Текст книги "Таинства любви (новеллы и беседы о любви)"

Автор книги: Петр Киле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

V

Марина заколебалась: как быть? Оставить Стенина в покое, как он того хочет? Тогда – зачем была эта исповедь?

Чтобы долго не гадать, она позвонила ему.

– Мы можем с вами встретиться? – спросила без лишних слов.

– Случилось что-нибудь? – голос его звучал отстраненно, словно он никак не мог оторваться от своих мыслей.

– Можно сказать, да.

– Хорошо! – откликнулся он наконец. – Когда? Где?

– Приходите к нам. Кстати, мама моя знает вас по вашим публикациям, папа – тоже... Они так загорелись... Разумеется, я не показывала ваших писем. Приходите запросто! Придете? – Марине, пока она уговаривала, отлично сознавая, что для него это приглашение, в сущности, бессмысленно и даже, может быть,  неприятно, самой почему-то очень захотелось, чтобы он пришел, и в последнее слово она невольно вложила тайный, волнующий смысл интимного обещания.

Но Стенин, неожиданный для Марины во всем, спокойно ответил:

– Нет, Марина.

– Почему? – уже капризно и нежно, как бы не таясь, справилась она. – Но почему, Михаил?

– Разве неясно? Я охотно увижусь с вами... Если не боитесь, приходите ко мне. Отказываясь от вашего приглашения, – добавил он, по своему обыкновению, продолжая думать вслух, – я должен ответить любезностью. – Приходите. Кстати, занесете мои... опусы.

– И вы ожидаете, что я соглашусь? – задала вопрос Марина скорее риторически, ибо в его предложении она не усмотрела ничего неприличного.

– Почему нет? Впрочем, мы можем встретиться... например, в Таврическом саду.

– Знаете, я зайду к вам. Когда лучше?

– Да хоть сейчас.

– Видите ли, мне о многом хотелось бы расспросить вас и поговорить, так сказать, по душам. Это можно?

– Конечно, – сказал он и объяснил, как его найти.

Дома никого еще не было, и Марина без задержки отправилась на свидание, довольно для нее неожиданное. Через полчаса она входила в дом по проспекту Чернышевского, на который и раньше обращала внимание, высокий, коричневый, с узкими на верхних этажах окнами, облицованный снизу мрамором.

Поднявшись в старом громыхающем лифте на пятый этаж, Марина в окно на среднем пролете лестницы увидела внизу верхушки деревьев и крыши соседних домов... Чувство было такое, будто она оторвалась от земли... Не успела она позвонить, как дверь отворилась, и Марина оказалась в узком длинном коридоре, направо и налево двери, за ними слышны голоса, музыка, радио, и вдруг свет и снова ощущение – будто ты на крыше, а внизу город, – это Михаил открыл дверь в свою комнату, ярко освещенную солнцем, повисшим где-то над морем...

Марина прищурилась и всплеснула руками. Ей все представлялось, что она идет по крыше, без опоры, как бывает во сне.

– Вы живете в поднебесье, – сказала она.

Одетый в костюм, как для выхода на улицу, новенький, темно-серый, Стенин был при параде и дома как бы не находил себе места. Марина даже остановилась, не усаживаясь в кресло, которое он придвинул к столу у окна. Но он поспешил уверить, что никуда не торопится, что дел у него никаких. Небольшая комната, вся заставленная вдоль стен книжными шкафами красного дерева, напоминала чисто прибранный кабинет – с маленькой кушеткой. Да и хозяин (теперь Марина ясно видела) походил на работающего человека, который принимает гостя, не прерывая своих занятий, во всяком случае, раздумий.

– Я в самом деле не помешала вам? – спросила Марина.

– Как вы можете помешать? Вот ласточки летают, – он показал в окно, раскрытое настежь. – Как и они, помешать вы не можете.

– Это они свистят? – спросила Марина; последние  его слова внезапно задели ее, и она даже заволновалась.

– Да, ласточки удивительные существа, – сказал он, выглядывая в окно.

Марина была в темно-синих вельветовых брюках, в босоножках на босу ногу, в полосатой блузке с короткими рукавами и с открытой шеей. Все это так к ней шло, будто она в них родилась. Босые ее ноги, еще совсем не загоревшие, на свету отливающие нежной белизной, привлекали его внимание. Марина то выглядывала в окно, то садилась к его столу, то опускалась на кушетку, не зная, куда на время спрятать свои ноги. Она чувствовала неловкость и смущение, исходившее и от Стенина, который всегда бывал взволнован, когда наведывались к нему приятели, а тут – и подавно. Он не предлагал чаю, ни о чем не спрашивал, и она молча посматривала вокруг, не решаясь взглянуть ему в глаза. Между тем он прохаживался по комнате, оглядывая ее как бы издали.

– Уф! – наконец вздохнула она, сидя на кушетке, и рассмеялась. Глаза их встретились, он смотрел на нее с ласковым восхищением. Марина покраснела и опустила голову. Он подошел, сел с нею рядом и взял ее за руку.

– Ну, что? – сказал Стенин. – Какие проблемы мы решаем?

– Да нет, – проговорила она, осторожно отнимая руку, – внешне пока все нормально.

– Рассказывайте.

Поднявшись, он снова заходил по комнате.

– О чем рассказывать?

– Обо всем. О семье. О детстве... Ведь я высказался, теперь и вы хотите ответить мне тем же. Это естественно.

– А зачем все-таки вы... исповедовались передо мной? – спросила Марина, словно желая определить предварительные условия ее исповеди.

– Какая исповедь? Это были наброски эссе под названием “Инфантильный индивид”.

Марина вскочила.

– Вы хотите сказать...

– Нет, нет. В этих набросках, конечно же, много автобиографического, но все же мне хотелось создать в какой-то степени обобщенный образ, портрет, составленный, так сказать, из пороков целого поколения.

Марина, стоявшая к нему спиной у окна, обернулась.

– Какие пороки? Разве инфантилизм – порок?

– Инфантилизм, или, может быть, лучше инфантильность, – это определенное психологическое состояние души человека... Мягкость, податливость, нерешительность – свойства, которые служат основой других, далеко не безобидных проявлений личности, социальной или гражданской незрелости, например...

– А разве инфантильный индивид – это не антипод так называемого делового человека или всевозможных дельцов?

– Да, но не всегда. Сами дельцы чаще всего крайне инфантильны по своим представлениям о мире, о жизни, на этом, кстати, и горят в конце концов. Ну, бог с ними! Я слушаю вас, Марина.

На чистом небе появились светло-синие кучевые облака. Они постепенно надвинулись на солнце, и тотчас стало заметно, что наступил вечер.

– Почему вы не пришли к нам? – спросила Марина полушепотом.

– Ну, зачем мне знакомиться с вашими родителями? Это же нелепо. Ведь я не собираюсь жениться на вас, да вы и не пойдете за меня! – воскликнул с горячностью Стенин, как человек, собеседник которого не понимает самых простых вещей.

Марина вздрогнула и всполошилась:

– Мне, очевидно, надо уйти?

– Помилуйте! Я оскорбил вас?

– Нет, вы, конечно, правы. Но я не могу, – теперь она забегала по комнате, а он неподвижно стоял у окна. – Не понимаю, зачем я прибежала сюда? И почему вы решили, что я бы не пошла за вас?

Он рассмеялся и осторожно обнял ее.

– Боже мой! Что вы со мной делаете? – спрашивала она, близко всматриваясь в его лицо, в его глаза. – Что вы играете со мной, как кошка с мышкой? Вам хорошо, а мне? Обо мне вы подумали?

На глазах показались слезы, она улыбалась ему с виноватой лаской. Он невольно отпустил ее, превозмогая искушение поцеловать, и она села на кушетку, поправляя локон на лбу.

– Ты права, Марина, – отступил он. – У тебя молодость, у меня ум, каждый из нас играет своей силой. Не надо плакать, если на этот раз ты потерпела поражение. Надо, наоборот, радоваться.

– Чему, чему радоваться? – переспросила она, засмеявшись. – И почему ты думаешь, что я потерпела поражение? Стоит мне поманить, – и она загоревшимся, исполненным лаской взором взглянула на него и чуть даже поманила его рукой.

– Как! – удивился он. – Ты это нарочно?

– Что?

– Чудный взгляд, волнение до слез, нежность... И это всего лишь минутная импровизация?

Марина смутилась.

– Жаль, – проговорил он, тоже смущенный, – жаль. Я уже никогда не забуду, какой ты была минуту назад. Если бы это не понарошке!

– Что же тогда?

– Что тогда... Да и пусть понарошке! Ты победила, Марина. Это я потерпел поражение. Ну, что ж! Почему бы и нет?

– Что случилось?

– Не понимаешь?

– Нет, – и снова ее глаза загорелись шаловливой лаской.

– Честно? Или опять понарошке?

Марина покраснела и, потупившись, тихонько промолвила:

– Ничего не понарошке. Вот уж не думала, что меня сочтут за кокетку.

– Марина, – Стенин остановился в двух шагах от нее. – Мне кажется, я влюбился в тебя. Боже мой, какое ты счастье, ты и сама не знаешь!

Она подняла голову.

– Почему не знаю?

– Ты была влюблена? Тебя любили?

Марина вскочила, словно наконец вспомнив свои обстоятельства, и засобиралась. Ей хотелось поговорить со Стениным о многом, и даже о своих отношениях со Славиком, ведь со стороны виднее. Но теперь уж нельзя.

– Да, – отвечала она честно. – Я пойду. Не надо меня провожать. Хочу побыть одна и подумать...

– Можно мне поцеловать вас?

– Мы с вами, кажется, перешли на “ты”, – и снова в глазах ее вспыхнула ласка и нежность. Он приблизился к ней, обнял и стал целовать, страстно, неудержимо.

– Довольно! – Марина испуганно отшатнулась.

– Да, это безобразие, – проговорил Стенин. – Дорвался. Прости. Ничего подобного я больше себе не позволю. Звони и приходи запросто. По вечерам, да и с утра я обыкновенно дома.

Он вызвал лифт, и она спустилась в громыхающей кабине вниз, вышла на улицу с ощущением какого-то наваждения или сна. Что же было? Почему она повела себя так? “Звони и приходи запросто”. На что он рассчитывает? Он увлекся ею, но по своему характеру или даже просто по возрасту не может, не хочет бегать за нею, то есть звонить, искать ее и добиваться встреч, а будет ждать инициативы с ее стороны. Ну, а ей он зачем, когда у нее есть Славик? Марина вышла к Неве, добралась до Летнего сада, Марсова поля и все не могла додумать каких-то своих мыслей, на чем-то остановиться...

Солнце село, было поздно, хотя и светло как днем и многолюдно... Никто не думал о сне, все куда-то шли или просто прохаживались в ожидании чего-то... Марина поспешила домой.

VI

Дома Марина застала Славика, который не просто поджидал ее, а вел какие-то переговоры с родителями. Все они сидели на кухне за остывшим чаем и с явным смущением глядели на нее.

– Что это с вами? – рассмеялась Марина.

– Нет, ты лучше скажи, что с тобой происходит?

Как ни странно, тоном выговора эти слова произнес не папа и даже не мама, а именно Славик. Между тем он продолжал сидеть за столом, катал хлебный шарик, показывая тем самым, очевидно, что вопрос задал от имени семьи, будто он муж ее или жених, с которым полностью солидарны родители. А она, стало быть, в чем-то провинилась перед ними. Ничто так не задевало Марину, как самый намек на ее вину, виновата она или нет. Обычно рассудительная и спокойная, она повернулась и ушла к себе, прикрыв за собой дверь.

Все неловко молчали. К счастью, зазвенел телефон, и папа заговорил с сослуживцем о предстоящей командировке.

– Марина! – Людмила Ивановна заглянула к дочери. У нее был смущенный, но, в общем, веселый вид. – Ты знаешь, о чем толкует Славик? О свадьбе, дорогая моя!

– С чего это?

– А разве вы об этом не говорили?

– Нет, почему же? Он обещал, он клялся никогда не бросать меня, непременно жениться, если что случится, добиваясь своего...

– Вот он и говорит...

– Что говорит?

– Боже мой! Ну, вы уже не дети. Я догадывалась, понимаешь? А твой папа давно порывался поговорить со Славиком...

– Поговорил?

– Не делай из нас... каких-то там... Мы понимаем... У нынешней молодежи...

– Ни стыда, ни совести!

– Я этого не говорю! И ты не кричи.

– Ну да, у меня современные родители. А ведь вы росли в иных условиях, зачем же вы приноравливаетесь к нам? Вы пасуете перед юнцами, которые только и знают, что сегодня модно, и больше ничего. Ничего!

– Вообще-то ты права, Марина, – смущенно улыбнулась Людмила Ивановна. – Но Славик тебя любит. Он уверяет, что и ты к нему привязана, только тебе не по душе... свободная связь... Он и решил узаконить ваши отношения... Уф! Это буквально его слова, – Людмила Ивановна покачала даже слегка головой, словно желая сказать, какая, однако, галиматья.

– Кто это его обязывает? – усмехнулась и Марина.

– Что, Марина, разве ты не любишь его? – понижая голос, спросила Людмила Ивановна.

– Как же, как же! Я еще недавно была от него без ума...

– Это прошлым летом, когда он приезжал на дачу, было заметно. А теперь что?

– А теперь я как-то забываю о нем... от свидания к свиданию, и мне спокойнее быть одной, жить с вами...

– Коли так, – посерьезнела Людмила Ивановна, – надо прекратить отношения либо выходить замуж. Или – или. И папа твой так скажет. То есть он уже сказал Славику.

– А что Славик на меня накинулся?

– Ревнует. Он и слышать не хочет о том, что Стенин тебе в отцы годится.

– Он прав, – тихо улыбнулась Марина.

– Что ты хочешь сказать?

– Потом, мама, потом!

Было решено, что Марина остается в своей комнате, Славик отправится домой, им надо еще раз хорошенько обо всем подумать...

– Мне думать нечего! Я все решил! – громко говорил Славик. – Завтра зайду!

Марина не усидела в своей комнате, выскочила и закричала, как дети кричат:

– Инфантильный индивид! Подрасти сначала, акселерат!

Никто ничего не понял, но все невольно рассмеялись и разошлись.

Что ни говори, Марина оказалась в затруднительном положении. Славик хлопочет о свадьбе, а она в это время заводит роман на стороне, разве это не глупость? В самом деле необходимо собраться с мыслями и хорошенько все обдумать. Она ждала каких-то советов от Стенина, но теперь придется одной все решать, потому что для родителей никаких проблем больше не было, коль скоро Славик сделал предложение. Этот факт, которому она еще недавно безумно обрадовалась бы, нынче вызывал тревогу. Может быть, это естественно, ведь как-никак поворотный момент в ее жизни, с чем неизбежно связано то, что Стенин называет переоценкой ценностей.

Воспользовавшись случаем, Марина поселилась в студенческом профилактории на время сессии. Но Славик нашел ее и там. Он торопил с окончательным решением, находя, как и родители, что она напрасно тянет, ведь исполняется всего лишь ее желание, заветная мечта всякой девушки... Проходя, кстати, в профилактории определенный, чисто символический курс лечения, Марина не без основания смотрела на себя, как на больную, и просила томным голосом жениха подождать до полного ее выздоровления... Славик всерьез начинал беспокоиться и становился послушным, ручным, что на него мало было похоже.

Забегая домой переодеться, Марина неизменно спрашивала:

– Мне не звонили? Кто?

Стенин не давал о себе знать. Не хочет брать на себя инициативу? Оставить его, забыть? Или просто позвонить, сказать о своем замужестве и распрощаться с человеком по-хорошему?

Между тем Михаил Стенин, влюбленный, особенно много и плодотворно работал в эти дни, прислушиваясь к телефонным звонкам... Марина не звонила, и его, погруженного в работу, которую надо было скорее закончить, это даже устраивало. Прошла неделя, и он забеспокоился... И чем больше он впадал в тревогу, сомнения и раздумья относительно Марины, тем труднее ему было просто взять и позвонить девушке. В субботу он уехал на дачу к приятелю и вернулся лишь на другой день под вечер. Впервые в жизни он “унизился” до расспросов у соседей: “Мне не звонили?”

Стенин без всяких на то оснований обиделся на Марину и, желая, как он внушал себе, вывести ее на чистую воду, позвонил сам. Никто не отозвался. Он вздохнул с облегчением. Теперь он мог спокойно ждать еще неделю. Она позвонила в среду – ей предстояло решительное объяснение со Славиком, и речь должна была пойти о дате свадьбы, о свадебном путешествии, о жилищном кооперативе, то есть о сроках и финансах... Ее согласие подразумевалось само собой.

– Видимо, вы уже забыли обо мне? – сказала Марина. – Между тем я, кажется, выхожу замуж – и очень скоро.

– Этого следовало ожидать, – после некоторого раздумья отвечал Стенин глуховатым голосом. Ей уже приходилось слышать от него такие слова в том же тоне недовольства не то собою, не то ею. На этот раз, скорее всего, ею, и она невольно съязвила:

– А вы и рады?

– Представьте, да. Разумеется, за себя – меньше соблазна... А за вас – не знаю... Кто ваш жених?

– Как вам сказать... Ему двадцать четыре, то есть старше меня на три года... Он работает и учится... Из интеллигентной семьи... Очень услужливый, все может достать...

– Как это?

– Не понимаете?

– Нет, я не понимаю, как вы можете в таком уничижительном тоне отзываться о вашем женихе?

– А что такого я сказала?

– Он все может достать. Или вы это в похвалу ему сказали?

– А что, если и в похвалу?

– Да с кем это я разговариваю? Вы – Марина?

– Я! Я! Вы меня совсем не знаете, – отвечала Марина, оскорбленная до глубины души. – Мы люди маленькие. Нам тоже надо как-то устраиваться, жить...

– Марина! Мы маленькие постольку, поскольку ставим перед собой маленькие задачи!

– Не все же могут ставить большие задачи...

– Почему нет? Великий талант, гений действительно редкость, но я имею в виду нечто чисто человеческое: прожить все жизни всех великих людей, всех людей на Земле в ее прошлом, настоящем, да и в будущем, – вот что дано каждому из нас. Здесь заключается, может быть, высочайшая цель всемирной истории, слияние человечества и индивида в непрерывном, по-детски живом развитии... Способность сопереживания, сочувствия, эстетическая восприимчивость, то есть, по существу, всемирная отзывчивость Пушкина и русского народа – вот что высшая цель и идеал... Вот залог... Только животному дается одна жизнь, за пределы которой ему не выйти, а человеку столько, сколько он может вместить в себя и вынести... Жизнь велика и необозрима, и вся она – жизнь каждого из нас, если мы не замыкаемся в узкие рамки индивидуального существования, в жалкие пределы эфемерных веяний моды. – После некоторой паузы он сказал: – Мы можем увидеться? Или нет, я лучше напишу... завершение истории инфантильного индивида.

– Вы не все рассказали? Так я и думала. Жду.

Он был для нее неожидан во всем, как человек из другого мира, из другой жизни. Что же она обещала? “Жду”. Теперь она ничего не решит со Славиком, пока не получит письма от Стенина. Возникла непостижимо странная для нее ситуация. Ни она сама, ни ее родители, ни Славик решали ее судьбу, а словно бы совершенно чужой человек. Но по какому праву?

Стенин так продолжал свою исповедь: “Я буду по возможности краток. Лет семь тому назад, в пору, когда я уже понемногу выздоравливал и выходил на настоящую дорогу, меня познакомили с молодой женщиной, которая знала меня понаслышке, видела несколько раз мимолетно... Дело было на даче у моего приятеля, где я и поныне ее вижу – изредка и издали. Что-то было в ней... Высокого роста, гибкая, сильная – с таким свежим и чистым цветом лица, что вся она светилась нежным, молочно-розовым светом... Так и чувствовалось, что наследственность и природные данные у человека исключительно счастливые, и это светлое превосходство молодой женщины казалось не только природой во всей ее чистоте, но именно свойством ее личности, высокой и совершенной, о чем словно бы говорила ее легкая, смущенно-самолюбивая улыбка.

Мы отчаянно влюбились, чему способствовали море, пустынный берег и прибрежные сосны, в которых свистел ветер даже в тихую погоду. Но я-то стреляный воробей, я уже не хотел повторения того, что у нас было с Машей, да и времена переменились... Она знала о Маше от жены моего приятеля.

– Ты же от меня потребуешь всего, – сказал я ей, – чего ожидала и не получила Маша... Устроенного быта, уюта, заботы, благополучия...

– Я сама тебе все это создам! – отвечала Таня (так я ее назову здесь) с уверенной улыбкой человека, привыкшего иметь все, чего душа пожелает.

– Да, – впадал я в еще большее сомнение, – ты будешь хлопотать вокруг меня, когда все это пустяки и не нужно.

Таня смеялась надо мной, как над маленьким мальчиком и не очень слушала мои рассуждения (в чем, пожалуй, и состояла ее ошибка). Ей я казался ясным. Она считала, что я не живу, мало с кем общаюсь, а так нельзя. Она знала, как жить, а я не знал.

Представьте нас на берегу Финского залива в час заката. Волей-неволей нам становится грустно, будто жизнь наша уже прошла. В конце концов она обвинила меня в том, что я просто струсил, испугался жизни, любви, счастья, как известный всем Рудин.

Возможно, и так. Но мне представлялось иначе. Если испытания любовью герой Тургенева (как и в повести “Ася”) не выдерживает, я полагал, что у меня иной случай. У меня была любовь. А теперь пришла пора добровольного самоотречения (это уже мотив Гете), чтобы стать властелином своей творческой силы. Суть человека, кем бы он ни был, – в творчестве, как где-то сказано, и справедливо. Задача каждого человека – самоосуществиться. Только на этом пути достигается полнота жизни, что и есть высшее счастье.

Мы расстались. Сегодня я, может быть, поступил бы иначе. Не потому, что иной раз мне кажется, что я продолжаю ее любить, скорее из-за нее. Дело в том, что она, может быть, и довольна собой, но что у нее за жизнь? Она замужем, все у нее есть, но в чем-то она неуверенна, и эта неуверенность проявляется, в частности, в том, что она курит. Она курит, даже наклоняясь над коляской ребенка. Встретив ее на дороге среди сосен, с коляской, можно  ослепнуть от этого скромно-победного сияния “чистейшего образца”. Увидев ее мельком, легко перенестись из обыденной жизни в мир вечный и прекрасный, в небеса, куда Рафаэль переносил изображения мадонн... Все хорошо, пока Таня идет с коляской сына, все еще хорошо, когда и закурит, но стоит ей заговорить – все пропало!

У нее хороший голос, но интонация ее неровная и вольная до глупости. Почему?! Разговор и круг ее понятий самый примитивный и пошлый. Поручик Пирогов, может быть, и обрадовался бы такому обстоятелсьтву, но бедный художник Пискарев не выдержал бы и, верно, сейчас бы сошел с ума, не в силах совместить ангельский вид молодой особы и ее вульгарные, впрочем, самые обыкновенные, понятия.

А теперь представьте такую сценку, похожую для меня на сновидение. Высокие сосны, освещенные солнцем, и горячий песок, не совсем чистый, с примесью дерна, сухих сучьев у травы и с зеленой массой водорослей у воды... Купающихся нет – еще вода холодна. Зато раздолье тем немногим, кто выбрался на природу в один из весенних, уже по-летнему теплых дней.

Вот компания молодых парней и девушек. Как чинно и празднично появились они здесь. Впереди всех вел коляску с грудным младенцем весьма приличный с виду молодой мужчина, а рядом вышагивала высокого роста молодая женщина с красивыми волосами. Это она! Сразу за ними следует группа парней и девушек под стать им, только явно еще не связанных не только узами брака, а ничем не связанных. Лишь двое из них то и дело целовались.

Раздеваясь, все зашумели, загалдели, а из коляски с транзистором у ног ребенка раздался торжествующий голос зарубежного певца... И в мире высоких сосен, освещенных солнцем, с видом на тихую, светлую воду залива, что-то резко изменилось. Никто не думал купаться, все боялись холода, зато тотчас достали из-под коляски три бутылки вина, вместо закуски стали поспешно закуривать. Женщины пили и курили наравне с мужчинами. Напиться они не могли и не хотели, просто это был некий ритуал, во исполнение его все и делалось. Они говорили заведомо всякого рода глупости и хохотали, пугая весенних птиц в кустах, и те надолго замолкали. Они “отдыхали”. Все они были не какие-нибудь бездельники, бесплодные отпрыски богатейших фамилий по ту сторону моря, а работяги, как они говорили о самих себе. Умели вкалывать, зато умели и “отдыхать” на всю катушку.

А те двое, теперь лежа на песке, чуть в стороне от других, назойливо и слепо целовались.

Все это осталось в памяти моей возмутительным и пошлым наваждением. Впечатление такое, как от сценки между Гигантом и Блудницей в “Божественной  комедии” Данте: он бьет наотмашь свою преданную подругу за единый ее взгляд в сторону Поэта.

Только во сне, в жутком сне все смешивается – и добро, и зло, и чистота, и грязь. Но это был не сон.

У нее уже двое детей. Навещая приятеля на даче, где я и познакомился с нею, изредка вижу ее, обыкновенно с детьми... Ведет за руку старшего, а впереди катит в колясочке малыша... В последний раз видел ее на велосипеде... Я не показываюсь ей на глаза, но мне кажется, она всегда знает, когда я из-за сосен слежу за нею... Она взглядывает в мою сторону, слегка встряхивает головой и, заторопившись, проходит или проезжает мимо...

Теперь она все чаще грустна, и эта грусть ей идет. Теперь у нее трудная пора. Она стоит, говоря философским языком, перед выбором, который каждый человек рано или поздно должен сделать. На то нам и дан разум.

И вы, Марина, стоите перед выбором. И это хорошо. Потому что выбор один. Альтернативы нет. Дело не в вашем замужестве, хотя это важный повод и случай для нравственного выбора, который определит вашу человеческую сущность и будущность.

Прощайте! Обо мне не жалейте. Я вас люблю, и на том спасибо. Вы одарили меня тем, что хорошо знали Данте, Петрарка, Пушкин: безответная любовь и есть высшая форма любви”.