Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Сад теперь просматривался из конца в конец; можно подумать, вычищенный, он уменьшился вдвое. И Жене трудно представить, как здесь, в Таврическом саду, по словам Софьи Николаевны, до войны устраивались большие народные гулянья. Работал настоящий театр, цирк-шапито, был ресторан со множеством киосков, публика гуляла, каталась на лодках, играл духовой оркестр...

Одна эпоха сменила другую. Какая лучше – гадать нечего. Одни воспоминания у Софьи Николаевны, другие – у Жени, будут совсем иные у тех мальчиков и девочек, которых поспешно уводят домой мамы и бабушки, опасаясь дождя.

Женя под зонтиком неторопливо шла по аллее. Кажется, именно дождь, свежесть в воздухе под деревьями с мокрыми листьями, почти что сумерки и отдаленный шум города заставляли Женю вздрагивать, и она встряхивала головой, понимая, что это осень, и она несла, как зима, и весна, и лето, свои перемены в жизни, и Женя вдруг засмеялась, как в детстве.

Пройдет ли вдруг дождь, как весело было закричать: «Дождь пошел! Дождик!» – и спрятаться под грибок. Повалит ли снег, как радостно ловить снежинки, которые тают, еще не коснувшись ладоней. Но вот ты в школьной форме и чувствуешь себя, как артистка на сцене, да ты и на сцене, потому что и парта твоя, и класс твой, и школьные коридоры и лестницы – это ведь сцена, где ты то с важным видом, то с веселым и забавным играешь роль школьницы, хорошей, примерной, пусть не всегда это и удается, и сколько глаз наблюдает за тобой с одобрением или с легким порицанием! А вот однажды ты, уже большая, катаешься на катке и замечаешь впервые, как на тебя обращают внимание взрослые мальчики. Как стыдно это и весело!

Женя шла вдоль пруда. Дождь кончился, стало заметно светлее. Как ни мал теперь сад, а здесь поселились утки. Серые, крупные, подвижные, сидя на воде, словно играючи перемещаются вдоль берега. Утки всеми своими повадками напоминали Жене детей. Ясность и простота живой жизни исходили от них.

Женя переходила второй мостик, когда в воде засияла синева – это в расходящихся тучах выглянуло чистое небо. Отступили сумерки, и снова заблистал день, и тут показалась Софья Николаевна, завершающая свой круг.

– А я, милая, давно тебя заметила, – сказала она. – Идешь, задумавшись так, словно ты забрела сюда во сне. Ты о чем это?

– Я? Ничего!

– Ну идем.

Как странно входить в дом, в котором прошло твое детство, в квартиру, где все не так и не то, и встречать лица людей, с которыми ничего общего не имеешь. Но не они здесь, а ты чужая. Только у Софьи Николаевны всё – как встарь, точно это музей-квартира вне времени, и под стать музею бросаются в глаза книги в шкафах с застекленными лверцами, картины и гравюры по стенам...

Не успели отпить чай, как в дверь позвонили три раза.

– Поди открой, – сказала Софья Николаевна без особой радости. – Я думаю, это он.

– Кирилл?

Это был он. В сером свитере и потертой кожаной куртке, словно бы с отцовского плеча, Кирилл оказался и большеголов, и ростом высок, и имел вид совсем не интеллигентный, а как бы простонародный, правда, с той, едва уловимой особенностью, что все-таки выдает интеллигента. «Кто такой?» – невольно хотелось у него спросить.

Встретились, как старые знакомые. А у Жени вообще был такой нрав: к каждому, кто проявлял к ней симпатию или должен был ее проявлять, по ее мнению, она относилась крайне доверчиво, что делало ее словоохотливой, даже излишне. Черта чисто детская. Кирилл слушал ее внимательно, лишь изредка качал головой, не соглашаясь, и Женя переводила дыхание, соображая, не сказала ли она глупость. Вроде нет.

– Скажите, – новая мысль увлекала ее, – вы так и не были женаты?

– Нет, – Кирилл рассмеялся с легким удивлением.

– Неужели вы не были влюблены ни разу, ну, достаточно серьезно... чтобы жениться?

Софья Николаевна покачала головой.

– Что же вы хотите знать? Мои романы? – лукаво улыбнулся Кирилл.

– А нельзя? – засмеялась Женя, явно кокетничая с ним, уж конечно, в шутку.

У Софьи Николаевны на стене висела одна из фотографий Жени.

– Надо Женю снять в профиль, – сказал Кирилл. – Профиль у нее чудный. Однажды я влюбился было в профиль, знаете, кого? Анны Петровны Керн на известном рисунке Пушкина.

– Я вижу, – сказала Женя, – вы все превращаете в мечту, даже профиль молодой женщины.

– Право, Женя у нас умница! – сказала Софья Николаевна.

– В мечту? Может быть, – отвечал Кирилл. – Но для меня мечта не есть недоступность, не просто игра фантазии. Это форма освоения действительности, особенно искусства и красоты.

– Хорошо, – сказала Софья Николаевна. – Женя, а ты что скажешь?

– Таковы, положим, поэты, а вы ведь избрали научную карьеру! – засмеялась Женя.

– Да, Кирилл?

Кирилл как-то уже совсем не обращал внимания на хозяйку и не отводил глаз от Жени. Она собралась домой, он последовал за нею, не совсем корректно и по отношению к Софье Николаевне.

Усадив Женю в троллейбус, Кирилл отправился домой пешком, чуткий к новизне мира и к красоте женщин более обыкновенного. Он несся сквозь вечернюю толпу, свободный и даже гордый духом. Открывая ему дверь, Женя вся засветилась нежным удивлением. Его же ошеломить было легко. Один мимолетный взгляд девушки, промелькнувшей в толпе, мог его смутить или обрадовать не на шутку. Но подобного рода соблазны – это ведь как цветущий луг, это краски жизни, ее лучший миг. Красота не имеет вне себя цели. Он уже встречал девушек, как-то нарочито легкомысленных внешне и целомудренных просто и естественно. Знал он и таких, для которых учеба и совместные занятия наукой служили, казалось, всего лишь поводом для уступчивости, стоило только пожелать ласки, что с ним случалось «в прежни годы».

Но, не обойденный нежным вниманием молоденьких женщин, он тем не менее стал с годами как-то нерешителен и робок с ними: более внимателен и строг. Он так же, как прежде, влюблялся, но уже словно бы посмеивался над собой. Свое же постоянное, всеобъемлющее внимание к женщинам, как, впрочем, и к маленьким детям, как и к природе, не говоря об искусстве, он обозначал теперь как любовь к жизни, как любовь к красоте и пластике во всех ее проявлениях.

И в этом его всеобъемлющем чувстве, в котором присутствовали, по сути, все люди на Земле, наравне с миром вымышленных героев мировой классики, все, начиная с матери и отца и кончая всеми, на ком останавливался его взор во время его прогулок, в этом чувстве любви, похожем на вдохновение, Женя Сережникова – как ни странно – занимала далеко не центральное место. Новая встреча – и он снова ходил влюбленный, а Женя словно разговаривала с ним, отвечая на его речи в поселке у станции Пери.

«И я вас хорошо помню с самого детства, – говорила она. – Я видела вас у тети, но не всякий раз показывалась, особенно с тех пор, как однажды я поила вас чаем. Помните? Вы позвонили, а мне следовало сказать, что никого нет дома. Но я хорошо узнала ваш голос и открыла дверь. Может быть, я одна соскучилась дома. Я пустила вас и предложила вам чаю. Мне кажется, кокетничала с вами напропалую. Не помните? Слава богу! Мы пили чай с бисквитным тортом. А потом я все спрашивала у вашего отца: как поживает Кирилл, как учится? И он шутил с тетей, что я неравнодушна к его сыну. Это хорошо. Он хороший парень. Я не отрицала, а начинала скакать на одной ноге, петь и вообще вести себя так, как будто еще и шуток не понимаю. Вот с каких пор у меня осталось хорошее чувство к вашему отцу. Но не к вам, к сожалению...»

Так Женя продолжала разговаривать с ним несколько дней кряду, чему бы она очень удивилась, если бы узнала о том. Но всякая греза тускнеет и улетучивается, тем более если ее не питать живым общением, и Кирилл, хорошо зная это, с грустной усмешкой над своими детскими фантазиями уже хотел расстаться с ними, как вдруг к ним позвонили и раздался знакомый голосок Жени, спрашивающий о нем.

Открыв дверь из своей комнаты, Кирилл увидел Женю в плаще, столь хорошенькую и вместе с тем такую простую и весело-нежную в каждом движении и в улыбке, что кажется чудеснее сновидения и грез.

– Простите! – воскликнула она. – Я всего на минуту. Дела у меня никакого нет. Просто шла мимо и узнала ваш дом, вспомнила даже лестницу и квартиру вашу... Как-то с тетей я была у вас.

Кирилл предложил пойти на выставку в Летнем саду, в павильоне Росси.

На выставку не попали. Вышли к Неве.

– Как давно я так не гуляла! – говорила Женя.

Она расстегнула плащ и держалась как самое беззаботное существо на свете.

Кирилл остановился у Кировского моста и глядел на город над невским плесом, некогда безмерно огромным водным пространством для него, все равно как море. И не такой ли широкой и пустынной, с парусными кораблями, изображали Неву художники XVIII-XIX веков? Васильевский остров казался ему и теперь, как во времена детства, далеким, таинственным миром, как старинные города на гравюрах, где жизнь кипит, а вместе с тем – тишина, безмолвие и свет...

Женя посматривала то на город, то на Кирилла... Прохожие с любопытством оглядывались на них, принимая их за приезжих. Дул сильный ветер, на Неве вода поднялась, и Кириллу в сущности было очень хорошо и от вида Васильевского острова, и от близкого присутствия Жени. А она вспомнила его рассказ о первой его большой прогулке и спросила, что же было дальше.

– Дальше? Пять лет Университета... И та новая встреча, и эта... Очевидно, я влюблен в вас и люблю!

Женя всего ожидала, но не так скоро и прямо.

– Постойте! – сказала она, касаясь его руки. – Я совсем недавно вышла замуж. И вообще мне... не до романов.

– Так я и думал! – вздохнул он чуть ли не с облегчением. – Прощайте!

– Нет, – возразила Женя, протягивая руку, – мы с вами наверняка еще увидимся, и не один раз, захотим того или нет.

– Зачем это? – Он вдруг обнял ее и поцеловал. – Прощай!

Он повернулся и неторопливо ушел в сторону.

Женя, покраснев, в странной досаде последовала далее вдоль Невы.

                        IV

Эта не совсем современная история имела вот какое продолжение и конец.

Открывая дверь, Женя поняла, что Алеши нет дома. Они жили уже в двухкомнатной кооперативной квартире. На кухне мама Алеши оставила записку. Обыкновенно она заезжала, когда ей, по счастливой случайности, удавалось достать что-нибудь редкое, хорошей рыбы например. Алеша не оставил записки, значит, полагал быть дома ранее ее.

Женя переоделась и забегала по квартире. В своих делах женщина всегда как дитя. Женя, забывая, что у нее есть и муж, и ребенок ( уже четырех лет), напевала и сокрушалась бог весть о чем, совершенно как неприкаянная девчонка.

Пришел Алеша. Было видно, что человек основательно пообедал, от него попахивало пивом.

– Приезжала мама?

– Да. Достала вот этой рыбы... Оставила подробную инструкцию, что из нее я должна сделать, чтобы тебя побаловать... Может быть, сам попробуешь?

– Оставь. А ты куда?

– Заеду к нашим, надо мне навестить тетю. Ей так нехорошо, а в больницу не хочет. Не поедешь со мной?

– Нет. Засяду за работу. А где сейчас Сережка? – вспомнил он о сыне, которй, собственно, жил у родителей Жени.

– Дома уже. А знаешь, напрасно мы поспешили с ним.

– А что?

– Не успеем оглянуться – он сделает нас бабушкой и дедушкой. В школу сейчас водят детишек такие молодые деды и бабушки! Я уж не говорю о папах и мамах! Эти сплошь и рядом юнцы и девчонки, в джинсах, а панбархате и во всем, что хочешь. А твои дела как?

Алексей работал нервно и быстро, читал лекции с задором, старался на кафедре и на факультете держаться на виду. Он еще точно не знал, что ляжет в основу его докторской, однако считалось, что он будет в порядке очереди защищаться в таком-то году, а там и профессор... Карьера его ясна, хотя нужно держаться начеку: как бы его не обошли и не оттеснили на второй план. Между тем он успевал бывать на футбольных и хоккейных матчах, играть в преферанс ночи напролет – для разрядки, вообще вел жизнь довольно-таки разгульную. С ним нередко гулял и Андрей. Женя особенно не беспокоилась, – так жили все его товарищи и друзья, народ вполне серьезный.

– Хорошо, поработай. По-моему, ты много гулял в эти дни.

Поскольку Женя жила как бы на два дома, да еще в постоянной спешке, она носилась туда и сюда на машине родителей. Из нового района в старый – словно живешь в двух городах одновременно или  в одном городе в двух временных отрезках... Родителей Женя застала в большой тревоге. Днем Софью Николаевну увезли в больницу. Павел Николаевич только что вернулся оттуда. Его допустили к больной всего на минуту. Софья Николаевна, увидев брата, очнулась и пожелала умереть дома, в своей комнате, среди своих книг. Она велела брату упросить врачей отпустить ее домой завтра, а Женя пусть заедет за нею после уроков.

Ольга Захаровна неодобрительно отозвалась на такое пожелание Софьи Николаевны.

– В больнице уход, – говорила она. – Там медицинская техника! А дома кто будет за нею смотреть?

Павел Николаевич редко сердился на жену, а больше отделывался шуточками. Тут он не выдержал и высоким, старческим фальцетом закричал:

– Кто будет смотреть?! Я буду смотреть!

– Папа! – сказала Женя с упреком, и тут она поняла, что дело плохо, хуже некуда.

Возвращаясь по ночному  городу, Женя хотела сделать круг и заехать в больницу. Но было уже слишком поздно.

Дома Алеши не оказалось. Судя по записке, к нему заехали два приятеля, – один из них приезжий, из Ташкента, – и он уехал с ними, зная, что Женя не любит нежданных гостей.

К ночи погода решительно испортилась. Шел дождь. Женя, не ложась спать, долго стояла у темного окна. Внизу, на лужайке с молодыми деревцами и кустами, под светом фонарей вдоль песчаной дорожки краснела гроздьями стройная рябина. За лужайкой начиналась ухоженная детская площадка, где собрались подростки, как нарочно, под дождем, время от времени они издавали крики, своего рода «разбойные свисты, от которых легко умереть».

Слева, наискосок, высился большой дом, – во множестве окон этаж за этажом горел свет, освещая интерьеры комнат – с книжными полками или кухонным набором, с сервантом, уставленным рюмками, фужерами, вазами... Люди в них двигались, разговаривали, смеялись, и, казалось, эта светлая, безмолвная жизнь полна тишины и счастья.

Но о чем же кричали подростки?

Женя проснулась от щелчка в замке. Было утро, она чуть не проспала. Это явился Алеша, побледневший, вполне нормальный, тихий. Жене было уже не до него. Выбежав на улицу, она позвонила на работу и помчалась в больницу.

Ее сразу допустили к тете. Софья Николаевна узнала племянницу, но сказать уже ничего не могла. У нее отнялась речь, и она вся мелко дрожала. Она ухватилась за руку Жени, поглядела в ее глаза с какой-то жестокой жалостью и предостережением.

К вечеру она скончалась.

Лишь на следующий день Женя собралась позвонить Кириллу.

Он услышал взволнованный и печальный голос Жени откуда-то сверху. Он не успел еще подумать, что должно было случиться нечто чрезвычайное, чтобы Женя вспомнила о нем. Он радовался ее голосу.

– Алло! Вы слушаете меня?

– Да, Женя, – отвечал Кирилл, произнося ее имя как-то осторожно и с нежностью, удивившей ее, и она успела подумать, что Кирилл, наверное, уже знает о смерти Софьи Николаевны. У Жени задрожали губы и навернулись слезы на глаза. Ольга Захаровна, Павел Николаевич и Алексей с сыном сидели на кухне за вечерним чаем и прислушивались к голосу Жени: что-то звучало странное, такое, что было для них непривычно, – и жалоба, и мольба. Правда, легко это связывалось с событием, задевшим ее как-то особенно.

– Софья Николаевна... умерла... вчера. Что делать? Пока ничего. А потом, я надеюсь, вы поможете мне разобраться в бумагах Софьи Николаевны, да?

Кирилл спросил о судьбе книги Софьи Николаевны, рукопись была сдана ею в издательство года три назад.

– Какая книга? – не поняла Женя. – Книга самой Софьи Николаевны? Я не знаю. Хорошо, мы с вами увидимся.

Ольга Захаровна удивилась:

– Зачем ты постороннего человека привлекаешь к этому делу? Что, мы сами не сумели бы разобраться? Алеша хотел сам заняться..

– Алеша – технарь, такой же, как все мы тут. Уж лучше Кирилл, чем кто-нибудь чужой.

Алексей криво усмехнулся, вскочил на ноги и засобирался домой.

– Между прочим, – сказал он, – по нынешним временам, ее библиотека – это целое состояние!

– Ну да, – вспылила вдруг Женя, – ты бы пустил ее на распродажу...

Ольга Захаровна и Павел Николаевич переглянулись между собою и принялись успокаивать детей: не стоит спорить, спешить, да это как-то и нехорошо... Положим, книги нынче в цене, некоторые издания – на вес золота, все равно, о каком состоянии тут можно говорить, смешно.

Забеспокоился о книгах Софьи Николаевны не один Мелин, но и Кирилл. Однако, не обнаружив в глубине своей души особой привязанности к умершей, он устыдился своих упований заполучить ту или иную книгу за любую цену. Он успокоился, отвратившись от этого живого, почти детского, нетерпеливого желания, неуместного в данном случае. Он корил себя уже за то, что почти с радостью предвкушал возможность порыться в книгах и бумагах Софьи Николаевны, как в тех случаях, когда получал доступ в архивах к материалам, сокровенным для него по тем или иным причинам.

Осень была в самом разгаре. В день похорон светило солнце. На старом кладбище тесно от высоких и низких оград, от больших надгробных плит и памятников из черного и белого мрамора. Женя искала глазами Кирилла и увидела его лишь в последний момент, когда все стали расходиться. Сколько лет не виделись, а он даже не поздоровался как следует. И Женя не подошла к нему. Что-то удерживало их на расстоянии. Все направились к выходу, к машинам и автобусу, а он стоял один у свежей могилы, уставившись на пронизанные солнцем желтые листья берез. Затем спустился к озеру и пешком побрел в город.

Родители Жени решили поставить на могиле Софьи Николаевны памятник из белого мрамора. Что памятники стоят дорого, не имело значения, так как остались сбережения Софьи Николаевны.

Всё она оставила Жене. Рукописи и всякого рода материалы, кроме семейных, следовало передать в Архив литературы и искусства. Однако непосредственно Кириллу Софья Николаевна ничего не завещала. Это показалось Жене странно. Почему тетя допустила столь явную несправедливость к нему? У Жени шевельнулось давно забытое детское чувство жалости к Кириллу за то, что он ненастоящий племянник. Вся научная литература из ее библиотеки – это как раз для Кирилла, а для нее – зачем? И Алеше совершенно ни к чему.

После похорон Женя не скоро выбралась на Суворовский разбирать вещи и книги тети. Она все тянула, отговариваясь перед родными особой занятостью. Но в сущности она прислушивалась к внутреннему голосу, который говорил ей, что тетя жива, она сидит у себя в своих вечных трудах, а не дает о себе знать, потому что заработалась, как оправдывалась она обыкновенно. Разобрать ее вещи, все вывезти и сдать ее комнату – значит навеки лишиться и этой иллюзии, от которой нет никому вреда, а Жене, забывшись, думать, что тетя жива, было так хорошо, как почему-то не думалось никогда раньше.

Но тут выяснилось, что надо срочно освободить комнату. Женя созвонилась с Кириллом.

Он стоял на улице, когда подъехала Женя. Она мало изменилась, нашел он, все ее повадки были еще совершенно девичьи, то есть ничего дамского, как сказали бы во времена Чехова. Даже спешка и нервность, кажется, благотворно действовали на ее красоту, более совершенную, чем когда-либо. Кирилл узнал прежнюю Женю, но лучше и красивее, чем в его воспоминаниях. Сердце его замерло и застучало: тук-тук-тук. «Ого!» – сказал он себе. Он почти не понимал, о чем толковала ему Женя, пока они входили в квартиру, открывали дверь в комнату Софьи Николаевны.

Хозяйки нет. И совсем не так, как бывает, когда человек выйдет и отсутствует какое-то время. Ее не было, зато каждая вещь, будь то книга на столе или шторы на окнах, будь то картина, – все вещи вместе спешили напомнить: «Мы – Софья Николаевна!»

Эту жизнь, онемевшую, затаившую дыхание, они должны разъять и разрушить. Зачем? Когда они сами едва ли способны создать лучший мир?

Кирилл присмирел и только разглядывал книги, не решаясь их трогать. Женя всплакнула. И тут подъехали ее родители и Андрей. Они увезли на машине вещи, именно вещи, а книги трогать Женя им запретила. Алексей Мелин не приезжал.

Женя сходила в магазин, чтобы приготовить ужин. Работа затягивалась, а Кирилл не хотел пойти куда-нибудь перекусить. Он весь ушел в бумаги и книги. Казалось, он мгновенно прочитывал всякий исписанный лист, и работа спорилась бы, если бы он не брал в руки редкие книги, листал, не в силах отказать себе в этом. Он так радовался, что Женя сама брала в руки какое-нибудь редкое издание и рассматривала, с улыбкой слушая его восклицания и комментарии.

Настал вечер. Кирилл продолжал работать.

Женя опустилась в кресло и во все глаза глядела на Кирилла. Ведь так же среди своих бумаг и книг ночи напролет просиживала Софья Николаевна. Кирилл показался ей взрослее, крупнее, и чувствовал он себя как дома.

Женя вскочила на ноги, подошла близко к окну, – шторы с карнизов были сорваны: взошла луна, и множество освещенных окон немо перемигивалось меж собою и луной, полной и яркой.

– Сколько раз так заглядывала к нам луна, пока я жила здесь, а не помню, – сказала Женя интимно зазвучавшим голосом.

Стало вдруг тихо.

– Да, природа нас окружает больше, чем мы думаем, – сказал Кирилл, подняв голову. – Урбанизация и тому подобные вещи – все это с преодолением, разумеется, крайностей, та же природа. Для меня и город наш, и даже Эрмитаж – та же природа.

– Кирилл, вы не женились?

– Вы мне уже задавали такой вопрос, – усмехнулся Кирилл.

– А... ваша влюбленность в меня... давно прошла?

– Этого вам не надо знать, – отвечал он шутливо и вместе с тем строго.

– Но почему?

– Здесь все обстоит не совсем так, как вы представляете. Вы были в моей жизни и останетесь.

– Как это?

– Это почти то же самое, что означают ваши вопросы. Вы помнили обо мне. Моя жизнь вам небезразлична. Так же отношусь и я к вам. Мне это почему-то дороже, чем если бы я был вашим мужем.

– А нельзя это назвать платонической любовью?

– Я думаю, нет. Ведь так я отношусь не только к вам, так я воспринимаю природу, искусство, жизнь. Помните, у Блока: «Твое лицо мне так знакомо, как будто ты жила со мной. В гостях, на улице и дома я вижу тонкий профиль твой...»?

– Это поэзия.

– Да, поэзия... Как сказал один художник, светлая гостья в часы раздумий... Почему же ваш образ не может быть поэзией, созданием нашей жизни, со всеми ее плюсами и минусами?

– Значит, вы помнили обо мне?

– Да.

– Поэтому перестали бывать у Софьи Николаевны?

– Не совсем. Просто я не умею обхаживать женщин, тем более старушек, для которых даже чисто внешняя воспитанность не пустой звук.

– Ах так! Мне спать захотелось.

Женя задремала в старом кресле. Всю ночь Кирилл тихонько двигался, садился и бесшумно листал бумаги... Просыпаясь, она улыбалась ему и снова засыпала. Совершенно проснулась уже при солнечном свете. Кирилл не сомкнул глаз.

– Много еще осталось?

Он показал рукой на два шкафа. Порядочно.

– А время у вас есть?

Он кивнул и с некоторым смущением спросил, что он может взять себе на память.

– Что хочешь, – улыбнулась Женя.

– Нет, Женя, я серьезно.

– Понимаю. Вы очень серьезный человек.

– Такова воля Софьи Николаевны?

– Такова моя воля!

– Понятно, – сказал он, и было видно, как он огорчился.

– Что? Что случилось, Кирилл? Я сказала что-нибудь не так?

– Ну, я понял, моего имени в завещании нет. Это естественно. И оставим это.

Он обиделся на Софью Николаевну.

– Кирилл! Ты прекрасно знаешь, что большая часть этих книг, в особенности журналы, мне не нужны. Я отдам их тебе. То же самое сделала бы и Софья Николаевна, если бы ты не исчез из ее жизни. А исчез ты из-за меня. Если хочешь, это приданое твоей принцессы! Из сказки.

Женя обрадовалась: как хорошо она придумала! Но не тут-то было. Кирилл усмехнулся:

– Что вам не нужно?

Женя наскоро приготовила чай и помчалась на работу, обещав, впрочем, вскоре вернуться.

К полудню самый предварительный разбор бумаг Кирилл закончил. Среди массы рукописей, среди массы выписок на трех языках были тетради с дневниковыми записями, были письма, а среди последних – и письма дяди Кирилла, которого он никогда не знал, – все это требовало долгого и кропотливого изучения. Хорошо бы все это оставить у себя на время, рассуждал Кирилл. Но, даже сдав в Архив литературы и искусства, по завещанию, он мог в них на досуге рыться. Да и вся библиотека Софьи Николаевны, заключая в себе лишь малую толику книжных сокровищ, доступных ему в крупнейших книгохранилищах мира, представляла лишь соблазн личного свойства: иметь под рукой у себя на книжной полке – это, конечно, мечта...

Когда Женя приехала, Кирилл расхаживал по заставленной связками книг и папок комнате, рассеянный и грустный.

– Кончено? – спросила Женя.

Кирилл кивнул.

– Что вы отложили себе?

– В будущем году должна выйти книга Софьи Николаевны «Заметки о лирике». Название скромное, а это будет уникальное исследование о структуре лирического стихотворения.

– Вы хотите сказать, что отложили себе не изданную еще книгу?

– Да.

– Вы смеетесь надо мной?

– Ничуть.

– Теперь я знаю, – сказала Женя с ласковой решительностью в голосе и во всех своих движениях, – как поступить. Сейчас придет машина. Мы все это погрузим и увезем к вам, Кирилл! Ни слова больше!

Как она это сказала! Он рассмеялся и не смог ни оспорить ее слова, ни забыть уже никогда.

                         V

Бедный Алеша! Но Женя уже ничего не могла поделать. Из каждой прогулки по книжным магазинам он возвращался расстроенный и хмурый. Во всякую минуту разлада он вспоминал о библиотеке Софьи Николаевны и, как по поводу отсутствия телефона в их новой квартире, сердился до того, что терял сон и покой.

Всю зиму прожили холодно, и Женя даже обрадовалась, когда ей предложили ехать в Москву на курсы усовершенствования при МГУ.

С этой новостью Женя прибежала домой.

– Это же не сравнить, Алеша! Как ходят на курсы здесь! Скука! А там – Москва будет!

Но он не обрадовался за нее, а проворчал:

– Как хочешь.

– Я-то хочу! Но как ты?

– Я говорю тебе: как хочешь!

– Нет, вот я чего боюсь: как ты тут будешь жить без меня? Не загуляешь? Мне кажется, ты в последнее время что-то... все напеваешь.

– Загуляю, уж это точно!

Женя ушла на кухню. За чаем она снова заговорила:

– Нет, ты мне скажи, что тебе не нравится?

– Прекрасно знаешь! – отвечал Алексей. – Я никогда не примирюсь с тем, что ты книги Софьи Николаевны отдала Кириллу.

– Такова была ее воля, – устало сказала Женя.

– Это неправда! – закричал Алексей.

– И говорить об этом не хочу! – рассердилась в свою очередь Женя и ушла к себе.

Мелин всегда уступал, когда Женя, обычно терпеливая с ним, рассердившись, замолкала.

– Ну хорошо, Женя, – пришел вскоре он к ней. – Давай тихо-мирно обсудим этот вопрос, чтобы к нему больше не возвращаться.

Женя улыбнулась.

– Ты мне скажи, как это получилось?

– Алеша, я уж не помню.

– Как? Он что, просил, умолял, требовал?

– Нет.

– Или ты была сама не своя?

– Может быть. Ведь мы там жили, жила Софья Николаевна, и всему конец.

– Что вы делали всю ночь?

– Оставь это! Ему эти книги как хлеб насущный, как воздух! Любим вещи, даже книги превратили в род вещей, дорогих и модных, как вазы и ковры. Надоело!

– Ты отдалась ему в ту ночь? – примирительно, точно готовый покориться судьбе, спросил Алеша.

Женя вздохнула.

– Я сделала больше, если хочешь знать. Я влюбилась в него, как девчонка.

– Что?!

– Ах, Алеша, – проговорила Женя с легким вздохом и взяла его руки в свои, – эти книги принадлежат ему по праву. Это его мир, его жизнь. А потом, ты же знаешь, тетя оставила мне кучу денег. Пусть у нас будут деньги, а у него книги. Мы можем купить машину. Хочешь иметь машину?

– Постой! – Точно опомнился Алеша. – Ты, Женя, что-то не то говоришь... Откуда у тебя этот цинизм? Почему ты этого Кирилла понимаешь по-человечески, а меня – черт знает как?

Женя сама удивилась, подумала и ответила:

– Его трудно понимать иначе.

– Послушай, Женя, ты разлюбила меня?

– А ты, Алеша, любишь меня?

Они оба замолчали, точно прислушиваясь к отдаленному шуму города и волн Финского залива.

Что касается Кирилла, он всю зиму рылся в книгах Софьи Николаевны, бесконечно радуясь и раскладывая их по полкам, число которых пришлось увеличить, кажется, в десять раз, и теперь его комната напоминала настоящее книгохранилище. Одно смущало его – как же быть с Женей? Ведь недаром она отдала ему все. Он выбегал на улицу и предпринимал восхитительные по весне прогулки.

Однажды, заглянув в «Академкнигу» на Литейном, он испытал странное, неизъяснимое чувство. На прилавке среди множества книг лежала небольшого объема изящно изданная книга, которую он как будто уже где-то раньше видел. «Заметки о лирике». С первой страницы глянула на него живая, необычно моложавая Софья Николаевна. Кирилл даже слегка вздрогнул. Он купил книгу Софьи Николаевны и поспешил домой. «Заметки о лирике» оказались совершенно новы по содержанию, классически просты и ясны по языку. Это было не только уникальное исследование структуры лирического стихотворения, а нечто большее. Как в стиле Пушкина, его лирики, прозы и писем он неизменно ощущал двух его времени, культуру его эпохи и личность самого Пушкина, так в «Заметках о лирике», казалось бы сугубо теоретическом исследовании, он слышал и видел Софью Николаевну как живую и даже молодую. В мыслях и в языке научного труда, как в поэтическом произведении, может быть совершенно нечаянно для автора, запечатлелась ее душа, ее внутренний образ – как воплощение культуры нашего времени.

Поделиться со своей радостью он хотел прежде всего с Женей, разумеется. Увидеться с нею у него был теперь повод. Он не знал точно, где она живет, но, с ее слов, имел представление о доме известной ему серии из тех, какие впервые начали возводить на самой кромке Васильевского острова. За рекой Смоленкой, которую одевали в гранит, как будет одет в гранит весь берег моря, Кирилл оказался в новом городе со столь быстро возводимыми домами, либо высокими, либо длинными, либо высокими и длинными одновременно, что, казалось, с заселением запаздывали. В некоторых домах люди жили, но улицы еще пустынны. А там – ветер, блеск солнца на голубых волнах – какой простор! Далеко в дымке тают облака, словно воспаленные от летнего зноя.

Тут он оглянулся назад, в сторону города, и увидел Женю. Она шла в легком, развевающемся, как туника, платье.

– Как это вы сюда забрели, Кирилл? Здравствуйте!

– Я шел к вам, – сказал Кирилл. – Есть новость!