Текст книги "Очаг света [Сцены из античности и эпохи Возрождения]"

Автор книги: Петр Киле

Там же. Скамейки убраны. Раннее утро. Бромий и Фотида выходят из сада.

 
                 ФОТИДА
Уж день. А где носилась я всю ночь?
 

 
                 БРОМИЙ
Не помнишь?
 

 
                 ФОТИДА
                        Что ж там было? Помню смутно,
Как сон смешной из юности моей...
 

 
                 БРОМИЙ
Игривый, сладострастный?
 

 
                 ФОТИДА
                                                    Безобразный!
Вакханке молодой игра пристала -
С сатирами без удержу шалить.
А мне, старухе, что же было делать
В ночных неистовствах гетер и знати
Под видом вакханалий, игр священных?
То профанация была.
 

 
                 БРОМИЙ
                                         О, нет!
Я, Бромий, хоровод водил священный,
Веселый и безумный; вы ж плясали
При свете факелов и звуках флейты,
Пьянея от свободы и желаний
Оргийного неистовства соитий.
 

 
                ФОТИДА
Ну, да! В мистерии посвящена я
И знаю оргий высший смысл и тайну,
А тут гетеры, разыграв богинь
Прекраснейших, развеселились сдуру
С поклонниками, впавшими в безумье.
А ты им, шут, удачно подыграл.
 

 
                БРОМИЙ
К трагедии присовокупив драму
Сатировскую, как велит обычай,
Ужасное прикрыть веселой сказкой.
  ( Укладывается вздремнуть в сторонке.)
 

 
                  ФОТИДА
Нет, все твердит, что он не шут, а Бромий
И настоящий, то есть сам Дионис, -
И бог вина, и бог театра он?
А, может быть, и в самом деле правда?
Уж больно хорошо все разыграли -
Богинь блистательных, как свет, – гетеры,
Париса и Елену, – словно в яви
Предстали те из древних песнопений, -
А после – вакханалья, как веселье
Безумное из утра дней и снов.
И мне легко, легко, лишь тянет спать
Так сладко, как бывало только в детстве.
             ( Потягиваясь, уходит.)
 

   Парис и Елена выходят из сада.

 
                  ЕЛЕНА
Здесь никого?
 

 
                  ПАРИС
                           Да разошлись все, видно.
 

 
                  ЕЛЕНА
А было представленье? Или сон
Приснился: я – Елена, ты – Парис,
Могучего сложения красавец, -
То был не ты, а варвар, чуждый мне,
Изнеженный, в восточном одеяньи,
Весь в кольцах и браслетах золотых,
А я была спартанскою царицей,
Что мне не нравилось немножко тоже,
Не знаю почему.
 

 
                   ПАРИС
                                Играла ты,
Однако, превосходно.
 

 
                   ЕЛЕНА
                                         Я играла?
 

 
                   ПАРИС
Мы все играли с увлеченьем. Жалко,
Что все закончилось. Не будет лучше
Уж никогда.
 

 
                   ЕЛЕНА
       ( потянувшись к Парису)
                       Игра игрой, пускай,
Но наши чувства лишь определились,
Парис, во пламени игры и мифа.
 

 
                   ПАРИС
      ( припоминая, с возбуждением)
О, да! Ведь там еще случилось нечто.
Я видел взор, смеющийся, прелестный...
 

 
                   ЕЛЕНА
Елены? Иль богини Афродиты?
 

 
                   ПАРИС
Нет, Фрины, пусть под видом Афродиты,
И сердце вдруг подстрелянною птицей
Сорвалось вниз, затрепетав крылами, -
И я подумал: "То стрела Эрота
Меня сразила!" Обезумел я
От страха, будто при смерти, и счастья,
И роль свою играл уж машинально.
 

 
                   ЕЛЕНА
О чем ты говоришь, Парис? Ты бредишь.
 

 
                   ПАРИС
Прекрасней взора и прелестней боги
Не видели, а смертные счастливей:
Она средь нас, захочет, вот так взглянет,
Вся человечность неги и любви!
 

 
                   ЕЛЕНА
Увы! Увы! О, горе мне! Воровка!
Ей мало именитых и богатых,
Зачем же ей птенец бездомный мой?
 

Из сада показывается Клиний в сопровождении раба.

 
                  КЛИНИЙ
А где ж вы были? Вас искали всюду;
Уж ночь прошла; вы заигрались явно...
И что за вскрики: «Горе мне! Воровка!»?
Однако вы играли превосходно.
На Дионисиях я как хорег
И автор получить бы мог награду.
 

 
                   ЕЛЕНА
В чаду любви я не играла роль
Елены из Гомера, а в блаженстве,
Как боги, пребывала и любила
Париса настоящего, из жизни,
Лелея счастье, дар самой Киприды;
А он-то заливался соловьем...
Но стоило явиться Афродите
С ее смеющейся улыбкой, Фрине,
Хочу сказать, Парис вновь онемел,
И ночь блаженства, нашей тайной свадьбы,
Чего он домогался, изнывая
От стрел Эрота, похотью телесной,
А не любовью к красоте, что в Фрине
Он вдруг узрел, забыв тотчас меня,
И я покинута столь вероломно,
Что слов не нахожу, в досаде, в гневе,
Вся в муках, как Медея или Федра
У Еврипида, я убить готова
Детей? Их нет. Себя? Или Париса?!
Когда б не полюбила я его
И лучше, ярче, как дитя и мужа,
Возлюбленного – все в одном лице...
 

 
                КЛИНИЙ
       ( переглядываясь с Парисом)
Прекрасно, милая; ты не в себе
Немножко; ты устала от волнений;
Театр не шутка, это надо знать.
 

 
                  ЕЛЕНА
А он не хочет знать меня, влюбленный
Теперь во Фрину, как в саму богиню, -
Клятвопреступник он и святотатец!
 

 
                 КЛИНИЙ
Елена, помолчи, чтоб я в безумье
Не впал с тобою вместе; пусть Парис
Теперь покажет, в здравом он уме
Или безумен тоже от любви.
 

 
                  ПАРИС
Мы юны, Клиний. В юности все скоро
Свершается, иль все стоит на месте.
Влюбился в Фрину в эту только ночь,
Пред тем, ну да, укушенный пчелой,
Излеченный от боли поцелуем
Елены, я в нее тотчас влюбился,
Она – в меня, и нас Эрот сразил
В саду в послеполуденный наш сон...
 

 
                КЛИНИЙ
Во сне иль наяву, не знаешь толком?
Хранил ее я, как зеницу ока,
А ты, пчелой укушенный, свершил
Благое ль дело, чтоб отдаться страсти
К другой, тем изменив и ей, и мне?
 

 
                  ПАРИС
Влюбиться в Фрину вовсе не измена;
Ты сам влюблен в нее и не скрываешь.
 

 
                КЛИНИЙ
Влюбленный треугольник, как источник
В пещере нимф копытцами сатиров,
Затоптан без стыда и взбаламучен, -
И что теперь?
 

 
                  ПАРИС
                          Я знаю, что люблю
Красу небесной Фрины.
 

 
                 КЛИНИЙ
                                            Афродиты?
 

 
                   ПАРИС
Ну да, как в статуе соединил
Пракситель женственность и прелесть Фрины
С достоинством богини красоты.
А что касается Елены? Я
По-прежнему люблю тебя всем пылом
И жажду обладать тобой – женой ли
Или возлюбленной – до срока свадьбы.
 

 
                   ЕЛЕНА
Уймись, безумный! Афинянка я,
Из знати, не рабыня, не гетера,
Любовь мою делить ни с кем не стану,
Как гребнем золотым иль диадемой,
Как пеплосом, покуда он мне дорог.
Поди к гетере, похвались любовью
Елены, это дорогого стоит;
Ее лишился ты, теперь ты нищий,
Она подаст – с улыбкой смех веселый,
И ты очнешься, но один на свете.
  ( Уходит в женскую половину дома.)
 

 
                  КЛИНИЙ
Она права. Ведь прелесть Фрины – свет,
Сиянье красоты; она всевластна
И никому принадлежать не может,
Как солнца свет, чарующий и жгучий.
 

 
                   ПАРИС
И этот свет изгнанью подлежит
Из города, как в Книде, не в Афинах,
Нашла себе пристанище Киприда?
О, как я рад, что я увидел Фрину
Во всей красе, с достоинством богини,
С величием, исполненным любви.
 

 
                  КЛИНИЙ
А статуя Праксителя прекрасней,
Я знаю, во сто крат!
 

 
                    ПАРИС
                                     И в самом деле?
О, я хочу богиню лицезреть!
Влюблен я не в гетеру, – в Афродиту.
 

 
                  КЛИНИЙ
Для этого поехать нужно в Книд.
 

 
                    ПАРИС
О, да! В Афинах тесно, неуютно.
Отправлюсь в странствия, пока я молод.
 

 
                  КЛИНИЙ
         (потягиваясь устало)
Прекрасно, милый друг, быть молодым.
А надо бы вздремнуть, ведь нынче суд,
Который лишь ославит вновь Афины.
 

 
                    ПАРИС
А я уж не усну. Пойду пройдусь,
Как ночь бродил, Елена же искала
И все звала, а я за нею шел,
Влюбленный в космос бесконечный, в звездах.
                 ( Уходит.)
 

АКТ  IV

Царский портик. На ступенях, на площади афиняне, гетеры; показывается Евфий. Хор девушек с комическими масками в руках..

 
             1-й  АФИНЯНИН
Явился Евфий, оскорбленный муж
Гетерой, пренебрегшей им, как старым
Для подвигов, к которым призывает
Нас всех Эрот, сынишка Афродиты.
 

 
             2-й  АФИНЯНИН
Эй, Евфий! Бороду вновь отрастив,
Ты мог бы успокоиться на этом.
 

 
                ЕВФИЙ
Не о себе забочусь, афиняне!
Не жалобу принес архонту я,
А иск наиважнейший, чтобы город
Не претерпел еще презлейших бедствий
И боги не оставили Афины
Из-за гетеры, склонной к святотатству.
 

 
            ХОР ДЕВУШЕК
    Гетеры – жрицы Афродиты,
    И тем они ведь знамениты,
    А святотатец – это ты,
    Поклонник женской красоты,
          Уж поседевший в битвах,
    В каких известно, не в молитвах;
    А ныне ты благочестив,
    Но вряд ли будешь ты счастлив.
           Посмещищем теперь
           Ты станешь у гетер,
           И то-то будет в радость
           Хладеющая старость.
           Одумайся, старик,
           И проглоти язык!
       ( Пляшет вокруг Евфия.)
 

 
               ЕВФИЙ
Напрасно вы смеетесь. И над кем?
Овца паршивая все стадо портит.
Лишь благочестие спасет всех нас.
        ( Входит в зал суда.)
 

 
              1-я  ГЕТЕРА
         ( с повадками старухи)
А, Фрина показалась в окруженьи
Поклонников своих и домочадцев.
Она такая же, как мы, гетеры,
Лишь возгордилась, возомнив себя
Богинею; но старость в ней проглянет,
И смертною предстанет, без сомненья.
 

 
               2-я  ГЕТЕРА
Мы жрицы Афродиты. Бойтесь гнева
Богини, а не то вас покарает
Она безжалостно, как Ипполита,
Отвергнувшего Федру с возмущеньем,
Пусть праведным, к добру ли? Лишь к беде.
 

 
               3-я  ГЕТЕРА
Нет выше благочестья, чем служенье
Богине Афродите, ведь ее
Чтут свято и с усердьем даже боги,
А пуще всех, известно, царь богов...
 

Показывается Фрина в сопровождении Фотиды, Праксителя, Гиперида, Клиния, Париса и Елены; Фрина, одетая в пеплос, струящийся складками по ее телу, на верхней ступени, обернувшись, застывает на миг с радостным взглядом влажных и блестящих глаз, в которых сияет вся прелесть ее тела, грации и красоты, как в Афродите Праксителя, увезенной в город Кос. Все с восхищением взирают на нее, – ее уже нет, она вошла в зал суда, а тишина длится, словно световой ее образ, как статуя, высится на фоне колонн Царского портика.

Часть зала суда – скамьи амфитеатром, в вышине одна, как бы в тени, сидит Фрина, ниже – публика, напротив, предполагается, – судьи; внизу скамья, на которой восседают архонт-базилевс и два его помощника, рядом трибуна. К ней то и дело выходят то Евфий, то Гиперид.

ЕВФИЙ. По поводу моего иска в Афинах смеются, что это Евфий поднял руку на женщину. Я обвиняю не женщину, не гетеру, а воцарившееся в городе нечестие, которое – сознает она это сама или нет – Фрина культивирует, к восторгу и восхищению афинских юношей, да и людей постарше, воображая себя богиней Афродитой, выходящей из моря, да еще совершенно обнаженной, как изобразил ее в своей знаменитой картине Апеллес, назвав ее «Афродита Андиомена», когда все узнают в ней гетеру Фрину.

ГИПЕРИД. Евфий! По поводу картины обращайся к Апеллесу.

ЕВФИЙ. Что это такое, как не поругание и не оскорбление богини Афродиты, которую едва ли кто из смертных видел обнаженной, а если и видел, предположим, хотя это и невозможно, то должен хранить в тайне такое происшествие во имя целомудрия и святости, иначе это и есть нечестие, которое карается законом.

ГИПЕРИД. Изощряться в красноречии похвально, Евфий, но не в случае, когда речь идет о нечестии.

ЕВФИЙ. И так попустительством властей это зло давно укоренилось в Афинах, начиная с работ Фидия, осужденного за святотатство, и кончая безбожными речами софистов. Афиняне оскорбили богов поношеньями и смехом, и боги отвернулись от нас, – здесь первопричины всех бедствий, постигших Афины от нашествия персов до наших дней, когда Афины подчинились сначала Спарте, а затем Македонии, утратив могущество и свободу.

ГИПЕРИД. Евфий! При чем тут гетеры? Ты впал в безумие.

ЕВФИЙ. Но и при этих прискорбных обстоятельствах мы не вспомнили о богах, не угомонились, не вернулись к старинному отеческому строю, а утопаем в роскоши, почитая богатство и самих себя больше, чем богов. И к этой роскоши и расточительству подвигает афинян больше всех кто? Конечно же, она, гетера Фрина, столь знаменитая по всей Элладе, что за одну ее ночь выкладывают целое состояние. В старое доброе время афиняне, имея богатство, делали подношения городу на строительство Длинных стен, кораблей или устройство Панафинейских празднеств в честь Афины, совершали жертвоприношения богам, а ныне все несут одной гетере, будто в самом деле она и есть богиня Афродита.

ГИПЕРИД. Понес и ты, Евфий! Я свидетельствую.

ЕВФИЙ. Гиперид, не перебивай меня, а то и я не дам тебе говорить. Очевидно, необходимо очистить город от этой нравственной порчи. Какое же наказание, по моему разумению, следует назначить гетере Фрине за нечестие? Поскольку она приезжая, естественно бы подумать, ее следует подвергнуть изгнанию, а имущество ее – конфискации в пользу государства. Но ее ведь станут чествовать всюду, смеясь над Афинами! Остается одно: подвергнуть ее смерти – пусть ужас охватит всех греков и очистит нас от скверны, как в театре Диониса, когда ставят трагедии наших великих трагиков.

Публика с недоумением озирается; к трибуне выходит Гиперид.

ГИПЕРИД. Мужи афиняне! Когда Евфий говорит о бедствиях, постигших Афины, мы сетуем вместе с ним, ибо все мы любим наш город, некогда столь прославленный и ныне самый знаменитый, ведь не Спарта, не Коринф, не Фивы, а Афины, по известному изречению, и есть Эллада, Эллада в Элладе. Но каким образом одна из гетер, которыми тоже знаменит наш город, потому что все самые красивые девушки, где бы они ни родились, как Аспасия в Милете, Лаида в Коринфе или Фрина в Фесбиях в Беотии, мечтают приехать в Афины, где они обучаются не известному ремеслу, – тут учиться им нечего, природа и Афродита всюду равно заботятся о них, – а обретают свободу и знание, чтобы быть не просто предметом вожделений и похоти, но любви, стремления к красоте, как учит Платон устами Сократа. И та молодая женщина, которую ты, Евфий, обвиняешь в нечестии, воплощает красоту, влекущую всех нас, мужчин и женщин, юношей и девушек, детей; это видно в том, как все рады ее видеть на улицах города, где она ходит одетой, как все женщины, можно сказать, скромно и просто, почти без украшений и румян, но красота ее тела, лица, глаз, ее грация словно светом озаряют ее платье и все вокруг сияет негой и прелестью. И если мы, глядя на нее, думаем: «Богиня!», как Психею принимали за саму Афродиту, за что та разгневалась на ни в чем неповинную девушку несравненной красоты, то в чем вина Фрины, как не в ее красоте? Но разве красота вообще и именно женская – это вина? Нет, это источник и первопричина любви, стало быть, всего сущего. Но если красота повинна, допустим, то это вина не гетеры Фрины, а самой богини Афродиты, прародительницы всего живого в мире. Вот до какого нечестия ты дошел, Евфий! Ты учинил иск не Фрине, а богине любви и красоты, что сделать тебе смолоду не пришло бы в голову, но думать, что женщины будут к тебе благосклонны и в старости, как к Софоклу, – это глупость. А глупость схожа с безумием. И я утверждаю, ты впал в безумие.

ЕВФИЙ. Не обо мне речь, Гиперид! У глупца или безумца архонт-базилевс не принял бы иска и не стал бы назначать заседание суда. Говори по существу. Кого представляла Фрина, выходя голой из моря в праздник Посейдона?

ГИПЕРИД. Боги! В праздник Посейдона все купаются в море, все выходят из воды обнаженными, как иначе и купаться? Здесь нет стыда, здесь таинство, посвященное Посейдону. Когда все нагие, наготы не замечают. Зачем? Море и солнце всех увлекают. В том радость празднества. И никто не воображает себя Посейдоном или Афродитой. Но если все взоры обращены на красоту Фрины, когда она, как в статуе Праксителя, спускает с плеч, все ниже и ниже пеплос, глядя влажным взором вдаль, и у всех, кто видит ее вблизи или издали, замирает дыхание, и мы полны тишайшего восхищения, не слыша ни гула моря, ни голосов, будто окунулись глубоко в воду, – это же чудо!

ЕВФИЙ. И никакое это не чудо, а срам и гордыня!

ГИПЕРИД. Несчастный, что с тобой приключилось! И явись в это время с высот Олимпа или с берегов Кипра сама Афродита с ее божественной, нетленной красотой, ты знаешь, Евфий, увидя Фрину, она бы вознегодовала, как на Психею. А почему? Из зависти к ее земной красоте, к красоте женского тела, пленительного, нежного, благоухающего весенним цветением земли, с прелестным взором любви и счастья, этой человечности, какой нет ни у зверей, ни у богов. Все это – пленительные линии, вибрация света и тени, весь трепет неги и любви – сумел каким-то чудом запечатлеть в мраморе Пракситель, превзошедший в мастерстве самого Фидия. Красота сама по себе божественна, и Фрина в его изображении предстает богиней по совершенству и прелести, с нежной человечностью во взоре. Но все высшее мы, смертные, связываем с богами. И в статуе Праксителя все узнают Афродиту, одета она или обнажена впервые, как в той, что увезена в Книд. В чем тут можно усмотреть святотатство?

ЕВФИЙ. Д а, в том, что Фрина выдает себя за богиню Афродиту!

ГИПЕРИД. Евфий! Если бы ты стал выдавать себя за Аполлона, ну, сбрив бороду, или Посейдона, дуя в раковину, как тритон, стали бы тобой восхищаться?

                               Смех в зале.

                                                 Не мы ли сами, восхищаясь Фриной, принимаем ее за богиню?

ЕВФИЙ. То-то и оно.

ГИПЕРИД. Что ты хочешь сказать? И ты, Евфий, принимаешь Фрину за богиню?

ЕВФИЙ. Принимал по глупости, по безумию, ибо любовь – безумие, не нами сказано.

ГИПЕРИД. Так повинись сам, принеси жертвоприношения Афродите. Возьми иск обратно. Может быть, суд не подвергнет тебя крупному штрафу, если повинишься перед афинянами, мол, задумал неблагое дело сдуру, со зла, из любви, сила которой сродни безумию.

ЕВФИЙ. Будь я помоложе, может, так бы и поступил, Гиперид. Но я пекусь здесь не о своей страсти, а о судьбе Афинского государства, о чем сказал в обвинительной речи, думаю, с полным основанием.

ГИПЕРИД. Нет, нет, Евфий, ты все-таки путаешь причину и последствия. Если по справедливости сказать, не Фрина выдает себя за богиню, – такое тщеславие у женщин, пока они молоды и красивы, извинительно, – а те, кто ее изображение на холсте или в мраморе называют Афродитой Андиоменой или просто Афродитой Книдской.

ЕВФИЙ. Выходит, в святотатстве повинны и они, Апеллес и Пракситель.

ГИПЕРИД. Не только они, все те, и мы в том числе, кто поклоняется статуе Праксителя в Книде. Ты готов подать иск и на Праксителя, ибо Апеллес не проживает в Афинах, и на всех нас?

Движение в зале. Пракситель поднимается с места и знаками просит у архонта разрешения сказать слово. Архонт объявляет перерыв, и публика выходит из зала.

 
               КЛИНИЙ
Все очень скверно. Гиперид запутал
Из ревности к Праксителю все дело,
Которое ведь было ясно всем.
 

 
                  ЕЛЕНА
Изгнанье?
 

 
                 КЛИНИЙ
                     Да.
 

 
                   ПАРИС
                            Изгнанье красоты?
 

 
            ХОР ДЕВУШЕК
    О, красота! На похищенье
         Обречена она
             И на гоненье
             Осуждена.
         В чем смысл такой напасти?
         Ведь красота дана
         Нам всем на счастье,
         Как юность и весна.
               ( Пляшет.)
         Взлелеянные в детстве,
         Восходят грезы и мечты.
         Как избежать нам бедствий
         Изгнанничества красоты,
         Последней славы и опоры
         Эллады, гибнущей в раздорах?
               ( Пляшет.)
 

Там же. Теперь место, где сидит Фрина, ярко освещено солнцем. Все те же; у трибуны Пракситель.

ПРАКСИТЕЛЬ. Мужи афиняне! Это хорошо, что в споре между Евфием и Гиперидом выяснилось со всей очевидностью, что если кто и повинен в оскорблении богини Афродиты, то это я, а не Фрина, которая с прилежанием служила мне моделью. А это ведь далеко не легкое дело, не праздное занятие, как думают, оно сродни работе скульптора, успеху которой всячески способствует, если есть понимание важности дела. Рождается из мрамора не просто статуя, изображение женского лика, женского тела во всей его жизненности и прелести, а идея красоты, впервые явленная в Киприде, как гласят мифы. И когда модель прекрасна, и статуя выходит из глыбы белого, сияющего изнутри мрамора совершенной, в идеале, если хватает мастерства и прилежания у ваятеля, вдохновенного богами, ибо они сами совершенны и любят все самое совершенное, а потому и бессмертны, в идеале перед нами предстает не просто прекрасная женщина, а сама Афродита, какой она, пеннорожденная, однажды вышла из моря на благословленный берег острова Кипр. Где же здесь кощунство и святотатство?

ЕВФИЙ. А в том самом.

ПРАКСИТЕЛЬ. В красоте, как и во всех явлениях и вещах в мире, есть своя иерархия. Как повелось издревле, мы ценим красоту женского тела, но это лишь первая ступень в восхождении к красоте нравов и к красоте, какая она есть сама по себе. Это идея красоты, она явлена во всем, как свет небес и моря, она явлена и в женском теле, хотя исключительно редко, ибо всякая женщина чем-то прекрасна, статью, руками, глазами, в профиль или в фас, но прекрасна с головы до ног, во всяком движении и повороте редко кто бывает, и даже среди богинь прекраснейшей признана одна Афродита, и вот Фрина – одна из немногих самых совершенных женщин, какой была, возможно, Елена, дочь Зевса и Леды. Но в ее судьбу вмешались боги, сама Афродита, чтобы в споре за золотое яблоко с Герой и Афиной восторжествовать, обещала Парису в жены прекраснейшую из смертных женщин. Здесь первопричина Троянской войны, которая принесла столько бедствий народам Греции и закончилась разрушением Трои. Но, подумайте, афиняне, наши предки вступились с оружием в руках за неверную жену, достойную смерти или изгнания? Нет! Они вступились с оружием в руках за красоту Елены, в которой просияла идея самой красоты, какая она есть, при этом в обличье земной женщины, воистину божественной по совершенству и грации. Поэтому в Троянской войне принимали участие и боги, как поведал о том Гомер в "Илиаде", на которой воспиталась, по утверждению Аристотеля, Эллада. Поэтому мы ценим превыше всего героизм, свободу и красоту.

ЕВФИЙ. Все это всем известно и к делу не относится.

ПРАКСИТЕЛЬ. Еще как относится. Но, потерпев поражение в Пелопоннесской войне, что же учинили наши отцы и деды? Увидели виновника бедствий Афинского государства в бесстрашном воине и мудреце Сократе и осудили его на смерть, чтобы тотчас горько раскаяться и в гневе наказать как обвинителей Сократа, так и судей. А ныне, утратив могущество и свободу не только Афин, а всей Греции неразумением правителей и народов, мы готовы изгнать из Афин красоту?!

ЕВФИЙ. О гетере мы говорим здесь.

ПРАКСИТЕЛЬ. Ради благочестия, ради старческого скудоумия и немощи, в которые впал Евфий? Мужи афиняне! Речь уже идет не о гетере, пусть самой знаменитой в Греции, не о Фрине, не о красоте женского тела, а о красоте, стремлением к которой живет все живое, что воспел в "Илиаде" Гомер, что воспряла вся Эллада.

ЕВФИЙ. Опять твердит о Гомере!

ПРАКСИТЕЛЬ. Из поклонения женской красоте во всей ее прелести и изяществе рождается не просто любовь(она проявляет себя, как стихийная сила, как Эрос), а человеческая любовь, человечность, что отличает нас как от зверей, так и богов. Красота гуманна и самоценна. Обычно она воплощена лишь частично во многих людях, прежде всего в детях и женщинах, а есть женщина, чья красота близка к идее красоты, и вот она, Фрина, воплощает ее, как Афродита среди богов. Она достойна не хулы и гонений, а восхищения и почитания.

Фрина спускается на свободное пространство перед судьями.

ГИПЕРИД. Поскольку женщине на суде запрещается выступать в свою защиту, Фрина изъявила желание просто предстать перед вами, мужи афиняне.

ПРАКСИТЕЛЬ. О, нет, Фрина!

Фрина выглядывает вдаль, словно перед нею море, и спускает с плеч пеплос, спадающий до бедер, – еще миг, кажется, богиня сделает шаг, освобождаясь от одежды; никто не смеет нарушить ее уединения, ей далеко видно, она одна, сама женственность и изящество, божественная человечность, – это Афродита Праксителя, увезенная за море в Книд. Публика и судьи в немом восхищении.

ЕВФИЙ ( с торжеством). Вот это я и называю кощунством и святотатством!

               Архонт останавливает его жестом.

ПАРИС. Красота Греции!

Публика выходит на ступени Царского портика в ожидании решения суда. Клиний, Парис и Елена; Пракситель остается рядом с Фриной в коридоре суда.

 
                1-я  ГЕТЕРА
Что, снова перерыв?
 

 
                  ПАРИС
                                      Нет, ждем решенья.
Пракситель говорил, на удивленье,
Прекрасно, как оратор Демосфен.
 

 
                 БРОМИЙ
Как Демосфен, риторикой своею
Царя Филиппа напугавший страшно,
И тот решил пойти на нас войною,
На Грецию, разбитую в раздорах
Меж эллинами, варварам во благо.
 

 
                ГИПЕРИД
          ( выходя на площадь)
Я весть принес, как с поля битвы чудной
Старинной веры предков с красотою,
Что просияло славою Афин
В прекрасных изваяниях и храмах,
Богам же олимпийским посвященных.
Где здесь кощунство? Лишь в умах людей,
У Евфия оно – в его сужденьях,
Никак не в красоте прелестной Фрины, -
Суд оправдал ее и защитил,
А Евфия он штрафом наказал!
 

Фрина выходит на площадь в сопровождении Праксителя, Фотиды и других. Публика радостно приветствует Фрину, поднося ей венки и цветы.

 
           ХОР ДЕВУШЕК
            Победа красоты!
            И это не мечты?
      Как торжествует младость
И старость заодно – какая радость
    Средь бед, крушений снизошла,
    И даль небесная светла
       До самого Олимпа,
       И нет чудесней нимба
       Для красоты земной,
    Вновь просиявшей над тобой,
    Афины, город знаменитый
       Навеки, как в зените
    Свободы, славы и побед,
    Ликующих, как солнца свет.
   ( Пляшет при всеобщей радости вокруг.)