Текст книги "Очаг света [Сцены из античности и эпохи Возрождения]"

Автор книги: Петр Киле

АКТ  IV

Крепость на берегу Геллеспонта. Зал, украшенный коврами, щитами и оружием; постель под пологом, массивный стол с серебряной посудой и золотыми кубками. Алкивиад, погруженный в мрачные раздумья, сидит неподвижно за столом;  флейтистка и его верный раб Тиресий.

 
            Ф л е й т и с т к а
И что давно он так сидит, весь в думах,
Как друг его Сократ?
 

 
               Т и р е с и й
                                       А что тут думать,
Когда не знаешь, плакать иль смеяться?
В поход в Сицилию собрался с пылом
Воинственным, как у Ареса, – нет,
Схватили, как преступника, уж к казни
Приговоренного, ну, не смешно ли?
 

 
             Ф л е й т и с т к а
Совсем и не смешно, а просто дико.
К чему ты это вспомнил, верный раб?
 

 
               Т и р е с и й
О странствиях, какие Одиссею
Не снились, уж не стану говорить;
В Афины возвратился он с триумфом,
Каких не знал Перикл; но слава – солнце,
Лучи которого опасны крыльям,
Скрепленным воском мнения толпы.
 

 
             Ф л е й т и с т к а
Скажи попроще.
 

 
               Т и р е с и й
                               Кормчий Антиох
По глупости своей вступил в сраженье,
Без права и без смысла, и понес
Потери, да и сам погиб, несчастный, -
А обвинен в небрежности стратег
И отстранен от должности. Что это?
Измена? Или Рок? Играй, играй,
Да, что-нибудь печальное; пусть слезы
Прольются, если нет уж сил для жизни.
Не шелохнулся. Зачинай пеан,
Как перед боем.
 

 
               А л к и в и а д
        ( вскакивая на ноги)
                              Посмотри, Тиресий,
 Там что за шум?
 

 
                Т и р е с и й
                               На небе иль на море?
 

 
              А л к и в и а д
Ну, хорошо, на небе. Что на море
Я насмотрелся, больше не хочу.
 

 
                Т и р е с и й
Совет богов собрался на Олимпе;
Судьбу Афин решают боги...
 

 
              А л к и в и а д
                                                     Как же!
Спустись на землю, посмотри внизу.
            ( Флейтистке.)
А мы с тобой давай восславим павших.
Вчера сраженье было; издалека
Не мог я разобрать всего, что было
На море и на суше, но сраженье,
Начавшись в полдень, завершилось скоро,
Как будто силы не равны...
 

 
             Ф л е й т и с т к а
                                                 Победа
Кому досталась? Афинянам?
 

 
               А л к и в и а д
                                                      Вряд ли.
Лисандр, наварх спартанский, все хитрил.
Эскадра не снималась с якорей
При приближении триер афинских,
Как будто не решаясь дать сраженье,
А афиняне, возвращаясь в лагерь,
Все разбредались кто куда, на рынок,
И день за днем все это повторялось.
Предвидя здесь лисандрову уловку,
Я прискакал к афинским кораблям,
Чтоб указать стратегам на опасность
И близости стоянки от врага
В открытой местности, а лучше б в Сест
Им перебраться, и того, что все
Уходят с кораблей по возвращеньи,
Как будто враг не может вдруг явиться.
Меня не стали слушать, мол, не ты,
Здесь мы командуем. Боюсь, случилось,
Как я предвидел.
 

  Входит Тиресий, за ним вестник.

 
                                 Я скажу, как было.
На пятый день вы возвратились в лагерь
С поездки до Лампсака и обратно,
Лишь устрашив противника вконец,
И разбрелись, покинув корабли, -
И тут-то вас настигли – на земле,
Бегущих в одиночку, беззащитных,
А корабли на рейде без матросов,
Ломай, топи, – и никому спасенья.
 

 
               В е с т н и к
Увы! Увы! Все так, Алкивиад.
Едва мы высадились, разбредаясь,
Ну, кто куда, на рынок или спать,
Как шумом весел море встрепенулось,
Сразиться нас никто уж не призвал,
И это нас спасло, как корабли,
Захваченные в целости...
 

 
             А л к и в и а д
                                           Все двести?
 

 
               В е с т н и к
Чуть меньше. Конон на восьми триерах
Успел уйти. Но я сказал «спасло нас»
Напрасно. Пленных – до трех тысяч – всех
Решением собрания казнили.
 

 
             А л к и в и а д
Афинский флот погиб! Погиб цвет войска!
Злосчастная моя судьба! Афины,
Ты гибели своей все ищешь, видно,
Преследуя всех лучших сыновей?
 

     Спустя несколько месяцев. Поспешные сборы. Алкивиад и раб.

 
               Т и р е с и й
Куда теперь?
 

 
             А л к и в и а д
                        К персидскому царю,
Как победитель персов Фемистокл,
Пристанище нашедший у врага,
Изгнанник доблестный Афин несчастных,
Поверженных спартанцами теперь!
Власть передали Тридцати тиранам...
 

 
              Т и р е с и й
То не было ни одного в Афинах,
То сразу Тридцать? Что-то многовато.
 

 
             А л к и в и а д
Когда нет лучшего...
 

 
              Т и р е с и й
                                     Который изгнан...
 

 
             А л к и в и а д
Вот сговорились управлять страной
В угоду Спарте олигархи вместе,
Ну, сколько их набралось.
 

 
              Т и р е с и й
                                                 Ровно Тридцать.
А в прошлый раз 400 набралось.
 

 
              А л к и в и а д
На Геллеспонте лакедемоняне
Господствуют отныне, и за мной
Они придут – убить или изгнать,
Как изгоняют афинян повсюду,
Со всей Ионии и Геллеспонта.
 

 
               Т и р е с и й
Лисандр бесчинствует почище персов.
 

 
             А л к и в и а д
В Афины бы вернулся я, но Критий
Свое ж постановленье отменил
В угоду Спарте и царю Агиду,
И я теперь изгнанник всей Эллады.
 

 
                Т и р е с и й
И персам ты довериться не можешь,
Когда и Тиссаферн, и Фарнабаз
Немало претерпели от тебя.
 

 
              А л к и в и а д
       ( расхаживая в отчаяньи)
Все говорили, лучше для Афин
Мне объявить себя тираном. Как!
Чтобы могущество Афин вернуть,
Пожертвовать свободой, нашей силой?
Своей рукой мне подавить свободу -
В угоду лакедемонянам? Персам?
Свобода – наш кумир, как красота,
И слава Аттики в веках грядущих,
И я ее воитель до конца:
Пока я жив, свобода да сияет,
Как небеса и море на заре.
 

   Небеса и море проступают перед ними.

Дом Крития. Во двор входит Сократ, его встречает Платон, высокого роста и крепкого телосложения, 24 лет, атлет и поэт.

С о к р а т. Платон, ты здесь!

П л а т о н. А ты зачем сюда пришел?

С о к р а т. Меня вызвал Критий. Не бойся за меня, юноша. Все самое худшее, что могло случиться с нами и со страной, случилось.

П л а т о н. Одна несправедливость порождает другую, хуже первой, ты сказал, когда народ, воздав всяческие почести Алкивиаду, не простил ему поражения ничтожной части флота в его отсутствие, и назначил новых стратегов, которых Лисандр, спартанский военачальник, сокрушил хитростью и пришел в Афины; приказав срыть Длинные стены и укрепления Пирея, он передал  власть тридцати тиранам во главе с моим дядей Критием. И тут таилась, по всему, несправедливость, ибо афиняне принялись казнить афинян, сторонников демократии, как Лисандр  пленных.

С о к р а т. Милый, не шуми. Я все это знаю. Что ты хочешь мне сказать?

П л а т о н. Ведь я был убежден, что они отвратят государство от несправедливости и, обратив его к справедливому образу жизни, сумеют его упорядочить. Поэтому я усиленно наблюдал за ними: что они будут делать? И вот я убедился, что за короткое время эти люди (из моих же родственников и хороших знакомых) заставили нас увидеть в прежнем государственном строе золотой век!

С о к р а т. Ты увлекаешься, Платон, но это тебе положено и по возрасту, и по благородству души.

П л а т о н. Если они, придя к власти, вознамерились чинить расправу направо и налево, это их дело. Но как им пришло в голову послать тебя, справедливейшего из людей, вместе с другими за Леонтом Саламинским, чтобы насильно привести его и затем казнить? Конечно, с той целью, чтобы и Сократ принял участие в их деяниях, хочет ли он того или нет. Но он не послушался их, предпочитая подвергнуться любому риску, чем стать соучастником их нечестивых деяний. Я заявил Критию, что гонений на Сократа я не потерплю, они множат несправедливость, которая их самих погубит.

С о к р а т. Теперь мне ясно, почему Критий послал за мной.

П л а т о н. Из-за меня, думаешь? Я еще юн, мои слова не принимают всерьез. Но что несомненно, афиняне с утратой гегемонии и свободы вновь стали понимать, что из всех заблуждений и ошибок наибольшим должно считать вторичный гнев на Алкивиада: негодуя на кормчего, постыдно потерявшего несколько кораблей, сами поступили еще постыднее, лишив государство самого мужественного и самого воинственного из стратегов. И даже в теперешнем положении оставалась слабая надежда, что дела афинян не погибли окончательно, пока жив Алкивиад.  Эти мечты народа не кажутся уж столь невероятными, поскольку Критий заявил Лисандру, что лакедемоняне не могут безопасно властвовать в Элладе, пока у афинян будет существовать демократия и пока жив Алкивиад.

С о к р а т. Жив ли он? Недавно мне снился сон, будто бы из комедии Аристофана "Облака", где его Сократ устроил себе думальню и ее в конце поджигают, и тут из огня выпрыгивает лев...

 С улицы входит Критий в сопровождении юношей, вооруженных кинжалами, которые остаются у входа.

К р и т и й. Сократ! Ты никогда не был сторонником демократии, более того всякая твоя речь звучала, как высмеивание такого способа управления государством, когда крестьяне и ремесленники, искусные в своем деле, призываются для решения вопросов, в которых они ничего не смыслят.

С о к р а т. Вот здесь, возможно, все правда.

К р и т и й. Правда, как и твоя справедливость, которая никому никогда не поможет, потому что жизнь основана на несправедливости, хотим мы того или нет.

С о к р а т. И в этом благо?

К р и т и й. Спорить мне с тобой не досуг, Сократ. Я позвал тебя попросить об одном одолжении. Что ты сотворил из Алкивиада, может статься, из нас, из молодежи его поколения, теперь всем  известно. Что ты еще хочешь сотворить из моего племянника Аристокла, прозвав его Платоном, – к нему это имя уже пристало, – скажи мне, Сократ? С тех пор, как он встретил тебя, он забросил занятия гимнастикой, борьбу забросил, это победитель на Истмийских и Пифийских играх; его трагедии и сатировская драма уже были архонтом предназначены к представлению, он их забрал и сжег, как и поэмы, и стихи, – теперь он только тебя слушает и для знатного юноши, ведь он царского происхождения, потомок последнего афинского царя Кодра, он слишком серьезно занимается одной философией и только философией, глядя на тебя, – хорош пример! Он же не богат, философия его не прокормит.

П л а т о н. Критий, скажи, о каком одолжении ты просишь у Сократа?

К р и т и й. Чтобы он оставил тебя в покое, чтобы он не отвлекал тебя от государственных дел, к которым тебе самое время приступить, имея мою поддержку, иначе я, пожалуй, не сумею защитить его от гонений. Ведь он ослушался приказа Тридцати.

С о к р а т. Критий, ты упиваешься властью, не думая о последствиях. Я не говорю о казнях сторонников демократии, для смутного времени это обычное дело. Но вы взялись казнить теперь любого без всякой вины, чтобы захватить имущество и земли, что не понравилось не одному Ферамену, который первый вступил в переговоры с Лисандром и вызвал тебя из изгнания. Ферамен – самый рассудительный среди вас, но ты его не хочешь слушать. Теперь ты угрожаешь мне.  Оставь ты в покое и меня, и Платона и тем, может быть, спасешь и его, и меня. А тебе же думать о спасении поздно.

К р и т и й. Поздно? Что ты хочешь сказать? Фрасибул, который с горсткой своих приверженцев  захватил Филу, будет окружен и уничтожен.

С о к р а т. Там крепость в горах, а сейчас зима, вести осаду очень трудно. А, знаешь, что будет ближе к весне? Фрасибул соберет всех, кто недоволен тиранией Тридцати, а ею в стране мало кто доволен. Ведь вы, лучшие, сильные, разумные, сделали все, чтобы люди возненавидели тиранию, которая никогда не была в почете в Афинах. Я могу уйти, или велишь юношам арестовать меня?

К р и т и й. Сократ, слушая тебя, я всегда понимал, что ты прав, как и Алкивиад, но не в жизни, а в сфере разума. Платон, проводи Сократа. А мне предстоит сразиться с Фераменом, пока он не вступил в тайные сношения с Фрасибулом и не предал нас

Круглая палата (зал заседаний Совета); члены Совета; у кафедры Критий.

К р и т и й. Теперь я напомню вам обо всех делах Ферамена, чтобы вы убедились, что он меняет свои убеждения не впервые, что предательство впитано им с молоком матери. Он начал свою деятельность с того, что вступил в число вожаков демократии.

Ф е р а м е н (с места). Как многие из присутствующих здесь, как Софокл, – тут нет преступления.

К р и т и й. И он же, по примеру своего отца, стал ревностным сторонником переворота, поставившего на место народовластия правление четырехсот, и даже играл руководящую роль в этом правительстве.

Ф е р а м е н. Опять-таки, как многие из присутствующих здесь.

К р и т и й. Но затем тот же Ферамен, проведав, что против господствующей олигархии растет сильная оппозиция, оказался в числе первых вождей народного движения против правителей.

Ф е р а м е н. Необходимо было избежать гражданской войны! Если бы не я, многие из присутствующих были бы убиты, а быть изгнанным – значило спасти жизнь.

К р и т и й. Ты обвиняешь нас в том, что мы казнили слишком много народу, но никто из нас не повинен в таком количестве смертей, как ты сам: действительно, всякий политический переворот приносит с собой ряд смертных казней; без тебя же не обходится ни один переворот, и потому ты повинен как в смерти олигархов, погибших от рук демократии, так и в смерти демократов, погибших от рук знати.

Ф е р а м е н. Стало быть, ты судишь также и самого себя, и всех присутствующих.

К р и т и й. Члены Совета! Зная о его политических метаморфозах, можем ли мы не принимать предосторожностей, чтобы он не мог поступить и с нами так же, как поступил с другими? Ведь, если он избегнет казни, это даст повод поднять голову многим нашим политическим противникам, а его гибель отнимет последнюю надежду у всех мятежников как скрывающихся в нашем городе, так и перешедших границу Аттики у Филы.

Ф е р а м е н ( выходя к кафедре). О мужи! Только в одном я согласен с Критием: если кто-либо злоумышляет лишить вас власти и содействует усилению злоумышляющих против вас, он должен по справедливости подвергнуться высшей мере наказания. Но кто из нас так поступает, вы прекрасно рассудите, я в этом не сомневаюсь, если сравните все мое поведение – в прошлом и в настоящем – с поведением того же Крития. Зачем было арестовывать и казнить Леонта Саламинца или богача Никерата, сына Никия? Только для того, чтобы создать враждебное настроение к правительству в кругах богатых и благонамеренных граждан! Много народу удалено в изгнание. Но мне показалось нецелесообразным присуждать к изгнанию Фрасибула, Анита или Алкивиада. Это наилучший способ для усиления противников: народ получал таким образом надежных вождей.

К р и т и й. Если бы мы казнили Фрасибула, он бы не явился с оружием руках против нас.

Ф е р а м е н. Заметьте, что правление четырехсот было установлено голосованием самого народного собрания, которому удалось внушить, что лакедемоняне охотнее заключат мир и вступят в союз при каком угодно другом строе, только не при демократическом. Но расчет оказался ошибочным тогда, лакедемоняне ничуть не стали снисходительнее при переговорах, зато теперь – при нашем полном поражении – именно мы спасли Афины, заключив союз с лакедемонянами. Критий говорит о моих метаморфозах. Но скажите, бога ради, как же назвать того, который не нравится всем? Ведь ты, Критий, в демократическом государстве был злейшим врагом демократии, а в аристократическом – злейшим врагом добрых граждан. Я же, Критий, все время неустанно борюсь с крайними течениями: я борюсь с теми демократами, которые считают, что настоящая демократия – только тогда, когда в правлении участвуют рабы и нищие, которые, нуждаясь в драхме, готовы за драхму продать государство; борюсь и с теми олигархами, которые считают, что настоящая олигархия – только тогда, когда государством управляют по своему произволу несколько неограниченных владык. Я всегда – и прежде и теперь – был сторонником такого строя, при котором власть принадлежала бы тем, которые в состоянии защитить государство от врага, сражаясь на коне или в тяжелом вооружении. Ну же, Критий, укажи мне случай, когда бы я пытался устранить от участия в государственных делах добрых граждан, став на сторону крайних демократов или неограниченных тиранов!

Одобрительный гул. Критий, переговорив с двумя его соправителями, не ставит вопрос о Ферамене на голосование, но дает знак юношам с кинжалами встать на ограде, так, чтобы они были видны членам Совета.

К р и т и й. Члены Совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей, кто, видя, что они вовлечены в обман, приходят им на помощь и не позволяет, чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же образом; ведь, стоящие там люди говорят, что они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего олигархию.

Ф е р а м е н ( вскочив на алтарь Гестии). Я прекрасно знаю, клянусь богами, что и этот священный алтарь мне не принесет никакого спасения; я припал к нему только для того, чтобы показать, что наши правители не только бессовестнейшие нарушители человеческих установлений, но и величайшие безбожники.

 Входит коллегия одиннадцати (исполнительная власть в городе) в сопровождении служителей.

К р и т и й. Вот мы передаем вам Ферамена, осужденного по закону. Схватите этого человека, отведите его куда следует, и поступите с ним так, как полагается вслед за приговором.

Ф е р а м е н. Почтеннейшие граждане! Молчанием вы не защитите ваши собственные интересы и интересы государства! Критий, я поделюсь с тобой цикутой из моего кубка! (Его выводят из зала и уводят через агору.)

К р и т и й. Члены Совета! Теперь, не опасаясь предательства в нашем стане, мы выступим против Фрасибула, который, как сообщают, со своим отрядом, возросшим от семидесяти человек до семисот, двинулся в Пирей.

Агора. Круглая палата, деревья, трибуна украшены оливковыми ветками и гирляндами цветов. Флейтистки играют то марши, то мелодии для пляски, под которые юноши и девушки то маршируют, то пляшут. Всюду кучки афинян, сидящих на скамейках под платанами или разгуливающихся; многие украшены венками, как в праздники. Все  обращают взоры в сторону Акрополя, где Фрасибул приносит жертвоприношения Афине.

 
             А р и с т о ф а н
Тиранов было Тридцать? Нет, один.
 

 
                 М е л е т
Да, это Критий, поразивший нас
Жестокостью своею, точно вепрь.
 

 
             А р и с т о ф а н
Недаром из софистов и поэт
Трагический, как ты, мой друг Мелет;
Ведь ты ему подыгрывал успешно,
Как Ферамен с прозванием «котурн»,
Но уцелел и ныне торжествуешь?
А Критий пал в сраженьи у Пирея,
С Хармидом рядом, трогательно, правда?
В любви и ненависти преступивший
Природу и обычай, как Эдип,
Несчастнейший из смертных и герой
Трагедий, коих век прошел, как видно,
Со смертью Еврипида и Софокла.
Пиши комедии, Мелет, коль сможешь;
Смеяться нам пристало, чтобы горе
От бедствий и злосчастий превозмочь.
Увы! Величие Афин, как дым
От жертвоприношений, тает в небе.
 

 
                  А н и т
Аристофан! Ведь нынче не поминки?
Афины обрели свободу вновь,
И ныне праздник примиренья граждан,
Борьбою партий вовлеченных в распри.
Не удается тирании, к счастью,
Пустить в Афинах корни и взрасти,
Как в Сиракузах, пункте наших бедствий.
 

 
              А р и с т о ф а н
А где виновник бедствий и надежд?
Твой мальчик своевольный, твой любимец,
Который пренебрег тобой, Анит,
Отдавший предпочтение Сократу?
 

 
                  А н и т
Уймись, Аристофан! Не то, я знаю,
Как обвинить нетрудно в святотатстве
Поэта, посмеявшегося зло
В «Лягушках» над Дионисом, над богом
Театра и вина, над сыном Зевса,
С игрою в таинства, – не смейся, милый!
 

 
              А р и с т о ф а н
Нет, я серьезно, что с Алкивиадом?
Я слышал слухи разные.
 

 
                  А н и т
                                              Какие?
 

Показывается Фрасибул; афиняне сбегаются; Анит открывает собрание и предоставляет слово Фрасибулу.

Ф р а с и б у л. Афиняне! Нам всем есть о чем подумать. Я очень рекомендовал бы вам, занимавшим прежде город, дать себе отчет в вашем образе действий. Для этого прежде всего рассудите, пожалуйста: какие такие заслуги дали вам право быть настолько самонадеянными, чтобы претендовать на власть над нами? Не считаете ли вы себя более справедливыми, нежели мы? Но ведь народ, будучи беднее вас, никогда не причинял вам обид с целью выгоды, вы же, будучи самой богатой частью населения города, учинили целый ряд гнусностей корысти ради. Итак, вы нас нисколько не превосходите в справедливости.

                    Одобрительное оживление.

Теперь рассмотрим, не может ли, чего доброго, ваше самомнение основываться на храбрости. Но разве мог быть лучший случай убедиться в том, кто из нас храбрее, чем та борьба, которую мы вели друг с другом? Или, может быть, вы скажете, что вы превосходите нас разумом? Но ведь вы имели в своих руках и крепость, и оружие, и деньги, и союзников-пелопоннесцев, – и тем не менее вашей власти положили конец люди, лишенные всего этого! Или ваше самомнение основано на расположении к вам лакедемонян, – тех самых лакедемонян, которые теперь спокойно ушли, выдав вас обиженному вами народу, как выдают пострадавшему укусившую его собаку, предварительно посадив ее на цепь?

                    Веселое оживление.

Вы же, занимавшие Пирей, несомненно не только никогда не нарушали своих клятв, но, в дополнение к прочим душевным качествам, доказали, что вы верны слову и благочестивы. И вы поймете меня правильно, если я скажу: не следует устраивать никаких переворотов, но надо исполнять старые афинские законы. Выбрать должностных лиц мы соберемся в другой раз, а сегодня мы можем повеселиться в мире, как в те времена, когда в празднествах мы находили согласие и счастье!

Флейтистки играют плясовую мелодию, и всякий, кто хочет, пляшет. В стороне Аристофан, Анит и Сократ.

 
            А р и с т о ф а н
Сначала слухи до меня дошли.
Алкивиад во Фригии в селенье
У Фарнабаза жил, боясь спартанцев,
У своего недавнего врага.
Там будто женщину он обесчестил,
И братья за нее вступились, дом,
В котором жил Алкивиад, сожгли,
Его ж убили в тот момент, когда
Выскакивал он из огня.
 

 
                С о к р а т
                                             О боги!
 

 
                  А н и т
То слухи. Как на самом деле было?
 

 
             А р и с т о ф а н
К Лисандру от эфоров поступил
Приказ разделаться с Алкивиадом,
И с тем он обратился к Фарнабазу,
А тот –  Багоя, брата своего,
Послал с отрядом совершить убийство.
Войти в дом не дерзнули; окружив
Со всех сторон дом, подожгли его.
Алкивиад с кинжалом выскочил
Через огонь; никто и не посмел
Вступить с ним в рукопашный бой, но градом
Летучих стрел и копий забросали.
Гетера с ним одна жила, Тимандра;
Когда он умер, все ушли, она
Подняла тело, завернув его
В свои одежды и похоронила
Торжественно, почетно, как могла.
 

 
              С о к р а т
Все предали его, одни гетеры
Остались с ним до смертного конца.
 

 
                А н и т
Сократ! Ты первый предал и его,
И сына моего, все юношество
Своею речью, дерзкой и безбожной!
Алкивиад! Он умер в цвете лет,
А ты все жив, ведешь все те же речи,
Устои государства сокрушая!
Я мог давно разделаться с тобой.
Да он бы обвинил меня в злодействе
И не простил. Теперь за все ответишь.
Проклятье на тебе, как на Эдипе;
Очисти город, уезжай в изгнанье,
Иначе будет худо, так и знай!
 

Сократ с недоумением усмехается, Аристофан хохочет, а вокруг веселье с плясками и пеньем все возрастает.

 
               А ф и н я н е
         ( то хором, то отдельными голосами)
          Мы воспоем свободу,
    Дарованную вновь народу
    Восставшими с оружием в руках
Против тиранов, отметая страх,
         Сковавший всех в Афинах,
         У Длинных стен в руинах,
         А вражий гарнизон
    Держал в осаде Парфенон.
         Восславим мы героев,
         Оплакав наше горе.
Свобода попранная восстает,
    И с нею иноземный гнет,
         Как ужас сна, отринут,
И вновь светла, как встарь, отчизна!
 

 Музыка и танцы продолжаются с факелами в ночи.