Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– А здесь, – он снова приступил, подмяв ее под себя, и тут она с вскриками изошла, – а здесь лишь муки Эроса.

– Уходишь?

– Так хорошо, что это я должна пережить одна.

Накинув на себя платье, у двери она обернулась:

– Мы встретимся еще?

– Если хочешь.

– Признаться, у меня опыта мало, не то, что у Ларисы, которая глаз на тебя положила, а Марина решила, что я больше тебе  подхожу. Отступать мне было некуда, и я вошла к тебе.

– Молодец!

– Я буду рада с тобой встретиться, даже если ничего лучше, как сейчас, не получится.

– Чудесно. Откровенно говоря, я не надеялся на такое приключение, принимая предложение Вадима. Ты хороша, гораздо лучше, чем Лариса.

– Она же красавица.

– Это ты красавица.

– Как?! Иногда я так выгляжу, что мне страшно на себя посмотреть.

– Эта мука и рождает твою красоту и грацию.

– Грацию?! Я такая неловкая.

– Эта твоя женственность, в которой ты не отдаешь отчета. А Лариса играет ею намеренно, с расчетом.

– Похоже, ты знаешь ее хорошо.

– Да, у нее был роман с Олегом Соловьевым...

– Роман?!

– На словах, как у Чехова с Ликой Мизиновой.

Полина снова подошла к нему и присела:

– Расскажи.

– Рассказывать тут нечего. Они редко и случайно виделись, бывало, созванивались, а в это время разыгрывались ее романы с ее карьерой в сфере шоу-бизнеса.

– Обо всем этом понаслышке я знаю. Марина думает, что Олег Соловьев был влюблен в нее, но она так и не ответила на его чувство.

– Эта версия явно Ларисы, а я знаю точно, что это Олег не отозвался на ее влюбленность и нешуточное увлечение, хотя бы потому, что примерно в это время он женился по любви. Конечно, Лариса в то время была очень хороша собой, юна и чиста, но Олег догадывался, какой она станет, и поостерегся променять шило на мыло. И оказался прав. Кроме всего прочего, его жена, скромная служащая банка, с началом перемен сделалась вдруг весьма состоятельной женщиной. Но историю Олега мы еще услышим, наверное.

– Наверное, – рассмеялась Полина. – Меня клонит в сон. Как не хочется от тебя уходить. Но и оставаться – это нахальство, не правда ли? Да уже утро. А мне надо вернуться в город, – она поцеловала его, отошла и обернулась у двери. – Пора пробудиться от сна в летнюю ночь. – Полина ушла.

Алексей Князев улегся, весьма довольный нежданным приключением, и тут зазвонил его мобильник.

– Алеша, это я. Тебя нет дома. Где ты? – звонила Елена.

Это было похоже на сон, как нередко бывало с ним, он продолжал с нею общение, кроме речей и снов, и сексуальное. Он жил в комнате, в которой она выросла, и остались ее вещи и книги. Ее мать давно умерла. Елена словно продолжала здесь жить, а только в отъезде. Ее образ постоянно проступал, как в воспоминаниях, что естественно, и словно наяву. Принимая ванну, он призывал ее, и она была здесь, где-то поблизости, со всеми ее жестами рук, движений пальцев, показательными по отношению к ее словам, то есть чувствам и мыслям, что она выражала как-то особенно, и теперь он понимал, что это грация, присущая ей, ее телу, всем изгибам, всем ее движениям – и ног, и особенно рук.

Дело доходило до галлюцинаций: он слышал, как открывали дверь в квартиру, узнавая, что это Елена, как открывали дверь в комнату, – и тишина, оглянется, никого. При всем при том он то и дело влюблялся, но на работе не шел дальше взглядов, и девушки, заинтригованные, вспыхивали, а он опускал глаза и уходил в сторону, и те думали, что ошиблись, нередко вопросительно поглядывая на него.

Словом, серьезных романов он избегал, случайных связей тем более, и тут, словно почувствовав его одиночество, с тем он явно помолодел, стали на него заглядываться девушки, вчерашние подростки с дома, на которых он не обращал внимания, но они, входя в возраст, стали возникать, то одна, то другая, чуть ли не требуя к себе внимания, здороваясь и заглядывая в глаза. Среди них вскоре он обратил внимание на одну...

Она росла в квартире на первом этаже с окнами во двор, она его знала, как знала Елену, он, конечно, встречал ее, и вот однажды, когда он спускался по лестнице, дверь внизу открылась, и на площадке показалась тонкая девушка с хорошеньким личиком, одетая со всеми изысками моды и удивительно изящно, – она, делая шаги к выходу, оглянулась наверх, глаза ее просияли нежным вниманием и смехом. Он словно впервые увидел ее, да и она, верно, понимала, что это час торжества ее юности и расцветшей красоты.

Девушка не вышла, а остановилась, словно уступая дорогу, но и он остановился, уступая ей дорогу. Он молча посмотрел на нее, отмечая ее новый облик, никак не выказывая своего тайного внимания и восторга. Но девушка, очевидно, почувствовала его тайное волнение и с просиявшей улыбкой поздоровалась. И они пошли со двора вместе. Оказалось, она переехала и забегала к матери.

– Вышли замуж?!– невольно воскликнул он.

– А что? – рассмеялась она, высокая ростом, чуть ли на голову его выше, склоняя голову к нему. – Я ведь уже не школьница, а студентка. Правда, мое замужество – это так. Еще неизвестно, получится ли у нас семья. Ведь он тоже студент. Легкомысленный мы народ.

– Хотел бы я быть на месте вашего студента, – пробормотал Алексей Князев. Девушка восхитительно улыбнулась, точно готовая приласкать его. Он откуда-то знал ее имя: Варя, – во дворе одно время оно часто звучало, подружки звали.

У метро они расстались. Варя посматривала на него вопросительно, возможно, хотела спросить о Елене, но так и не спросила. Возможно, этот вопрос ее занимал, и он не очень удивился, когда однажды к нему позвонили, и на площадке он увидел Варю.

– Простите, Алеша, – рассмеялась Варя. – У нас никого, а я ключи не взяла.

– Обождите у меня, – он привел гостью в комнату, которую она внимательно осмотрела.

– Не хотите чаю?

– Нет. Немножко вина я бы выпила. Ничего, если я закурю?

– Не следует. Не следует вам курить. Вы и так исключительно хороши собой и сексуальны.

– И вина не следует, Алеша? – не без усмешки произнесла Варя.

– Вино есть, – и открыл бар.

Взяв бокал, Варя улыбнулась по– детски:

– Не удивляйтесь, что вас я зову Алеша. Я так привыкла говорить о вас с подружками. Вы пользовались у нас, девчонок, успехом. Мы следили за вашим романом с Еленой. Вы развелись?

– Мы как-то об разводе не подумали.

– Но Елена ушла к другому мужчине?

– Да. Вы все знаете.

Они пили вино. Варя слегка опьянела и сделалась восхитительно прелестна. Он не удержался от соблазна обнять ее и целовать, и целовать, потому что она все увертывалась, виясь в его объятьях с пленительным сладострастием. Она осталась у него до утра, в восторге от мысли, что никому в голову не придет, где она.

– А муж?

– Какой он муж? Небось, рад, что меня нет и что-нибудь выкинул в том же роде, что и я.

Воспользовавшись случаем, он со знанием дела ласкал и любил юную, нетерпеливо страстную женщину, усмиряя и погружая в сладостную истому любви.

– Как это ты делаешь? – спрашивала Варя с нежной ласковостью в голосе..

Он делал то же, что ее студент, который скорее забывал о ней, весь захваченный нетерпением юности, а он именно ею и наслаждался, ее юностью, вместе с тем возникал образ Елены, воплощение женственности и красоты во всей ее интимной индивидуальности. Казалось, она следит за ним, и если ее присутствие он воспринимал, как благо, то теперь – за укор, как у Пушкина в незаконченном отрывке:

 
Зачем, Елена, так пугливо,
С такой ревнивой быстротой,
Так всюду следуешь за мной
И надзираешь торопливо
Мой каждый шаг?... я твой.
 

– Вы все еще любите Елену? – спросила Варя.

– Почему ты так решила?

– Вы же не скажете, что влюблены в меня. А ласкали и любили – мне на зависть.

– Как ты сказала?

– Что для меня всего лишь секс, для вас – любовь...

– Полюбишь и ты.

Девушка с чуткостью юности угадала его состояние и вообще его положение.

Елена довольно скоро не поладила с ее новым мужем и теперь всецело была занята работой, да больше в Москве. У нее там была квартира от компании. Время от времени Елена звонила, обыкновенно ночью, и они часами разговаривали – за счет компании, смеялась она. Однажды Елена сказала:

– Будешь в Москве, найди меня!

Прошел год, прежде чем представился для него резонный случай приехать в Москву. Они встретились – и все у них пошло по новому кругу спирали, со свиданиями в Москве и в Питере, где она выкупила две комнаты у соседей, и теперь прежняя коммуналка принадлежала им, где он занимался ремонтом спустя рукава.

Но звонок от Елены был. Или сон продолжается?

– А ты где?

– Я звоню из Москвы. Я возвращаюсь в Питер насовсем. Ты примешь меня... насовсем? – это был для них риторический вопрос. – Буду ровно через неделю. Ты так мне не сказал: ты где?

– Расскажу, когда приедешь. Это будет нечто вроде бесед о любви, какие мы ведем с тобой с нашей первой встречи. Даже в разлуке. Я был невеждой, а теперь, ты знаешь, я знаток любви, как Сократ.

– Ну так и я теперь знаток любви. Мы выработали наше счастье. Ты знаешь, это слова Анны Керн. И мои.

Студенческий монастырь на Васильевском острове

Под утро пошел дождь, и, воспользовавшись этим, в доме все спали, кроме тех, кому надо было вернуться в город. Уехал и Вадим по делам, увезя кстати Полину. Марина, провожая их, пригрозила им пальцем, впрочем, скорее для мужа, а у Полины спросила: «Как Алеша?», но та лишь молча взглянула на подругу и чуть покачала головой, мол, не нужно об этом говорить, при этом в ее глазах блеснули огоньки.

Около десяти к чаю в веранде вышли, кроме хозяйки, Анастасия и Виталий Ивик, который все норовил заговорить с нею о ясновидении, позже Сергей Дроздов, Алексей Князев... Затем появились Наталья и Вера с Катей, все наводили марафет, а последние прямо льнули друг к другу, не скрывая своих особых отношений. Наталья и Марина переглянулись, для них было новостью вдруг обнаружить лесбиянок среди одноклассниц.

Стало проясниваться, и вскоре выглянуло солнце, и всех потянуло на прогулку, а беседы начинать без Вадима – никто не брал инициативу на себя.

Марина приставила к уху мобильник.

– Владимир Иванович!

Звонил дядя Володя, который жил в университетском городке и где-то здесь неподалеку имел огород. Он возвращался из леса и решил заглянуть к ним. Марина, конечно, пригласила его, как всегда, радостно, хотя и смутилась слегка про себя. Как вести беседы о любви при дяде?

В это время она среди подруг находилась на лужайке неподалеку от ворот. Там показался черноволосый с сильной проседью и с такой же черной бородкой – не скажешь – старик, а высокий мужчина, стройный, с легким шагом, широкоплечий, как атлет.

– Это наш сосед. Я знаю его с детства и зову дядя. Хороший приятель моего отца. Это он нашел это место с полузаброшенным домом. Папа купил его, построили здесь дачу, а дом, настоящий дом, по тем временам нельзя было строить.

– С приходом новых времен вы возвели коттедж!

Владимир Иванович, помахав издали Марине, прошел к калитке в сторону лугов и моря. Очевидно, он не хотел вступать в контакт с ее гостями.

– Старик, а походка – какая легкость и сила, будто в бег сейчас пустится, – проговорила Наталья, вообще жадная до мужчин, но больше платонически

– Он был атлет еще со школы, и бегун, и пловец, и тяжелоатлет, а школу кончил с золотой медалью. Он приехал с Украины, учился на химическом факультета Университета, сразу аспирантура, ушел весь в науку, ну и преподаванием занимался, профессор, и вдруг, когда начался развал, остался ни с чем. То есть еще читает лекции. Его жена все болела, относительно недавно умерла. Дети выросли. Остался один бобылем, говорит, не теряя шутливой веселости хохла. Его фамилия Сергеенко. Надо накормить его чем-нибудь повкуснее, – и Марина, а взялись ей помочь подруги, ушла с ними в дом.

Показался Алексей.

– Я пойду на берег, – сказал он.

Марина с благодарностью кивнула ему, кстати, займет дядю.

Когда Алексей спустился вниз по довольно крутому склону к лугу, где погулять всегда приятно, словно это уголок детства, мужчина с явными приметами некогда прекрасного атлетического сложения выходил из пруда со свежей дождевой водой. Заметив удивление молодого человека, он весело рассмеялся. Мельком они и раньше виделись.

Алексей попробовал воду рукой: холодна, как в колодце. Владимир Иванович сделал пробежку туда и сюда и оделся.

– Владимир Иванович, я думаю, мы с вами знакомы, – сказал Алексей.

– Да, в гостях у Олениных я вас встречал. Не купались? Чем вы тут занимаетесь? И в лес не ходите, и огорода нет.

– Разговорами, – рассмеялся Алексей. – И не совсем пустыми, на этот раз.

– Надо же. Впрочем, серьезных разговоров я с некоторых пор не люблю. Бесполезно. Заговорили, задурили страну до распада! Как девку, которую затем бросили на панель. Или выпустили на подиум? – в сердцах бросив, вдруг рассмеялся Сергеенко.

– Да, – согласился Алексей. – Это как чума. И вот мы собрались за городом, как дамы и молодые люди у Боккаччо в «Декамероне» и ведем беседы о любви.

Владимир Иванович не рассмеялся, по своему обыкновению, а заинтересованно взглянул на молодого человека, вспыхивая жемчужной голубизной глаз.

– А Вадим, небось, все записывает, – снова рассмеялся он. – Что это он замыслил?

– Тема наших бесед та же, какая обычно всплывает на встречах одноклассников и однокурсников, потаенные любовные истории, словом, секс в СССР.

Владимир Иванович превесело и лукаво рассмеялся.

– Секс, которого не было, или который все-таки был?!

– Еще какой! Мука и радость нашей жизни.

– Отлично, молодой человек.

– Алексей Князев, – представился он.

– Имя-отечество мои как старика вы знаете. Сергеенко, – протягивая руку, он рассмеялся.

– В таком случае, вы, может быть, присоединитесь к нам? Нас было пять однокурсников и семь одноклассниц Марины. Почти все уехали, нас мало осталось.

– А Вадим?

– Он собирался к вечеру вернуться.

– Хорошо. Он будет грызть себе ногти, если пропустит мои истории.

– Чудесно!

После ужина, к которому приехал Вадим, а затем еще кто-то, Владимир Иванович, который чрезвычайно понравился молодым женщинам, они не хотели верить, что ему за шестьдесят, в гостиной повел речь на тему, по нынешним временам весьма банальную, что творится в студенческих общежитиях, особенно в праздники. А во времена его юности?

Владимир Иванович сходил домой и, переодевшись, оказался в вещах, в каких и молодежь не прочь щеголять, простых и вместе с тем исполненных благородства по расцветке и фасону. Он заговорил с привычкой лектора вести беседу:

– А во времена моей юности студенческое общежитие по своим порядкам напоминало уж точно монастырь, правда, предназначенный для совместного проживания монахов и монахинь, еще молодых и юных. Как так получилось, я не знаю. Возможно, сработали идеи равенства полов, свободы, да и проживание было практически бесплатно, как в Эдеме. Достаточно было завести охранителей в виде сонма ангелов, то бишь коменданта, вахтеров, хозяек белья и уборщиц исключительно из воинственных бабок и молодых женщин, включая коменданта, а в помощь им как идейных блюстителей порядка и нравственности Студенческий Совет общежития под эгидой Комитета Комсомола факультета. Посторонних в общежитие не пускали, в любой момент мог замаячить фигура милиционера; гостей пускали по удостоверениям личности лишь до определенного часа. После одиннадцати все запиралось, никакой музыки, никакого хождения. Лишь некий едва различимый шум присутствия множества молодых и юных сердец, что нарастает в праздники до взрыва и вспышек, как фейерверк.

А если тебя пронизывают тоска и томление и не заснуть, то кажется, что все общежитие этаж за этажом гудит, как лес весной, и слышно, как разносится трель и щелканье курских соловьев.

Я все вижу, как сейчас, в одной из комнат с двумя окнами, с пятью кроватями, а стол посередине, ближе к двери, и тут же два шкафа, они выдвинуты от стены, и там как бы утаенная кровать, которую занимает, разумеется, та из девушек, что там верховодит, но и она же больше всех томится, постоянно пребывая в поисках какого-нибудь исхода.

В то время пронеслись слухи, как одну девушку из нашего курса – она и выделялась по виду и нраву, как Манон, – уличили в грехопадении; по наблюдениям соглядатаев или доносу, выяснилось, что она запиралась в комнате, добро бы, с одним студентом, нет, то с одним, то с другим, а это уже даже не любовь, а похуже... Было учинено расследование, а вели его комендант и члены Студсовета отдельно, и обнародованы были, разумеется, через сарафанье радио, две версии прямо противоположного содержания...

Манон не выселили, это же ЧП и пятно на общежитие, в конечном счете, прозвучали слова «взять на поруки» и т.п., а на самом деле воспользовались ее опытом, но все же позже, поскольку она запустила занятия, ее исключили из Университета, изгнали из Эдема...

Но именно эта история нашей Манон и ее поклонников, с расследованием, возбудила у юношей и девушек и смех, и гнев, и беспокойство, и мечты, и вожделения – всю гамму чувств и треволнений, когда мы близко соприкасаемся с тайнами, столь сокровенными, как любовь и секс. Девушки из комнаты 423 и призадумались: как же быть? Самые заветные помыслы и желания надо оставить и вести себя, как монахини?

– Ну, что значит запирались? Может, всего лишь целовались?

– То с одним, то с другим?

– Целоваться можно то с одним, то с другим, если тебя окружают поклонники, а затем уж сделать выбор, кто из них больше люб.

– Если так рассуждать, должно пойти дальше, чтобы окончательно убедиться, кто больше люб.

Но позже все уже знали, что было, и передавали из уст в уста.

– Один влюбился в нее, а поскольку она с ним охотно танцевала по субботам на лестничной площадке и позволяла себя тискать и целовать в уединенных углах, то он пожелал большего, а ей самой этого хотелось не меньше, вот они стали запираться днем, пропуская лекции, – это сразу уборщицы заметили, но не стали бы доносить, любовь, понятно и простительно, но она стала запираться и с его другом, это уже не любовь, а нечто похуже...

– А они, знаете, какое давали объяснение? Она влюбилась в Валентина и сама обольстила его, а в нее был влюблен его друг Саша, как выяснилось, и очень страдал, намеревался даже броситься с Тучкова моста, и она, чтобы утешить, приняла и его...

– Боже! Ну, о чем мы говорим?

– Мы говорим о сексе, если воспользоваться для простоты, модным словечком.

– Секс? Что это такое?

– От слова сексуальность.

– Сексопильность.

– Сексуальное, сексопильное... Это свойство, присущее прежде всего нам, женщинам. Этим мы и нравимся мужчинам.

– А в мужчинах что нам нравится?

– Это же самое.

– Мы говорим о сексе. О любви я не стану ни с кем говорить, кроме любимого.

– Найди его.

– Я не очень на этот счет беспокоюсь: найдется сам.

– Хорошо, ты веришь. Я – нет. На меня никто не обращает внимания как на женщину.

– А ты женщина? Нет, не скромничай. Я заметила, с тобой мальчики охотно заговаривают.

– Ну, это же чисто по-товарищески.

– Сначала товарищ, – мы же все товарищи, ведь так, затем друг, затем, ой, и возлюбленная!

– Не лучше ли невеста и жена?

– С этим успеется. Я бы, пока свободна, ну, так, для пробы, чтобы затем, выйдя замуж, не глядеть по сторонам и все чего-то ждать, как сейчас.

– Всему свое время. Это правильно.

– Однако время наше уходит. Мы уже не первокурсники, когда только оглядывались вокруг, всего боясь, даже собственных желаний до стыда.

– Но это и хорошо. Я думаю, тут наша женская прелесть проступает как бы втайне и манит взоры.

– Женская прелесть – в жажде любви?

– Женская прелесть – сама любовь, ее проявление в нас.

– Но у кого она есть, у кого нет.

– У всех у нас она есть. Природа наша такая. Мы рождены...

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.

– Мы явились на свет для любви.

– Если говорить о природе, мы рождены для продолжения рода человеческого.

– Это потом. Прежде всего надо повеселиться всласть с кем следует. Соблазн, наслаждение – разве не в этом наша женская суть? А потом как вознаграждение...

– Муки деторождения.

– Дети.

– Ну, пока мы сами ведем себя, как дети.

Как только начинаются такие разговоры, как ночь, вновь и вновь они возникают.

– У нас здесь строго. Порядки, как в монастыре.

– Откуда ты знаешь о порядках в монастыре? Небось, из «Декамерона» Джованни Боккаччо?

– Слыхала я о «Декамероне». Но разве там о монастырях?

– Нет, о монахинях, которые развлекаются с садовником.

– С садовником?

– Глухонемым садовником. Другого мужчину в женский монастырь не пустили бы.

– Нет, он только прикинулся глухонемым, чтобы ублажать монахинь без слов.

– Без слов?

– Есть дела, когда и слова не нужны.

– Дела? Это вы о любви? Как без слов о любви?

– Мы говорим о кознях дьявола.

– Нет, о кознях Эрота, который у христиан выдает себя за ангела-малолетку.

– Какие вы тут все продвинутые. А ведь вчерашние школьницы...

– Хорошо учились, из самых примерных...

– Примерные пионерки и комсомолки, хочешь сказать?

– Но нас же учили всему, и анатомии, и физиологии, и биологии, не говоря о поэзии, всей человеческой премудрости. Кто как, я училась любви еще с детского сада. А песни? Мы только и пели о любви, как соловьи.

– В самом деле! Я согласна. Но это же платоническая любовь?

– Всему свое время.

– А в нашем возрасте мы можем покуситься на нечто большее?

– В чем дело? Влюбляйся и люби.

Все эти разговоры ведутся – и за книгами, и за вечерним чаепитием, с уходом кого-то, может быть, на свидание, с возвращением кого-то откуда-то – с кино, с гостей, из театра, с сопутствующими рассказами, – и когда девушки, готовясь ко сну, заняты собой у зеркала, едва одетые и даже голые на миг, чтобы сменить белье или надеть ночную сорочку, – диалоги идут в разбивку – со сменой занятий и времени, в разных углах, или крупным планом две девушки, будто они переговариваются одни, потом вдруг вся комната и другие парочки...Но я для краткости веду рассказ в общем плане, даже не называя имен девушек и не описывая их внешности, да ведь, – улыбнулся Владимир Иванович, – у них же ваши имена и ваши внешности, пусть они одевались проще, в вековечные платья, юбки и кофточки, не знаю, как они этого достигали, всегда, как новенькие, всегда празднично нарядные.

– Легко сказать. «Никаких свиданий! Здесь вам не бордель!»

– Но и не монастырь!

– Мы сами, примерные девочки, наше общежитие превращаем в монастырь.

– А наших мальчиков в монахов, ущемляющих плоть бдениями над книгами, жизнью впроголодь, спортом, разгрузкой вагонов по ночам, – и это в лучшие годы!

– А Мария Лескова гуляет в свое полное удовольствие. Даже нависшая угроза выселения ей нипочем.

– Это она так держится – с парнями запанибрата.

– Мы все так держимся. Ведь мы еще и однокурсники.

– Все свои? Вот этим она пользуется, а мы нет.

– Ну, что ты хочешь сказать?

– Найти глухонемого и устроиться с ним в шалаше?

– Такую возможность упустили в осенних работах в колхозе! Только собирали картошку за трактором, а в ночь спали вповалку в заброшенном сельском клубе целомудренно, как дети.

– Говорили о чем угодно, только не о любви.

– С мальчиками мы просты и невинны, как и они сами. Так привыкли в школе.

– То-то и оно. А на Западе, говорят, сексуальная революция разразилась.

– Эх! Так и студенческие годы пройдут, не успеем оглянуться. А уедем по направлению куда-нибудь на край света – пиши, и молодость пропала зря.

– А что если нам переговорить с Лесковой?

– О чем?

– Как это она умудрилась сегодня с одинм, завтра с другим, и всем веселая забава?

Разговоры приобретают постепенно остроту.

– Это не нормально!

– Что?

– Живут бок о бок юноши и девушки, и никто не помышляет о любви. Все учатся.

– Почему не помышляют? Я так только об этом и думаю, да и мальчики тоже. Я по их взглядам это вижу и чувствую всем своим существом.

– И я – всеми фибрами души. Волнительно до жути.

– Боже! Мы же не в монастыре. Почему на ночь нам не приглашать кого-нибудь, кто нам по сердцу?

– Одного – на всех?

– Лучше одного, иначе что это будет?

– Лучше одного, конечно, так легче сохранить тайну.

– А он справится сразу с пятью?

– Мы по очереди.

– Правильно! А то напугаем до смерти.

– По очереди – и все втайне.

– Надо, чтоб для него все было втайне.

– Мы с ним инкогнито?! Здорово! Еще лучше.

– Ну, у кого есть на примете подходящая кандидатура?

– Хочешь сказать, фигура?

– Конечно, нам выбирать. Я думаю, лучше всего малоприметный юноша, но ладный по стати.

– Есть такой!

И дело затевается. Юношу то одна на факультете обхаживает, то другая вместе возвращается в общежитие, то третья зовет его помочь утюг починить, усаживают пить чай, все примечают, и как одна из них явно приглянулась, она-то и затевает роман, не забывая о подругах, и тот, догадавшись о явном сговоре, не в обиде, он вскоре подключает к девичьему сговору мальчишеский, – постепенно и у девушек, и у юношей обнаруживаются предпочтения, поспевает Новый год, и на праздниках все они – пять пар – веселятся до упаду и укладываются спать.

В гостиной все смеются, впрочем, не совсем уверенные, это быль или сказка. Раздаются голоса:

– А это было на самом деле?

– А что значит: «веселятся до упаду и укладываются спать»?

– А как встречают Новый год? А тут пять пар сговорились поначалу переспать инкогнито, а пока шли совещания и переговоры обнаружились предпочтения, а на балу – объяснения в любви, вот и вышла свадебная ночь! Что с того, что пять пар в одной комнате? Это были влюбленные пары, занятые всецело друг с другом в бездне звезд! Они летели на крыльях любви во Вселенной!

– Это какие годы?

– Конец 50-х – начало 60-х XX века.

– Романтика.

– В ту новогоднюю ночь и история нашей Манон имела довольно неожиданную развязку, – заметил Владимир Иванович, возбудив вновь интерес у слушателей. – Валентин, который первый взялся за Марию Лескову и уступивший ее приятелю, в нее влюбленного, чтобы отверзвить его, мол, это Манон, то есть предавший ее, когда уже эта история разгласилась, чтобы скандал и расследование замять, поглядывает (это же ловелас) на коменданта таким манером и заговаривает с нею с таким пиететом, что она, молодая мать, красивая, считающая себя весьма опытной в любви, как становится ясно из ее же выражений и мыслей, прошедшая, так сказать, сквозь огонь, воду и медные трубы, но, выйдя замуж, остепенилась, она попадает под обаяние Валентина, а в это время он влюбляется в одну девушку из старших курсов, настоящую красавицу, и за ними все наблюдают ревниво, поскольку он такой-сякой главный предмет мечтаний и грез девушек... Лескову он бросил уже – по благовидной причине, от нее отстал и влюбленный в нее юноша...

Но тут выясняется, что ловелас-то взялся соблазнить красавицу, к которой даже влюбленные в нее не осмеливались подойти, слыла она неприступной, – на пари, – и в это-то время идет подготовка к балу и будет бал в клубе завода поблизости... И действие выносится даже на улицу, под открытое небо с настоящим снегопадом...

Между тем Валентин и красавица по всему объяснились, то есть она влюбилась в него, и он выиграл пари, вплоть до того, что будет свидание, на которое приглашены круг участников заговора или розыгрыша, как на свадьбу, – и вот явится девушка в короне королевы красоты, на нее накидывают фату, и ловелас как честный малый отступает, но девушка, прознавшая обо всем раньше, предупрежденная Лесковой и комендантом, настаивает на своей любви и готовности провести с ним одну ночь, в чем, конечно, Валентин не может отказать, и они уединяются в глубине бельевой, а на площадке коридора накрыт стол...

Здесь веселье через край, музыка и танцы, с объяснениями и с новыми влюбленностями, здесь появляется красавица во всем сиянии ее жгучей красоты брюнетки...

А где ловелас? Он воюет с комендантом... В разгар любовных схваток свет, и Валентин посрамлен, в его объятиях оказалась, как ожидали, после появления красавицы, не комендант, а Манон, которая подменила ту, по сговору, когда та получила сполна, подменив красавицу...

У красавицы объявляется жених, они после разлада из-за настойчивых ухаживаний ловеласа, сейчас и объяснились, и она уводит его в бельевую, объявив всем, или это комендант объявит, что это свадебная ночь, за что и выпивают все... Он аспирант, тут и живет, а теперь им выделят комнату для семейной жизни...

В гостиной оживление, а в глазах Натальи прямо восхищение, что не остается незамеченным, и Владимир Иванович взглядывает на нее так, что девушка вся вспыхивает, еще недавно стройная и тонкая, как тростник, вышедшая замуж за краснодеревщика, поступившая наконец в Университет, на философский факультет, правда, на вечернее отделение, она развелась с мужем, а теперь жила одна у матери и стала полнеть, сделалась весьма представительной и цветущей на вид, но со всякими проблемами со здоровьем как в физическом, так и психологическом смысле... Всегда привлекавшая внимание мужчин, она была весьма привередлива, а тут нате – влюбилась, как девочка, да в кого – в старика?!

Поначалу это была игра для нее, в полном соответствии с атмосферой, установившейся в загородном доме Олениных, игра, в которой вездесущая Марина подыгрывала и ей, и дяде, а он, когда дело доходит до объяснений и ожидания ласки, со смущением признается, что он не может...

– Почему?

– Вероятно, я любил и свое отлюбил. Ни о чем не жалею.

– А мне жалко – и моей и вашей уходящей жизни. Я влюбилась в вас, видите?

– Вижу, и очень благодарен тебе.

– Значит, приласкать-то меня можете? Ведь есть тысячу способов выражать любовь и ласку, даже и секс.

– Правда. Но потом, когда вы, разгоревшись от ласки и желания, увидите мое бессилие перед завершающим, вполне животным актом, вы молоды, вам это необходимо, вы испытаете одну досаду и с презрением отвернетесь от меня.

– Нет, не отвернусь. Это же как если бы вы были больны.

– Да, видимо, я болен, я у предела жизни, хотя практически здоров, и, верно, еще немало проживу.

– Вот видите! Нет у вас никаких причин отказывать мне если не в любви, то в ласке и нежности.

– Вы правы, но, боюсь, вы меня всего лишь разыгрываете. Да вместе со всей вашей молодой компанией. А это уже для меня не смешно.

– Мы все здесь уже далеко не молоды. Практически и мы уже у пределов жизни и счастья. Моя нежданная влюбленность в вас – это уже громадное для меня счастье, какого я не знала, играя в каком-то трансе в любовь и замужество, как однажды очнулась, какая это малость и скука.

– Так, вы меня не разыгрываете? Честно? Честное пионерское? – он глянул на нее своими голубыми глазами, проникающими в самое сердце.

Она кивнула, еще раз кивнула и, протягивая к нему обе руки, заплакала от волнения. Он поцеловал ей руки и ушел, поскольку послышались голоса. Наталья смахнула слезы, приосанилась, лицо ее, необыкновенно похорошевшее, зарумянилось, глаза сияли.