Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Ж.-И. Шетарди:

«У нее в правой почке (dans le roignon droit) – я это узнал от самого графа остермана – камень более и длиннее большого пальца образовался в виде кораллов. В том же боку было множество небольших камней, два на левой почке (dans le roignon gauche) по величине были между этими средними. Первый, отделившись от почек, запер мочевой канал, что произвело антонов огонь, окончивший болезнь».

Существует легенда о непонятном явлении перед кончиной Анны Иоанновны.

Вот как рассказывают этот случай современники. За несколько дней до смерти Анны Иоанновны караул стоял в комнате, возле тронной залы, часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои; было уже за полночь, и офицер уселся, чтобы вздремнуть. Вдруг часовой зовет на караул, солдаты выстроились, офицер вынул шпагу, чтобы отдать честь. Все видят – императрица ходит по тронной зале взад и вперед, склоня задумчиво голову, не обращая ни на кого внимания. Весь взвод стоит в ожидании, но наконец странность ночной прогулки по тронной зале начинает всех смущать. Офицер, видя, что государыня не желает идти из залы, решается, наконец, пройти другим ходом и спросить, не знает ли кто намерений императрицы. Тут он встречает Бирона и рапортует ему. «Не может быть,– говорит Бирон, – я сейчас от государыни, она ушла в спальню ложиться». ─ «Взгляните сами, она в тронной зале». Бирон идет и тоже видит ее. «Это что-нибудь не так, здесь или заговор, или обман, чтобы действовать на солдат», – говорит он, бежит к императрице и уговаривает ее выйти, чтобы в глазах караула изобличить самозванку, пользующуюся некоторым сходством с ней, чтобы морочить людей.

Императрица решается выйти, как была в пудермантеле. Бирон идет с нею. Они видят женщину, поразительно похожую на императрицу, которая нимало не смущается. «Дерзкая!» – говорит Бирон, и вызвал весь караул; солдаты и все присутствующие видят «две Анны Иоанновны», из которых настоящую и призрак можно было отличить от другой только по наряду и по тому, что она пришла с Бироном. Императрица, постояв минуту в удивлении, подходит к ней, говоря: «Кто ты? Зачем ты пришла?» Не отвечая ни слова, привидение пятится, не сводя глаз с императрицы, к трону, всходит на него и на ступенях, обращая глаза еще раз на императрицу, исчезает. Императрица обращается к Бирону и произносит: «Это моя смерть», – и уходит к себе.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПРИ ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ

Музыкой тут гремели вечера,

В Неве дробился блеск высоких окон;

Напудренный мелькал и вился локон,

И часто ножка с красным каблучком

Давала знак условный под столом;

И старики в звездах и бриллиантах

Судили резко о тогдашних франтах.

М. Лермонтов

Дочь Петра I Елизавета, взошедшая на трон в 1741 г., жизнью государства интересовалась мало. Ее окружали в основном женщины из простонародья, сплетницы и суеверки. Всем заправляли фавориты Елизаветы Разумовский и Шувалов. Налево и направо раздавались земли, деньги, деревни. Канцлер Бестужев-Рюмин, получивший неожиданно от императрицы замок в Лифляндии, пишет барону Корфу, что дарение «на том же праве, на коем владел оным шведский канцлер». А что это за право, Бестужев-Рюмин не знает и просит барона объяснить ему.

Много при дворе веселились. Должностные лица обязаны были присутствовать на всех спектаклях. И если на французскую комедию приходило мало зрителей, отсутствующим посылался штраф в 50 рублей.

Уже при Екатерине II Гаврила Державин замечал: «Ныне мы смеем говорить, что не могли или не хотим ехать в комедию».

Елизавета Петровна (1709 ─ 1761) – российская императрица в 1741-1761 гг., дочь Петра I. Возведена на престол группировкой дворянства, боровшейся с немецкой кликой, захватившей при Анне Иоанновне власть при русском дворе. Внутренняя политика ее характеризовалась покровительством помещикам и развивавшемуся купечеству. Были восстановлены функции Сената, коллегий, городских магистратов. Усилился крепостной гнет. В 1760 г. помещики получили право без суда отправлять своих крепостных на поселение. В царствование Елизаветы Петровны Россия вела Семилетнюю войну против Пруссии.

Петербург в царствование Елизаветы Петровны, по свидетельству иностранцев, представлял одни противоположности – из великолепного квартала вы вдруг переходили в дикий и сырой лес; рядом с огромными палатами и роскошными садами стояли развалины, деревянные избушки или пустыри; но всего поразительнее было то, что через несколько месяцев эти места нельзя было узнать: вдруг исчезали целые ряды деревянных домов, и вместо них появлялись каменные дома, хотя еще не достроенные, но уже населенные. С точностью тогдашние городские границы определить трудно; существовавшие планы елизаветинского времени представляли одни проекты. Границей города считалась Фонтанка, левый берег которой являл собой предместья: от взморья до Измайловского полка – Лифляндское, от последнего до Невской перспективы – Московское и от Московского до Невы – Александро-Невское. Васильевский остров, по 13-ю линию, входил в состав города, а остальную часть, вместе с Петербургской стороной, по речку Карповку, составляли тоже предместья. Разделение столицы на девять частей: первую, вторую и третью Адмиралтейские, Литейную, Рождественскую, Московскую, Каретную, Васильевскую и Выборгскую было сделано в 1782 г., выделение же Нарвской части последовало только в 1810 г.

В предместьях определялось строить дома: на набережной Невы – каменные, не менее как в два этажа, а по Фонтанке можно было делать и деревянные, но не иначе как на каменном фундаменте. Весь берег Фонтанки был занят садами и загородными дачами вельмож того времени.

Первый деревянный мост через Фонтанку был Аничков, сделанный в 1715 г.; название он получил от примыкавшей к нему Аничковской слободы, построенной подполковником М. О. Аничковым. Позднее, в 1726 г., Аничков мост был подъемный, и здесь был караульный дом для осмотра паспортов у лиц, въезжающих в столицу.

Первый же исторический мост в Петербурге был Петровский, на речке Ждановке, – он соединял Петербургский остров с крепостью.

После него было выстроено еще три моста на Фонтанке, и затем, уже в 1739 г., стало вдруг в Петербурге сорок мостов; все эти мосты были тогда безымянные.

Посредине Троицкой площади стоял Троицкий собор, от которого шла бревенчатая дорога к Троицкой пристани. С этой пристани производился перевоз через Неву к помещавшемуся на противоположной стороне, на Адмиралтейском острове, на месте нынешнего Мраморного дворца, Почтовому двору. Направо от Троицкого собора стояло несколько строений, между которыми выделялись «остерия», т. е. трактир, в котором происходили торжественные царские пиры, и ближе к крепости здание первой петербургской типографии. К 1738 г. эти здания были уничтожены, а от былого большого двухэтажного с черепичной крышей здания Сената оставался только фундамент. За Сенатом, ближе к берегу Невы, стоял домик Петра I, за которым тянулась по Неве и Невке линия набережных домов, большинство которых было построено за казенный счет: владельцы их являлись чиновными людьми и были обязаны жить в Петербурге. Ближайшим к домику Петра I был дом Геннина; в 1738 г. здесь помещались постоялые дома, и отсюда шел другой переезд, уже на Литейную сторону, на Гагаринскую набережную.

Затем следовало здание Синода. В петровское время здесь стоял дом Брюса, первого петербургского коменданта, этот дом впоследствии был подарен князю Гагарину, а когда последнего за воровство повесили, дом был взят в казну и в нем поместили Синод. В 1741 г. Синод по ветхости этого дома был переведен на Васильевский остров, а дом, необитаемый и приходящий все более и более в плачевный вид, просуществовал до 1756 г., когда с аукциона продали остатки разломанного синодального дома. Тут же был небольшой участок с домом Пушкина, зятя Меншикова, и этот дом был конфискован.

Наконец, шел дом Шафирова, построенный, как в то время говорилось, «замком» и занимавший солидный участок. Дом Шафирова должен считаться одним из наиболее старых домов. Его начали строить в 1705 г., конечно, на казенный счет. Во время постигшей в конце царствования Петра I немилости у Шафирова дом отобрали и как отписной в казну пожаловали Академии наук.

В этом доме в довольно обширной зале был поставлен балдахин с троном и состоялось открытие заседаний Академии. К этому времени Петр успел умереть, а Екатерина I благоволила Шафирову. Отписное имение было ему возвращено и Академии пришлось довольно скоропалительно выбираться из шафировского дома, который потом был продан в казну и превратился в мундирный магазин. Рядом с домом Шафирова стоял дом учителя Петра I Никиты Зотова, князь-папы, председателя «всепьянющей коллегии». Дом был с балконом, а на крыше возвышалась фигура Бахуса. После смерти Зотова дом перешел к его преемнику князь-папе Бутурлину. Угловым домом на Неву и вытекающую из нее Невку был дом первого канцлера графа Головкина. Его построили в 1710 г., а с 1781 г. дом принадлежал купцу Погодину, устроившему здесь довольно большой лесной двор. В этот год дом приобретен в казну, участок его соединен с близлежащими домами Шафирова и Гагарина.

Ряд зданий шел и по Невке, там помещалась первоначальная ратуша, заменявшая собой городскую думу.

Следует отметить дом князей Белосельских, там потом встал дворец вел. кн. Сергея Александровича, далее стоял дом князя Шаховского; рядом с ним было Троицкое подворье, затем дом гоф-интенданта Кормедона, купленный после Бироном и при Елизавете конфискованный и отданный духовнику императрицы Дубянскому. Напротив, на другой стороне Фонтанки, стоял на углу двор лесоторговца Д. Л. Лукьянова, купленный Елизаветой в августе 1741 г. для постройки Аничковского дома для графа Алексея Григорьевича Разумовского. Ранее этого Елизавета подарила Разумовскому дворец, в котором сама жила до восшествия своего на престол. Дворец был известен под именем Цесаревнина, находился он на Царицыном лугу, недалеко от Миллионной улицы.

По принятии двора Лукьянова в казну императрица приказала гоф-интенданту Шаргородскому и архитектору Земцову, чтобы они «с поспешением» исполняли подготовительные работы; вскоре после того начали вбивать сваи под фундамент дворца, делать гавань на Фонтанке и разводить сад.

Елизавета одобрила планы, и постройка больших каменных палат была начата. Главным наблюдателем над работами был назначен Растрелли. Отделка дворца продолжалась до 1749 г.

Аничков дворец был очень большой, стоял он в те времена на открытом месте, высотой в три этажа и имел совершенно простой фасад. На улицу выходил на сводах висячий сад, равный ширине дворца. Другой обычный дворцовый сад и службы занимали все пространство до Большой Садовой и Чернышева моста. Подъезд со стороны Фонтанки, теперь не существующий, в былое время давал возможность подплыть на лодке к ступеням дворца.

От левого флигеля дворца шла через Мойку галерея, верхняя часть которой представляла собою открытую, изящно декорированную террасу, внизу же был большой зал, где неоднократно давались оживленные обеды и проходили придворные балы. Через эту залу или посредством верхней террасы можно было пройти в Летний сад. В 1754 г. в этом дворце родился так долго ожидаемый Елизаветой Петровной внук Павел Петрович, а еще через восемь лет императрица Екатерина II принимала поздравления дипломатического корпуса со вступлением на престол. Но очень скоро Екатерина II перестала жить в этом дворце, он был ей неприятен по многим воспоминаниям. Дворец стал отдаваться для житья близким Екатерине II лицам: здесь жил и граф Григорий Орлов, а чтобы ему удобнее было наблюдать солнечное затмение, над дворцом сделали обсерваторию; здесь отводилась резиденция и великолепному князю Таврическому, пока не стал готовым его Таврический дворец, а ноябре 1796 г. появился указ нового императора Павла I о немедленном сносе Летнего деревянного дворца и постройке взамен его Михайловского замка.

Об этом замке мы расскажем позже. Теперь же – о том, что здесь сооружалось ранее.

В начале XVIII в. на месте былого финского поселения находилась слобода, где в наспех срубленных домишках жил батальон рабочей адмиралтейской команды во главе с тогда еще капитаном М. О. Аничковым. Вот откуда название и дворца, и моста.

В 1739 г. на месте нынешнего Аничкова дворца было место купца Лукьянова. Купец Лукьянов – каким образом он получил это место, купил ли его или владел им на захватном праве, мы не знаем, – не успел еще обустроить свой участок: по линии будущего Невского проспекта, тогда Невской перспективы, тянулся небольшой забор, местами покривившийся, местами растасканный соседями. На берегу Фонтанки, которая здесь вдавалась большим рукавом в сушу далеко от своего русла, в беспорядке были нагромождены строительные материалы (ими торговал купец Лукьянов) и чернела караулка сторожа. Возле нынешнего дворца виднелись хозяйственные постройки, а между ними изба, занятая штабом Преображенского полка, здесь стоявшего. За ними далеко простиралось обычное петербургское болото с кочками, с вырубленными пнями, да с кустами чахлой березки, ольхи и вырастающими чередой маленькими елочками.

Но настала ноябрьская ночь 1741 г., когда Елизавета Петровна, арестовав правительницу Анну Леопольдовну и малолетнего Иоанна Антоновича, взошла на престол. С этой ночью связано следующее предание – говорится, что Преображенский собор построен на том месте, где был штаб или съезжая лейб-гвардии Преображенского полка, куда и поехала Елизавета Петровна в ночь на 25 ноября, где она нашла 1-ю роту своих преображенцев, получивших затем название лейб-компанейцев. Но так ли это?

Прежде всего, если обратиться к плану 1738 г., то увидим, что съезжая Преображенского полка помещалась именно на месте купца Лукьянова. Далее, если вспомнить хронологию царствования дочери Петра I, увидим, что и постройка Аничкова дворца и забота о нем началась и раньше и была более интенсивной, чем забота о Преображенском соборе. Все это позволяет думать, что легенда о месте Преображенского собора не соответствует действительности. За своими будущими лейб-компанейцами Елизавета Петровна ездила не на Литейную сторону, а туда, где по ее приказанию стали строить для любовника и тайного супруга графа Алексея Разумовского, Аничков дворец.

С постройкой дворца не вполне ладилось. Сделавший проект архитектор Земцов умер, можно сказать, почти не приступив к постройке. Дворец достраивал тот же знаменитый Растрелли. Несмотря на сильное желание Елизаветы Петровны видеть дворец как можно скорее, его строительство замедлилось, и только в марте 1751 г. произошло освящение церкви. В течение первых 26 лет своего существования Аничков дворец принадлежал графу А. Г. Разумовскому, затем пять лет им владел его брат, бывший малороссийский гетман Кирилл Григорьевич, от которого дворец перешел, через покупку его Екатериной II, Потемкину. Потемкин продал царский подарок купцу-откупщику Шемякину. Тогда Екатерина снова купила дворец и вторично подарила его Потемкину, который владел им меньше года и опять-таки продал его Екатерине II. Это была, таким образом, третья купля-продажа. С этого времени дворец оставался в дворцовом ведомстве и сделки с дворцом совершались между лицами, принадлежащими ко двору. До 1794 г. дворец звался Аничковым дворцом, затем в течение 15 лет он был местопребыванием Кабинета министров, а с 1809 по 1812 г. принадлежал любимой сестре императора Александра I, великой княгине Екатерине Павловне. Дворец был назначен ей в приданое при выходе ее замуж за принца Георгия Ольденбургского. Овдовев, Екатерина Павловна вышла замуж за короля Вюртембергского и продала дворец департаменту уделов, а с 1817 г. во дворце поселился вел. кн. Николай Павлович, который, вступив на престол, оставил за собой Аничков дворец, получивший название Собственного его императорского величества дворца. Шесть лет с 1855 по 1861 г. дворец звался Николаевским, затем получил свое старое название.

Таким образом, за свое сравнительно недолгое существование дворец переменил 12 раз и своих владельцев, и свое название.

Для каких только целей он ни служил: в 1790 г., например, в нем помещался Константинопольский трактир. Затем здесь жили иностранные послы. В июле 1775 г. общество российских купцов «делало своим иждивением в Аничковом доме маскарад и вечерний стол по случаю празднования мира с турками». Давались здесь и различные концерты.

На месте Александринского театра стоял большой павильон, в котором помещалась картинная галерея Разумовского, а в другой комнате, напротив в том же павильоне, давались концерты, устраивались маскарады, балы и пр. За дворцом шел вдоль всего Невского пруд с высокими насыпными берегами, и против нынешней Садовой бил фонтан. Нынешняя решетка Аничкового дворца, говорят, сделана по рисунку прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Долгое время, еще в 30-х гг. XIX в., видны были фрески работы Гонзаго на полуобвалившихся стенах садовых павильонов, и у решетки на Невском проспекте держался еще небольшой храмик Фемиды.

Там, где стоит Российская национальная библиотека, был питомник растений, позади шли оранжереи, по Садовой улице жили садовники и дворцовые служители, а на углу, против Гостиного двора, стоял дом управляющего Разумовского, Ксиландера.

На другой стороне, на углу Невского и Большой Садовой улиц, находился дом И. И. Шувалова, в то время только что оконченный и назначенный для жительства саксонского принца Карла. Шувалову принадлежал весь квартал, образуемый теперь двумя улицами – Садовой и Итальянской.

В этой же местности находилась Тайная канцелярия при Елизавете, и затем при Екатерине II Комиссия нового уложения.

При переделке этого второго здания, в 40-х гг. XIX в. были открыты неизвестно куда ведущий подземный ход, остовы людей, заложенных в стене, застенок с орудиями пыток, большой кузнечный горн и другие пыточные орудия.

В мае 1746 г. в присутствии императрицы Елизаветы Петровны произошло освящение деревянной церкви, построенной на месте разобранной в 1743 г. Троицкой церкви. Но она простояла недолго, сгорев от неизвестной причины, и на ее пожарище жестоко были биты батогами церковные сторожа. А императрица приказала сооруженную было при ее Летнем дворце (там, где теперь Михайловский замок), но не освященную и разобранную церковь переправить на Петербургскую сторону и воздвигнуть вместо сгоревшего Троицкого собора. История этой разобранной церкви довольно-таки любопытна. Церковь была пристроена к Летнему дворцу и подходила как раз к тому месту, где, по предложению Елизаветы Петровны, должна была быть танцевальная зала. Известно, что Елизавета была любительницей танцев, и так как церковь не была еще освящена, то Елизавета и хотела воспользоваться ею, перестроить и превратить в танцевальный зал. Но против этой перестройки восстал Синод, указавший царице, что непристойно здание, даже только предполагавшееся для церкви, превращать в танцевальный зал. Царица согласилась, церковь была разобрана и лежала в разобранном виде. После пожара Троицкого собора Елизавета вспомнила о ней. Но когда соединили бревна и доски церкви в плоты, спустили в Фонтанку и стали подниматься в Неву, внезапно поднялась буря, плоты раскидало, и, когда церковь доставили на место, оказалось, не достает множества бревен.

Так или иначе, а предполагаемая при Летнем дворце церковь воздвиглась на Троицкой площади и после освящения в 1756 г. должна была заменить былой петровский Троицкий собор. В таком виде эта церковь просуществовала до начала ХХ в., когда опять-таки из-за небрежности надзора сгорела. Конечно, можно было бы восстановить ее, так как в архиве бывшего министерства двора сохранился точный проект, но решили, что церковь слишком скромна, не соответствует царствованию Николая II, и надумали соорудить тут какой-нибудь сверхъестественный собор. Наступившая революция эти замыслы развеяла.

В 1794 г. в павильоне дворца артисты стали давать публичные концерты и маскарады. Через год в этом же павильоне временно поместили привезенные из Польши книги Залусского, послужившие основанием Императорской публичной библиотеки.

В 1801 г. архитектор Бренна построил на месте этого павильона, на средства некоего Казасси, театр, в котором играли сначала итальянские оперы, а потом и другие пьесы.

Вскоре театр этот, прозванный Малым, был куплен в казну и затем сломан, и вблизи него архитектором Росси выстроен нынешний Александринский театр.

К 1750 г. болотный лес между Невским проспектом и забором царских садов значительно уменьшился, вместо него уже появились целые кварталы, отчасти застроенные. Таким образом, произошло первое изменение в первоначальном плане застройки этой местности: она предназначалась для царских садов, предполагалось даже помощью особого караула воспретить обывателю здесь ходить. Но за 25 лет успели об планах забыть и отвели часть местности под застройку, а на другой части, находящейся между Фонтанкой, Екатерининской и Итальянской улицами и Невским проспектом, решили «сделать ягдгартен для гоньбы и стрелянья оленей, кабанов и зайцев и для того оное место изровнять и насадить деревьев, а против дорог каменные стенки».

Эта местность – теперь центр Петербурга; мы думаем, что она была таковой всегда, а, между тем, в царствование императрицы Анны Иоанновны она считалась такой окраиной, что можно было устроить заповедник для гоньбы кабанов!

При Екатерине I сад по берегу Мойки был, собственно говоря, огородом. Анна Иоанновна приказала: «Вместо того под наши огородные овощи для поварни нашей учредить гряды в том огороде, который за улицей против итальянского дома» (на месте Мариинской больницы на Литейном проспекте). Огород перенесли, но какое назначение должен был получить этот сад, не было определено. Потом на него, в недолгое свое правление, обратила внимание Анна Леопольдовна, приказав построить здесь небольшой домик. Как раз возле ворот сада, на противоположной стороне Итальянской улицы, был дом Румянцева, и в нем обитал саксонско-польский при русском дворе резидент, красивый граф Линар, пленивший Анну Леопольдовну. Удобство расположения сада возле этого дома давало возможность правительнице часто видеться здесь с Линаром, причем зачастую вход в сад посторонним лицам был воспрещаем. К числу этих посторонних относился и супруг правительницы Антон Ульрих Брауншвейгский. Когда он желал войти в сад, то находил двери просто-напросто запертыми, а стоявший часовой хладнокровно заявлял, что никого не велено пускать. То же самое постигало и великую княжну Елизавету Петровну, когда ей приходило желание не вовремя пройти через сад. Укажем еще, что при Анне Иоанновне в 1737 г. вышел приказ «наловить соловьев в Московской губернии 50, в Псковской и Новгородской тоже 50» и привезти их «за добрым призрением» в Санкт-Петербург, где и пустить их в Третий сад, а через год вышло распоряжение «о запрещении ловить соловьев около С.-Петербурга и во всей Ингерманландии под жестоким штрафом», – боялись, что обыватель поймает соловьев из Третьего сада.

Вступив на престол, Елизавета Петровна занялась серьезно этим садом и другими; прежде всего она дала название своим садам: нынешний Летний был назван Первым; сад, расположенный по Фонтанке вокруг Летнего дворца, получил название Второго сада, наконец, сад на Мойке стал зваться Третьим садом. Сначала этот Третий сад думали засадить липами, которых было много в Первом саду: в 1744 г. требовалось для посадки в Третий сад 10 000 липовых деревьев, но вскоре раздумали, и в 1747 г. «в новостроющийся сад, что при третьем огороде, потребно нынешней зимой поставить кленовых 25 000 дерев». Таким образом, те клены, которыми и в настоящее время любуются в саду Русского музея, насчитывают 250 лет. Кроме клена, в Третий сад были посажены и фруктовые деревья, с которыми было много хлопот у Елизаветы Петровны. «Ее императорское величество, – читаем мы в журнале генерал-адъютантов, – соизволила указать, что проходящие через сад рвут яблоки и другие фрукты, в котором своевольстве своей высочайшей императорской особой усмотреть изволили». Очевидно, любители фруктов не постеснялись рвать фрукты в присутствии императрицы. Но кроме этого своевольства, было еще одно зло, о котором сохранилась очень характерная пометка в цитированном нами уже журнале генерал-адъютантов: «5 мая 1751 года императрица указала, что как во дворце в садах, так и около дворцов никакой нечистоты отнюдь не допускать».

Было решено прорыть по Итальянской улице между Кривушами и Фонтанкой особый канал, чтобы отделить царские сады от города. Нехватка денег не позволила канал прокопать.

Очевидно, в конце 40-х гг. XVIII столетия на пустом еще пространстве между Третьим садом и Летним дворцом появились два парных пруда и между ними и Мойкой был разбит цветник, который имел специальное название «Променад». Остатки этих двойных прудов имеются и сейчас в саду Русского музея.

На пространстве между этими прудами и Итальянской и Караванной улицами был разбит лабиринт, необходимая принадлежность каждого благоустроенного сада XVIII в. Лабиринтом называлось особое расположение дорожек сада и запутывание их так, чтобы гуляющий заблудился и с трудом нашел выход. Лабиринт значится уже на махаевском плане 1753 г., но, кажется, в это время он еще не существовал, а был только в проекте. Это не мешало составителям плана показать его будто бывшим в действительности, точно так же, как местность по берегу Фонтанки показана незастроенной – будто здесь по лугу от Невского проспекта до главных ворот Летнего дворца только проходила дорога, будущая Караванная улица. Между тем, имеются данные, что в этой местности существовали уже постройки, но были, однако, изданы указы, повелевавшие снести все эти постройки в боязни пожаров. Указы эти не проводились в жизнь, но составитель плана 1753 года не забыл о них, и на плане берег Фонтанки свободен от построек. Эти две вещи – нанесение на план не существовавшего лабиринта и, наоборот, отсутствие существовавших уже к тому времени построек ясно показывают, как осторожно нужно относиться к планам XVIII в.

К середине XVIII в. изменился не только внешний облик крупных городских зданий, но и сам характер построек. Чисто практические сооружения, жизненно необходимые растущему городу, отходят на задний план, все внимание уделяется строительству дворцов и церквей. Крупнейшие церкви и соборы, созданные в те годы, столь же богаты и великолепны, как дворцы. Пример этому – Смольный монастырь и Никольский собор.

Строительство Смольного монастыря началось по проекту Растрелли в 1748 г. в районе излучины Невы, на месте, где во времена Петра I находился так называемый Смоляной, или Смольный двор – место хранения и перегонки смолы, необходимой для кораблестроения. Поэтому все сооружения, воздвигнутые здесь позднее, получили название Смольный, а окружающий район стал именоваться Смольнинским.

Сооружать Смольный монастырь начали по приказу Елизаветы Петровны, собиравшейся удалиться туда под старость. Поэтому Растрелли задумал свое сооружение как монастырь-дворец.

Согласно воле царицы, зодчий обязан был строить собор монастыря по образцу пятиглавого Успенского собора в Московском Кремле, а также возвести столпообразную колокольню, подобную колокольне Ивана Великого. Под руководством Растрелли была сделана модель всего монастырского комплекса с гигантской колокольней, открывающей въезд в монастырь, высота которой должна была превышать 140 метров. Модель сохранилась и находится в музее Академии художеств, но практически замысел полностью осуществить не удалось. Не была завершена при жизни Растрелли и отделка других зданий монастырского комплекса. Ее закончил уже гораздо позднее, в 30-х гг. XIX в., архитектор В. П. Стасов, бережно сохранивший стиль и особенности композиции автора проекта.

Смольный монастырь – один из интереснейших архитектурных памятников XVIII в.

Издалека видно взлетающее над Невой пятиглавие собора – центрального сооружения монастыря. Высота его более 80 метров. Яркая двухцветная окраска, обилие всевозможных украшений, богатство отделки роднят собор с дворцовыми постройками Растрелли. Вместе с тем при взгляде на него вспоминаются старинные русские церкви – «вертограды многоцветные» – с их красочностью и живописностью. В старину монастыри служили одновременно и укреплениями. Обычно они были отгорожены крепостными стенами с башнями и воротами. Растрелли тоже придает своему монастырю замкнутую форму, располагая крестообразно вокруг собора здания келий, повторяющие его очертания. Но здесь это лишь художественный прием, свидетельствующий о строгой продуманности композиционного замысла. В отличие от свободного, асимметричного расположения построек в старинных монастырях, Растрелли соблюдает строгую симметрию. Его постройки расположены одинаково по обе стороны главной оси, идущей от ворот (на месте которых предполагалась колокольня) к собору. На западающих углах зданий келий, окружающих собор, архитектор ставит четыре однокупольные церкви, подчеркивающие ритм всего сооружения. В Смольном нет четко выделенного главного фасада, он одинаково хорошо смотрится со всех сторон.

Растрелли использовал в Смольном соборе одну черту старинного русского пятиглавия – доминирование центрального купола над боковыми. Но во всем остальном он шел новым путем. В старинных церквях все купола в большинстве случаев одинаковы и отличаются лишь по величине, а в соборе Смольного форма центрального и боковых куполов различна. Как и в Зимнем дворце, в Смольном поражает бесконечное разнообразие декоративных деталей. Используя кривые линии, выпуклые и вогнутые плоскости, пучки декоративных колонн и пилястр, обрамляя наличники лепными украшениями, Растрелли придает облику сооружения нарядность и жизнерадостность.

Старинный Смольный монастырь стал выглядеть особенно нарядно в наши дни, после того как была реконструирована и благоустроена площадь перед ним, в центре которой создан небольшой круглый сквер. Эта площадь носит имя Растрелли.

Много общего со Смольным у Никольского Морского собора, построенного у пересечения Крюкова канала и канала Грибоедова в 1753—1762 гг. С. И. Чевакинским. Подобно Растрелли, Чевакинский вводит самые разнообразные украшения, чтобы придать собору праздничный облик. На фоне светло-голубой стены выделяются белые колонны, местами собранные в пучки и создающие живописную игру светотени. Большие окна обрамлены лепными наличниками с головками херувимов, выглядывающих из-за облаков. Верхние овальные окна окружены сложными гирляндами.