Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

О женском оргазме

Анастасия рассказывала, лучше сказать, вела беседу с выразительными движениями рук и пальцев, в чем проступало неуловимое очарование ее души и тела, как это улавливал Виталий Ивик, может быть, бессознательно, ибо оказывался весь в ауре тайны, тайны ясновидения, и в ауре чудесного, что было присуще несомненно личности девушки, как и Ирины, его кузины, только иной окраски или освещенности. Если у Ирины ее аура просвечивала на грани безумия, то у Анастасии – на грани ее причастности к иной реальности, в которой прошлое, настоящее и будущее присутствуют одновременно, раскрываясь в любом порядке.

– Заинтересовавшись тайнами ясновидения, я познакомилась с известным экстрасенсом и целителем, который прежде всего занялся мной и стал пользоваться моим даром, будучи скорее всего шарлатаном и фокусником; во всяком случае, через нашего Калиостро я прошла курсы магии и любви и теперь нахожусь на перепутье...

– О магии, ладно... А о курсах любви, какие ты прошла у Калиостро, ты должна здесь рассказать, – сказала Марина.

– Поскольку здесь мы ведем беседы о любви и сексе, а наш Калиостро считал себя знатоком любви и всех проблем секса, я поделюсь его высказываниями о женском оргазме, – Анастасия посмотрела на Наталью.

– А о мужском оргазме? – не без смеха возникли и мужчины.

– Тут природа позаботилась с избытком боезапаса и запала, чтобы мужчины не разленились, пока женщины вынашивают детей и кормят их грудью. Соответственно женский оргазм мало занимал матушку-природу, с чем женщины не могли смириться и стали культивировать вакханалии, исступленными плясками доводя самих себя до припадочного состояния, что церковь впоследствии объявила шабашем ведьм.

Но ныне, с равноправием полов, женщины восхотели испытывать оргазм не менее бурно, чем мужчины. При этом именно женский оргазм стал мерой полноценного секса, за что, конечно, спрашивают с мужчины, который оказался несостоятельным, как дикарь, культивирующий и поныне свои первобытные навыки и потенции.

Словом, современный мужчина должен вести себя цивилизованно и культурно, не возникать со своим оргазмом преждевременно, а лучше и вовсе не возникать, только чтобы женщина дошла до оргазма, в чем нет необходимости для зачатия, но она жаждет хоть на миг оказаться вакханкой. Окунуться в далекие века, когда оргазм приводил бедных женщин к припадкам, и природа выработала защитные меры.

Спрашивается, каждая ли женщина может испытывать оргазм? По различным исследованиям, далеко не все. Да и тут природа предусмотрела замещение физиологической ценности оргазма психологическим и морально-эстетическим переживанием. Женщины испытывают удовлетворение от полового акта и без достижения оргазма, а достижение оргазма отнюдь не является катарсисом, то есть чисто человеческим переживанием любви и счастья.

Оргазм физиологически ощущается как тепло или волна судорожных сокращений по всему телу, или сокращения влагалищных мышц, что сопровождается учащенным дыханием или, наоборот, замиранием, вскриками или, наоборот, сжатием челюстей вплоть до хватания предметов зубами... Таким образом, возбуждение в начале полового акта через некоторое равновесие взрывается, что воспринимается как разрядка, – это все чисто животные потенции, но у человека окрашенные всеми его личностными характеристиками и гаммой чувств. Что здесь сильнее ощущается: судороги мышц или гамма чувств? При этом счет идет на секунды. Судороги мышц проходят мигом, а гамма чувств, если она есть, как музыка, все длится...

– Ну, не знаю, – проговорила Марина в некотором замешательстве. – Мне кажется, чувство любви – это одно, а сексуальное возбуждение – нечто совсем иное, и они не взаимосвязаны.

– Следует различать любовные, брачные и чисто сексуальные отношения и связи, – продолжала свою мысль Анастасия. – Любовные отношения возникают с грез и влюбленности, предмет может быть не определен, или уже избран, и сближение идет – до брака или контакта... В браке любовные отношения тоже необходимы, естественно перетекающие в сексуальные...

Но в наше время основная установка – не любовь и не брак, а именно сексуальные отношения и  в любви, и в браке, соответственно здесь юноша и девушка, мужчина и женщина поступают, как Адам и Ева, срывая яблоко с древа познания, то есть совершают грехопадение, или иначе, впадают в секс и начинают всячески его культивировать, сбрасывая все покровы... Таково нынешнее состояние нравов и массовой культуры.

– Увы! Увы!

– Поскольку секс по своей природе кратковременный акт, для большинства мужчин и двух минут достаточно, выяснилось, что женщин это не устраивает, они не самки, которых самцы наскоро покрывают, не заботясь о том, доставляет им это удовольствие или нет, они тоже жаждут оргазма, то встал вопрос о продолжительности полового акта, даже вычислили подходящее число – до 15-30 минут. Это вместо 2 минут сильнейшего возбуждения, как восхождения, достижения вершины, оргазма в 4-5 секунд и исхода.

Оказывается, все это можно и даже нужно протянуть до 15-30 минут. Нужны исполинские силы, как у Геракла? Или бег с препятствиями заменяется спортивной ходьбой? При этом находят, что продолжительность полового акта прямо влияет на силу оргазма. И сила первоначального возбуждения, оказывается, влияет на силу оргазма.

Таким образом, от мужчины требуется и предельное возбуждение, и длительное восхождение, и долгое пребывание на вершине, чтобы женщина испытала сильнейший оргазм, вплоть до припадка. Но оргазм и у женщины длится столько, как у мужчины, 4-5 секунд. При этом однако у трети женщин находят проявления множественного оргазма, он может быть затяжным, волнообразным и длительным.

Боюсь, сексологи вводят в заблуждение мужчин и женщин, изучая проявления секса вне любовных отношений...

– Казалось, всё прояснивается, но снова одни загадки, – смущенно сделала вывод Марина, чему все, разделяя ее мысль, рассмеялись.

– Друзья мои! – Вадим заговорил прочувствованным голосом. – На время летних отпусков мы не станем назначать сборы. Но съезжаться по субботам можно по-прежнему, если мы дома, или предполагаем быть.

ЧАСТЬ IV
ДЕВУШКА ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ
и другие истории

В загородном доме у Олениных в Петергофе съезжались гости, с наступлением осени в субботу, уже не одни однокурсники Вадима и одноклассницы Марины, а и другие знакомые, прослышавшие о вечерах и ночах, посвященных беседам о любви.

– Вы знаете, друзья, мы здесь говорим о любви, забывая о первопричине любви, – заговорил Вадим, поглядывая в ноутбук.

– Об Эросе? – промолвил Виталий Ивик.

– Нет, о женской  красоте! Вот что тут пишут…

Любовь и красота – не надо двух слов, это одно и то же, женская красота, она явилась с Афродитой из ослепительно-радужной игры света в пене морской, со стайкой нимф и нереид, юных женщин Эллады, купающихся в море, с сатирами за скалами, я с ними там был, плененный с тех пор всепобедной грацией женской красоты.

*  *  *

 
Кто знает, что такое красота?
В особенности, женская?  – Мечта!
Красавиц мало, или нет на свете...
– Нет, на скудеющей планете
Природа, помня вечный идеал,
Фиал любви, чарующий кристалл,
Как встарь, взыскует совершенства,
И игрища в уродства тщетны,
Как беды иль пожар лесной,
Всепожирающий весной.
На пепелище весен и столетий
Цветы цветут, а с ними дети
С рожденьем новым, как в мечте
Всех женщин мира, в красоте.
 

Раздались одобрительные восклицания и даже рукоплесканья.

– А сейчас слово Кате, – сказал Вадим. – Она давно изъявила желание поведать одну историю, с которой как-то связана ее судьба.

– Не совсем так, – возразила Катя, выходя к овальному столику с планшетником. – Новелла тоже из инета, затронувшая мою душу, словно это история моей матери в юности. Называется она

Девушка из предместья

Однажды, когда Савичевы жили еще в старой квартире, к ним позвонили, и в дверях появилась незнакомая девушка с узким, тонким лицом, столь юным и прелестным, что Аркаша и даже его папа невольно загляделись на нее, не приглашая ее войти. Верно, игра света также имела немаловажное значение. Они выглядывали из дневного полумрака их квартиры, а девушка стояла на площадке, освещенной солнцем.

– Здравствуйте! – сказала девушка, узнавая их. – Я – Таня! Вы меня не помните?

Анатолий Николаевич, худощавый, подтянутый, довольно молодой мужчина, рассмеялся и добродушно, в ее тоне, спросил:

– А я кто?

– Папа! – прошептал Аркаша.

– Вы – Анатолий Николаевич! – сказала девушка и покраснела почти до слез, но не плакала, а скорее смеялась. Она стояла у порога, опустив на пол небольшой чемодан и зеленый эмалированный бидон. Стало ясно: Таня приехала из родных мест Анатолия Николаевича, что на севере Калининской области. И теперь, когда бы он ни вспомнил этот день, его обдавало запахом летнего луга, таинственным вкусом меда, и он словно воочию видел ту даль, откуда некогда приехал он сам. Там была маленькая деревушка за лесом, сходившая на нет по мере того, как рос поселок при станции. Этот мир только условно можно было называть деревней. «Где провел отпуск?» – спрашивали сослуживцы. «В деревне!» – отвечал он еще недавно, пока не завел собственную дачу. Издалека так и казалось.

Поселившись у родных на краю поселка, они каждый день приезжали на велосипедах на станцию купить газет, мороженое... Привокзальная площадь с черной землей (от копоти и остатков угля при котельной), полуденное солнце, вызывающее не сладкую дрему, как на реке или открытом лугу, а лень и скуку, и сверкающая сталь рельсов, уходящих в даль зеленых лесов и голубого неба, – всегда производили на них странное впечатление. Так и хотелось взять и уехать еще куда-нибудь. Анатолий Николаевич помнил и такую сценку. В сквере, обсаженном почему-то одними тополями, где даже трава не росла, сидели на скамейке две молоденькие девушки, недурные собою, одетые нарядно. Они никого не ждали и никуда не собирались ехать и не то что скучали, а сидели с таким видом, словно кто-то им велел сидеть, а им не хочется. А чего им хочется, они сами хорошенько не знали. Между тем мимо проносились поезда – деловито и стремительно. «Кого они ждут?» – еще подумал он, а Ирина, словно угадав его вопрос, рассмеялась, и им было радостно при мысли, что они-то свободны и могут уехать отсюда хоть завтра.

Со станции они возвращались лесом, там, за поселком, пролегало шоссе, обычно безлюдное, с редко проносящими машинами. Он помнил светлый ветреный день, когда, казалось, не воздух, а свет обвивает тебя теплом и прохладой. Шоссе идет по холмам – высокие из них прорезая глубоко, а средние – по склону, по макушке, и идешь там или катишь на велосипеде, словно по дну карьера, и над тобою высятся сосны с обнаженными корнями, или вдруг открываются бесконечные дали – и река, и леса, и деревеньки, вся Русь перед тобой, и Москва как будто видна на горизонте. Вдоль шоссе цветет то шиповник, то иван-чай, и розово-малиновый свет светится в глазах...

Таня стояла перед ними, словно вся освещенная не светом из окна, а далекого лета. Ирина и Маргарита – они-то сразу узнали Таню.

Ирина Аркадьевна даже вспомнила, сколько Тане было лет, когда они последний раз приезжали в Кузьминки.

– А сегодня нам... семнадцать, да? А хорошенькая. Молодец! – говорила она, обнимая одной рукой Таню и целуя.

– Да, – отвечала Таня, произнося как-то особенно и полнозвучно такое простое и короткое слово «да».

Она принесла на кухню зеленый бидон, весьма тяжелый, крышка его была затянута наглухо лентой лейкопластыря.

– Мед, – сказала Таня.

Бидон открыли. Действительно, он был весь наполнен светло-золотым, казалось, обладающим живым дыханием медом.

На запах меда, не сговариваясь, прибежали Маргарита и Аркаша. Маргарита принарядилась. Она долго стояла перед трюмо, желая придумать что-нибудь новенькое. У нее была прическа «конский хвост», а то всё носила косички: длинная, худенькая, быстрая, две косички разлетались в стороны. А теперь она нередко выглядела совсем взрослой, и «конский хвост» словно подчеркивал ее отроческую взрослость.

– Мед! – сказала Маргарита сначала довольно-таки чинно, как бы по-взрослому, а потом совсем по-детски еще раз: – Ме-ед! – и кинулась целовать Таню.

Аркаша явился с книжкой в одной руке и с пистолетом в другой.

– Мед? Можно попробовать? – осведомился он деловито, явно не выходя из образа своего героя из книжки.

Таня с улыбкой посмотрела на его оружие и, недолго думая, отлила ему целый стакан меду, раз и навсегда изумив его своей щедростью, ибо и самая ее улыбка была какой-то необыкновенной щедростью.

– Вот здорово! – воскликнул Аркаша уже совершенно иным голосом.

– А мне?! – вскричала Маргарита.

– Я с тобой поделюсь, – поспешил он успокоить сестру.

Таня, вся светло-розовая, полусмеясь, глядела на него, и Аркаша чуть не выронил стакан с медом. Он словно испугался. Чего? Он рассмеялся и все посматривал на Таню за ужином.

– Таня, – говорил он, – ты, наверное, никогда не была в зоопарке? Я сведу тебя туда.

Таня серьезно кивала. Именно дети, как могли, развлекали ее и водили по городу. Анатолия Николаевича она побаивалась, и ему так и не удалось расспросить Таню о ее планах, как-нибудь повлиять на ее выбор, помочь советом или своим опытом. Таня смешно с ним разговаривала, то прикидываясь простоватой, и тогда могла задорно заявить: «Что я? Мы – деревенские!», то была с ним внимательна, то есть как-то послушно-нежна и умна, и когда заходил разговор о деревне, она отвечала с задумчивым выражением на лице, что родилась она не в деревне, а в большом поселке, где жителей семь тысяч... Есть разница.

– А что, деревень уже и нет?

Его тонкие губы морщились в ностальгической улыбке. В движениях была размашистость и вместе с тем какая-то задумчивость, почти стеснительность... Роста чуть выше среднего, давным-давно взрослый и по стати, и по выражению лица, он вдруг обнаруживал симпатичные черты подростка с его застенчивой решительностью и искательной нежностью. И сила, и слабость столь отчетливо проявлялись в нем, что, очевидно, он и счастлив бывал и несчастлив как-то особенно.

– Не знаю, – отвечала Таня. – Откуда мне знать?

А ее голос утверждал то, о чем он тосковал. Савичев уже тогда угадывал: характер у нее – упорный, твердый, склад ее мышления – женский, провинциальный, а в девичьей ее фигурке отмечал мягкость и силу – как основу ее характера и склада мышления. И только в глазах ее, прозрачных и чистых, как ни странно, сияла не деревня, не природа во всей ее первозданности, а как бы уже городская цивилизация и культура, к которой она так стремилась.

Таня, закончив восемь классов, не хотела идти учиться, а устроилась на почту сортировщицей и поселилась в общежитии. Этому она так радовалась, что оказалась и разговорчивой, и подвижной, и даже весьма уверенной в себе особой. Она знала: ее подруга работала на почте три года и недавно получила комнату в небольшой коммунальной квартире, а теперь собирается выйти замуж. И такой вариант судьбы, должно быть, как раз и устраивал Таню. Ирина Аркадьевна и особенно Анатолий Николаевич, разговаривая с нею, не удерживались от смеха, и она сама вместе с ними смеялась над своими, столь простыми и обыкновенными мечтами и планами. Но у кого-то они и должны быть обыкновенными.

Над Таней посмеивалась и Маргарита, хотя и она уже, похоже, мечтала о любви и замужестве больше, чем следовало. Только Аркаша, не принимая участия в разговоре, прислушивался к Тане с сочувствием. Но, главное, они еще не знали, что Таня приехала в Ленинград не одна. Маргарита и Аркаша охотно шли провожать ее, а Таня, точно взрослая женщина, как будто скучала с ними. Аркаша еще обратил внимание на то, как Таня, выходя от них на улицу, оглядывалась вокруг... И вот как-то осенью они первый раз увидели Олега Терехина. Он искал Таню. Аркаша открыл дверь и позвал Маргариту, и та, как взрослая, разговаривала с молодым человеком, весьма своеобразным. Таня, оказывается, с ним приехала в Ленинград, но ни словом об этом не обмолвилась.

– Вы студент?

– Да. Инженерно-строительного института.

Он носил темно-синий костюм в крупную полоску, сугубо мужской и по материалу, и по покрою, и можно было подумать, что повзрослевший сын надел отцовский костюм, который и оказался ему впору. Олег в нем выглядел бы явно простовато, если бы не яркая, модной расцветки рубашка и модный галстук. Все это было как-то под стать ему – молодой мужчина-юноша весь светился неброской красотой и силой молодости.

Олег Терехин им понравился, и они обрадовались за Таню... «А какова наша Таня!» – говорила с одобрением Маргарита.

С тех пор жизнь Тани приобрела для ребят двойной интерес.

Правда, Таня и Олег, хотя и знали друг друга с детских лет, заговорили между собою буквально перед самой поездкой в Ленинград. Случилось, они как-то возвращались вместе по шоссе, Таня свернула в свою сторону, Олег последовал за нею, и они оказались в березовой роще: внизу дорога, они же в лесу совсем одни, пусть в двух шагах поселок.

– Я вам завидую, – говорила Таня, взглядывая на него ласково. – Все разъехались кто куда, и вы уедете, и я буду знать...

– Что? – спросил Олег, испытывая волнение уже от одного доверительного тона Тани.

– Прошла моя юность, вот что! – вздохнула она.

Тогда он сказал, что и она может поехать учиться и  что вся ее юность еще впереди.

– Нет, – покачала головой Таня, – впереди... молодая жизнь. Это совсем не то, что юность.

– А что же, по-твоему, юность? – спросил Олег, впервые задумываясь о том, что Тане, казалось, давно ясно.

Вообще она предстала перед ним в новом свете. Таня молчала, о чем-то думала, но как-то рассеянно; ее мысль словно заключалась здесь во всем: в березе, в сосне, в высоком знойно-свежем небе. Не составляла ли одно целое с окружающим ее миром она – Таня Косарева, она же сама – вся природа, ее венец? Вот что в ней ему понравилось.

Таня улыбнулась, отвечая на его вопрос.

– Юность – это когда человек ничего не делает или что-то делает, скажем, ходит в школу, ну а живет мечтами, фантазиями. Когда же мы входим в возраст, выходим замуж, нам уже некогда мечтать, – дом, хозяйство, муж, дети... Еще хорошо, если муж добрый, дети хорошие, а то – конец, да и только.

Олег рассмеялся.

– По-моему, – сказал он, – ты несешь какую-то патриархальщину...

– Кабы все так просто! – засмеялась Таня тоже и заторопилась домой, и весь ее вид говорил: «Я – домой! Я – домой! А ты – как хочешь!»

И в самом деле ей особенно некогда было гулять. У них было большое хозяйство – и парник, и огороды, и пчелы, и корова... Родители Тани были люди хозяйственные и денежные, чем и гордились. На мебель, на обстановку, на наряды дочери не скупились, да Таня сама покупала себе все, что понравится. По праздникам наезжали гости, много пили, много ели, было всегда очень весело. Дядя Степан играл на гармони, и гости пели на весь поселок открыто, задушевно. Считалось ведь, что у Тани есть парень – Мишка Волков, ученик машиниста тепловоза. Мишка сам никогда не танцевал, зато только он и провожал Таню домой с танцев в Доме культуры. И вот – Олег Терехин. Они виделись теперь ежедневно, и не по вечерам как-нибудь, а средь бела дня. Разве так можно – то с одним, то с другим ходить? По совести, ей надо кого-то из них выбрать. Олег уезжал учиться, да она и не пара вроде ему. И Таня точно советовалась с ним:

– Мишка, в общем, парень что надо, всем хорош, красивый! Только не так развит и умен, как ты.

Олегу, конечно, приятно ее такое признание, и он старался быть снисходительным:

– И мне Волков нравится... Но...

– Что? Что? – улыбалась Таня, с любопытством поворачивая голову так, чтобы видеть его лицо. Вероятно, разговор шел не о Мишке Волкове, а о чем-то более важном и веселом для Тани.

– И все же, – сказал Олег почему-то с большим недовольством, – нельзя так жить в наше время! Для него все науки и искусства ничего не значат.

«Это он про меня!» – обиделась Таня, но тут же с беззаботным видом сказала:

– Ах, и я такая!

Олег Терехин так и думал о ней, пока не заговорил и не узнал лучше. Теперь он замечал, как во всяком ее движении проглядывает мысль, добрая и светлая, замечал ту особенную грацию, когда хотелось верить, что это не просто повадки природы, как сказал бы Гете, а ум, своего рода духовность ее существа.

– Нет, Таня, – сказал он, – ты совсем не такая, сама знаешь!

– Какая же я, по-твоему? – Таня остановилась и взглянула на него прямо, с веселым лукавством.

И тут Олег потянулся обнять ее и непременно поцеловать, как бы на прощанье с миром детства, для полного счастья. Он почувствовал ее плечо, руки, ее тело, легкое, казалось, и мягкое, как у ребенка. Таня застыдилась и бросилась от него в сторону, вдруг она споткнулась и упала со всего разбега. Олег подбежал к ней, опустился на колени, она быстро приподнялась, оправила платье и вздохнула. У обоих было такое чувство, как будто они сейчас попали в полосу дождя, а дождь уже минул, небо чисто и они не одни: за стыдливо-женственными березами видно шоссе, по нему несутся машины почти непрерывно, как в городе.

– Не тебя я испугалась, – сказала Таня. – Ах, что мне делать? Кто бы посоветовал...

Так они решили вместе ехать в Ленинград, а там уж видно будет. Таня поспешно собрала чемодан, мать попрятала в ее вещи деньги с наставлениями и наказами: «На житье в городе тебе на первое время, на обнову... И нас не забудь! Ты глазастая! Что попадется – купи, я сейчас деньги и вышлю тебе. Только, доченька, не пей вина, чужого не бери, не загуляй, как иные... Ладно?»

Много еще чего наговорила ей мать, а Таня, взволнованная, как будто выходит замуж, готова была расплакаться и сердито отвечала: «Ничего, ничего, не сомневайся!»

Не верилось ей, что уезжает, до тех пор, пока поезд не тронулся. Еще долго они узнавали за окном родные места, а затем неприметно выехали за пределы того мира, где прошло их детство. В вагоне установилась своя особенная атмосфера и свободы, и терпеливого ожидания, как в летние вечера в деревне.

С Таней заговаривали солдаты, моряки и просто словоохотливые дяди и тети. Таня, смеясь, оглядывалась на Олега, те и с ним заговаривали запросто, и все находили, что они под стать друг другу. А поезд летел, и летела вокруг чья-то жизнь... Мимо болот с рощами берез тянулась тропинка, протоптанная множеством детских, мужских, женских ног из года в год, из поколения в поколение, и проносились поезда, как неуловимое движение времени. Но не было ни тропинкам, ни лесам конца, время нескончаемо длилось во все новых и новых и все же узнаваемых и родных, вековечных пространствах – в этих полустанках, деревнях в стороне, за полем, в рабочих поселках, которые превращались как будто на глазах в новые города.

А на закате, когда косые, почти параллельные земле красные лучи пронизывали самый воздух, еще полный сияния дня, какой всесветной тишиной, каким миром веяло от озера, от леса, от целого квартала новых многоэтажных зданий на окраине старинного городка с маковками церквей! По высокому шоссе проносились машины, сияя стеклами и лаком свежей краски, как бы частички города, и поле, и лес казались частью одного вселенского города, или, наоборот, города растворились в лесах...

– Рада? – спрашивал Олег, уже не ухаживая за нею, а просто проявляя ту заботу, какая была необходима в ее положении, в пути.

– Еще как! – отвечала Таня. – А боюсь! – добавляла она, смеясь.

Вдоль железной дороги замелькали один за другим поселки с высокими платформами для электричек... Это поезд подходил к Ленинграду.

А потом ехали в автобусе, и было так любопытно проноситься мимо множества людей на улице, мимо зданий, знакомых по открыткам. Город звенел, сиял, точно здесь всегда праздник, и Таня тихонько переводила дыхание, чтобы не задохнуться от волнения.

Вот с чем Таня приехала в Ленинград, а родные ее еще долго ни о чем не подозревали.