одноклассниц, хотя последние еще не решаются здесь выступать. Но и действительные истории невозможны без элементов вымысла и обобщений, я хочу сказать, метафор и символов, поэтому истории каждого из нас, как было с Алешей Князевым, это вместе с тем и наши истории, всего нашего поколения. Также будет подана и история Олега Соловьева, несмотря на весьма скудные с его стороны свидетельства, правдиво в основных жизненных фактах и коллизиях, за которыми рассказчик, по статусу вездесущий, угадывает многое, даже слышит речи и вздохи любви. Уж таков жанр.

– Все-таки не очень выдумывай, ради Бога, – усмехнулся Олег Соловьев.

– Стану я выдумывать, когда в вдохновении вижу картинки, как Анастасия, – Вадим проговорил вполне серьезно, хотя все невольно рассмеялись. – Нашего героя звали...

– Олег, – произнесла Анастасия без улыбки, занимая свое место в  башенке.

– Ты не возражаешь, Олег? – справился Вадим.

– Нет, конечно. Олегами, как и Алешами, хоть пруд пруди.

– Да, пруд любви и секса, по нашему предмету, – и Вадим поведал историю Олега Соловьева, как сказано, не буквально, а в поэтическом смысле. – Олег родился на берегах Невы, ребенком его водили гулять в Летний сад, как Евгения Онегина, а потом где только он не жил – по месту службы его отца, военного летчика, как приехал в Ленинград и поступил в наш Университет, поселился в общежитии на Мытнинской набережной. Ведь лучшего места не найти для студенческих лет, не правда ли? Поэтому Олег, видимо, не спешил оттуда съехать, а ведь мог давно найти невесту с квартирой, учился хорошо и был оставлен в аспирантуре...

В это-то время Олег познакомился с Ларисой у нас с Мариной, и они, казалось, как нельзя друг к другу подходят; во всяком случае, в ночь они уходили вместе, свободные, красивые, словно только-только вступают в жизнь, а мы муж и жена, в белые ночи уже не гуляем, а томимся, не уснуть, все кажется, юность далеко, молодость на исходе, а ничего не сделано, не достигнуто в жизни, – тут страна разваливается, и с ощущением катастрофического бега времени страшно бездны Космоса... Это соприкосновение с тайной бытия пугает, как ощущение смерти, и даже ласки любви кажутся всего лишь жалкими уловками не то, что преодолечь смерть, а спрятаться от нее, сунув голову, как страус в песок. Бывают такие ночи, когда предаться любви, кажется, не имеет смысла.

Анна училась на экономическом факультете, то есть там же, где философский, по одному коридору, как было в те времена, и Олег, уже аспирант, изредка видел девушку, стройную, довольно высокую, с тонкими чертами правильного лица, каштановые волосы которой отливали золотом, хороша собой, но не назовешь красавицей, серьезна или чуть грустна. Встречал он ее и на лестнице и невольно наблюдал, как она поднимается или спускается, движения ее были грациозны, ножки в изящных сапожках или туфлях. Во всей ее стройно-женской стати, в шаге, в ее вещах, в правильном профиле ощутимо проступало свойство, что мы привыкли обозначать как привлекательность или даже пленительность, а американцы трезвонят поминутно и навязчиво по отношению к звездам кино – как сексуальность. Она очень сексуальна! Он один из самых сексуальных мужчин!

Внимание аспиранта было замечено. Однажды в столовой девушка, вероятно, раньше увидев его, убрала со своего стола посуду, просто переложила на соседний, явно освобождая для него место.

– Свободно?

– Да, – кивнула девушка без улыбки.

– Вы никого не ждете?

– Нет.

– Спасибо! – поблагодарил Олег Васильевич, усаживаясь за стол со своим подносом.

– Не за что! – вдруг девушка улыбнулась, догадавшись, что он видел, как она очищала стол для него. – Я сделала это инстинктивно. Я с экономического. Приболев, я перешла на вечернее отделение и устроилась на работу в банк. Ныне заканчиваю курс. Я знаю, как вас зовут. А меня – Анна.

Она поднялась, он встал и последовал за нею.

– Анна, коли мы познакомились, позвольте спросить: вы на занятия или домой?

– Домой.

– Можно вас проводить?

– Коли познакомились, это не возбраняется, не правда ли?

– Конечно.

– Только поесть-то вам надо, – и девушка, привлекая внимание всех вокруг, вернулась с ним к столу и уселась.

Затем они отправились пешком прогулки ради в сторону ее дома через Дворцовый мост и по Невскому до Литейного и Жуковского, где она жила с родителями и с братцем. Поскольку по дороге, болтая без умолку, многое узнали друг о друге и даже подружились, Анна пригласила его к себе, уверяя, скорее никого не будет, родители и брат на даче.

Это предопределило, видимо, быстрый ход романа, удивительный для Олега, который не сумел толком воспользоваться даже вниманием нашей Лизы Тепловой, не говоря о Ларисе. Но тут, похоже, очень естественно для себя проявила инициативу молодая девушка из нашего поколения, милые одноклассницы. Анна еще сдавала государственные экзамены и вскоре познакомила с матерью, которая пригласила Олега приехать к ним на дачу при случае.

Олег слегка насмешничал, но Анна не вступала с ним в словопрения, как Лариса, а почти сразу заговорила о замужестве.

– Если мы поженимся, мои родители устроят нам квартиру.

– Постой. Во-первых, у меня нет лишних денег; во-вторых, прежде чем жениться, надо нам хотя бы влюбиться.

– Квартира – это будет мое приданое; а в том, чтобы влюбиться, дело разве встанет? – Анна заглядывала ему в глаза, Олег целовал ее, и в объятиях и ласках они шли навстречу друг к другу, оба желая все большего. – Постой. Еще скажешь, прежде чем отдаться, надо влюбиться.

– Боже! Я влюблен в тебя!

Теперь девушка сопротивлялась и говорила честно:

– Я еще нет.

– Нет?

– Да я люблю тебя! Ты очень мне нравишься. А влюбленность? Я думаю, ты меня расхолаживаешь своим насмешливым тоном.

– Ты любишь меня?

– Это посерьезнее, чем влюбленности.

– Когда же ты успела?

– Не веришь? А говоришь, влюблен! Я ведь давно тебя знаю. Тебя выделяли наши девушки.

– Ну, хорошо! – Олег поднял руки. – Сдаюсь. Выходи за меня замуж.

Анна долго смотрела на него, словно в раздумьи, это победа? Нужна ли ей такая победа? Нет, она не просчитывала, а ожидала сдвига в ее мыслях и чувствах где-то в глубине ее души, или инстинкта.

– Ты что-то сказал?

– Выходи за меня замуж.

– Хоть сейчас.

– Серьезно?

На следующий день они подали заявление в обычный ЗАГС, а не во Дворец бракосочетания, и практически тайно повенчались.

– Я не хочу, чтобы папа закатил банкет на сто персон. Эти деньги нам нужны на квартиру. Кстати, они в отъезде. Я им напишу. К их возвращению мы будем мужем и женой. Сейчас я в отпуске, а выйду из отпуска уже замужней женщиной.

– Это так важно для тебя?

– А как же! Помимо всего, это определенный статус и престиж. Не то, что у прочих девушек, на которых мужчины смотрят так, как будто они ходят на работу развлекаться. Конечно, иные так себя ведут. Но я хочу сделать карьеру, и для этого у меня есть перспективы.

Подав заявление, они купили цветы и шампанское, отметили это событие и улеглись в постель. В любви Анна не новичок, он это сразу отметил, и она не скрывала, не пускаясь в какие-либо объяснения, и это было правильно.

Анна, раздеваясь, – а он лежал уже в постели, – даже изобразила нечто вроде обольщения, как в американских фильмах. Он усмехнулся, она застыдилась и укрылась с головой под покрывало, куда проник и он. Еще какое-то время она вздрагивала от его прикосновений и поцелуев, лежа на спине, – а он с боку в светлом сумраке видел ее обнаженное тело, бело-розовое, как древнегреческие скульпторы окрашивали белоснежный мрамор статуй, только перед ним лежала уже ожившая Галатея Пигмалиона.

И вдруг на ее ладонь упал его пенис, Анна не отдернула руку, а крепко сжала его, он чуть не вскрикнул, она же, словно достигла нужного результата, развела ноги, и он ринулся в бой.

– Это была разведка. Постой! – и она принялась ощупью натягивать на его пенис презерватив. – Прости, милый, необходимая предосторожность. А теперь вперед!

Поднимая ей ноги, он и ринулся в бой.

– Не спеши!

Но он уже кончил и остановился было.

– Продолжай, милый! – Анна принялась его целовать и всячески ласкать.

Разумеется, он мог продолжать, эрекция восстановилась, и тут Анна вскрикнула, с восторгом целуя его. Он мог бы продолжать, но остановился, чтобы затем все возобновить с новой силой, что удалось ему еще и еще, к изумлению и к радости Анны. Впоследствии она говорила, что именно он сделал ее женщиной, она счастлива, что не ошиблась с ним, столь решительно ухватившись за него, инстинкт сработал, инстинкт и вкус.

А опыт, оказывается, она приобрела от шефа, который держал втайне свое увлечение девушкой, которую сам взял к себе в отдел, по просьбе ее отца. Могла ли она ему отказать? Могла, достаточно было сказать отцу. Но он, уже в годах, был женат на молодой женщине, недавно родившей ему сына, и казался более притягательным, чем молодые люди ее возраста, и она подчинилась обстоятельствам и не прогадала: с переманами в банковской сфере ее шеф сделался ее боссом на более высокой должности; свидания были редки, а теперь, когда она заняла весьма важную должность, конечно, благодаря ему, и сделалась у всех на виду, и вовсе прекратились, еще и потому что она вышла замуж, и мог вмешаться муж. Теперь все зависело от нее самой.

Что говорить, вскоре у них была своя квартира в новом доме, машина, и затеяли строить дачу, точнее загородный дом, и все эти приобретения носили ярко выраженную сексуальную ауру, как по поговорке: на новом месте приснись жених невесте, и они открывали новый тур любви и секса, и инициативу проявляла Анна... Одевалась она теперь, как модель, но строже и лучше, блистая красотой и свежестью молодости. Каким-то чудом она сделалась весьма состоятельной женщиной. И хотя Олег успешно подвизался в своей сфере, даже сделался профессором, из водителей и охранников его жены никто не принимал его за нечто, кроме как мужа Анны, по сути, ее любовника.

– И что вам не нравится? – запротестовала Лариса.

– Любовь превратилась  в роскошный показательный секс.

– Теперь у меня не жена, а Анна на шее, – рассмеялся Олег Соловьев.

– От судьбы не уйдешь, – заявила с торжеством Лариса.

– А где Князев? Опять не приехал?

– Как, вы не знаете? Елена вернулась к нему.

– Троя разрушена?

– Да не сейчас. Оказывается, она вернулась вскоре, как оставила его, в ужасе, какую глупость сделала, только работала в Москве.

Квартира Князевых в доме у Обводного канала. Алексей и Елена приходят домой вместе и, раздеваясь, не переодеваются, поскольку тут же он ловит момент, и они бросаются под одеяло, или она убегает в ванную, чтобы наскоро принять душ, и прибежать к нему, и они предаются ласкам и любви, продолжая уже начатые беседы о любви вообще, с рассказами ее об одноклассницах и однокурсниках, и о своих взаимоотношениях тоже, нередко пускаясь в философские рассуждения, причем именно она, и он называет Елену Диотимой.

– Теперь мне ясно: секс со всякими ухищрениями доставляет истинное удовольствие, если любишь по-настоящему, иначе это игра, которая быстро надоедает, – Алексей целует ее груди, по-девичьи стройные, а Елена продолжает. – Если он и был влюблен и полюбил меня, видя мою опытность, что я приобрела в любви с тобой, вскоре захотел, чтобы я еще больше изощрялась, делая мне дорогие подарки...

Алексею не очень приятно слушать признания Елены, и он запускает руку по ее животу все ниже, до волосков, и ниже...

– Дай мне закончить... Я не оправдываюсь перед тобой в измене, мы это пережили, ты с тоской, я со стыдом и раскаяньем... Это беседы о любви, во что ты меня вовлек, и здесь наши собственные истории представляют для меня наибольший интерес.

– Хорошо, я слушаю тебя, – Алексей отступил, продолжая водить рукой по ее телу.

– Я не могла не задуматься, куда ведет эта красная дорожка. Если бы я была актрисой или певицей, куда ни шло, в сфере шоу-бизнеса свои законы, правда, в сфере бизнеса тоже, но в семье своей сделаться шлюхой под видом светской дамы? Куда это меня повлечет? Как только встал в моей голове такой вопрос, у меня пропал интерес ко всякого рода манипуляциям, а у него в них весь смысл любви и брака, то есть сугубо сексуальный, и тут-то прояснилось, что нас ничто не связывает, кроме секса, нет любви и не было. Я совершила непростительную ошибку, не говоря о тебе, по отношению к самой себе. Какая дура!

– Будет, будет.

– Когда увлекаешься любовью и сексом до пунктиков, – палец приставляет к виску, – легко впадаешь в дурость, как от наркоты, даже в смысле сигарет, и восходишь на подиум или катишься на панель, и теперь это у нас повсеместно и особенно показательно в СМИ, что из средства пропаганды и воспитания превратили в шоу-бизнес. Бедная молодежь! Какое нынче она получает воспитание... В нас все-таки что-то осталось от советской эпохи.

– Что же это? Наша несвобода?

– Наоборот, милый, наша свобода от всего дурного, что нет-нет проступает в людях.

– Ты говоришь о внутренней свободе личности, и в этом ты права. Ты не Елена, а Диотима.

– А ты мой Сократ, еще молодой, который любил беседовать с гетерами о любви.

– Да, о любви как о стремлении к красоте.

– Это была первая ступень, на которой мы нашли друг друга.

– На второй ступени мы едва не потеряли друг друга.

– Теперь мы на третьей, когда можно познать прекрасное само по себе, высшую красоту? И это всё в любви? Люби меня. Я твоя.

– Только укроемся. А то скажешь, что я запрыгал меж твоих ног, как лягушка.

– А когда это я сказала? – расхохоталась Елена.

ЧАСТЬ III
ЖЕНЩИНЫ В ЕГО ЖИЗНИ

 Съехались еще раз перед летными отпусками. Наталья появилась у Олениных с Владимиром Ивановичем Сергеенко, тотчас возбудив любопытство у подруг, но тут выяснилось, что он припомнил еще какие-то истории и готов поведать, чему все обрадовались.

– С общежитием на 5-ой Линии Васильевского острова связана у меня еще одна история, только житейски более конкретная, с приметами времени, – заговорил профессор с живостью. – Здесь даже две истории... Героя моего зовут тоже Владимир, Владимир Мостепанов, который учился на химическом факультете Университета в те же годы, что и я, но сблизились мы уже в ту пору, когда он вышел в писатели... Так что я буду вести рассказ с его слов.

В старые годы

Однажды, случайно встретившись, – тому уже много лет, – мы долго прогуливались в Летнем саду, уносясь мыслями в старые годы. В Летнем саду – снег ли идет, распускается ли первая зелень, или пышно царствует золотая осень – время не уходит безвозвратно.

Владимир Мостепанов, каким я его помню, – худощавый, стройный, еще довольно молодой мужчина по чистоте облика и несомненной интеллигентности. Он посматривал на меня искоса и рассказывал о себе с поразительной искренностью, вообще ему свойственной.

Мимо нас прошли три девушки, каждая по-своему была привлекательна. Лишь мельком взглянув на них, он с серьезным видом бросил:

– Да, и мы были молоды!

Девушки не могли слышать его слов, но прошли, поглядывая на него так, словно хорошо его знали. В самом деле у него были какие-то совершенно особые отношения с девушками, с молодыми женщинами; те даже при самых случайных встречах ожидали от него понимания, сочувствия, признания, и они все это получали, одаривая и его тем же.

– Если бы задали мне вопрос, – заговорил Владимир вновь, – кто оказал самое решительное влияние на мое развитие, на воспитание чувств, я бы назвал в первую очередь девушек, молодых женщин... Многих из них я видел лишь мельком, как прошли вот эти, где-то в деревне, на пароходе, в поезде или из окна поезда... С кем-то из них я учился в школе, в Университете, жил в одном общежитии...

Но все это были случайные, мимолетные встречи, которые продолжаются и поныне, стоит выйти на улицу, отправиться на работу, забежать в Эрмитаж. А ведь были те, кто одарил его вниманием, лаской, памятью на всю жизнь.

– Разумеется! – воскликнул Владимир.

Трудно сказать, как бы сложилась его жизнь, если бы с ним не приключилась история, переменившая его характер и решительно повлиявшая на его будущность. По улице Рубинштейна, в двух шагах от Невского, стоит дом, мимо которого и поныне Владимир Мостепанов не может пройти без душевного трепета.

В один из зимних вечеров он поднялся по узкой крутой лестнице и оказался перед дверью, которой, судя по всему, не пользовались. В выемке в стене торчала ручка звонка, он дернул за нее на всякий случай... И вдруг зазвенел колокольчик, точно примчалась откуда-то тройка. Казалось, лошади встряхивали гривами, колокольчик позванивал, торопя кого-то в путь-дорогу. А затем установилась тишина, вообще сказочная, далекая, как в лесу. Владимир снова дернул за кольцо – на этот раз никакого отзвука. Что за чертовщина? Он постучал кулаком в дверь.

– Кто там? – спросил женский голос, похоже, старушки.

– Мне в тридцать седьмую квартиру, – сказал Владимир. – Но вход, вероятно, с парадной лестницы? Простите, я сейчас...

Голос его внушал доверие, и старушка, не переспрашивая ни о чем, проговорила с живостью:

– Постойте! Я вам здесь открою. Минутку.

Дверь была, видно, заставлена, и старушка принялась что-то убирать. «Кто там?» – спросила у нее молодая женщина или девушка.

– Я думаю, тот, кого ты ждешь, – был ответ.

– Как же он звонил? Разве веревку от звонка не оборвали мальчишки?

– Давно, – подтвердила старушка.

Наконец откинули крюк, и дверь на черную лестницу открылась.

– Извините, пожалуйста, – проговорила светлая, милая старушенция, кутаясь в белую шаль. А на лестницу выскочила высокая, стройная девушка в длинном нарядном платье старинного покроя, с косой, с тонким лицом и, схватившись за колечко звонка, потянула его на себя.

– Звонок давно не действует, – сказала девушка. – Но я слышала, колокольчик звенел. А здесь никого не было?

Владимир вошел в квартиру, тускло освещенную светом из кухни. В темном углу, поблескивая в сумраке медью, висел на крюке колокольчик. Язычок его с обрывком веревки свободно болтался. Мостепанов подергал слегка за веревку, колокольчик зазвенел с веселым перезвоном.

– Ольга сейчас приходила и ушла, – сказала старушка. – Больше никого.

– Что это с нею? – удивилась девушка и деловито осведомилась у Мостепанова. – Значит, вы?

– Да, студент, даю уроки.

– Хорошо. Это я буду заниматься с вами. Идемте.

Ее лицо сделалось серьезным, почти строгим. Можно было подумать, что уроки эти назначены ей против ее воли.

– Может быть, сначала вам чаю подать? – справилась старушка, уходя на кухню.

Девушка приостановилась и через плечо спросила, впрочем, довольно сухо:

– Хотите чаю?

– Нет, спасибо! – решительно отказался Владимир.

Он знал, что в старину репетитору могли предложить не только чай, обед, но даже и комнату для проживания, но нынче и чай – неожиданность, которая скорее сбивает, чем радует.

Старушка выглянула в коридор со словами: «А вы не сказали, как вас зовут».

Нынче и это не обязательно, но старушка живет, разумеется, по понятиям старого времени. Он назвал себя.

– Очень приятно. Моего отца тоже звали Владимир. Лидия Владимировна Чернышева.

– Вероника, – сказала девушка и последовала дальше по длинному коридору. Она привела его в небольшую гостиную с камином, старинными диваном и бюро, то есть с мебелью, как на подбор, антикварной, как сказали бы мы сегодня.

Владимир уже навидался всевозможных ленинградских квартир и почти не удивился. Обстановка сохранилась каким-то чудом, это понятно, только почему девушка в платье старинного покроя, в каких нынче даже в театр не ходят? Впрочем, и это он принял как нечто должное, тем более что она была совершенно естественна в своем длинном нарядном платье и держалась серьезно и строго, уже поэтому он не стал ни оглядываться, ни присматриваться к девушке, а сразу перешел к делу.

Вероника решила ряд задач запросто и даже не улыбнулась. Со столь подготовленной ученицей ему еще заниматься не приходилось. Между тем она стала задавать вопросы, точно экзаменуя его. Все, что ему представлялось предельно простым, она находила неудовлетворительным объяснением чего-то сложного, не до конца понятного ей или ему.

«Скажи ей: дважды два – четыре, она не поверит, а спросит: почему?» – подумал Владимир, чувствуя, что девушка усомнилась в его знаниях, в том, что он может быть ей полезен. Это было чувствительно для его самолюбия, ведь Вероника была необыкновенна, начиная с платья, с обстановки, в которой она жила, по молодости, по красоте, по серьезности и страсти нечто непременно понять глубже, лучше, до самого конца...

Прошло два часа; его вывели на парадную лестницу, и он побежал по ступеням вниз в большом недовольстве собой, бесконечно обескураженный чем-то, задетый... В чем дело?

Он вышел на Невский, сел в троллейбус... У него было такое чувство, будто он долго читал, как совсем недавно Флобера «Воспитание чувств», или перечитывал «Войну и мир», удивляя своих товарищей; жизнь, далекая и интимно близкая, едва он приблизился к ней, вновь отошла, и вот он едет в троллейбусе, бедный и нищий духом. Так иной раз он возвращался из театра, вздрагивая от холода и темени.

Он жил в общежитии на Васильевском острове. Рядом много людей, родственных интересов, желаний, и юноши, и девушки по соседству, через стенку, а живут все разрозненно, что делает его как-то особенно одиноким. Почему? В комнате их пять человек, из них двое – его близкие друзья, и все же томит его что-то и здесь. Ему уже не раз приходила в голову мысль снять комнату, зажить самостоятельно, в своем мире... И подружка найдется, или он женится... Странно, ему иногда казалось, что в этом все дело: будет у него свой дом, а там – своя семья, и он будет счастлив, то есть не беден, не обделен судьбой, – с достоинством пойдет по жизни – к сияющим вершинам.

Весь вечер ему было грустно. Но грустно как-то по-хорошему, как в детстве только бывало... Он стоял у окна, облокотившись на подоконник. Днем прошел снег... Напротив через улицу освещенные по вечерам окна всегда привлекали его внимание. Там люди жили в каком-то особом мире, куда его тянуло, манило, как будто он и сам некогда жил там, может быть, в раннем детстве...

В одном из окон внизу, поверх коротких занавесок, он заметил молодую девушку. Она раздевалась. Снимая чулки, она как бы нарочно медлила, не поднимая головы, точно знала, что на нее смотрят, и из невольного лукавства разглядывала ноги. Были отчетливо видны интерьер ее комнаты, ее головка, молодое тело в легкой рубашке, словно освещенные тихим светом, когда все – красота, правда, жизнь.

Выпрямившись, она взглянула в окно, очень похожая на Веронику, и Владимир Мостепанов отошел, смутившись, словно это действительно была его ученица.

Было ясно, что Вероника произвела на него сильное впечатление.

Через неделю, подходя к дому на Рубинштейна – прекрасной старинной архитектуры, правда, с облупившейся штукатуркой, как сплошь и рядом выглядели дома в те времена, – Владимир оказался во власти странного представления, будто он уже видел этот дом некогда во всей чистоте его первоначального облика. Где? Когда?

На этот раз он поднялся по парадной, мраморной лестнице и обнаружил на двери в 37-ю квартиру несколько электрических кнопок с фамилиями жильцов.

Дверь открыла Вероника, снова в каком-то необыкновенном, старинного фасона платье, мягком, струящемся; серьезная, хорошенькая, она несомненно играла некую роль, только вряд ли для репетитора.

– Не знал я, что в наше время носят такие платья, – сказал Мостепанов с недоумением.

– Вы правы, не носят, – Вероника ответила сухо.

В гостиной Владимир увидел на стене гравюру с изображением дома, в который сейчас он вошел. В этом было что-то удивительное и вместе с тем понятное, близкое, так он чувствовал себя в Русском музее. Даже Вероника с ее живостью и невозмутимостью была чем-то странно близка ему. Она занималась деловито, с упорством, переспрашивала с вызовом.

Владимир оперировал формулами скорее интуитивно и не любил объяснять, что к чему, когда и так все ясно, должно быть ясно. Вопросы Вероники вынуждали его вдумываться в смысл физических величин и законов, и он ловил себя на том, что ему не хочется вдумываться, скучно как-то или вообще надоело. А занимало его совсем другое, раздумывал он над совершенно иным. Например, у Вероники были длинные тонкие пальцы, всегда растопыренные как-то изящно, словно в них и через них она ощущала прелесть девичьего облика, женской души. Это выходило у нее естественно. Она ведь нарочно не улыбалась репетитору, держалась с ним деловито, предельно сдержанно, даже настороженно-сурово. Владимир вдумывался в язык ее пальцев. Русые волосы девушка на этот раз собрала на затылке узлом и как будто наспех заколола шпильками, которые постоянно поправляла, надавливая на них, причем кончики ее пальцев сгибались немилосердно и все-таки не ломались.