Текст книги "Очаг света [Сцены из античности и эпохи Возрождения]"

Автор книги: Петр Киле

Двор дома Крития. Из комнаты со столиками, заставленными золотой и серебряной посудой, выходят Критий, Ферамен, Андокид и другие гости. Слуги выносят кратеры с вином и кубки, мальчик-виночерпий разливает вино, добавляя воду.

 
               Ф е р а м е н
Созвал на пир прощальный, но ни женщин,
Ни музыкантов  что-то не видать.
 

 
                К р и т и й
Мне Андокид то посоветовал.
 

 
               А н д о к и д
Всех лучших из гетер и музыкантов
Алкивиад собрал для кутежей
Задолго до решенья о походе
Народного собранья; даже Никий
Отправится в поход с ним против воли.
 

 
                К р и т и й
Он в славе хочет превзойти Перикла,
Вождя народа из аристократов,
И, кажется, добьется своего.
 

 
              Ф е р а м е н
Да,  если Сиракузы он захватит.
С него ведь станется.
 

 
                К р и т и й
                                      Тому не быть.
 

 
               Ф е р а м е н
Ты разве в предзнаменованья веришь?
 

 
                К р и т и й
Когда я не уверен, есть ли боги?
Нет, человек есть мера всех вещей
И всех явлений, значит, я иль ты,
Но не народ, числом превосходящий
Свободных, просвещенных и богатых, -
А слушайся его, как божество,
Вещающее истину о благе?
 

 
              Ф е р а м е н
А сам-то я ее не знаю разве?
Что хорошо, что плохо для меня?
А Протагор и Гераклит – они
У демоса учились на собраньях?
Я думаю, нет истины иной,
Чем роскошь, своеволие, свобода, -
И в них-то счастие и добродетель, -
Все прочее – слова для простодушных,
Условности, противные природе,
Ничтожный и никчемный вздор, друзья!
 

 
               К р и т и й
Покончим с этим: с равенством людей,
Естественным, как утверждает слабость,
Чтоб сильных подавить законом – в страхе
Пред ними, мол, быть выше остальных
Несправедливо и постыдно даже.
 

 
               Ф е р а м е н
Закон – тиран; свободы мы хотим,
Как это видно всюду – у животных
И у людей... Ведь и сама природа
Провозглашает:  это справедливо -
И лучший выше худшего, и сильный,
Он выше слабого, повелевает
Им всюду и во всем, – таков закон:
Естественно неравенство людей,
Когда и боги не равны по силе.
 

 
               К р и т и й
Ну, что касается богов, я знаю,
Их нет, они ведь выдуманы все
И умными людьми, чтобы держать
В повиновении народ от века.
 

 
              А н д о к и д
О чем ведем мы речь? Нас беспокоит,
Я думаю, не чернь, – Алкивиад,
Да, чернью вознесенный, как Перикл.
 

 
               Ф е р а м е н
Что ж, пусть в походе, им взлелеянном,
Он крылья опалит, как сын Дедала.
 

 
               А н д о к и д
И можно бы ему помочь.
 

 
                 К р и т и й
                                               И как?
 

 
               А н д о к и д
Сорвать поход, который обернется
Большим несчастьем для Афин.
 

 
                 К р и т и й
                                                           Но как?
Сорвать поход, который обернется,
А вдруг, победой для Алкивиада?
И то, и это нам равно не нужно.
 

 
               А н д о к и д
Мы все согласны в том. Итак, я знаю,
Что можно сделать.
 

 
                 К р и т и й
                                     Что?
 

 
                А н д о к и д
               (расхохотавшись)
                                              Скажу не прежде,
Чем мы напьемся.
 

 
                Ф е р а м е н
                                 Мы к тому близки.
 

 
                А н д о к и д
И ближе к ночи.
 

 
                 К р и т и й
                              Что задумал ты,
А, Андокид?
 

 
                А н д о к и д
                        Пьем чистое вино,
Без примеси воды, чтобы ватагой
Алкивиада буйной нам пройтись
По улицам Афин...
 

 
                 К р и т и й
                                 Горланя песни?
 

 
                А н д о к и д
Э, нет! Разбой мы учиним великий,
Ну, сходный с подвигом Алкивиада,
Слыхали, с избиением богов?
 

 
                К р и т и й
Еще бы! Жалко только статуй.
 

 
               А н д о к и д
                                                         Гермы,
Что у ворот стоят, они нелепы, -
Столбы с носами, с фаллосом Гермеса,
Весьма бесстыдные изображенья,
Поди-ка сравнивай себя их с ними!
 

 
                К р и т и й
Позвать рабов?
 

 
               А н д о к и д
                            Из молодых, надежных.
Пусть наберут камней, возьмут мечи.
Затеей превзойдем Алкивиада,
Но слава пусть достанется ему!
 

         Развеселившись, продолжают поднимать кубки.

АКТ  II

Дом с портиком, двор в колоннах, с крытой галереей, с обширным садом на склоне холма; статуи, роспись на стенах внутреннего двора и комнат, где установлены столики для пира. Гетеры, музыканты, молодые люди и Алкивиад – все держатся непринужденно, как бы на равных, даже прислуживающие рабы и рабыни.

 
              1-й  г о с т ь
Назначен день отплытья флота с войском
В Сицилию не очень-то удачный.
 

 
              2-й  г о с т ь
А что такое?
 

 
              1-й  г о с т ь
                       Разве не видали?
Уже висят повсюду, на воротах,
Изображения, столь сходные
На вынос тел умерших, похороны
Напоминающие.
 

 
             П о л и т и о н
                               Да, причуда,
Что праздником Адониса считают
В Афинах женщины, разыгрывая
Обычай погребальный, с плачем, с песней;
Им хочется поплакать от веселья
Или повеселиться от тоски,
В предчувствии разлуки или смерти.
 

 
                Т е о д о р
Но прежде был ведь настоящий праздник.
Адонис, сын царя на Кипре, славный
Воистину чудесной красотой,
Какой не встретишь даже у богов,
Привлек внимание самой Киприды,
Покинувшей тотчас Олимп, чтоб снова
Из моря выбраться новорожденной,
Блистая юной красотой любви.
 

 
              Л е в к и п п а
Вот тема, подходящая для нас,
Здесь представленье разыграть сейчас.
 

 
             А л к и в и а д
Прекрасно! К ночи я затеял тоже
Одно из таинств разыграть для вас.
 

 
                Д о р и д а
      (впадая как бы в исступление)
Ну, если вакханалии? Не новость.
 

 
              А л к и в и а д
         ( молодым людям)
Нет, нет! Из вас один я посвященный;
Завесу с таинств Элевсинских я
Вам приоткрою, чтобы посвященье
Вы приняли пред дальнею дорогой
И, может статься, вечною разлукой.
 

 
              П о л и т и о н
Но это, кажется, запрещено?
 

 
             А л к и в и а д
Боишься? Будешь зрителем в беседке.
Левкиппа! Начинайте представленье!
 

 
               Х о р  г е т е р
      О, Афродита! Мать Эрота,
           Тебя влечет охота?
          Блистает негой взор
          В лесах, на склонах гор.
     Ты гонишься всерьез за зайцем,
          Как будто бы за счастьем
                  Любить
                  И жить!
     О, нет! Адонис, сын царя на Кипре,
     Прекраснейший из смертных в мире,
      Тебя влечет, тобой любим,
                  И с ним
      Ты дни проводишь на охоте,
      А ночи в скромном гроте,
              В пещере нимф,
Где таинства любви ты сотворяешь с ним,
          Счастливейшим из смертных,
          В объятьях и устах отверстых...
          Но юность, как весна,
          Лишь лучезарна и нежна;
И страстью пылкой утомлен, уходит
          Адонис на охоту.
Вся счастием любви упоена,
      Богиня грезит, и весна,
              Подобно чуду,
              Цветет повсюду.
                ( Пляшет.)
          Адонис, как цветок,
          Поет любви исток
              В лесных пенатах,
          И вторит хор пернатых.
    И вдруг пред ним, как вражий стан,
    Возник косматый зверь – кабан.
         Он рад сразиться: «Ну-ка!»
     Увы! Увы! Достать ни лука,
               Ни верных стрел
                Он не успел.
         И, сбитый, весь в крови
     Исторг последний вздох любви.
     Примчались отовсюду нимфы,
         И Афродита с ними,
         Как бедная жена,
         И плачет с ней весна.
              ( Пляшет.)
 

 
                  Т е о д о р
Чудесно! Но и здесь, сей праздник жизни,
Любви и красоты истек слезами,
Обрядом погребальным, даже жутко.
 

 
                 Д о р и д а
А наш Адонис занят не охотой
На зайцев и на уток, а войной,
Кровавым игрищем Ареса.
 

 
               А л к и в и а д
                                                  Боги!
Дорида милая, ты плачешь? Я
Ведь смерти не боюсь, я посвященный.
 

 
               П о л и т и о н
И вправду веришь, что бессмертен ты,
Принявши посвященье в Элевсине?
 

 
                А л к и в и а д
Я верю иль не верю, что же делать?
Ведь большего нам, смертным, не дано.
Но воин смерти не боится, жаждет,
Как славы, почестей, бессмертья – в смерти.
 

 
                 1-й  г о с т ь
А как же быть непосвященным? Нам?
В поход уходим дальний мы впервые;
Не думаю, я трус, но все же страшно:
Уж женщины оплакивают нас.
 

 
                А л к и в и а д
В поход собравши вас, друзья мои,
Я позабочусь о путях к победе.
Вы верите в меня?
 

 
                 2-й  г о с т ь
                                 О, да! Конечно!
 

 
                А л к и в и а д
    (облачаясь в длинное одеяние иерофанта)
Я посвящен в мистерии; примите
Здесь от меня вы нынче посвященье.
Все будет понарошке, но по смыслу,
Как в таинствах любви или молитв,
Все может оказаться откровеньем.
Готовы?
 

 
                1-й  г о с т ь
                 Да!
 

 
                2-й  г о с т ь
                        И я!
 

 
                3-й  г о с т ь
              ( указывая на ряд лиц)
                                И я! Мы все!
 

 
               А л к и в и а д
Политион?
 

 
               П о л и т и о н
                    Я жрец-факелоносец.
 

 
                 Т е о д о р
Я буду вестником, как обещал.
 

 
               А л к и в и а д
Всем остальным. Как зрители в беседке
Вы можете собраться. Не шумите!
 

Сад на склоне холма; беседка; груда камней, под которыми вход в подземное хранилище. Звездная ночь. Жрец с факелом, иерофант и мисты блуждают за деревьями, за ними из беседки наблюдает публика.

 
             Л е в к и п п а
Как ночь темна!
 

 
                Д о р и д а
                              Хотя и крупны звезды,
Но свет их освещает только небо,
Там в вышине, где обитают боги,
А здесь и без мистерий жутко мне.
 

 
                  К л и о
Иерофант там что-то говорит;
Я слышу все, но не пойму ни слова.
 

 
         М у ж с к о й  г о л о с
Из древних заклинаний; смысл священный
Не должен быть понятным всем, иначе
Воздействия не будет, в тайне – дело,
Как в тайне жизни, так и в тайне смерти.
 

 
                М а л ь ч и к
Алкивиад их знает в самом деле?
 

 
               Л е в к и п п а
Он шутит.
 

 
                  Д о р и д а
                   А меня бросает в дрожь.
 

 
                    К л и о
И страх нам сладостен, когда он с нами
Играет жизнь свою полушутя,
Неистов и беспечен, как дитя.
 

 
               М а л ь ч и к
Факелоносец провалился в погреб.
 

 
          М у ж с к о й  г о л о с
Нет, свет блуждает в глубине Аида,
Куда иерофант повел всех мистов.
 

 
               М а л ь ч и к
Они умрут?
 

 
          М у ж с к о й  г о л о с
                     Конечно! Но воскреснут
Для жизни новой, в том смысл посвященья.
 

 
              Л е в к и п п а
Там показался вестник, наш поэт.
 

 
                В е с т н и к
Иакх, и он же Вакх или Дионис,
Сын Персефоны от царя богов
Или Семелы от того же Зевса, -
Все в таинствах священный смысл имеет,
Нелепый с виду для непосвященных, -
Так, этот бог – театра и вина,
Богиней Лиссой вечно одержимый,
В безумие впадая, вниз стремится,
В Аид, на Елисейские поля,
Где вакханалии справлять удобно, -
Итак, Дионис призывает мистов
Последовать на таинства за ним.
 

 
              И е р о ф а н т
Слыхали, мисты? Зов услышан нами.
Не бойтесь смерти. В боге мы бессмертны.
 

Все проваливаются куда-то с треском и с шумом, вспыхивает пламя и обволакивается дымом.

Агора, площадь для проведения Народного собрания среди административных и культовых сооружений: у ограды и стен Круглой палаты (здания Совета) каменная трибуна, перед которой амфитеатром расположены деревянные скамьи; поблизости два или три алтаря, храм Ареса, торговые лавки. Под платанами на скамьях и вокруг народ кучками; слышны то возмущенные голоса, то смех.

1-й  а ф и н я н и н. Что же это за несчастье новое обрушилось на Афины? За одну ночь все гермы, сколько их ни стоят у общественных и частных домов, подверглись нападениям каких-то злоумышленников и весьма пострадали.

2-й  а ф и н я н и н. Отбиты носы и бороды и это самое – фаллосы. Такого еще не бывало!

3-й  а ф и н я н и н. Злая, неуместная шутка!

2-й  а ф и н я н и н. Шутка? Святотатство! Андокид заявил, будто бы у него есть свидетельства нескольких рабов и метеков, которые донесли, что Алкивиад и в другом случае изуродовал статуи богов, стало быть, и этот случай – его проделки в пьяном виде. И еще не все. Андокид прослышал, будто у себя дома Алкивиад разыгрывал Элевсинские мистерии.

4-й  а ф и н я н и н. И это все Алкивиад, наш стратег, вдохновитель похода афинских кораблей с войском в Сицилию, готовых уже к отплытию? Дел у него мало?

2-й  а ф и н я н и н. Я говорю только о том, о чем Андокид толкует.

4-й  а ф и н я н и н. Андокид толкует, бегая по площади, а Фессал, сын Кимона, уже подал жалобу с обвинением Алкивиада в поругании Деметры и Коры.

3-й  а ф и н я н и н. Это очень серьезное обвинение. Что там гермы!

4-й  а ф и н я н и н. В таком бесчинстве с гермами должна быть причина, а не просто буйство молодых людей, переходящих все границы разумного под влиянием чистого, не смешанного с водой вина; но чтобы они бегали по всему городу, да еще впотьмах, а ночи ныне темные, новолуние, – это уж слишком. Скорее можно подумать на коринфян.

3-й  а ф и н я н и н. И правда! Ведь сиракузяне были колонистами Коринфа, и у коринфян есть весьма веские причины задержать или сорвать поход афинских кораблей с войском в Сицилию. Как ни суди, случай с изуродованием герм – дурное предзнаменование, и день отплытия благоразумно перенести на более поздний срок.

4-й  а ф и н я н и н. Чтобы в Сиракузах успели прознать о походе заблаговременно. Нет, нет, тут вам уже не шутки Алкивиада!

                 Показываются Критий и Ферамен.

К р и т и й. А где Андокид?

Ф е р а м е н. Ты не слыхал? У дома Андокида стоит герма, одна не тронутая среди прочих поблизости. Друзья Алкивиада среди судей, чтобы отвести от него подозрения, заявили архонту-базилевсу, что Андокид должен объяснить, почему его герма одна цела, а другие изуродованы; его вызвали в суд и тут же посадили в тюрьму.

К р и т и й. Он выдаст нас!

Ф е р а м е н. Не думаю. Ведь в этом случае все мы погибли, и он первый; оставшись вне подозрений, мы скорее можем спасти его, тем более, как слышно, Алкивиад совершил куда более серьезное преступление – профанацию Элевсинских таинств. О гермах скоро забудут.

К р и т и й. Как! Не стоило нам вмешиваться в ход событий?

Ф е р а м е н. Тсс!

К р и т и й. Теперь Алкивиаду впору скрыться и, вместо похода в Сицилию, отправиться в изгнание.

Ф е р а м е н. Да, узнав об иске Фессала, Алкивиад, говорят, испугался, ускакал в Пирей, где собрались войска, но, услышав, что матросы и тысяча гоплитов из аргивян и мантинейцев говорят открыто, что они отправляются в далекий поход за море только из-за Алкивиада и не потерпят какой-либо несправедливости по отношению к нему, ободрился и явился в суд, чтобы выступить с защитой.

К р и т и й. Назначен суд?

Ф е р а м е н. Нет. Архонт и многие из судей догадались, – я с ними успел переговорить, – что народ, поддержав Алкивиада с походом в Сицилию, будет снисходителен к нему, и ему легко удастся оправдаться, и решили судебное разбирательство затянуть и даже отложить до возвращения Алкивиада с похода, что, конечно, его не устраивает, и он намерен сейчас выступить на Народном собрании.

К р и т и й. На чем же он станет настаивать?

Ф е р а м е н. Ясно, на чем: на снятии с него обвинений.

К р и т и й. А ты выступишь?

Ф е р а м е н. Лучше бы тебе выступить, Критий.

К р и т и й. Мне народ не поверит, ведь во мне видят противника демократии и Алкивиада. Выступить должен ты, Ферамен.

Ф е р а м е н. Да. Первым выступит Никий. Он воспользуется случаем и предложит отложить поход. Вот он идет к трибуне. ( Уходит.)

4-й  а ф и н я н и н (надев на голову миртовый венок). О мужи афиняне! Вы не послушались меня и против воли назначили стратегом, чтобы своей осторожностью и, надо думать, мудростью, свойственной старости, я уравновесил пылкость Алкивиада. Видно, и боги не одобряют сицилийского дела. В изуродовании герм, кто бы это ни сделал и какую бы цель ни преследовал при этом, нельзя не видеть дурного предзнаменования. При таковых обстоятельствах разумно отложить поход в Сицилию, по крайней мере, на какое-то время. Вы видите, уже по всему городу на воротах висят изображения, напоминающие вынос покойников, завтра, в день отплытия кораблей в поход, женшины, справляя праздник Адониса, станут распевать похоронные песни, бить себя в грудь, подражая погребальным обычаям. О мужи афиняне! Нельзя не видеть, что все знамения не благоприятствуют нам!

Гул одобрения и смятения. К трибуне выходит Ферамен.

Ф е р а м е н ( в миртовом венке). О мужи афиняне! Все важнейшие решения в связи с сицилийским делом приняты; снаряжены корабли, собраны войска, избраны стратеги, назначен день отплытия. Нежданно происходят происшествия, весьма странные: изуродование герм по всему городу за одну ночь и якобы розыгрыш Элевсинских мистерий, – и все это приписывается Алкивиаду, известному всякими шалостями в пьяном виде. Я не говорю, – это дело судей, – он виновен или нет. Но нелепо было бы, чтобы человек, выбранный полновластным стратегом таких крупных сил, теперь, когда войско и союзники уже готовы к выступлению, терял драгоценное время, ожидая, пока окончится жеребьевка судей и судебная процедура, отмеряемая водяными часами. Итак, пусть он теперь отплывает в добрый час, а после окончания войны явится сюда, чтобы защищаться согласно тем же законам.

                              Гул одобрения.

Г о л о с а. Праздник Адониса женщины выдумали! Пусть поют и плачут в свое удовольствие, а война – наше дело! Ферамен прав!

   К трибуне выходит Алкивиад, надевает на голову миртовый венок.

А л к и в и а д. Мужи афиняне! Знамения никогда не бывают однозначны, их подлинный смыл прояснивается нередко лишь впоследствии. Есть же знамения ложные, особенно те, которые основаны на неблаговидных делах людей. Готовясь к великому походу, с вашего полного одобрения, я мог лишь молиться богам, но не вступать в войну с ними. Но как бы то ни было, было бы возмутительным посылать стратега во главе таких больших сил с тяготеющим на нем недоказанным обвинением. Если я не смогу защититься, меня следует казнить, если же я оправдаюсь, то смогу выступить против врагов Афин, не опасаясь доносчиков.

Г о л о с а. Не о тебе речь, Алкивиад! Ферамен прав! Голосуем!

1-й  а ф и н я н и н (председательствующий как один из пятидесяти пританов, сидящих на трибуне). Голосуем за  предложение Ферамена: стратегам выступить в поход завтра!

Собравшиеся на площади в большинстве поднимают руки в знак одобрения.

1-й  а ф и н я н и н. Решение принято!

              Алкивиад в окружении своих сторонников.

П о л и т и о н. Алкивиад! Ты мог бы настоять на своем, если бы сослался на войско.

А л к и в и а д. Нет, в тираны я не стремлюсь, сам слишком люблю свободу.

Т е о д о р. А как же нам быть, если судебным разбирательством займутся в твое отсутствие?

А л к и в и а д. Друзья, вам лучше будет скрыться. Впрочем, все теперь зависит, как пойдут дела на войне.

П о л и т и о н. Ты уж постарайся, иначе очень скоро нас оплачут, как Адониса.

Женщины, смеясь, несут покрывало с изображением выноса тела усопшего; мужчины стараются не обращать на них внимания.

У Царского портика (зала суда). На ступенях афиняне кучками сидят или стоят; выходит Ферамен, к нему подходит Критий.

 
                 К р и т и й
Что нового, дружище?
 

 
                 Ф е р а м е н
                                              А? Будь весел!
Я подсадил Тимея к Андокиду
Уговорить признать свою вину,
Назвав своих рабов, еще немногих,
Кто с ним прошелся ночью злополучной
И нас не видел, – с тем ему прощенье
Собранье вынесет постановленьем,
Что принято уже, и Андокид,
Назвав сообщников, спас жизнь свою.
 

 
                  К р и т и й
А жизни тех?
 

 
                Ф е р а м е н
                        Кого нашли, казнили;
Но из друзей – все скрылись за границу.
 

 
                  К р и т и й
Да ты всерьез политикой занялся!
 

 
                Ф е р а м е н
Покончив с осквернителями герм,
Народ призвал: к суду Алкивиада
Теперь же и привлечь, – поскольку слухи
Об играх в таинства вдруг подтвердились.
Уж арестованы Политион
И Теодор, и послана триера
В Сицилию за ним, Алкивиадом,
С приказом без насилья привезти,
Чтоб избежать волненья среди войска.
 

 
                  К р и т и й
Здесь пред судом предстанет беззащитен
Стратег, а там афинский флот и войско,
Как обезглавленное воинство,
Что б ни предприняли, – добра не будет!
 

 
                Ф е р а м е н
Кто все затеял, пусть несет ответ.
 

 
                  К р и т и й
Да он же не глупец, чтобы вернуться -
С угрозой жизни здесь лишиться зря,
За игры в таинства любви и смерти.
 

 
                Ф е р а м е н
Скорее бунт поднять он может в войске,
Сицилией к тому же завладев,
Чтобы затем тираном к нам явиться.
 

 
                  К р и т и й
Ты поступил бы так? Алкивиад -
Он демократ по вольности натуры,
Он любит справедливость, как Сократ.
Боюсь, он явится из благородства,
А чернь, припомнив все его бесчинства
Из нашей юности, казнит его,
Как льва, которому уж тесно в клетке.
 

 
               Ф е р а м е н
Фессал составил жалобу почище,
Чем первую об оскверненьи герм.
Могу сказать.
 

 
                 К р и т и й
                          Я слушаю тебя.
 

Ф е р а м е н. Примерно так: «Фессал, сын Кимона, обвиняет Алкивиада, сына Клиния, в оскорблении двух богинь, Деметры и Коры, путем подражания мистериям, которые он показывал у себя в доме своим товарищам, надевая длинное платье, подобное тому, какое носит иерофант, соверщающий таинства, и называя себя иерофантом, Политиона – жрецом-факелоносцем, Теодора – глашатаем, других же друзей – мистами и эпоптами, чем нарушил законы и правила, установленные эвмолпидами, кериками и жрецами элевсинских мистерий».

 
                   К р и т и й
Ведь, в сущности, всего была игра,
В какую с важностью играют мисты.
 

 
                 Ф е р а м е н
Алкивиаду впрямь несдобровать,
Когда бы он решился возвратиться.
Народ в невежестве своем жесток.
 

 
                   К р и т и й
Как и тиран, пусть самый просвещенный.
 

 
                 Ф е р а м е н
Да, в крайностях всегда таится зло.
 

Критий подходит к кучке беседующих, среди которых Сократ и красивый молодой человек, двоюродный брат Крития Хармид.

К р и т и й. Сократ! Все ходишь, испытывая афинян вопросами? Неужели не понимаешь, что ты становишься все более ненавистным для них? И ты здесь, Хармид!

С о к р а т. Критий, что тебе сказал Ферамен?

К р и т и й. Увлечение философией у безусого юноши я считаю признаком благородного образа мыслей; того же, кто совсем чужд философии, считаю человеком низменным, не пригодным ни на что прекрасное и благородное. Но когда я вижу человека в летах, который все еще углублен в философию и не думает с ней расстаться, тут уже, Сократ, по-моему, требуется кнут!

С о к р а т. Ты им и замахнулся, Критий. Боюсь, Хармид, это он из-за тебя на меня сердится.

К р и т и й. Я понимаю чувство Хармида к тебе. Я сам был в его возрасте и в его положении и испытывал к тебе то же чувство, какое было у Еврипидова Зета к его брату Амфиону. И мне хочется сказать тебе примерно так, как Зет говорил брату: "Сократ, ты невнимателен к тому, что требует внимания; одаренный таким благородством души, ты ребячеством только прославил себя, ты в судейском совете не можешь разумного мнения подать, никогда не промолвишь ты веского слова, никогда не возвысишься дерзким замыслом над другими".

С о к р а т. Да, видно, так.

К р и т и й. А между тем, друг Сократ (не сердись на меня, я говорю это только потому, что желаю тебе добра), разве ты сам не видишь, как постыдно положение, в котором, на мой взгляд, находишься и ты, и все остальные безудержные философы? Ведь если бы сегодня тебя схватили – тебя или кого-нибудь из таких же, как ты, – и бросили в тюрьму, обвиняя в преступлении, которого ты никогда не совершал, ты же знаешь – ты оказался бы совершенно беззащитен, голова у тебя пошла бы кругом, и ты бы так и застыл с открытым ртом...

С о к р а т. Как сейчас?

К р и т и й. ... не в силах ничего вымолвить, а потом предстал бы перед судом, лицом к лицу с обвинителем, отъявленным мерзавцем и негодяем, и умер бы, если бы тому вздумалось потребовать для тебя смертного приговора.

С о к р а т. Да уж, видимо, какая бы участь ни выпала, а придется терпеть.

К р и т и й. И по-твоему, это прекрасно, Сократ, когда человек так беззащитен в своем городе и не в силах себе помочь?

С о к р а т. Да, Критий, если он располагает средством защиты, о котором я не раз говорил и с тобой, и с другими, если он защитил себя тем, что никогда и ни в чем не был несправедлив – ни перед людьми, ни перед богами, ни на словах, ни на деле; и мы с тобой приходили к выводу, что эта помощь – самая лучшая, какую человек способен себе оказать.

К р и т и й. Сократ, я это и называю ребячеством, которое пора оставить, чтобы не быть смешным, чтобы не быть беззащитным.

С о к р а т. Видишь ли, Критий, я не боюсь несправедливости по отношению к себе, ибо терпеть ее лучше, чем совершать ее, хотя ты со мной не согласен, по тебе лучше самому совершать несправедливость, чем терпеть ее от других, так?

К р и т и й. Конечно, так!

С о к р а т. Но как же быть с воздаянием? Есть прекрасное предание о том, как души умерших предстают пред судом, не здесь, а там, в Аиде. Может быть, ты не веришь в это предание, но я, поскольку верю, что душа бессмертна, весьма озабочен тем, чтобы душа моя предстала перед судьею как можно здравой. Равнодушный к тому, что ценит большинство людей, – к богатству, к почестям, к власти, – я ищу только истину и стараюсь действительно стать как можно лучше, чтобы так жить, а когда придет смерть, так умереть. Я призываю и всех прочих, насколько хватает сил, и тебя, Критий, – в ответ на твой призыв оставить философию и заняться, как и ты, политикой, – и корю тебя за то, что ты не сумеешь защищиться, когда настанет для тебя час суда и возмездия, но, очутившись перед судьями Эаком, Радамантом и Миносом, застынешь с открытым ртом, голова у тебя пойдет кругом, точь-в-точь как у меня здесь, на земле, а возможно, и по щекам будешь бит с позором и сброшен в Тартар.

К р и т и й. Сократ, ты шутишь! Ты большой шутник и озорник. Недаром Аристофан постоянно упоминает тебя в своих комедиях, а в "Облаках" вывел тебя под твоим именем и в маске, которая словно пристала к твоему лицу с тех пор.

С о к р а т. Не я шутник, а твой Аристофан; таков уж нрав у комических поэтов.

К р и т и й. Но Алкивиад и в шутках всех превзошел.

С о к р а т. У нас все считают себя сведущими в благочестии и в управлении государством. Вот до какого невежества мы дожили!

К р и т и й. Согласен с тобой. А скажи, Сократ, как, по-твоему, поступит Алкивиад? Неужели он с корабля командующего смиренно перейдет на "Саламинию", посланную за ним, пусть и пообещают ему не заковывать его в цепи?

С о к р а т. Свобода – его закон; ради свободы он пойдет на все.

К р и т и й. Вот это я понимаю. Ведь он может поднять бунт в войке?

С о к р а т. Бунт в войске на вражеской территории?

К р и т и й. Он может повернуть корабли обратно – с тем, чтобы совершить переворот и объявить себя тираном. Кто может помешать ему, если и народ поддержит его?

С о к р а т. Никто, кроме самого Алкивиада. Ведь рассудительный человек, цело-мудрый, умеет властвовать не только над другими, но и над самим собой.

К р и т и й. Алкивиад, своевольный с юности, безудержный, обладает рассудительностью?

С о к р а т. Когда необходимо, да.

К р и т и й. Но если он вернется и предстанет перед судом, ему грозит смерть! Или он, как ты, решит, что претерпеть несправедливость лучше, чем совершать ее?

С о к р а т. Нет, он из тех, кто, совершив несправедливость нечаянно или даже по умыслу, тотчас готов понести наказание, чтобы очистить душу; а поскольку он молод и горд, то никакой несправедливости по отношению к себе не потерпит.

К р и т и й. Значит, он предпримет все меры, чтобы избежать суда и смерти?

С о к р а т. Конечно.

К р и т и й. Ты рад?

С о к р а т. Чему же мне радоваться? Как быстро город одолел Алкивиада, как в конце концов случилось и с Периклом! Но это же лишь на беду ему, то есть всем нам, афинянам.

К р и т и й. Кто знает, может быть, как раз к добру для Афин? Хармид, идем. А ты, Сократ, подумай все-таки о том, что я сказал тебе. А сказками о воздаянии в Аиде пусть тешат себя рабы.

Критий с молодым человеком уходят; Сократ, проводив их взглядом, идет в другую сторону в сопровождении нескольких юношей; опускаются сумерки, а в вышине в вечерних лучах солнца вспыхивает Парфенон.