Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Но о «женихе» Софья сама молчала, зато явно отдавала предпочтение ему, охотно идя навстречу во всем: в знакомстве, в свиданиях и нежных мимолетных ласках. Полагать во всем этом коварство, притворство, пылкость неумного существа или испорченность какой-нибудь скверной девчонки не было никаких оснований.

«Сомневаюсь, умна ли она, – рассуждал Мостепанов за письменным столом. – К стихам моим потеряла интерес... А сама более чем любезна – улыбкой, голосом, то есть невольно пытается предстать передо мною в самом лучшем виде, и ей это удается».

Надо было решить, чего он хочет от Софьи. Они виделись почти каждый день, как влюбленные, но всегда ненадолго, поскольку Софья вечно куда-то спешила: работа, учеба, мама...

Однажды она со смущением сказала:

– Мама справилась о тебе у Анны...

– Так что же? – встрепенулся Владимир.

– Анна наговорила бог знает какой вздор. Во-первых, надо тебе сказать, давно собиралась, да язык как-то не поворачивается... Они считают, что у меня есть жених...

– Семен Семенович.

– Да! Откуда ты знаешь?

– Во-вторых?

– Что мы с тобой... – Софья расхохоталась, отворачиваясь в сторону.

– Значит, у тебя есть жених, – подытожил Владимир.

– А почему не быть? – прервав смех, не без вызова сказала Софья.

– А еще у тебя есть любовник.

– Это ты! – снова рассмеялась Софья. – Вот видишь, Володя, какая я ужасная вертихвостка! Нынешние девушки – скажу я тебе!..

По-настоящему Мостепанов тут и должен был бы объясниться в любви, во всяком случае, сказать о своем увлечении ею, но он почему-то загрустил и довольно холодно расстался с Софьей, обескуражив ее не на шутку.

Владимир помнил и думал о Софье поминутно, только теперь писались уже не стихи, а нечто неожиданное... Он садился за стол и видел в своем воображении почему-то Софью-девочку, Соню, когда ей было лет двенадцать-тринадцать, и именно в этом возрасте она возбуждала его любопытство как влюбленного и занимала как поэта. Неловкая, порывистая и даже совсем не красивая (настолько некрасивая и неловкая, что не смела мечтать о сцене, несмотря на свою любовь к музыке и театру), Соня-подросток вытеснила образ молодой девушки с обаятельной улыбкой и походкой балерины, этот образ, бесконечно заманчивый, милый – и трудный для него в жизни...

Он видел Соню в классе, на комсомольском собрании, на переменах, в поездках за город или в театр, как если бы они учились в одно время и в одном классе. Постепенно вокруг Сони сгруппировалась еще несколько детских характеров и судеб, зародился полусказочный сюжет, и совершенно неожиданно для самого себя Владимир начал быстро и лаконично набрасывать прозаическую вещь, хотя считал, что проза ему вовсе не дается. Похоже, это будет повесть, догадался однажды Мостепанов, но странная: в ней присутствовали и кот Васька, не владеющий, правда, пером, как знаменитый кот Мурр, но даром речи обладающий, и наивно-чудесный Федя, настоящий инопланетянин, и, разумеется, школьница Соня Пилипенко.

Поскольку Владимир не утаил перед Юлей, молодой матерью, своего восхищения Федей, называя  мальчика инопланетянином, и своего намерения воспроизвести его образ в повести, она то и дело спрашивала, как идет работа, полагая, будто это дело скорое (или просто проявляя любезность и внимание?).

Вообще она была довольно простодушна и любила наводить порядок и чистоту в квартире, без конца намывая полы... С работы она возвращалась одетая с иголочки, интеллигентная безусловно и в жестах, и в речи... Но дома, хозяйничая на кухне и особенно моя полы, она ходила в старом выцветшем халатике, сидевшем на ней небрежно, казалась слегка неряшливой молодухой... Когда он заставал ее за мытьем пола в коридоре, она, поднимая к нему лицо и оставаясь на четвереньках, с мокрой тряпкой в руках, вся загоралась веселым оживлением, как если бы он похвалил ее за усердие, за любовь к чистоте и порядку, за хозяйственность, чем нынешние жены не отличаются. В общем, ей нравилось быть Золушкой – в тряпье ходить, и вдруг принарядиться в самые модные вещи. Но теперь даже в ее модном облике Мостепанов замечал простонародность, что составляло ее прелесть, когда она сияла улыбкой, и недостаток, когда впадала в уныние и небрежность.

Работа спорилась, и Владимир однажды объявил:

– Почти кончил! Надо садиться за машинку.

Как Мостепанов печатал на машинке, Юля опытным слухом оценила давно. Он постукивал изредка, с большими паузами и, делая ошибки, чертыхался.

– Владимир Семенович, – сказала Юля, – можно мне посмотреть вашу рукопись?

– Что?

– Я неплохо печатаю. Ходила на курсы машинописи, чтобы отпечатать диссертацию мужа...

Владимир привел Юлю в свою комнату, достал рукопись из ящика стола и, волнуясь, точно речь шла не о почерке, а об оценке его произведения, отступил. Юля присела за его стол. Она бегло, как показалось Владимиру, небрежно, – и это было мучительно, – полистала странички.

– Да, – сказала она, поднимая на него синевато-свежие глаза, – к вашей руке надо привыкать... Я не думала, что вы такой нервный человек. Впрочем, работа у вас такая горячая, да? А! Интересно! – воскликнула женщина, продолжая бегло просматривать рукопись. Это уже прозвучало как самая настоящая похвала. Владимир заволновался. – Давайте попробуем так. Вы читайте вслух, а я буду печатать.

Владимир не был готов к такому повороту дела и на первой фразе осекся... Юля легко и быстро простучала несколько слов и подняла на него лицо, умное, деловое, милое:

– Давайте! Давайте, Владимир Семенович! Лиха беда начало...

Он прочел еще фразу и от смущения и какой-то необыкновенной неловкости замолчал.

– Ну, Владимир! – сказала Юля, покусывая губы от нетерпения.

– Не могу! – он бросил рукопись на стол и вышел из дома. Он просто провалился, как новичок, первый раз вышедший на сцену. Сколько было надежд и ожиданий, но страх сковал все силы – страх неудачи, непризнания, провала; и чем выше мечты, тем эта бездна провала кажется бездонней, неотвратимей. Со стихами ничего подобного не было. Владимир долго не решался повернуть в сторону дома, хотя сознавал: Юля – что бы она ни подумала о нем, – вероятно, поджидает его, пусть невольно, пусть даже и в досаде.

Юля сидела за машинкой, когда пришли Вера Федоровна и Федя. Она только выглянула из комнаты Владимира и снова застучала... Для Веры Федоровны это событие оказалось настолько неожиданным или даже пророческим, что она не позволила себе ни единого слова, а только жесты – и то когда ее не могла видеть Юля. Но пантомиму тети Веры некоторое время молча наблюдал вездесущий Федя, а потом прибежал к маме сообщить, что тетя Вера нынче что-то заговаривается.

– Мама, а что случилось? – спросил он. – Где дядя Володя?

– Что она говорит?

Федя покачал головой на манер тети Веры, точно хотел сказать: ну и ну, воздел глаза к небу, помахал рукой в разных направлениях, как дирижер, и, наконец, похлопал себя по лбу и радостно, весь зажмурившись, рассмеялся.

– Действительно, чего это она? – смутилась Юля. – Иди, малыш!

– Ужинать пора.

– Ах да! Ну идем.

Владимир нашел на столе семь страниц машинописного текста, и не содержание и не язык его повести, а сами буквы, их стройный и словно бы нежный ряд, обрадовали его так, как будто это была корректура или даже уже опубликованная книга.

Юля постучалась к нему. Он поднялся ей навстречу.

– Юля! – говорил он. – Юля! Не знаю, что вы подумали. Простите меня. Как хорошо вы печатаете! Теперь, мне кажется, я мог бы диктовать вам.

– Ну, взялась за гуж...

Юля села за машинку и вставила лист. Владимир остановился с рукописью посреди комнаты и заговорил – он словно читал глазами и рассказывал о прочитанном своими словами, переиначивая текст, дополняя, сокращая на ходу. Юля печатала достаточно быстро, чтобы поспевать за ним. Прошел час. Еще час. Он смотрел в текст, а Юля время от времени поднимала на него глаза. Она то смеялась, то хмурилась, вещь ей нравилась, но не во всем, иногда она вздыхала, воздерживаясь, разумеется, от замечаний.

В доме уже все спали, и стучать на машинке становилось неловко, но, не желая обидеть автора, Юля продолжала печатать с некоторым усилием. Лицо ее слегка осунулось и похорошело, глаза поблескивали усталой нежностью. В час ночи Владимир опомнился.

– Замучил я вас?

– Ничего. Ведь я сама вызвалась, – сказала Юля жалобным голосом. – Мне есть хочется. А вам?

На кухне на столе они нашли бутылку кефира.

Юля сказала о повести:

– Это же совершенно детская вещь!

– Детская? – Точно голос Феди отозвался в душе Мостепанова. – Что ж, тем лучше!

– А кто эта девочка? У нее есть, как у маленького инопланетянина, прототип?

– Есть. Это кассирша из Дома книги.

– Что?! Вы шутите или смеетесь надо мной, – совершенно растерялась Юля.

– Ну что вы! Я познакомился с нею случайно, и мы даже успели подружиться. Ее зовут Софья, да? Она украинка. Софья свела меня с Анной Дмитриевной, но той я, кажется, не понравился.

– Когда это вы успели? – спросила Юля недоверчиво и даже сердито, очевидно решив, что он примкнул к стану ее врагов, и, не удержавшись, съязвила: – А ведь вы влюблены в эту кассиршу!

Владимир Мостепанов рассмеялся:

– Этак я влюблен и в вас. Со мной бывает.

Молодая женщина смешалась и поспешила уйти.

На следующий день Юля была с ним невнимательна, словно потеряла всякий интерес к нему, даже не поздоровалась, кажется. С Верой Федоровной о чем-то переругивалась, нарочито употребляя простонародные выражения. Потом Федя в чем-то провинился, и ему попало. Владимир не выдержал и вышел на кухню. Юля что-то бросила в мусорное ведро, уже почти полное.

– Давайте я вынесу! – сказал Владимир. Вернувшись, он тщательно вымыл ведро над раковиной, как делала Вера Федоровна. Юля невольно улыбнулась, и он как ни в чем не бывало позвал ее помочь закончить повесть.

– Сейчас! – отвечала она с неуловимой издевкой, словно отказываясь. Затем, переодевшись, все-таки пришла и сидела за машинкой без прежнего прилежания, с отсутствующим выражением лица, впрочем, хорошенькая, милая, и Владимир, посмеиваясь про себя, деловито диктовал ей. В ночь, прощаясь, он поцеловал ей руку, повторяя: «Мерси, Юля! Мерси!»  Она рассмеялась, и он ощутил сильное желание обнять ее, что смутило его самого. Женщина поспешила уйти.

Только в субботу утром неожиданно они закончили перепечатку рукописи, повесть еще не была завершена. Все же событие это им хотелось отметить, и они решили было отправиться в кино, да случилось вдруг то, что уже мелькало, верно, в странных грезах нашего поэта, а может быть, и Юли, потому что она первая глянула на него так, снизу вверх, с испугом и с негой ожидания не то похвалы, не то ласки...

– Ну вот! – вскоре прошептала она. – Вот я и отомстила моему Сене... Запретный плод... Любовник... Как стыдно, господи боже мой!

Юля убежала. И вовремя – пришли с прогулки Вера Федоровна и Федя. Владимир тихонько выбрался из квартиры, смущенный, в общем довольный, пообедал, побродил по городу и поспешил домой. Что Юля? Как она?

В квартире тишина. Точно никого нет. Под вечер, однако, оказалось – все дома. Юля мыла чашки, стоя у раковины, в своем выцветшем халатике, сидевшем на ней как-то особенно небрежно. Она всего на миг подняла на него глаза и отвернулась. Вера Федоровна заговорила, как всегда, Федя возился с Васькой, и поведение их было точь-в-точь таково, как описал Владимир в своей повести. Оглянувшись, Юля рассмеялась.

– Придешь? – шепнул он, проходя мимо.

Молодая женщина вздрогнула и побледнела.

– Ой не надо, а? – заговорила она.

– Теперь уж что, – пожал плечами Мостепанов.

– Тем хуже! – И она ушла в комнату Веры Федоровны.

Действительно, наверное, не надо. Кажется, заплакала.

Владимир решил действовать. Он, не долго думая, выбрался на Невский. Убедившись, что Софья на работе, остановился у перил канала Грибоедова. Солнце ушло за лиловую тучу, осветив ее края золотом, как раз над Казанским собором. Удивительным казался и Дом книги с его мраморной облицовкой, со стеклянной башней, увенчанной стеклянной сферой, которую держали женские фигуры.

По Невскому шла непрерывная вечерняя толпа... И машины, проезжая вдоль канала, казалось, с трудом находили просвет в людском потоке, чтобы выехать на главную улицу города. Одна из машин остановилась, из нее вышел... Семен Семенович, в джинсах, в кожаной куртке, высокий, широкий в плечах, но не спортивного вида, а весь какой-то мягкий, рыхлый. Раньше они могли «не заметить» друг друга, ибо никогда не были по-настоящему знакомы. На этот раз даже пожали руки.

Владимир ощутил неизъяснимое чувство, нет, не злорадства, не торжества, не сожаления или раскаяния, а скорее сочувствия.

Семен Семенович обычно держался с Мостепановым дружелюбно, чуть ли не запанибрата, но и крайне невнимательно. Он отрывисто бросал: «Как жизнь?», пресекая тоном всякий мало-мальски осмысленный ответ. И нынче он заговорил было как прежде, но осекся...

С Софьей Семен Семенович наверняка познакомился у Анны Дмитриевны, своей сослуживицы. Анна Дмитриевна относилась к нему с должным пиететом: он блестяще защитился на ее глазах, он откровенно смеялся над женщинами, которые приходят в науку заниматься вязаньем или бегают по магазинам в рабочее время, он не отказывал ей в помощи (просматривал и правил ее статьи) и даже охотно присутствовал на ее именинах, оживляя разношерстную компанию родных и подруг. Он не сразу обратил внимание на Соню, однажды машинально вызвался ее проводить, не ухаживал, а повел себя робко и осторожно, принимая ее чуть ли не за подростка.

После этого раза два они, не сговариваясь, встречались у Анны, и та даже пригрозила им пальчиком. Софья только рассмеялась и, смеясь, оглянулась на Семена Семеновича, и тут он, точно впервые, увидел ее и принял легкий жест Анны за сигнал, знак вещий и пророческий.

– Нас подозревают? – сказал он, едва они оказались на улице.

– Интересно, в чем? – рассмеялась Софья непринужденно и весело, как вообще она держалась со всеми.

– Нет? – Семен Семенович внимательно посмотрел на девушку, словно ожидая от нее признаний.

– Что вас беспокоит, Семен? – спросила Софья с легким удивлением, и этот «Семен», без привычного для него отчества, совершенно сразил его.

Он взял ее за руку:

– Нам вроде запрещают встречаться?

– Запрещают встречаться? – с недоумением пожала плечами Софья. – Какие это встречи!

– Я не знаю, как для вас, – Семен Семенович даже обиделся, – но для меня, Соня, наши встречи...

– Не волнуйтесь, нас ни в чем не подозревают.

– Это грустно, – опечалился Семен Семенович.

– И никто не запрещает нам встречаться, – шутя добавила Софья.

– Вот это прекрасно!

Софья-то думала, что все будет, как прежде: увидятся изредка у Анны, поговорят, погуляют, и все. Но Семен Семенович увлекся девушкой не на шутку. Жену свою он по-своему любил и ценил. В Юле была подлинная жизнь. Он нарочно не хотел жениться на какой-нибудь эмансипированной особе из своего окружения. Юля серьезно приняла обязанности жены и хозяйки, и не вообще по отношению к мужу, а именно к тому, что муж ее – молодой, многообещающий ученый. Родители Семена устроили им двухкомнатную квартиру с мебелью, так что ничто не препятствовало молоденькой Юле сразу войти в роль жены и хозяйки. Она терпеливо выстаивала любые очереди, и Сеня имел все, чего его душа пожелает, и одет был так, как не одеваются обыкновенно молодые научные работники, пока не «остепенятся». Юля закончила курсы машинописи только для того, чтобы хорошо печатать рукописи своего мужа. И все шло прекрасно, как в сказке, пока Сеня не защитился. Юля уже думала о новых статьях, о работе над докторской, а он стал все чаще выпивать, и не просто ради веселья, как прежде, а так – словно у него какое горе.

– Что случилось? – спрашивала Юля с беспокойством не за себя, а за него.

– А, пустяки, – бросал он небрежно. – Встретил...

– Одного встретил, другого проводил, у третьего жена родила... Все ничего, только ты напиваешься...

– Разве?

– Конечно. А дело стоит! – уже и вовсе вскипала Юля. – Ты так и не закончил в срок – тому два года – обещанную статью...

Всего обиднее казалось, что она вмешивается в дела, будто что понимает.

– Меньше бы детективами увлекался!

После «вчерашнего», чтобы прийти в форму, Семен Семенович читал романы.

Он, видимо, сознавал, что не скоро наберется сил и знаний для следующего крупного шага вперед, а Юля ждала от него быстрых успехов. Она верила в него, тогда как он, может быть, растерял эту веру. Между тем он никогда еще не чувствовал в себе столько молодой силы и никогда не выглядел столь молодо-солидно, – мужчина в самом соку, как выразилась как-то Тамара Осиповна. Хотелось жить! Хотелось еще и счастья! И о том говорили женские взгляды, которые он частенько ловил на себе.

– Как у вас там мои? – спросил Семен Семенович, взглянув на часы.

– Чудесно! – отвечал Владимир.

Семен Семенович поглядел на собеседника.

– Мы кого-то ждем?

– Да.

– Я тоже.

– Понятно.

Семен Семенович почувствовал беспокойство и смущение.

– Знаешь, – сказал он, – я не уверен, что хочу пережениться... Такая попалась, не хочу упустить...

Владимир Мостепанов выпрямился и посмотрел спокойно вокруг – с чувством превосходства, которое вообще было присуще ему во всяком движении, шаге, жесте, в выражении лица, улыбке.

– Не исповедуйтесь передо мной, – сказал он, – чтобы потом не пожалеть.

В это время Софья широким и плавным шагом балерины, одетая уже по-весеннему, в легком пальто из модного темно-синего вельвета, появилась у машины Семена Семеновича. Увидев обоих своих кавалеров у перил канала, она метнулась к ним, не зная, что они знакомы, желая их свести, заранее предвкушая эффект.

– Семен! – Семен Семенович поспешил поцеловать ее, а она уже потянулась к Мостепанову: – Здравствуй, Володя! Знакомьтесь, друзья мои!

– А мы знакомы, э, – протянул Семен Семенович. – Но откуда ты его знаешь?

– Почему мне его не знать?

– Видишь ли, – зашептал Семен Семенович, – он живет в одной квартире с Верой Федоровной... той самой, что подходила к тебе...

– Родственница твоей жены? Стало быть, и твою жену он знает?

– Прекрасно знает.

– Володя?

– С кем у тебя сегодня свидание, реши, пожалуйста...

– Ни с кем из вас, – вспылила Софья.

– Может, ты ждешь третьего? – Владимир говорил ужасные вещи, но таким тоном – не сердитым и не шутливым, а скорее с одобрением и похвалой, – что Софья смотрела на него с удивлением.

– А если жду?

– Подождем и мы. Как вы, Семен Семенович? Жена и сын ваши устроены, спешить вам некуда.

Семен Семенович, оскорбившись за Соню, теперь уже и вовсе обозлился.

– Ты что, пришел сюда над нами смеяться? – ринулся он, повышая голос. Люди на Невском, стоявшие здесь, у Дома книги, стали оглядываться. Софья потянула Мостепанова за руку...

...Семен Семенович вернулся к своей машине. Софья уходила, не оглядываясь. Она играла им, она смеялась, как девчонка, кокетка... А ведь готова была уступить, это он не спешил, оберегая ее невинность, которой, может, давно уже нет.

Семен Семенович едва вошел в квартиру, как взялся за телефон.

– Вера Федоровна! У меня к вам один вопрос... Это вы подговорили вашего соседа... указали на... девушку... кассиршу...

– Ну хватит! Всё! – услышал Семен Семенович голос своей жены, да не по телефону, а рядом с собой.

Юля стояла перед ним при полном параде, в полном блеске своей еще по-настоящему свежей красоты и вместе с тем чем-то бесконечно смущенная.

Она была смущена и даже сильно раздосадована, когда ее нелепая мысль отомстить мужу за причиненные страдания вдруг претворилась в поступок, стыдный, конечно, сладкий, уже поэтому особенно позорный, и она устыдилась за самое себя и перед Мостепановым, а в общем, рассердилась на мужа, который, собственно, и устроил весь этот сыр-бор.

– Здравствуй, Юля! Здравствуй! Я не знал, что ты дома. Мне что-то нехорошо. А малыш? – И он, уж верно машинально, подошел к жене поцеловать ее.

Юля уклонилась, но не в гневе, а скорее в странном для него смущении.

– Сеня! – заговорила она, складывая руки – ладонь к ладони – перед собой. – Ты опошлился, Сеня, ты ожирел не только телом, но и душой. Это гадко.

Она словно ударила его этими словами.

– Так нельзя больше жить!

– О господи! – забегал по квартире Семен Семенович. – Неужели жизнь прошла? И помечтать о счастье уже невозможно?

– О каком счастье, Сеня? – в полном смущении вдруг вся раскраснелась Юля. – Какой вздор! Сеня! Пора взяться за работу, большую, серьезную, иначе все наши желания и мечты – это всего лишь себялюбивый обман... Иначе восторжествует пошлость...

– Юля! – Семен Семенович опешил. – Откуда ты набралась таких мыслей?

– Разве не ты говорил мне это? Может быть, я наслушалась Владимира, – улыбнулась, краснея, Юля.

– Мостепанова? – удивленно переспросил Семен Семенович. – Всюду этот Мостепанов! Едва я познакомился с тобой – ты заговорила о Мостепанове, молодом соседе Веры Федоровны. Он такой, он то... А потом – я помню! – он был приглашен на нашу свадьбу, только не изволил прийти... А потом – я помню! – как тебе хотелось подкатить на нашей новенькой машине к Вере Федоровне и непременно чтоб дома был Мостепанов! Выясняла по телефону. Как поживает сосед? Не женился ли Мостепанов? И Федю ты хотела назвать Владимиром? Да не было ли у вас там чего? Ну, хорошо, он сосед Веры Федоровны. Я увлекаюсь молоденькой девушкой, и не на шутку! Здесь нет пошлости, уверяю тебя! И тут как тут Мостепанов! Как на часах, черт бы его побрал!

Юля залилась своим незлобивым смехом.

– Он холост, он молод, у него прекрасный рост и простодушный характер. Нет, сколько ему лет? Почему, когда мы прошли уже половину жизни, он все еще молод и только мечтает, кем ему быть? Владимир Мостепанов! – Декламация увлекла Семена Семновича, как веселая шутка, а Юля все заливалась неудержимым смехом, пока не расплакалась, и в изнеможении не опустилась на пол, правда, покрытый чудесным ковром.

В понедельник, возвратясь домой после работы, Владимир сразу заметил, что в квартире все стало, как прежде: инопланетяне покинули Землю или на Земле обосновались на новом месте, только кот Васька снова лежал на кухне. Он поднял голову и поглядел на Мостепанова с грустью – не в его вертикальных зрачках, таинственных и безмолвных, а во всей его мягкой и плавной физиономии, он даже присел и поджал сиротливо лапки.

Мостепанов все понял. Выглянула из комнаты Вера Федоровна. Она всплеснула руками и закивала головой, а затем все как-то туманно благодарила соседа и восхищалась им, ссылаясь якобы на мнение Юли.

Владимир уединился в комнате и живо вспомнил те несколько дней, вернее вечеров, совместной работы с Юлей, точно муза в ее облике посещала его и оставила красиво отпечатанные страницы его первой повести. Вспомнил он и ее нежность, горячую ласку любви уже вполне земную – как свою своеобразную грезу, когда грех и вовсе не касается женщины.

Кого же он любил? Ему казалось, что он мог бы жениться на Юле и был бы счастлив.

А Софья Пилипенко?

Какая бы она ни была, для любви и жизни с нею ему требовалось достичь новой высоты.

Повесть Владимира Мостепанова вышла отдельной книгой в издательстве «Детская литература» в изящном оформлении, с прекрасными рисунками. Как раскупили книжку Мостепанова в Доме книги, Софья не заметила. Зато, придя домой, она нашла на телефонном столике нераспакованный пакет с книгами. Это Тамара Осиповна, увидев очередь у книжном магазина на Пестеля перед концом обеденного перерыва, купила то, что покупали все. Прекрасно изданная детская книга могла пригодиться для подарка. Ей и в голову не пришло, что она принесла домой книгу Мостепанова, потому что далека была от мыслей о нем, ибо Анна в свое время решительно сказала, что этот для Софьи не жених.

– Мама! Мама! Спасибо! Молодец! – кричала Софья, распаковав пакет и нежданно обнаружив книгу Володи.

– А что это... что-нибудь особенное? – с важностью справилась Тамара Осиповна, выплывая из кухни.

– Ах, мама! Это же книга Володи!

– Какого Володи? Того самого? Поэта? Но это, кажется, проза?

– Это повесть обо мне!

– Как о тебе?!

– Ну, какой я была в детстве...

– А откуда ему знать, какой ты была в детстве?

– Может быть, я сама ему все выболтала... Ах, отличная книга! – И Софья убежала к себе читать.

В это время Владимир Мостепанов учился в Москве на Высших литературных курсах. Софья не без смущения решилась заехать к Вере Федоровне показать книжку Володи и заодно узнать его московский адрес. Вера Федоровна заметно состарилась, вся в морщинах, разговорчивая более прежнего.

Софья раза два заходила к Мостепанову, но в силу известных обстоятельств боялась его соседки. Может быть, роман ее с Мостепановым и был бы иным, если б не Вера Федоровна. К себе Владимира она тоже не приглашала – из-за матери...

– Софья! Ты отлично выглядишь! Кажется, даже помолодела?

– Здравствуйте, Вера Федоровна! – Софья со смущением оглядывалась.

– Ты не вышла замуж?

– Нет.

– А я еще не видела, – сказала Вера Федоровна, рассматривая книжку соседа с большим вниманием, но как-то рассеянно. – А! Какой молодец! Это та повесть, которую отпечатала на машинке Юля. Они засиживались за работой допоздна. Прекрасное было время, – добавила пожилая женщина, забывая о том, как она тревожилась за судьбу своей племянницы.

– Юля? Когда это?

– Все тогда же, – проговорила Вера Федоровна с усмешкой и торжеством. – Хочешь чаю?

– Вера Федоровна, прошу вас! Дайте мне его адрес в Москве. Я просто хочу его поздравить.

Вера Федоровна бросила на нее веселый взгляд, нет, совсем без злорадства или торжества, а скорее с полным проникновением в душу.

– Просто поздравить – мало. Я бы на твоем месте кинулась ему на шею, – подмигнула Вера Федоровна.

– Но как это сделать? – наивно проговорила Софья.

– А ты готова?

– Ну, расцеловать его хоть сейчас. Я так рада за него!

– Хорошо! – сказала Вера Федоровна. – Так я ему и передам. Иногда он звонит мне, а теперь, думаю, должен приехать.

– Вы что хотите передать? – переспросила Софья, уже слегка посерьезнев, точно гордость заговорила в ней и она никому не кинется на шею. Вера Федоровна поняла ее и встала, чтобы проводить гостью.

– Не беспокойся, ничего лишнего. Только то, что ты хотела расцеловать его за книгу. Ну, требуется автограф...

– Вера Федоровна, а это можно? Все-таки мы расстались не хорошо, долго не виделись.

– Это все балаболка мутил воду, но и он теперь весь в трудах, монографию пишет... Ну, я рада, рада за тебя, Софья!

– А что я, Вера Федоровна?

– Ты – вся как яблонька в цвету. Это всех радует. Всего хорошего. Счастья. Благополучия.

Софья машинально прошла две или три остановки, обласканная и все же обескураженная: ведь Вера Федоровна так и не дала ей адреса Володи – и, надо думать, недаром. Если даже он и женился там, в Москве, почему она не может его поздравить с книгой? Впрочем, соседка сказала бы о женитьбе.

Выход книги для автора – неизъяснимое событие. Смущение, радость, испуг, разочарование, ожидание – и полная неизвестность... И тут малейший отзыв будоражит... Узнав от Веры Федоровны о том, что приходила Софья, Владимир приехал в Ленинград, чтобы только увидеться с нею. Он вошел в Дом книги не с бокового входа, а в двери напротив Казанского собора, поднялся сначала на второй этаж, где убедился, что его книга распродана, и, довольный, вместе с тем смущенный этим, уже с рассеянным видом спускался вниз, неминуемо приближаясь к той, чье присутствие в этом мире он ясно ощущал, словно видел ее воочию – сквозь стены, этажи, поверх торопливой суеты множества голов и ног, и ему казалось, что она уже знает о том, что он здесь, но не выглядывает, потому что занята делом. Очередь столпилась у кассы, и Мостепанов, до странности еще молодой, с по-юношески припухлыми щеками, черноглазый и черноволосый и вместе с тем весь какой-то светлый, остановился у колонны с тем же затаенным волненьем, как в первый раз, когда увидел ее столь интимно особенную на виду у всех. Она уже подняла на него глаза, не выказывая удивления, а одну радость, точно знала, что он непременно придет сюда.

– Здравствуй, Володя! – сказала она, как бы вся покачнувшись в его сторону, однако не прекращая работы. – Ты подождешь меня?

Им обоим показалось неловко разговаривать при всех. И так продавщицы – уже в большинстве своем юные новые лица – со всех сторон смотрели на них с немым ожиданием и затаенным вниманием к чужой жизни.

И снова потекли у них встречи, теперь уже проще и серьезнее.

– Как ты жила эти годы? – спрашивал он, испытывая почему-то щемящую жалость, точно Софья была долго больна и теперь не совсем поправилась.

Тронутая нежной лаской его голоса, она взглянула искоса, и обида закипела в ее груди, на глаза набежали слезы.

– Как я жила? Как все. В одиночестве девушек еще нет никакой беды. А если ты учишься, то и подавно. Работа и занятия – вот и вся забота! И сейчас надо бежать на занятия. Нынче я кончаю университет.

– Молодец!

– Еще бы! А ты когда?

– В будущем году. В ночь я уезжаю... Приезжай на праздники в Москву.

...Еще в ту пору, когда Мостепанов работал в НИИ, он нет-нет да и ездил в Москву в командировку, чему всегда радовался... Покончив с делами, он шел куда глаза глядят, а в сущности, кружил по центру города, узнавая не только улицы, переулки, но и дома. Пять-шесть часов вечера, москвичи расходятся, разъезжаются по домам, забегая по пути в магазины, и странно видеть, как они покупают картошку, овощи, мясо, и вовсе удивительно наблюдать, как они деловито-весело выбирают торты, вина, точно нынче-завтра праздник, или у них каждый вечер праздник.

Но – самое удивительное – где бы Владимир ни шел – по бульварам или Кузнецкому мосту, заглядывая в книжные магазины, он всюду встречал Ее. Сказать, хорошенькая, красавица, умница – это значит ничего не сказать. В Ней прелесть новизны и простота подобны музыке и чуду, точно он встречал Ее еще ребенком, точно Она – его детская мечта и песня.

Поселившись в Москве, он встречал Ее все чаще и чаще. Однажды он увидел Ее на Садовой, как она переходила улицу у высотного здания министерства иностранных дел. Стройная, она легким размашистым шагом уходила от него в сторону – в свободном бархатном пальто с иголочки... Он узнал Ее и, ошеломленный, не посмел за нею пойти, но видел и Ее, и всю необыкновенную ширь улицы, и множество народу, и небо над городом... И всякий раз Она была иная... И все-таки Она!

Бывало, он встречал Ее с ребенком и следил с умилением и грустью, как она уводит мальчонку, смеясь, по-девичьи юная и чистая, сестра, а не мать.

Да, кто Она? И ему приходилось непрерывно гадать: артистка? Косметичка? Студентка? Инженер из НИИ? Это была чудесная москвичка, неподвластная времени, как Офелия или Наташа Ростова. Время шло ей на пользу, ибо мода становилась все утонченнее, а Она – все совершеннее. Красива. Она была, непосредственна и умна, как никто на свете.