Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Инфантильный индивид

I

Как-то вечером (тому много лет назад) у дверей театра на Литейном встретились случайно два человека. Мужчина и молодая девушка. Мужчина был средних лет, но явно из тех, кого женщины называют не иначе как молодой человек – охотно и просто, иногда со значением, словно бы он на самом деле еще очень молод, и в том заключается его достоинство.

Это неизменно смущало Михаила Стенина, так звали героя нашей истории, и он, вместо чувства благодарности, испытывал прямую досаду и даже сердился, недовольный бог знает чем. Он становился невнимательным и не проявлял той самой элементарной любезности, какой ожидают женщины в ответ на их приветливое и даже интимно-ласковое: «молодой человек».

Похоже, он просто не отдавал отчета в том, что это обращение совсем не говорит о его возрасте и тем более об истинном отношении женщин к нему лично. Бывали случаи, когда где-нибудь на улице, не обращаясь к нему прямо, говорили о нем: “мужчина”. “Я стою за этим мужчиной”, скажем. Казалось бы, что тут такого? Разве он не был мужчиной? Неужели женщины должны называть его “гражданин” или “товарищ”? Однако он, то есть Михаил Стенин, всерьез обижался (про себя, конечно), точно его обозвали чуть ли не бранным словом.

Ничего не поделаешь – старея, всем нам приходится волей-неволей привыкать к новым определениям, что вовсе не так безболезненно. Но постепенно привыкаем, а потом даже начинаем гордиться новым своим возрастом, отыскивая и в нем преимущества. И все же всегда находятся люди, которые почти не вписываются в обычный порядок вещей. Михаил Стенин был одним из них. Он с детства выглядел моложе своих лет – на год, на два, затем – на пять, а теперь, пожалуй, на десять...

Не просто выглядел, а держался, жил, мыслил и чувствовал по сей день, можно сказать, как подросток, великовозрастный подросток... Особенность эта всегда бросалась в глаза; но сам он впервые осознал это во время службы в армии, а потом – в годы студенчества и после – даже нарочно лелеял в себе эту детскость и юность чувств и желаний, пока житейские неудачи не постигли его – от них он и поныне не совсем оправился, что было заметно и в его внешнем облике... Невысокого роста, худощавый, подвижный и стройный как мальчик, он имел лицо не то что полное, но по-юношески светлое, а между тем часто казался усталым, задумчивым и тихим до странности. Ходил он не в молодежных спортивных вещах по моде, а в строгом костюме, правда, редко в рубашке и при галстуке, чаще в свитере... Щеголял и в модном вельветовом костюме, что, впрочем, не бросалось в глаза, ибо он никогда не помнил, во что одет...

Был вечер. Возвращаясь домой, Стенин решил вдруг пойти в театр, так, шутки ради – он не был театралом. При входе предлагали лишние билеты, но он нарочно прошел к кассе, и тут его окликнули доверительным шепотом: “Молодой человек! Вам нужен один билет? На сегодня?”

– Да, – отвечал он с недовольным видом, хотя предлагала билет молодая девушка, безусловно хорошенькая и сознающая это.

– Вот! – обрадованно, словно обращаясь к хорошему знакомому, сказала она. – У меня как раз лишний... пропадает... Подруга подвела, – и она невольно улыбнулась, будто подумала: “Хотите – верьте, хотите – нет!”

– Подруга? – тотчас усомнился Стенин, отдавая ей деньги. – Может, жених?

Она рассмеялась, продолжая его обхаживать, хотя цели своей уже достигла и могла бы угомониться.

– Может быть. Вам не все равно?

– Не все равно.

– Почему же? Идемте, идемте! Кажется, был уже третий звонок, – звенел ее живой ласковый – даже чрезмерно, как казалось Стенину, – голос.

Оглядевшись в пустом фойе, они вошли в зал.

– Я хотел пойти в театр один, посидеть, так сказать, инкогнито, – наконец заговорил более любезным и все же весьма насмешливым тоном Михаил Стенин. – А теперь придется ухаживать за вами, вместо отсутствующей или отсутствующего.

Она повернула свое хорошенькое личико к нему и рассмеялась – тому, как он напускал на себя серьезный и даже недовольный вид, как мальчик, который с трудом (от смущения и волнения) выносит ласку старшей сестры или хорошенькой тети.

– Вам это трудно?

– Конечно, – ответил он. – Ухаживать за незнакомкой – по крайней мере надо иметь воображение.

С его точки зрения, у девушки был один, самый естественный для ее возраста “недостаток”: это молодость. Преимущество, которое так же трудно оспаривать, как и утверждать. А она ему показалась из тех, которые пытаются утверждать. И с билетом она подскочила к нему, явно рассчитывая на обаяние молодости. Разве можно ей отказать? Он потому и дерзил, что девушка, правда, понимала иначе: как своеобразное ухаживание человека в годах. Она наконец при ярком свете люстр разглядела своего нечаянного спутника – в первую минуту приняла его за юношу, за ровню, но теперь была готова посчитать стариком.

Вообще в нем была какая-то странность, не отталкивающая, а, наоборот, вызывающая любопытство и интерес. “Кто такой?” – тотчас хотелось спросить, и девушка потому, видимо, продолжала выказывать особую ласковую обходительность, что пыталась поскорее понять, кто он и почему такой. И когда они уселись на свои места, невольно держась вместе, она взглянула на него тем вопросительно-любопытным взглядом, какой он нередко замечал не только у женщин, но и мужчин.

– Вам любопытно знать, кто я? – он продолжал дерзить.

– А вам разве не хочется знать, кто я? – отпарировала она достойно, как ей казалось.

– Впереди у нас целый вечер. Я еще узнаю о вас все или почти все, – снисходительно и задумчиво произнес он.

– Как это?

– Каждым вопросом, каждым словом вы говорите мне о себе. А кроме того – глаза...

– Чьи глаза?

– Мои. И ваши... да, ваши молодые, еще не очень выразительные, глаза. Красивые – чего же больше? Но ведь еще нужна и душа?!

– Значит, вы полагаете, у меня нет души?

– Вам лучше знать.

– Нет, кто же вы все-таки? – рассмеялась она, не думая обижаться, а проявляя, так сказать, спортивный интерес.

Шел спектакль по пьесе, которая называлась так: “Взрослая дочь молодого человека”. В ней моложавые отцы предавались воспоминаниям о былой юности – не о целине или строительстве Братской ГЭС, а о том, как они боролись за узкие брюки и джазовый оркестрик, в конце концов победили, но это была, скорее, пиррова победа – строить жизнь на одних заимствованиях нельзя, что очевидно.

– Это про вас? – прозвучал вдруг насмешливый голос соседки.

Стенин сердито покачал головой.

– Нет. Все было иначе... Без саксофонов, без модных штучек и завихрений... Это всего лишь комические пассажи на задворках истории... нэпманов моды. Освобождение от догматизма прошлого, конечно, расширило наш кругозор, нам пришлось как бы снова начать с азов, чтобы подняться до вершин мировой культуры. Мы еще не догнали Америку, – хотя исторически мы давно впереди, – мы еще не догнали себя – тех, какими могли бы быть, длжны уже быть...

Сказав это в антракте, Стенин хотел уйти и непременно ушел бы, будь он один. Но оставить девушку или предложить уйти вместе он не решился, да и разговорились они так, словно хорошо и давно знакомы. Зал был неполный, зрители хлопали из вежливости, да и то чуть оживились лишь к концу спектакля.

Вышли на улицу. Над городом сияла светлая беззвездная ночь. Мимо них изредка проносились машины, медленно и сонно проплывали трамваи, троллейбусы. Михаил Стенин уже давно не гулял в белые ночи и предложил девушке пройтись пешком.

Долго шли молча.

– Мне почему-то кажется, – искоса взглядывая на своего спутника, заговорила наконец девушка, светловолосая, синеглазая, в бело-синем модного фасона платье, спокойная в своих движениях, несмотря на живость нрава или просто свободу здорового жизнерадостного существа, – что я вас давно знаю.

– Откуда?

– Кажется, – уточнила она. – Ведь я ничуть не сомневаюсь, что встретились мы впервые. И, расставшись сейчас, может статься, уже не увидимся больше...

Голос ее звучал задушевно, словно ей было жаль чего-то.

– Почему же? – возразил он. – Почему же нам не увидеться?

– А вы хотите? – с сомнением спросила она.

Ведь все время он совсем не набивался в знакомые, не занимал ее и не старался как-то заинтересовать собой.

– Я-то да, – отвечал он. – А вы?

– Я не знаю. Но у меня такое чувство, будто вы в чем-то не уверены – может быть, во мне? Или в себе? То есть, я хочу сказать, в необходимости нашей встречи. Ведь мы по-настоящему не познакомились.

– Нет, нет, тут вы не правы, – опять возразил он. – Мы не только познакомились, но и успели даже немного подружиться. Вот почему вам кажется, что вы знаете меня давно... И я вас тоже давно и хорошо знаю.

– Вот как! Это приятно. А я вот себя совсем не знаю. Интересно, что вы обо мне думаете?

– Я отвечу на этот вопрос... вскоре, как мы расстанемся... Мне нужно время, чтобы впечатления дня, ощущение от нашей встречи сложились в нечто целое, стройное. Вот когда для меня определится ваш образ, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.

– Это что, намек, чтобы я дала телефон? – лукаво улыбнулась девушка.

– Нет, – Стенин даже отвернулся от нее, – звонить я не стану. Если хотите, звоните вы. Мой номер легко запомнить, – и он назвал его.

Девушка машинально повторила и рассмеялась:

– Ну нет! Я тоже не буду звонить.

– Как хотите.

И он, повернувшись, собрался уже уходить, поскольку они стояли возле ее дома.

– Послушайте! – окликнула она негромко, последовав за ним. – Ну, что вы – как ребенок. Вы человек свободный?

– Да. Самый свободный на свете.

– Я тоже, можно сказать... Стало быть, ничто не мешает нам встретиться хотя бы еще один раз...

Он предложил увидеться на следующий день на Марсовом поле.

– Почему на Марсовом поле?

– Теперь там цветет сирень, – сказал он. – А я уже и не помню, когда последний раз видел сирень.

Он был неожидан для нее в каждом слове. Никто из ее знакомых не предложил бы пойти специально полюбоваться цветущей сиренью.

– Договорились, – она протянула ему руку. – Меня зовут Марина.

Он назвал себя.

– Стенин? – переспросила она. – Что-то знакомое... Мы не учились в одной школе?

– Когда я ходил в школу, вас еще и на свете не было, – простодушно улыбнулся он.

– Ах да! – рассмеялась она и вмиг исчезла в подъезде дома, хорошо знакомого Стенину, как все здания и улицы вокруг – от Литейного до Смольного. Здесь он родился и вырос.

Стенин отправился в свою сторону быстрым шагом, похожим на бег, весьма довольный неожиданным приключением.

II

Марине Лазакович исполнился двадцать один год, но уже давно, в семнадцать, она вполне обрела тот внешне привлекательный и полный образ молодой девушки, который вызывает у нас невольное восхищение,  и какие-то опасения, и словно досаду, а то и глупую колкость, разумеется, в зависимости от нашего умонастроения и поведения юного, сильного существа, созданного, казалось, лишь для любви и счастья.

То она кажется нам стройным красивым животным, чем-то вроде ласковой лани, то большим, но еще слабым ребенком, склонным к утонченным фантазиям, к слезам от сущих, на наш взгляд, пустяков... Каждый из нас, может быть, и ошибается в чем-то, но все мы – едва ли. Перед нами действительно особое существо, и оно по-своему совершенно. Здесь та же тайна детства и юности, нежность девичества, предшествующего женской судьбе... Это особенное существо в особенный его возраст – как деревце ранней весной, куст или трава, пробивающаяся иногда и сквозь асфальт...

Итак, Марина была молодой девушкой в лучшей ее поре, о чем она помнила, уже боясь (без всякого на то основания), как бы ей не остаться старой девой. Прежде она довольно старательно занималась в школе, теперь так же прилежно училась и в институте, где в группе своей выделялась тем, что была ленинградкой, когда большинство составляли приезжие, и считалось, – может быть, именно оттого, – что вне института идет у нее своя, интересная, особая жизнь.

Она так и держалась, – общительно, ровно, без панибратства; одета была, как правило, в юбку прямого покроя, с каким-нибудь современным изыском в виде складок или пуговиц на боку... Все в ней было продолговатое – и лицо, и бедра, и ноги, вроде бы крупные, но с тонкой, изящной щиколоткой, которую успел разглядеть Стенин. Пожалуй, классический тип, отдаленно похожий на “Спящую Венеру” Тициана, еще подумал он.

Придя домой, Марина, скинув только туфли, вошла к себе, но так и не переодевшись, появилась на кухне, где приготовили чай... К столу не села, а все прохаживалась, решая для себя какой-то вопрос... Ни отец, ни мать, оба еще относительно молодые, может быть, потому как-то осторожно и ревниво воспринимающие жизнь дочери, не добившись от нее ничего, смущенно молчали.

Зазвонил телефон, Марина сняла трубку:

– Славик! Ну вот, по твоей милости я познакомилась с одним... человеком, и завтра у меня с ним свидание.

Слышно было – Славик рассмеялся.

– Я не шучу, – продолжала Марина, улыбнувшись.

– Что, любовь с первого взгляда? – справился он свысока, очевидно не воспринимая всерьез.

– Перестань смеяться. Я бы ничего тебе не сказала, если б дело обстояло так просто.

– Ничего себе – “просто”! Хорошо. По твоему тону я в самом деле вижу, что тебе не до шуток. А что все-таки случилось?

– Еще не знаю.

– Он красивый очень, да?

– Нет. Кроме того, он уже не молод.

– А кто он? Ну, по профессии?

– Не знаю. Я сама все думаю и не могу понять, чем же он меня заинтересовал?

– Мне-то ясно: это ты заинтересовала его.

– Вряд ли. Он и не пытался за мной ухаживать...

– А свидание?! – вскричал Славик.

– Я сама напросилась.

– Он что, знаменитость какая?

– А кто его знает? Может, и знаменитость. Хотя держится, как неуверенный подросток, дерзит и посмеивается... Ну, пока. Завтра я постараюсь его раскусить. Не беспокойся, здесь не любовь с первого взгляда, а чисто человеческий интерес.

– Марина!

– Все, все. Хватит. Уже поздно.

Марина опустила трубку. Мать, небольшого роста миловидная женщина, стояла в дверях кухни, не скрывая своего любопытства.

– С кем это ты познакомилась, Марина? – спросила она полушепотом.

– Но ведь ты слышала, мама, а больше я и сама не знаю...

– А зачем ты сказала Славику? – в ее шепоте слышалось беспокойство.

– А что скрывать? Пусть знает.

– Марина, так нельзя! – заволновалась мать. – Впрочем, – она вдруг что-то сообразила и улыбнулась, – пусть побегает, да?

– Вот видишь, какая я хитрая, – рассмеялась Марина, отступая назад, чтобы пойти к себе. Едва она отвернулась, как улыбка сошла. Она с задумчивым, даже озабоченным видом разделась, накинула на плечи халатик и стала разбирать постель.

Спала она спокойно, без снов, что говорило не просто об ее самочувствии, скорее о настроении – певучем, как она обозначала его, то есть в каком-то предвкушении радости, как бы в ожидании праздника.

Утром Марина отправилась в институт, где нашел ее Славик, высокий, стройный юноша, на первый взгляд мягкого, тихого нрава, студент-заочник. Он подъехал на машине, совсем небольшой, с закрытым кузовом, на котором было написано: “Холодильники. Объединение “Сокол”. Обслуживание населения на дому”. Славик нередко так делал и, если удавалось со временем, отвозил Марину домой, что, впрочем, с некоторых пор ее не совсем устраивало. Славик съедал весь обед, и надо было тут же что-нибудь придумывать для родителей. Кроме того, однажды, когда родители были на даче, он овладел Мариной и теперь при каждом удобном случае старался воспользоваться своим правом. И всегда наспех, и сразу бежать... точно, надкусив яблоко, бросал за недосугом либо теряя всяческий интерес... Да и она спешила его выпроводить, а сама куда-нибудь уходила, будто по делу, чтобы унять волнение и тревогу. Ей уже казалось, что она беременна, что само по себе было и рано и неловко, а Славик не спешил с женитьбой, поскольку работал и учился и не имел своего угла.

– Послушай, Марина, – сказал Славик, – ты это серьезно?

– Что?

– Идешь на свидание.

– При чем тут серьезно или несерьезно? – возмутилась она. – Я же тебе сказала вчера.

Они шли по запутанным коридорам института, где Славик с трудом ориентировался, и это всегда сбивало его с толку.

– А зачем он тебе нужен? – кричал он, размахивая руками и никому не уступая дороги.

Марина заторопилась с ним расстаться, сказав, что ни на какое свидание она не пойдет. Но позже, по пути домой, как бы ненароком все же оказалась на Марсовом поле. Может, ей просто захотелось полюбоваться цветущей сиренью?

Светило солнце, отдельные белые тучки в бледно-синем небе уходили в сторону – далеко за город, где над полями и лесами, верно, им будет веселее нестись туда, куда манит или гонит их ветер... Простор и тишина охватили Марину. И цвела высокими кущами сирень. Узнаваемая и новая. Это-то и было интересно. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Марина оглянулась. Вслед за нею по аллее шел ее новый знакомый, на этот раз в вельветовом костюме, в котором он все-таки не выглядел модно одетым, а так, как люди старшего поколения в чем-то для них давно привычном.

Марина остановилась, не зная, рада ему или нет, подать руку или нет, и он, словно угадав ее сомнения, сдержанно кивнул головой вместо приветствия и продолжал идти по аллее, и ей пришлось зашагать рядом. Это было похоже на то, как бывает во сне. Подходя к ней, Стенин внимательно оглядел ее, не таясь; вид у него был явно взволнованный, и Марина сама невольно заволновалась, уже ощущая неловкость за то, как “холодно” она его встретила. Она еще не сознавала, что тут не ее вина: в нем была какая-то странность и к нему приходилось заново привыкать. “Оттаяв” с опозданием, она с трепетом и невольной лаской выдавила из себя:

– Добрый день!

Он улыбнулся и уже как ни в чем не бывало заговорил о вчерашнем:

– Я могу теперь сказать, кто вы. Только не возгордитесь, – заметил он, оглядывая девушку, как и сирень, как бы издали и словно бы свысока.

– Постараюсь, – насторожилась Марина.

– Вы – красота в ее собственной, идеальной сфере.

– Что? – Марина не совсем поняла, она вообще не считала себя особо хорошенькой. – Это что же, мечта?

– Разве вы мечта? Вы реальность. То есть вы столь же мечта сама по себе и для себя, как и реальность, живое существо со всеми его определениями.

– Допустим. И что же?

– А ничего. Вы есть – и слава богу.

Он говорил вообще. Марина, еще не понимая, чем она недовольна, возразила:

– Хорошо, хорошо! Только от этого мне не легче... Мне есть хочется, у меня недавно был грипп в такой тяжелой форме... А еще мне хочется счастья в полной мере, понимаете?

– Естественно, – улыбнулся он, может быть, радуясь тому, что вызвал ее на откровенный выпад.

– А вам нет? – чуть ли не с издевкой, насмешливо спросила она.

Стенин покачал головой.

– Что – нет? Как – нет?! – не поверила Марина.

– Все это уже было – хватит! – почти грубо отрезал он.

– Что, обожглись? Вы были женаты?

В то время они подошли к краю Марсова поля и направились машинально, перейдя мост через Мойку, по Садовой. Переглянувшись, свернули в Михайловский сад. Кроны деревьев сомкнулись над ними; набежали тучи; легкий сумрак окутал их.

– Простите, – ласково сказала Марина, – если мой вопрос вам неприятен.

– Нет, ваш вопрос к делу не относится, – отвечал он после некоторого раздумья. – Конечно, я был женат. Правда, давно. Целая жизнь позади. Может статься, и не одна, а две-три...

– И что же, вы разошлись с женой? Или она умерла?

– Она оставила меня, обнаружив, что я никак не могу повзрослеть. Я действительно выглядел до недавнего времени совсем как мальчик.

– Вы и теперь иной раз похожи на мальчика. Я думаю, вы ненамного старше меня.

– Вот, вот! – проговорил он, точно находя в ее словах подтверждение своей мысли.

– Что такое?

– Не стоит говорить о моем возрасте. Здесь есть какая-то тайна, – с серьезным видом добавил Стенин.

– Тайна? Какая может быть тайна?

“Тайна рождения, – подумала вдруг Марина. – Он сирота?”

Но Михаил Стенин имел в виду нечто иное.

– Видите ли, – он поднял голову, словно решившись заговорить о себе. – Если бы мы хоть чуточку верили в чудеса, скажем, в легенду о Фаусте – не в ее поэтическую и философскую интерпретацию Гете, а именно в средневековую легенду, – можно было бы предположить, что в моей судьбе тоже приняла участие нечистая сила.

– Что? Что?

– Есть такого рода явление – инфантилизм, – продолжал Стенин, – которое впервые себя обнаружило, кажется, еще в конце прошлого – начале нынешнего века, а в наше время распространилось весьма широко...

– Как и акселерация, – вставила Марина, представляющая из себя как раз этого самого акселерата.

– Да, это два разнонаправленных явления, причем акселерация – из области физиологии и анатомии, а инфантилизм – это явление сугубо духовного порядка. Причины и в том, и в другом случае до конца не ясны. Обвинять молодое поколение в инфантильности, конечно, можно. Но разве это не похоже на наши сетования на погоду, на природу за позднюю запоздалую весну? Все хорошо в свое время. Это справедливо. Но, с другой стороны, есть события и явления, примечательные именно тем, что имеют место не в свое время. Что такое Моцарт или Пушкин? Или поразительные успехи юных гимнасток? Можно не сомневаться: именно детство и юность таят в себе еще неизведанные возможности, какие, если их привести в действие, дают тотчас же или со временем величайшие результаты, что мы связываем с человечским гением и талантом. А дальше и вовсе напрашивается фантастическое допущение, вполне реальное если не сегодня, то в будущем: если индивид по каким-либо причинам – субъективного или объективного свойства – проскочит детство и юность, не раскрыв предполагаемых в нем способностей, то его, по желанию, можно будет вернуть в детство, разумеется, не буквально, а чисто психологически. Представьте, нечто подобное приключилось со мной.

Действительно, повеяло какой-то тайной.

В пруду плавали как ни в чем не бывало дикие утки. От густой листвы деревьев казалось тесно и вообще отдавало волшебством. Марина во все глаза смотрела на Стенина, который представлялся ей одновременно то маленьким мальчиком, то взрослым мужчиной, ровесником ее отца. Слушала она его при этом с таким напряженным вниманием, что ему не понравилось, и он, нахмурившись, замолчал.

– Я слушаю вас, – сказала она испуганно. – У вас очень хороший голос, совершенно особый, – у детей такие голоса бывают.

– Да, я знаю, – отвечал он с грустью. – Но говорить так, на ходу, трудно, да и неловко... Знаете, – вдруг он остановился, – я лучше напишу вам... А теперь как бы дождик не пошел...

Они направились к выходу из заметно потемневшего сада.

– Значит, вы хотите затеять со мной переписку? – спросила Марина дружелюбным тоном, показывая тем самым готовность с ее стороны.

– Вовсе нет. Вам и отвечать не нужно. Мне просто хочется удовлетворить ваше любопытство. К тому же мне самому интересно. Иногда полезно бывает по-новому взглянуть на свою жизнь, произвести, говоря философским языком, переоценку ценностей. Возможно, и у вас когда-нибудь появится такое желание. Пока вы благополучны и молоды, но вы человек думающий, ищущий. Да и пора у вас такая...

– Какая это?

– Пора первых итогов, разочарований, исканий.

– Это правда! – согласилась Марина, вспомнив о Славике.

Они сели в автобус у Летнего сада. Марина вышла на следующей остановке, он же поехал дальше. Дождевые облака пронеслись мимо, и над городом снова засияла синева со светло-белыми тучками.