Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

VII

На этот раз Марина едва дождалась и раскрыла письмо Стенина с большим нетерпением, ожидая окончательных разъяснений... Только вот – относительно чего? Она сама уже хорошенько не знала. В первую минуту письмо сильно задело ее, в особенности в той его части, где упоминается о Гиганте и Блуднице, вообще пляж, молодая компания, в которой она узнала Славика с его приятелями и себя в одну из веселых, безалаберных минут, впрочем, довольно невинных. Марина сначала невольно рассмеялась и влруг заплакала. Но тут же усмехнулась при мысли, как давно она не плакала, уже и не припомнить... И ей было приятно поплакать, точно что-то тяжелое оторвалось от сердца.

Она полулежала на тахте и, поплакав, даже вздремнула немножко, так, не совсем забываясь и точно грезя наяву: “Я вас люблю, и на том спасибо”. Чудак, право, это какое-то донкихотство в новом роде! Конечно, он правильно сделал, что не женился на этой Тане. Устроила бы она ему жизнь! Но как он одинок... И дело даже не в его инфантильности, она в конце концов ему идет, а в его непостижимом одиночестве. А он словно не сознает его или сознает, как свою свободу... Он словно вне времени, как человек, который действительно прожил две-три жизни... Он представлялся одновременно и старым, и юным. Он поведал ей историю своей души. Это непрерывное, по-детски живое, органическое развитие человека, в чем прослеживается не только его судьба, но и жизнь общества в известный период, вселяло в ее душу оптимизм.

Хотя он в очередной раз распрощался с нею, ей хотелось написать ему: “Вы превращаетесь для меня в миф, в некий символ... Но этого я не хочу, я хочу вас видеть таким, каков вы есть, я хочу, чтобы вы любили меня и никогда не покидали... Теперь я знаю, не я вам нужна, как вообразила я себе (пустое самомнение юности), а вы – мне... Мне нужно пройти хотя бы часть того пути, какой вы уже прошли. Кто же мне поможет, если не вы?”

Марина очнулась. Людмила Ивановна, вернувшись из магазина, заглянула к ней.

– Ты дома? Что, опять письмо получила? От Михаила Стенина? Интересно?

– Если хочешь – прочти.

– Можно?

Марина поднялась и прошла на кухню, захватив мамину сумку с продуктами. Выкладывать из сумки покупки она любила с детства.

– Послушай, Марина, – с недоумением спросила Людмила Ивановна, выходя к дочери, – о чем это он пишет?

– О себе.

– Нет, он любит тебя и предостерегает от замужества!

– Разве он не прав? Кому нужно мое замужество?

– Он любит тебя!

– Это его дело.

– Какое он имеет право вмешиваться в твою жизнь?

Беспокойство Людмилы Ивановны легко было понять, но Марина, как нарочно, упорствовала и выводила мать из себя. Людмила Ивановна схватила дочь за руку, чтобы сейчас же пойти к Стенину, но тут пришел Славик.

– Пойдешь и ты с нами! – властно приказала Людмила Ивановна, сумбурно передавая ему содержание письма, считая и его оскорбленным этим вмешательством.

Марина, которая уже не знала, плакать ей или смеяться, все же сохранила самообладание, улыбнулась грустно и посоветовала матери просто позвонить и высказать Стенину все, что она о нем думает.

Людмила Ивановна опомнилась. Она даже поправила прическу перед тем, как снять трубку. Марина продиктовала номер телефона и увела Славика на кухню.

Стенин отозвался быстро, и разговор был вполне корректен.

– Простите, ради бога! Вас беспокоит мама Марины. Прежде всего хочу сказать, что мы все, всей семьей, с большим интересом читаем ваши статьи... Да... О многом хотелось бы расспросить вас, да нынче вот голова не тем занята. Марина выходит замуж... Вы знаете? Спасибо, спасибо! Но, понимаете, женихи страшно ревнивы... Ваша переписка...

Михаил Стенин усмехнулся, обещал больше ничем не возбуждать ревности жениха и попросил позвать к телефону Марину. Поколебавшись, Людмила Ивановна все же позвала дочь.

– Кажется, вам досталось из-за меня и от мамы, и от жениха? – спросил Стенин.

– Мне? Скорее им от меня, – отвечала Марина сердито.

– Что вы хотите сказать?

– Не сразу, когда соберусь с мыслями, я вам напишу.

– Но нам как будто запрещают переписку...

– Ответа не потребуется, как вы не требовали его от меня. Все будет по-вашему! Прощайте!

Прошло лето. Вскоре по возвращении из отпуска Михаил Стенин получил письмо от Марины Лазакович. Она писала: “Я сделала все, что вы требовали от меня с первой минуты нашей встречи. Имеется в виду ваш нравственный максимализм. Я рассорилась с родителями, порвала с женихом, я близка к тому, чтобы бросить институт, куда поступила бессозательно, по выбору родителей (а они известно чем руководствовались)... Ума не приложу, как вы, все время отстраняясь от меня, достигли этого? Если бы я полюбила вас, тогда бы еще можно было это понять. А ведь я не люблю, скорее сержусь на вас и испытываю досаду. Никого и ничего не боялась я в жизни, а теперь всего боюсь. Я вздрагиваю от грубого слова в случайном разговоре мужчин и женщин в автобусе, на улице... Я краснею от нескромного взгляда... Я не нахожу себе места, когда родители переругиваются, на что никогда не обращала внимания, как дети то делают и – для своего возраста – весьма разумно. Поистине я теперь представляю собою слабый пол – и больше ничего. Я чувствую себя беззащитной, легкоуязвимой, но в чем-то и сильной. Мне кажется, я могу пойти на подвиг, на самопожертвование, хочется в жизни чего-то большого, яркого.

Как видите, мне мало “красоты в ее собственной, идеальной сфере”. Теперь я отчетливо понимаю цель вашей исповеди или эссе: вам хотелось пробудить мою душу, вы достигли ее. А дальше что? “Пусть вас носит судьба”?

Впрочем, этот вопрос я ставлю не перед вами. Жизнь все решит.

                    М. Л.”

Фраза “Пусть вас носит судьба” была из последней повести Антона Павловича Чехова “Невеста”. Марина вольно или невольно отвела ему роль “Александра Тимофеевича, или попросту Саши”, которого героиня, перевернувшая свою жизнь под его влиянием, любила, как хорошего, самого близкого человека, ясно сознавая при этом, что “от его слов, от улыбки и от всей его фигуры веяло чем-то отжитым, старомодным, давно спетым и, быть может, уже ушедшим в могилу”.

Если и не Марина, то Михаил Стенин все чаще смотрел на себя именно так.

Но от прошлого до будущего – всего один шаг, миг настоящего. Не принадлежа еще прошлому, Михаил Стенин впервые в жизни думал о наступающей старости со смирением, в котором сквозила своего рода важность зрелого мужа или глубокого старца. Он знал, что вступает в период свершений и, не осуществив своих планов хотя бы в главнейших чертах, не умрет. А замыслов накопилось много.

Кто знает, может быть, тот, кто был долго молод, да не в усладу себе, а перерабатывая и усваивая всю человеческую мудрость и культуру, проживет и в старости не одну жизнь?

Остается добавить, что переписка и телефонные звонки между Мариной и Стениным на этом не прекратились, да и трудно было им это сделать. Через год после описанных событий Марина вышла замуж за Стенина, который на новом витке своего развития нашел, что отказываться от жизни нельзя, что жизнь, какая бы она ни была, и творчество – взаимосвязаны. Наконец он стал Мужем, в котором детскость составляет одно из самых привлекательных свойств.

Есть читатели, которым не нравится счастливый конец. Я не считаю его таковым. Впереди – еще целая жизнь...

– Но это же давняя история. Интересно, как сложилась у них жизнь, – проговорила Катя.

– А как сложилась жизнь у девушки из предместья? – шутливо усмехнулся Виталий Ивик.

– Это же почти готовый сценарий! – воскликнул Вадим. – Кто автор?

У хозяйки давно был накрыт стол, поэтому обсуждение решили совместить с ужином, но, конечно, отвлеклись, а после вечерней прогулки застали Анастасию у овального столика. Она приготовилась рассказать историю из жизни одной семьи, знакомой ей с детства.

Все быстро расселись и утихомирились, ожидая нечто необычное. Анастасия заговорила с легкой улыбкой в глазах:

Одинокий молодой человек

Проснувшись, Саня лежал в постели. Вчера он вернулся из деревни, через неделю в школу, вольная пока птица, как хорошо!

Его папа, Сергей Павлович Букин, позавтракав кое-как, одевался перед трюмо. Невысокого роста, коренастый, с лысеющей головой, он имел преуспевающий вид, хотя вечно спешил, волновался и обижался на кого-то. Он давал сыну веселым голосом поручения – сходить в универсам, заплатить за квартиру (просочил, все некогда!), позвонить матери…

– Хорошо, папа! – отвечал Саня, щурясь от света, еще сонный. – У-а-у! Будет сделано.

С тех пор, как папа овдовел, то есть умерла его вторая жена, Саня жил с ним и не уклонялся от хозяйственных забот, что было удивительно, так как он вечно витал в облаках.

– Обязательно позвони матери!

Саня понимал, почему папа настаивал на этом: маме он должен показаться, чтобы та навела порядок в его гардеробе к новому учебному году, с учетом его нового роста.

– Тебе бы не худо, Саня, увидеться и с дядей. Ты написал хоть одно письмо ему за лето?

– У-а-у! – Так хорошо он зевнул, что отвечать уже не хотелось. – Нет, папа.

– Эх ты! Он будет недоволен. Ты же его знаешь…

– Да я собирался, папа, пробовал… Не получилось.

– В стихах, что ли, пробовал?

– Да нет, прозой. Вот проза и не дается.

– Поэт! – захохотал Сергей Павлович, уходя. – Гуд-бай!

После такого хохота нечего было думать еще вздремнуть. Саня почувствовал себя задетым. Вся его жизнь прошла в скитаниях, но он до сих пор, по крайней мере, не жаловался на судьбу. Родившись в Ленинграде, он помнил заполярный Норильск и Громово (поселок под Ленинградом), – родители его жили то врозь, то вместе, пока не выяснилось, что папа их бросил ради какой-то особы в Ленинграде, где и поселился вновь. Саня продолжал ходить в школу в Громове у бабушки, а мама работала библиотекарем в Норильске, пока тоже не вышла замуж и не обменялась на Ленинград.

Сане казалось, что большую часть своей жизни он провел на вокзалах и в полетах – в постоянном ожидании кого-то и чего-то… Наконец и он перебрался в Ленинград, где бывал проездом много раз, и, считая его своим родным городом, любил, изучая по книгам и карте, а ныне ни дня не мог усидеть дома… Странно было чувствовать себя пришельцем в родном, столь знакомом городе, и в этом заключалась некая тайна его судьбы.

Он ехал в трамвае (он действительно ехал), вместе с тем видел себя как бы со стороны, где-то впереди, и ехал он буквально по стенам знакомых зданий, с ним рядом сидел дядя Олег, очень похожий на папу, только выше ростом и тоньше лицом, одетый аккуратно, вполне прилично, но не очень-то современно.

Папа одевался куда более изысканно и модно, умея, как говорила мама, зашибать деньгу. “Что, папа – мошенник?” – спрашивал Саня, словно бы еще не понимал многих вещей. “Он, конечно, мошенник, только на свой лад”. – “Как – это?” – “Представь себе: человек работает оператором газовой котельной при жилконторе. Кто он?” – “Как – кто? Ты же сказала: оператор…” – “Так у людей. А когда Сергей Павлович работает оператором, это только видимость, ну и заработок, ну и жилплощадь в придачу, само собой разумеется… Он студент! И студент не вечернего или заочного отделения, нет, это слишком просто, он студент дневного отделения, получающий стипендию. Как это называется? Разве не мошенничество? Так он всю жизнь. Обмана прямого как будто и нет, ест за двоих, работает за троих, а еще… Ну об этом тебе рано знать”.

Дядя Олег, как и папа Сани, тоже окончил университет. Вскоре он поступил в аспирантуру, но, неудачно женившись, как говорили, затянул работу над диссертацией. Если папа был из тех мужчин, кто бросает женщин, то дядя Олег был, видимо, из тех, кого бросают женщины.

Саня, сидя у окошка в трамвае, щурился, точно всматривался в даль. Конечно, он грезил, то есть пребывал в том особенном настроении, которое поэты называют вдохновением. Ему часто представлялось – во сне и наяву – одно из первых его впечатлений от дяди: в пору, когда он был женат, а Саня еще совсем мал, лет восьми… Он гостил у дяди. Дядя Олег сам купал его в ванне… Саня был уже довольно крупный мальчик, с длинными ногами, неловкий и по-деревенски застенчивый… И с тех пор Сане казалось, что дядя Олег всякий раз, как он появлялся у него, устраивает ему ванну, душ, трет ему мочалкой спину и окатывает водой. С дядей нелегко. Он всегда требовал полного и ясного отчета: как прошел год, как Саня жил, что читал, как папа, как мама, а потом – как мачеха, что отчим… А это всё были очень трудные вопросы.

Однажды, прилетев из Норильска, Саня и его мама, чтобы на ночь глядя не тащиться электричкой в Громово, заехали к дяде Олегу. Перед тем они, наверное, долго не виделись. Ведь когда папа влюбился, как неоднократно слышал Саня, он привел молодую девушку к брату и сказал, что это первый раз он по-настоящему полюбил, мол, думает, развестись с Люсей, то есть с мамой Сани, и дядя Олег поверил, что у папы настоящая любовь, какой он не испытал с мамой Сани. Таким образом, мама считала, что не только папа, но и его брат предали ее, и она долго не видалась с дядей Олегом. Но с тех пор как дядя выпустил тоненькую книжку в издательстве Ленинградского университета, то есть как бы определилась его будущность, мама всегда вспоминала о нем как об очень близком человеке, за которого следует держаться Сане. И она, преодолев себя, заехала с Саней к его дяде.

Открыл дверь он сам и не сразу узнал их. Мама располнела и сделалась в движениях своих чуть ли не вульгарна, к тому же носила короткое, по моде, платье, как девчонка, – это при ее полных, некрасивых ногах.

– Людмила? Это вы, жена моего брата? – переспрашивал дядя Олег, шокированный, вероятно, ее видом, и Саня не мог не почувствовать, в чем тут дело. – Простите! Так неожиданно.

– Жена? – рассмеялась мама. – Соломенная вдова, вернее будет сказать.

– Простите! А, это мой племянник! Ну здравствуйте! Откуда вы?

Мама, чтобы разбить лед, вытащила припасенную на случай бутылку какого-то вина. А искренняя ее радость по поводу выхода в свет книги и вовсе смутила дядю. “Какая книга, – говорил он, невольно улыбаясь, – так, брошюрка”.

– Начало, начало!

Восторг мамы был, видимо, приятен дяде, потому что папа уже давно поговаривал о том, что Олег – как ни грустно – “ушел в песок”. Она вспомнила, как Сергей привел ее, молодую жену, познакомить с братом. И вот так же наскоро был собран стол, выпили вина, поговорили о том о сем и разошлись.

Как давно это было! И какие, в сущности, они были еще дети!

– Я помню, – говорила она, – хорошо помню, как мы возвращались домой через весь город… Было холодно, темно… И я готова была заплакать… Только-только по горячей, безрассудной любви вышла замуж за доброго молодца – и грустно отчего-то до слез. “Ах как жалко! – говорила я Сергею, который был очень доволен тем, что его младший брат от души мне понравился. – Если бы я знала его, ни за что не вышла бы за тебя! Почему ты раньше не познакомил нас? Ах какая ошибка!” Вот так я убивалась в тот далекий апрельский день, когда свел нас Сережа. Вероятно, это было предчувствие, что жизнь у нас с ним не сложится. Так оно и вышло!

Когда мама вышла замуж во второй раз, пришли трудные дни для Сани. Он перебрался из Громова в Ленинград, но поселился не у нее, а у отца, у которого в это время умерла молодая жена. К отцу надо было привыкать и, главное, жалеть его, то есть не жить своей волей, как привык. Хуже было встречаться с мамой. Необычно до странности. Он узнавал ее, ее облик, улыбку, широкую, милую, которая то разгоралась, то быстро гасла, и она точно задумывалась о чем-то серьезном, трудном. Он узнавал ее вещи и даже обстановку в ее новой квартире, но у мамы для него не было места, кроме как на кухне, где она старалась всячески его побаловать, потому что готовила отлично. И это казалось обидно и горько.

Мама, обычно крайне словоохотливая, о новом муже молчала. А затем она, где бы они ни встретились, принималась плакать. “Ужас! Ужас!” – говорила она, как во сне, словно ее поместили в одну клетку с неким чудовищем. – Боже мой! Я не вынесу этого!” – говорила она, поспешно закуривая.

Человек действия, она подала на развод. Летом она часто приезжала в Громово, похудевшая, похорошевшая, одетая строже и лучше, чем когда-либо. И тут Саня увидел, соединил в своем воображении мать и дядю – и выскочил из трамвая… “Ах господи! Как просто! Почему я раньше не мог сообразить!” Со всем пылом отроческой своей мечтательности Саня решил действовать.

– Мама! Я приехал! Когда мы увидимся? Конечно, здоров. Понятно. Есть.

– Дядя Олег! Это я. Как живете? Я буду на площади Искусств, у памятника Пушкину. Да.

В сквере на площади Искусств, чуть в стороне от памятника, за деревьями, прохаживались Саня и его мама Людмила Ефимовна, среднего роста, подвижная, в легком летнем платье с поперечными оборками, вполне хорошенькая женщина. Только угадывалось что-то тяжелое не то в характере, не то в настроении в эту минуту. На взгляды проходящих мимо мужчин она не обращала внимания, глядела куда-то в сторону, но, разговаривая с сыном, улыбалась с явным расчетом на публику.

Между тем Саня говорил, не без смущения сознавая, что на них из-за живости его матери обращают внимание:

– Мама, мама! Ты только не смейся. Прошу тебя. Я хочу сделать тебе очень важное, жизненно важное для нас предложение. Ты не сердись, хорошо?

– Ну говори, говори же! Я навострила уши и слушаю тебя внимательно, как ни одна мать не слушает сына.

– Мама!

– Молчу и слушаю.

– Поскольку тебе ужасно не повезло с моим отцом, как ты много раз толковала…

– Так что же ты мне напоминаешь, негодный мальчишка! – Мать, только что улыбавшаяся очаровательно, надулась и даже ударила его по руке.

Саня, кажется, готов был заплакать, но превозмог боль, душевную боль за странную, непостижимую переменчивость в матери.

– Поскольку тебе не менее круто не повезло и со вторым мужем…

– Да ты, кажется…

– Мама! Я же просил тебя не сердиться, и ты обещала. Выслушай меня, пожалуйста!

– Ах мой философ! Говори, говори наконец! Я очень рада, что ты нашел время подумать обо мне… Утешенье мое! Радость моя!

– Мама! Поскольку речь идет о твоем счастье и моем спокойствии, вот я хочу, чтобы ты позволила мне выбрать тебе мужа.

– Что? Я не ослышалась? Мужа? Тебе выбрать мне мужа? Ха-ха!

На глазах Сани показались слезы, он тяжело дышал.

– Впрочем, изволь. Кого ты имеешь в виду?

– Мама, – в голосе мальчика звенели слезы, – это пока секрет. Необходимо, чтобы ты привыкла к мысли о замужестве, если вообще это может случиться еще раз, по моему выбору.

– Если серьезно, милый, ты немножко поздал. У меня есть жених.

– Это ужасно. Кто он?

– Ты его не знаешь. Это он устроил меня оператором ЭВМ в НИИ. Но я вас познакомлю. Я даже думаю, что он тебе понравится.

– А я так сильно сомневаюсь…

– Ну хорошо! У меня, дорогой мой, будет выбор. Где ж ты нашел мне жениха? Надеюсь, не в деревне?

– Мама! Это дядя Олег.

Людмила Ефимовна не рассмеялась.

– Коротко и ясно, – произнесла она.

Удивительно, ведь это была и ее тайная мысль, нечто вроде девичьей мечты о лучшей судьбе, которая обыкновенно остается втуне и оживает в любви к сыну, может быть. Это идеальная сторона дела. А житейски? Тоже, вне всякого сомнения, наилучший вариант для сына, для нее самой – для победы над Сергеем, который всегда ревниво относился к младшему брату.

– Хорошо, Саня. Только это невозможно, – серьезно и взволнованно отвечала мать сыну. – Я всегда боялась его как огня. Этот не чета твоему отцу. Ты ведь никому ничего не говорил, кроме как мне, да?

– Конечно. Тебе неприятно, мама?

– Нет, дорогой мой, грустно. Как мы спешим все испытать, боясь не успеть, а не остается времени на самое лучшее, ради чего только и стоит…

Людмила Ефимовна замолчала, задумавшись.

– Мама, а я не все тебе сказал. Я позвонил и дяде. Он велел мне подождать его здесь.

– Здесь?

– Да. Он должен вот-вот подойти. Но он ничего не знает. Ты можешь быть спокойна.

– Когда это я бываю спокойна? Ну хорошо. Можно ли мне закурить, как ты думаешь? Ведь он не курит.

– Кури, конечно. Ты же не любишь себя стеснять, как и папа…

Саня вздохнул.

– Это упрек? Послушай, Саня, это удивительно: ты совсем взрослый юноша!

Людмила Ефимовна не успела закурить, как из-за деревьев по боковой аллее подошел к ним не очень высокого роста молодой мужчина с сильно поредевшими волосами. Это и был Олег Букин.

Здороваясь за руку с племянником, он не сразу обратил внимание на Людмилу Ефимовну.

– Как ты вырос, Саня! – воскликнул Букин, широко и весело заулыбавшись.

– Да, дядя Олег, – отвечал Саня вполне серьезно, – меня чаще называют не мальчик, а молодой человек.

– Да, да, молодой человек, – подтвердила Людмила Ефимовна, с ласковым смущением поглядывая равно как на сына, так и на его дядю.

– Я снова не узнал вас! – удивленно рассмеялся Олег Букин. – Невероятно, как это нынешние женщины долго сохраняют молодость! Вечно молоды!

– Стараемся. Иначе зачем и жить, – отвечала Людмила Ефимовна, явно польщенная. – Как ваши дела? Творческие и сердечные? Впрочем, успеем обо всем поговорить. Предлагаю, друзья, поехать ко мне. У меня дома все есть. По привычке набираю всего, что попадется хорошего, а сама почти ничего не ем – соблюдаю диету. – И тут слегка повела плечами, как бы демонстрируя гибкость и относительную стройность фигуры. – Саня! Олег! Поехали! Ради такого случая возьмем такси.

Запахло настоящим приключением. Машина сделала круг по площади Искусств и выехала на Садовую. Людмила Ефимовна усадила рядом сына (Олег впереди), шепталась с ним о чем-то оживленно и тут же рассеянно поглядывала в сторону. Живость и переменчивость ее настроения были поразительны.

“Нет, она не вульгарна, как мне иногда казалось, – подумал Олег Букин, тоже охваченный почти детским чувством нежданного приключения, – и пошлости в ней нет. Она настоящая. И сколько в ней жизни! Откуда? И что это значит?”

Переехав Неву и Охту, на Большеохтинском проспекте остановились.

– Олег, вы гость. Плачу я, – сказала Людмила Ефимовна. – Выходите.

– Ну нет, – возразил Олег и расплатился. Чего он терпеть не мог, это когда женщины командуют. – Людмила Ефимовна, мы с Саней заглянем в книжный магазин. Сейчас придем.

– Хорошо! А то я боюсь, у меня дома беспорядок.

В книжном магазине с отделом канцелярских товаров набрали, кстати, тетрадей для Сани. Дядя Олег, по своему обыкновению, расспрашивал, как провел лето, что читал, как отец…

– Работает, – сказал Саня и с оживлением заговорил о другом: – Дядя Олег, один папин товарищ попал в больницу…

– Что?

– Представьте себе: он возвращался ночью домой под… ну, был, видимо, пьян… И вдруг навстречу ему две фары. Он решил, что это два мотоциклиста, и встал между ними… А это машина шла – и чуть не насмерть. Чудак, правда?

Олег не сразу понял, о чем идет речь, он вообще опасался, как бы старший его брат не спился. Но был это, верно, анекдот, – и расхохотался. В самом деле, встать между двумя фарами, несущимися тебе навстречу, даже если это мотоциклисты, – решение неожиданное.

Пришли в однокомнатную квартирку Людмилы Ефимовны, отделанную точно для выставки. Сколько сил, времени и денег ей это стоило – Людмила Ефимовна могла без конца рассказывать.

Было уютно, все на месте. Для полноты жизни не хватало лишь шума и небольшого беспорядка, что внесли Саня с Олегом. Угощая гостей, сама хозяйка почти ничего не ела и целый вечер не курила. Саня, поев хорошенько, включил телевизор.

Людмила Ефимовна оказалась весьма осведомленным собеседником. Она даже выписывала два толстых журнала, правда в складчину с сослуживцами.

– Телефона у меня только нет, но будет.

Олег верил: телефон у нее будет. Он с удивлением посматривал на нее и слушал, хотя знал с первой встречи, когда она только-только вышла замуж за его брата, что она такая и есть: подвижная, простодушная, умная, с милым красивым лицом, суетная, глупая и серьезная, остро чувствующая и радости, и горести. И все грани своего характера она как нарочно подчеркивала, играя ими и забавляясь, иногда до слез.

– Милые вы мои, вам пора! Если вам у меня понравилось, приходите еще. Хоть в субботу. Я живу теперь одна, не зову ни подруг, ни приятелей, надоело всех развлекать, а самой лишь плакать. Саня! Как бы я хотела жить с тобой вместе!

– Устроится все еще как-нибудь, – проговорил Саня, целуя мать и взглядывая на дядю, словно спрашивая, не хочет ли и он последовать его примеру. Взглянула на Олега и Людмила Ефимовна – открыто, с увлечением, вопросительно. И вдруг он наклонился и поцеловал ее в щеку и в губы.

Людмила Ефимовна замерла, сдвинула брови, словно он причинил ей боль, и подтолкнула обоих к выходу:

– Идите, идите! Ишь какие нежности! Не забывайте меня!

Закрыв дверь, она пришла на кухню, поспешно закурила и расплакалась. Что-то новое, хорошее открывалось перед нею, хотя рассудком понимала, что из затеи Сани ничего путного не выйдет. Но почему? Почему?

Однако попытка не пытка. Никто – ни Саня, тем более его дядя – не догадывался, что Людмила Ефимовна начала военные действия, разумеется, на свой, совершенно особый лад.

В десятом часу Саня и Олег добрались до Краснопутиловской. Сергей в майке и джинсах на босу ногу хозяйничал на кухне, что-то стирал в ванне, то и дело вытирая руки полотенцем, подходил к телевизору и затягивался, доставая горящие сигареты из самых неожиданных мест… И все это он продолжал проделывать, встретив сына с веселой снисходительностью, смысл которой Саня отлично понял, ведь он не выполнил ни одного поручения, но вины не чувствовал, потому что дело затеял он нешуточное.

За Саней показался Олег, и Сергей вовсе обрадовался:

– Олег! Молодец, что выбрался к нам наконец. Откуда вы?

Саня знал, что его слова ошеломят папу.

– Мы были у мамы, – сказал он с легким вздохом, словно все случилось не по его воле.

– Как! И дядя Олег?!

– Да. Мама нас пригласила на ужин. Ты же знаешь, как мама умеет готовить.

– Ничего подобного, – возразил отец. – Ничего подобного! Я помню, как она варила борщи, – бухает туда, что попало под руку, не глядя, и даже не попробует. А мясо и рыбу мне всегда самому приходилось разделывать и жарить.

– Нет, мама, теперь великая мастерица на все руки. Дядя Олег, ведь это правда?

– О чем речь!

– Впрочем, – отступил Сергей, – за десять лет… Жизнь всему научит.

– А уж я не говорю о том, как мама квартиру свою отделала. Прямо все сияет!

– Что, лучше, чем наша? – Сергей Павлович уделял квартире немало сил и времени, но поскольку ремонтом занимался он сам и почти никогда не доводил его до конца, конечно, никакого сравнения не могло быть.

Саня ушел к себе почитать и готовиться ко сну.

– Ты когда последний раз видел Людмилу Ефимовну? – спросил Олег.

– Люську? Да весной. Не этого, а прошлого года, когда она вышла было замуж и важничала. Хочешь пива?

– Давай. Я тоже тогда ее видел, – рассмеялся Олег. Он был на голову выше своего брата и посматривал на него свысока. Оба стояли у стола. Однако старший брат тоже, как привык с детства, поглядывал на Олега свысока, хотя и снизу вверх. – А сегодня я ее не узнал. Она решительно помолодела лет на десять! А красива была она всегда.

– Красива? Гм, – усомнился бывший муж. – На личико – да. Бюст – хоть куда. А фигурой не вышла, то есть никогда не умела одеваться, все у нее выпирало… Баба и баба. А бабы мне быстро надоедают.

– Нет, она решительно сбавила вес и теперь тонка, подвижна, как в восемнадцать лет, когда ты впервые свел нас.

– Что, она понравилась тебе тогда? – с мечтательным видом спросил Сергей.

– Конечно! Но именно как твоя жена. Вы уже тогда чем-то были похожи друг на друга.

– И ты ей тогда приглянулся. Помню, она чуть не расплакалась с досады, что поспешила выйти за меня, когда у меня есть такой брат. Уверяла, что никогда бы за меня не пошла, если бы познакомилась с тобой чуть раньше. Не в том дело, разумеется, что она в тебя влюбилась или могла бы полюбить, нет. Рядом с тобой я всегда проигрывал в одних глазах и выигрывал – в других. Когда меня предпочитают, мне, конечно, приятно, будем откровенны. Но когда отдают предпочтение тебе, это всегда для меня было хорошим знаком – моментом истины, так сказать…

– Это я знаю. – Олег допил стакан и опустил его на стол. – Я хочу сказать о Людмиле Ефимовне. Знаешь, она в высшей степени талантливая личность. Это есть и в тебе. Но в ней – это сила, блеск, красота, жизнь!

Сергей удивленно вскинул голову.

– Ага! – проговорил он. – Ну и ну! Значит, она принялась за тебя. Ну нет, этот номер у нее не пройдет.

Олег весело рассмеялся.

– Но почему? – возразил он. – У меня всегда было и есть к ней родственное чувство – то, чего, кстати, я почти не испытываю по отношению к тебе и совсем не знал по отношению к твоей второй жене. Странно, до чего эта несчастная женщина оказалась случайной в твоей жизни! А внесла бед и страданий – на всю жизнь.

– Может быть, ты прав, – неохотно согласился Сергей.

– Уже поздно. Мне пора.

– Саня, дядя Олег уходит.

Саня выглянул из своей комнаты и таинственно проговорил:

– Дядя Олег, не забудьте.

– А? Что такое? – насторожился Сергей Павлович.

– Ах, папа, все равно мне надо будет предупредить тебя. На субботу мама позвала нас на обед.

– Как? И меня?

– Нет, о тебе речи не было. Меня и дядю Олега.

– Мне от этого не легче! – Сергей Павлович шумно вздохнул и вспылил: – Черт! Что это она надумала? В субботу я вас к этой дурехе не пущу!

– Почему, папа? Или ты хочешь поехать с нами?

– Еще чего! Она и добивается, чтобы мир вертелся вокруг нее, чтобы мы плясали под ее дудку.

– Она хорошая, папа! – заявил Саня дрожащим от слез голосом. – Она добрая! Она хочет помогать всем. Она бы охотно помогала нам, если бы ты согласился на это. А что ты дуешься на нее, если сам первый бросил ее, да еще с малым ребенком на руках?

– Хватит! Я вижу, она уже успела забрать тебя в свои руки. Она хорошая, она добрая… А я негодяй и подлец…

Олег невольно рассмеялся и распрощался.

Он жил в старом доме, в небольшой коммунальной квартире, с соседями пенсионного возраста, продолжающими, впрочем, работать. В комнате его едва помещались старый диван у двери, шкаф и письменный стол у окна с видом (в отдалении, и то если привстать) на Литейный мост с “Авророй” в устье Большой Невки. Вся стена справа у входа была заставлена книгами – единственная роскошь и отрада одинокого отшельника, ибо, имея такое пристанище, весьма далекое от современных удобств, поневоле станешь им. Приятели не засиживаются, а какая-нибудь приятельница, нечаянно забежав к нему, чувствует себя так, как будто оказалась в его объятиях. Это, конечно, мило, но как можно жить здесь? Так, не обойденный вниманием молодых женщин, Олег Букин жил один, находя свое положение удобным для решительного движения вперед. Он был (по современным меркам) молодым ученым, настоящая карьера которого еще вся впереди.