Текст книги "Очаг света [Сцены из античности и эпохи Возрождения]"
Автор книги: Петр Киле
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
Сады Медичи, разубранные для карнавала, который уже идет в городе и на площади у Собора, куда ворота открыты.
Входят три женщины в масках в сопровождении двух мужчин в масках.
1-я м а с к а
Нам можно ли зайти в Сады Медичи?
2-я м а с к а
Ворота ведь открыты, значит, можно.
3-я м а с к а
Для всех желающих. Лоренцо щедр
И любит веселиться сам со всеми.
4-я м а с к а
Но слышал я, он болен и серьезно.
5-я м а с к а
Да, правда. Все ж затеял карнавал
В Садах напротив церкви он недаром.
4-я м а с к а
Да, это вызов фра Савонароле.
Два молодых человека, одетых изысканно, в красных масках, в сопровождении свиты.
1-я к р а с н а я м а с к а
Да лучше заколоть его кинжалом.
2-я к р а с н а я м а с к а
Кого?
1-я к р а с н а я м а с к а
А, понял я намек в вопросе.
Ну, он и так, как объявил пророк,
Уж при смерти.
2-я к р а с н а я м а с к а
Как это человечно!
С площади прокатывается многоголосое «У-у!»
1-я к р а с н а я м а с к а
( возвращаясь назад к воротам)
Я слышу голос; узнаю его,
Елейно-истеричный, как у женщин.
На площадь вышел сам Савонарола.
2-я к р а с н а я м а с к а
Да, капюшон и сутана – костюм,
Конечно, карнавальный.
1-я к р а с н а я м а с к а
У престола
Всевышнего монахам предпочтенье?
2-я к р а с н а я м а с к а
Монахиням ведь тоже.
Входят молодые люди в шляпах, украшенных шарами, эмблемой дома Медичи, в синих масках.
1-я с и н я я м а с к а
Черта с два!
Им не до шуток. Мор, землетрясенье,
Еще потоп, – они в великом страхе!
2-я с и н я я м а с к а
Пускай молились бы, постились бы
И о пол били лбы.
А тщатся нас спасти.
О, Господи, прости!
Публика, покидая площадь, входит в Сады; из павильона выходит Хор мужчин и женщин в карнавальных костюмах и масках.
Трубы. Музыканты на террасе и на лужайках.
Х о р
В паросском мраморе таился,
Идеей чистою лучился
Девичий лик во сне,
Прелестный, милый по весне.
Узрел его ваятель; смело
Он воссоздал благое тело
Невиданной досель красы,
Из света будто и росы.
Контессина и Микеланджело изображают статуи Галатеи и Пигмалиона; лица, как и тела, словно мраморные, совершенные по линиям и красоте, они в легких древнегреческих одеяниях.
1-я м а с к а
Пигмалион и Галатея?
2-я м а с к а
Чудо!
3-я м а с к а
Так это статуи?
4-я м а с к а
Из самых древних.
5-я м а с к а
Одеты для приличья?
4-я м а с к а
В самом деле!
Савонароле, кажется, в насмешку.
Х о р
Как Бог-творец, он создал чудо
И восхитился сам, покуда
Не понял, что влюблен
В живую прелесть он,
Как бы усопшую, не в силах
Ток крови вызвать в жилах.
Но велика его любовь,
И в красоте вскипает кровь.
И к жизни вызвана, смелея,
Глядит с улыбкой Галатея,
Как с ложа сна
Прелестная жена.
( Пускается в пляску.)
К о н т е с с и н а
Искусный мастер! Жизнь вдохни в меня,
А то вовек я мраморной останусь.
Мне холодно, и ты дрожишь, я вижу.
М и к е л а н д ж е л о
Нет, это дрожь от пыла, я люблю
Созданье рук моих, души и сердца.
К о н т е с с и н а
Ты любишь не меня, а идеал.
М и к е л а н д ж е л о
Да, идеал, воссозданный резцом
Из мрамора и света, что таится
Издревле в камне первых дней творенья.
К о н т е с с и н а
Но кто вдохнет в чудесный мрамор жизнь?
М и к е л а н д ж е л о
Когда любовь – стремленье к красоте,
То с красотой рождается любовь;
Вот кровь по жилам заструилась негой,
Живительною негою любви.
К о н т е с с и н а
О, да! О, миг, столь сладостно чудесный!
Как взор твой нежит, призывая к жизни,
И я ль не отзовусь на зов любви?
Две юные девушки, одетые, как знатные испанки, в сопровождении отца и матери.
1-я и с п а н к а
Здесь кто-то шепчется.
2-я и с п а н к а
Дуэт влюбленных
И я давно уж слышу, будто эхо,
Несущееся из глубин веков.
1-я и с п а н к а
Глаза живые! Это вижу ясно.
2-я и с п а н к а
Ну, значит, оживают изваянья,
Как в древности бывало, говорят.
1-я и с п а н к а
Одеть лишь стоит статуи, и жизнь
В них тотчас и затеплится, скажи?
2-я и с п а н к а
Вот девы я, ты юноши коснись!
Живая плоть!
1-я и с п а н к а
А, ну-ка, пощекочем.
Контессина и Микеланджело, переглянувшись, мерно, как едва ожившие статуи, идут к лужайке, где танцуют, как все.
П о э т
Пигмалион и Галатея спелись
На удивленье.
Б о г о с л о в
В роль вошли. Во вкус.
Х у д о ж н и к
Жених ведь бродит где-то здесь, все ищет
Невесту, а ее-то не узнать!
В ворота вбегают куртизанки, как от погони.
1-я к у р т и з а н к а
Из ада, чем грозил монах, мы в рай
Попали.
2-я к у р т и з а н к а
Только нас там не хватало!
3-я к у р т и з а н к а
Огни и свечи, звезды в вышине,
И музыка, и танцы, вместо схваток
Поспешных, карнавальных, на лету,
Когда все влюблены вокруг в веселье,
Пусть барыш не велик, зато всем в радость.
Входит монах, то семеня ногами, то подпрыгивая, позванивая веригами.
1-я к у р т и з а н к а
Он здесь!
1-я к р а с н а я м а с к а
Кого милашка испугалась?
1-я к у р т и з а н к а
О, черт за нами гонится. Спасите!
2-я к р а с н а я м а с к а
Да, это же Маруффи, полоумный;
Как пес, пуглив и лается истошно,
Но не кусается. Ведь он блаженный.
1-я к р а с н а я м а с к а
Надень ты маску и сойдешь, пожалуй,
За благородную.
( Протягивает маску.)
1-я к у р т и з а н к а
За благородство,
Что получу еще?
1-я к р а с н а я м а с к а
Ну, просто танец
В садах Медичи стоит дорогого.
1-я к у р т и з а н к а
Тем более гоните-ка монету,
И с вами мы сыграем в благородство.
2-я к р а с н а я м а с к а
Поймала, вишь, на слове. Не глупа.
1-я к у р т и з а н к а
За ним вы будете. Повеселимся
Мы нынче всласть. А в пост грехи замолим.
М а р у ф ф и
(словно нарочно потешая публику, поет)
От Кипридиных сетей
И от стрел Амура
Не спасают клобуки,
Четки и тонзура.
За единый поцелуй
Я пойду на плаху,
Нацеди же мне вина,
Доброму монаху.
Не боюсь святых отцов;
Знаем мы законы:
В Риме золотом звенят, -
И молчат каноны.
Рим – разбойничий вертеп,
Путь в геенну торный.
Папа – Божьей церкви столп,
Только столп позорный.
С и в и л л а
Да ты, я вижу, еретик!
И за безбожный свой язык, -
Какая честь монаху, -
Ты угодишь на плаху.
Да, вижу, не один,
С тобой твой друг и господин.
Геенной огненной уж веет,
Горят с веревками на шее!
А души сквозь огонь
Уносятся, как вонь.
М а р у ф ф и
То-то смеху, то-то смеху!
Веселитесь на потеху
Дьяволу в аду.
Я туда не попаду.
Г о л о с а
Ну, монах, не зарекайся.
Ты лишь кайся, кайся, кайся!
М а р у ф ф и
В масках зло таится
И, как змея, гнездится,
Завораживая всех
На соблазн и грех.
Стыд невинности утрачен,
Блуд идет за счастье.
Г о л о с а
Не суди о том, монах,
Что тебе внушает страх.
Закружившись в пляске,
Отдаемся ласке
Упоения мечтой,
Утоленья красотой.
Смех вокруг пугает монаха, и он поспешно удаляется.
Х о р
Флоренция – цветок Тосканы
В саду Италии прекрасной!
И лучезарен вешний день
Игрой волшебной в светотень.
В уродстве терпя тяжкий гнет,
Лишь в совершенстве жизнь цветет,
Благоуханна и беспечна,
Как феникс, возрождаясь вечно.
Пигмалион и Галатея!
Творить – пустая ли затея?
Сзывая муз на пышный пир,
Творим мы новый мир!
(Пускается в пляску.)
К о н т е с с и н а
Чудесный сон! Но мне пора.
М и к е л а н д ж е л о
Куда?
К о н т е с с и н а
О, чудный день и вечер! Как из детства,
Когда все радость жизни и любовь.
М и к е л а н д ж е л о
А будет ночь, вся в звездах в вышине,
Как в юности, из пламени любовной.
Ведь юны мы и взрослые впервые,
Рожденные любовью в красоте
Для славы и бессмертия навеки.
К о н т е с с и н а
И будет утро, страшный миг разлуки
С прекрасным миром юности моей,
Как смерть, пред жизнью новой...
М и к е л а н д ж е л о
И желанной
Для девушек, я думаю.
К о н т е с с и н а
Конечно.
В нас память матери вновь оживает;
Страшась, стремимся к возрожденью мы,
Как ты из камня высекаешь вечность
Для славы и бессмертья своего.
Л о р е н ц о
(снимая маску, в лавровом венке Поэта)
Прекрасно, милые! В костюмах чудных
Вы роли разыграли, как актеры,
Каких в Садах Медичи не видали.
И впрямь Пигмалион и Галатея,
Из древности явившиеся здесь!
Хвала вам! Я забыл о хворях было
И наслаждался радостью творца,
Причастный к сотворенью новой жизни,
Расцветшей во Флоренции прекрасной
И светом озарившей всю Европу.
Я счастлив и уж ночи не боюсь.
( Пошатывается и поднимает руку, как знак, по которому в Садах вспыхивает фейерверк, вызывающий восторг у публики.)
Сцена 4
Вилла Кареджи. Две-три комнаты, в одной из них спальня. В камине горят поленья. Лоренцо лежит на кровати, исхудалый и слабый; у его изголовья духовник крестит его и отходит; подходят Полициано и Пико.
Л о р е н ц о ( улыбнувшись). Вы здесь? Все здесь. Устали не меньше меня. Да мне легче, уже не держусь за жизнь. Пусть придет Пьеро.
Грум уходит и заглядывает в комнату, где у сестры сидит Пьеро. Безмолвная сцена.
В спальню входит слуга с подносом и поит больного с ложечки теплым бульоном.
П о л и ц и а н о. Я вижу, ты с удовольствием глотаешь бульон. Радует тебя земная пища?
Л о р е н ц о ( беззаботно). Как любого умирающего. Мне надо набраться сил, чтобы прочитать лекцию сыну.
Входит Пьеро. Слуга уходит.
П и к о. Лоренцо?
Л о р е н ц о. Нет, друзья, вы оставайтесь. У меня нет секретов. Если я не доскажу, – голос ослабеет, засну на полуслове, мало ли, – вы угадаете ход моей мысли. ( Сыну.) Пьеро, сын мой, дом Медичи сохраняет первенство во Флоренции уже три поколения – от Козимо, деда моего, и отца моего Пьеро, деда твоего, величие нашего дома лишь возрастало. Но ты должен помнить, что Флоренция – республика, а это значит, необходимо учитывать интересы всех граждан, а не выгоды какой-то части, какую бы важную роль она ни играла. Собственно в этом единственно заключается наша задача, цель, долг. Обладая богатством и влиянием, у нас есть возможность вносить меру, равновесие, гармонию как в жизнь частную, так и общественную. Медичи стремились не просто к первенству; имея все, мы заботились лишь о благе государства, а не о собственных интересах, но если ты станешь думать прежде всего о себе, то можешь остаться один, без власти, ибо власть тебе дает и при том добровольно Флоренция. Ведь у тебя не будет ни должности, ни титула, ни наследственного права, как у герцогов и королей, – и тираном быть не дадут, поскольку, если где есть свобода, то только во Флоренции, что бы там ни говорили наши недруги. Уф!
П и к о. Прекрасно, Лоренцо!
П о л и ц и а н о. Это в самом деле целая лекция об идеальном государе и идеальном государстве, реально воплощенном во Флорентийской республике.
Л о р е н ц о. Но, Пьеро, боюсь, меня не понял.
П ь е р о ( опускаясь на колени у кровати и заливаясь слезами). Мне в самом деле трудно тебя слушать, отец, у смертного одра.
Л о р е н ц о. Прости, сын! В неспокойное время ты остаешься один во главе дома Медичи. Как сестра? Ее свадьба пусть состоится в срок, только без излишней пышности, впрочем, как пожелают Ридольфи, а тебе ведь надо еще утвердиться в том высоком положении, какое занимал наш дом. Флоренция подвержена настроениям, и к скорби с раскаяньем, и к веселью, и к мужеству склоняется всецело, но основной ее тон – созидание, и свободы нет вне созидания. В этом и суть флорентийской свободы, или "революции гуманизма", как я называю. ( Закрывая глаза, раскрывает ладонь, словно протягивая руку сыну.)
Пьеро хватает руку отца, вздрагивая от рыданий.
П ь е р о. Отец!
Л о р е н ц о. Поди к сестре. И пришли прислугу, я хочу попрощаться со всеми.
Пьеро уходит, жестом веля груму у двери собрать прислугу, и вновь усаживается в кресле у сестры.
К о н т е с с и н а. Как он?
П ь е р о. Прочел целую лекцию. Слаб только голос, а в глазах свет и ум, что всегда меня в нем пугало.
К о н т е с с и н а ( выглядывая в полуоткрытую дверь). Микеланджело! О нем никто не вспомнил.
П ь е р о ( поднимаясь на ноги). Отец призвал прислугу попрощаться.
К о н т е с с и н а. Микеланджело – не из наших слуг. Джованни его встретил. ( Невольно рассмеявшись.) Боже! Как ему нравится быть кардиналом!
П ь е р о. Он вообразил почему-то, что непременно станет папой.
К о н т е с с и н а. Почему бы и нет? Он моложе меня. У него еще целая жизнь, чтобы подняться до престола.
П ь е р о. Там все собрались у двери.
К о н т е с с и н а ( выбегая). Он умер!
П о л и ц и а н о. Он умер. Он умер, как жил.
П и к о. Светоч Флоренции погас!
М и к е л а н д ж е л о. Контессина.
К о н т е с с и н а. Микеланджело.
Пьеро заступает ему дорогу, оборачиваясь к нему спиной, и Микеланджело, сделав шаг назад, уходит.
АКТ IV
Сцена 1Вилла Пико делла Мирандолы. Обширный кабинет с окнами на склоны гор и долину: шкафы для книг и несколько столов, заваленных книгами и рукописями. У камина с горящими поленьями на кушетке в изнеможении лежит Пико в белой рубашке и красных рейтузах.
П и к о. В конце концов, мне показалось, я понял, почему человек самый счастливый из всех живых существ и достойный всеобщего восхищения и какой жребий был уготован ему среди прочих судеб, завидный не только для животных, но и для звезд и потусторонних душ. Невероятно и удивительно! А как же иначе? Ведь именно поэтому человека по праву называют и считают великим чудом, живым существом, действительно достойным восхищения. ( Со вздохом.) Все те же мысли, какие мне не дали высказать. Я затоптался на месте.
Входит горничная, которую Пико зовет Диотимой.
Д и о т и м а. Граф, вы велели никого не впускать к вам; говорить, что вас нет дома, уехали во Флоренцию или в Болонью. Но пришли ваши старинные друзья.
П и к о. Мои старинные друзья. О, премудрая!
Д и о т и м а. Они обеспокоены тем, что вы не отвечаете на их письма, а посыльные нам не верят, что вас нет дома. Научите, как получше мне соврать, чтобы они поверили.
П и к о ( приподнимаясь). Соврать? Моим лучшим друзьям?
Д и о т и м а. Вы прекрасно понимаете, это я сказала нарочно. Вы вконец истощили тело, и душа уже еле-еле держится в нем.
П и к о. Я к этому и стремился, пусть душа улетит в небо.
Д и о т и м а. Это непременно случится рано или поздно, для этого и стараться не надо. Иногда мне кажется, что вы вконец истощили душу, а телом вы по-прежнему молоды и прекрасны.
П и к о. О, премудрая! Что ты хочешь сказать?
Д и о т и м а. Здесь противоречие. Я не хочу сказать, что вам лучше бы по-прежнему наслаждаться всеми радостями жизни, но вам больше пристало быть философом, чем монахом.
П и к о. Заглядываться на тебя?
Д и о т и м а. Женщине всегда приятно, когда на нее заглядываются. Да и приняли меня в горничные разве не потому, что вам приятно видеть мое лицо, мое тело, мои руки?
П и к о. Я допустил тебя в свои покои для испытания себя. Если мне случалось следить невольно за твоими движениями, исполненными грацией и искушением, если мне случалось в полудреме от усталости помышлять о прелестях и соблазнах твоего молодого тела, я принимался бичевать себя.
Д и о т и м а. Было бы из-за чего! Вот и довели вы себя, граф, до такого состояния, когда у вас нет сил ни заглядываться на хорошенькую девушку, ни помышлять о чем-то большем. Вам лучше? Лучше вашей душе? Я не говорю о теле, оно ослабло до последней степени. Вы уже очень больны, как говорит доктор, и долго, простите за откровенность, не протянете.
П и к о. Как долго?
Д и о т и м а. Если прямо, а вы сами приучили говорить меня начистоту, совсем не долго, совсем ничего, еще до снега.
П и к о. А снег в горах уже выпал.
Д и о т и м а. Значит, совсем ничего не осталось. Попрощайтесь с друзьями.
П и к о ( усаживаясь на кушетке). Пусть подадут нам ужин сюда. И самый отменный!
Д и о т и м а. А вам?
П и к о. Будет пирушка!
Горничная вспыхивает от радости, Пико, поднявшись, осторожно обнимает ее, любуется ее смущением и целует в лоб. Та выбегает и впускает Полициано и Фичино, весьма озадачив и развеселив их своим видом.
П о л и ц и а н о. Пико!
Ф и ч и н о. Ваше сиятельство!
П и к о ( опускаясь на кушетку в изнеможении). Простите, что я заставил вас ждать.
П о л и ц и а н о. Ты еще не отвечал на наши письма.
П и к о. Простите! Труд моей жизни "О Сущем и Едином" поглощает все мои силы, а времени уже не остается. Уже совсем ничего.
П о л и ц и а н о. Кажется, Диотима изо всех сил помогает тебе?
Ф и ч и н о. Она подняла тебя на ноги! А сказала, что дела твои плохи.
П и к о. Что вы подумали? Любовное томление, даже помысел о том утомляет меня больше, чем болезнь тела.
Ф и ч и н о. Пико, ты болен? А я думал, все это шутка, – пост и истезания плоти. Я, помимо прочего, врач по образованию. Я вижу, друг мой, ты болен. Какое лечение назначил тебе доктор?
П и к о. Стану я его слушать. Он знает мое тело не лучше, чем мой духовник – мою душу. Если он мне предложит драгоценнейшее средство – толченый алмаз и жемчуг, как Лоренцо Великолепному прописали, приму, конечно, чтобы в алмазном венце предстать перед Господом Богом.
Диотима с помощью служанок вносит столик, уставленный яствами и вином.
П о л и ц и а н о. Да ты, Пико, решил задать пир, как в благословенные времена!
П и к о. Разве сегодня не 7 ноября?
П о л и ц и а н о ( переглянувшись с Фичино). День рождения Платона!
Ф и ч и н о. Или смерти. Но этот день мы всегда отмечали со дня основания Платоновской академии.
П и к о ( поднимая бокал). Один запах вина мне кружит голову. О, божественный Платон!
Ф и ч и н о. Ты воистину бессмертен!
П о л и ц и а н о. Как и Аристотель!
Все, развеселившись, закусывают.
П и к о. Что в мире происходит? По правде, я давно не выходил из дома.
Ф и ч и н о. А говорили, что ты уехал в Болонью.
П о л и ц и а н о. В Болонью уехал Пьеро.
П и к о. Пьеро?
П о л и ц и а н о. Пьеро де Медичи, если ты не знаешь, изгнан из Флоренции. Дворец Медичи разграблен толпой.
П и к о. Как?!
Ф и ч и н о. Два года, как умер Лоренцо Великолепный. Пьеро возбудил против себя всех – и Савонаролу, и партию Веспуччи, то есть "бешеных" из знати. А все началось с празднества, со свадьбы Контессины, пышность которой превзошла все мыслимые границы, будто Пьеро – великий государь, более великий, чем его отец. Народ не принял этой безумной роскоши, а Савонарола лишь подливал масла в огонь.
П о л и ц и а н о. А тут король Франции Карл VIII перевалил через Альпы со своей армией, чтобы утвердить свои наследственные права на Неаполитанское королевство.
П и к о. Об этом я слышал.
П о л и ц и а н о. Пьеро отказался пропустить французскую армию через наши земли. Такое решение он принял самолично. Карл в отместку принялся разорять наши земли, обещая дойти до Флоренции.
П и к о. Да, это же еще весной было.
П о л и ц и а н о. Весной все началось. А Пьеро до осени не предпринял ничего для защиты наших земель, а затем отправился к Карлу на поклон. Он обещал уступить ряд крепостей по побережью, Пизу и Лехгорн и заплатить 20 тысяч флоринов, если Карл минует Флоренцию со своей армией. Народ возмутился, Синьория объявила об изгнании Медичи пожизненно и отправила к Карлу делегацию, в которую вошел и Савонарола.
П и к о. И фра Савонарола?
Ф и ч и н о. Он уже давно вмешивается в дела государства.
П о л и ц и а н о. Карл в начале, я думаю, лишь пугал флорентийцев. Зачем ему воевать еще и с нами, когда ему предстоит завоевывать Неаполитанское королевство? Но, видя раздоры во Флоренции, потребовал уже 120 тысяч флоринов контрибуции и две крепости по побережью, с чем пришлось смириться флорентийцам. Зато Медичи изгнали, Флоренция обрела свободу.
П и к о. Да здравствует свобода! ( Поднимаясь на ноги, пошатывается и роняет бокал, который, опрокинувшись, разбивается.)
Полициано подхватывает Пико и усаживает на кушетку.
Ф и ч и н о. Боюсь, со свободой обстоит также. Партия Веспуччи, как и Пьеро, лишилась поддержки народа, и теперь сторонники Савонаролы задают тон в Синьории.
П и к о ( подавленный). Разве это плохо?
Ф и ч и н о. Что бывает в Италии всякий раз, когда папа, набирая войско, вмешивается в мирские дела?
П о л и ц и а н о. Наш милый каноник переменил свое отношение к фра Савонароле.
Ф и ч и н о. Он поступил бесчеловечно, не по-христиански с Лоренцо Великолепным. Разве вы это не видели? Он не мог его спасти, но ускорил его смерть. Теперь он торжествует победу. Но, подумайте, над кем? Над бедным Пьеро? Нет, над прекрасной Флоренцией, красоту и достоинство которой он не любит. И над тобой, Полициано. Пико, он хочет поступить в монастырь Сан Марко чернецом.
П и к о. Это я понимаю.
Ф и ч и н о. Как это ты понимаешь, Пико? Ты искал единую истину во всех религиях и философских учениях всех времен и народов, но замкнул свою жизнь в узких пределах проповедей Савонаролы, христианского благочестия и покаяния, где нет места твоей гениальности. Здесь ли истина? Или вся истина?
П и к о. Истина в Боге.
Ф и ч и н о. Богов много. Истина – в разуме, который присутствует во всем, и в нас.
П и к о. С этим я согласен.
Ф и ч и н о. Ты еще говорил: "Вне философии – нет человека". Разве ты не поставил себя вне философии, замкнувшись в религии со своим покаянием? А насколько было бы плодотворнее и веселее для тебя и для всех, если бы ты наслаждался жизнью, как прежде, как молодость и красота велит, и писал за несколькими столами одновременно великий труд "О Сущем и Едином"!
П и к о ( хватаясь за голову). О, дьявол! Замолчи! У меня уже нет сил выбраться из этой бездны немощи и смирения перед разложением и тленом. Мне говорят, я истезал не тело, а свою бессмертную душу, и вот она изнемогла. (Дергает за шнур звонка.)
Входит Диотима. Полициано и Фичино встают.
Д и о т и м а ( шепотом). Оставьте нас. Пусть позовут доктора. Впрочем, не надо.
П и к о ( улегшись на кушетке с помощью Диотимы). Не уходите, мои старинные друзья! Никакого непотребства не увидите, кроме смерти. О, как ты прекрасна, мадонна! (Не находит себе места.) Приподними меня. Сядь рядом.
Диотима усаживается на кушетке, Пико мечется на ее коленях.
П и к о ( как в бреду). Пусть наполнит душу святое стремление, чтобы мы, не довольствуясь заурядным, страстно желали высшего, а также добивались (когда сможем, если захотим) того, что положено всем людям. Отвергая земное, пренебрегая небесным и, наконец, оставив позади все, что есть в мире, поспешим в находящуюся над миром курию, самую близкую к высочайшей божественности.
Полициано и Фичино слушают со слезами на глазах. Диотима поднимается, укладывая Пико, как ребенка, красота его вновь проступает, но уже пугающая своей безжизненностью.
