Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

ИСТОРИЯ ГОРОДОВ МИРА

ПЁТР КОШЕЛЬ

ТРИ ВЕКА СЕВЕРНОЙ СТОЛИЦЫ

Том II

C ТОЛИЦА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

Москва

РУБЕЖИ XXI

Эта книга – первая современная история Санкт-Петербурга – подробно рассказывает о северной столице второй половины ХVIII века, охватывая время царствования Елизаветы Петровны, Петра I, Екатерины II и Павла I.

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелеными садами

Ее покрылись острова,

И перед младшею столицей

Померкла старая Москва,

Как перед новою царицей

Порфироносная вдова.

А. Пушкин

НЕВЕСТЫ НОВОГО ИМПЕРАТОРА

Вновь соловьи засвищут в тополях,

И на закате, в Павловске иль в Царском,

Пройдет другая дама в соболях,

Другой влюбленный в ментике гусарском.

Г. Иванов

С кончиной Петра I многое, начатое им, осталось незавершенным. Его преемники, Екатерина I и Петр II, ничего не сделали для Петербурга. Петр II думал даже столицу перенести в Москву. В феврале 1728 г. двор уже переехал в Москву. И это сразу отразилось на состоянии Петербурга. Начался отток населения из города. Вслед за двором потянулось в Москву «благородное шляхетство», уезжали купцы. В Москве и Подмосковье находились родовые гнезда потомков боярской аристократии XVII в., их дома, дворы. Сюда тянули их старинные связи: отсюда правили русским государством их отцы, деды, прадеды. Петербург пустел. Здания не ремонтировались, многие были брошены недостроенными. Выросший вместе с Петербургом Балтийский флот погибал. Верховный тайный совет не отпускал денег и провинта, во всем приказывал «обождать», «далеко не плавать». Петр II говорил, что гулять по морю, как дед, он не намерен. В армии было не лучше. Из-за экономии часть офицеров распустили по домам.

Торговля тоже приходила в упадок.

Такое запустение города вызвало со стороны правительства принудительные меры, и в 1729 г. явился указ, по которому заселение Петербурга опять сделалось поголовным: велено было немедленно выслать на бессрочное житье в Петербург всех выбывших из него купцов, ремесленников и ямщиков, с семействами, а за неисполнение или медлительность повелено было отбирать все имущество и ссылать в вечную каторгу. Эти строгие меры не привели ни к чему, народ тяготился житьем в Петербурге, и, по всей вероятности, это и было причиной, что в Петербурге образовались шайки поджигателей, наводившие панику на всех жителей.

Петр II старую петровскую гвардию не любил. Близких людей у него, кроме сестры Натальи, не было. Прожила она, к сожалению, всего 14 лет. Но и за эти годы в ней просматривались ум, здравость. Испанский посол вспоминал:

«В день восшествия царского на престол был большой съезд ко двору для принесения поздравления великой княжне, сестре его величества. Ее высочество сделала мне честь, приказав остаться обедать у нее, и за столом была весьма милостива ко мне. Здоровье ее было не в очень хорошем состоянии: врачи думали, что у нее чахотка, и вследствие сего лечили ее так, будто у нее грудная болезнь. Но не чахотка была причиною ее болезни, и только один врач мог ее вылечить, именно брат ее. Его величество по восшествии своем на престол имел такое доверие к сестре, что делал для нее все и не мог ни минуты оставаться без нее. Они жили в величайшем согласии, и великая княжна давала удивительные советы своему брату, хотя только одним годом была старше его. Мало-помалу, однако же, царь привязался к своей тетке, принцессе Елизавете, а фаворит его и другие придворные, кои не любили великой княжны за то, что она уважала Остермана и благоволила иностранцам, всячески старались выхвалять принцессу, которая не любила своей племянницы, и сделали то, что через полгода царь не говорил уже с ней ни о каких делах.

Великая княжна, у которой душа была превосходнейшая, чрезвычайно страдала оттого, что брат удалился от нее, и это страдание усугублялось еще тем, что тетка совсем перестала ходить к ней и обращалась с нею весьма холодно. Вот настоящая причина ее болезни».

Но посол ошибался. Петр II души не чаял в сестре.

А между тем в петербургских дворцах плелись интриги. Каждый пытался занять место у трона.

Княжна Мария Меншикова выросла в роскоши самого лучшего петербургского дворца, получила по тем временам более чем прекрасное образование: она знала языки, умела танцевать, поддержать светский разговор.

Отец присмотрел ей жениха: это был красавец польский граф Ян Сапега, единственный сын богатого воеводы. Старый Сапега надеялся с помощью России получить польскую корону, а Меншиков рассчитывал на герцогство курляндское, бывшее в ленной зависимости от Польши.

Молодой граф все свободное время проводил у Меншиковых, и Мария, конечно, скоро по уши влюбилась в него. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, архиепископ Феофан Прокопович, в присутствии императрицы Екатерины и двора обручил их. Екатерина пожаловала невесте сто тысяч рублей и несколько деревень с угодьями и крестьянами.

Казалось бы, все складывалось хорошо. Но сорокадвухлетняя Екатерина I позавидовала счастью юной княжны: уж больно хорошо был граф. И скоро Ян Сапега становится фаворитом императрицы. Он постоянно находится при ней. Екатерина осыпает графа подарками, дарит ему огромный дом со всей мебелью. Наконец она решает женить его на своей племяннице Софье Скавронской.

Марию Меншикову прочат в невесты наследнику престола Петру Алексеевичу. А почему и нет, если императрицей стала служанка пастора?

Екатериною составлено завещание, где говорилось, что «цесаревнам и администрации вменяется в обязанность стараться о сочетании браком великого князя с княжною Меншиковою».

Вельможи, недовольные таким поворотом дела, поскольку Петр должен был жениться на принцессе царской крови, биты кнутом и сосланы.

Меншиков вошел в азарт.

Когда он объявил дочери о перемене ее участи, она упала в обморок.

Историк В. Бантыш-Каменский пишет: «Какая печаль, какое отчаяние овладело сердцем княжны Марии, еще недавно бившемся от радости, когда отец объявил ей решительную, непременную волю, чтобы она забыла своего Сапегу и готовилась быть императрицею! Слезы, убеждения, болезнь несчастной – ничто не поколебало честолюбца... Мария не могла любить императора, дав сердце другому, и Петр II, взаимно смотря на холодность ее, на слезы, невольно катившиеся из прекрасных глаз, на принужденную улыбку, не мог любить ее».

Через неделю после смерти Екатерины I состоялось обручение. Мария стала императорским высочеством. У нее теперь был свой двор, на содержание которого отпускалось тридцать четыре тысячи рублей.

Летом Меншиков заболел. Воспользовавшись этим, активизировались его врага князья Долгоруковы, перетянув на свою сторону воспитателя императора Остермана, имевшего большое влияние на юношу.

Остерман Андрей Иванович (Генрих Иоганн); (1686 ─ 1747) ─ гос. деятель. Выходец из Вестфалии, приехавший в 1704 г. на службу в Россию. Участвовал в переговорах на Аландском (1718-1719) и Ништадском (1721) конгрессах. В 1726-1730 гг. член Верховного тайного совета. Содействовал возведению на престол Анны Иоанновны. После воцарения в 1741 г. на престол Елизаветы Петровны был арестован за сокрытие завещания Екатерины I и сослан в Березов.

К осени раздражение Петра II против Меншикова достигло кризиса: император не отвечал на его поклоны, когда тот заговаривал – отворачивался.

Наконец, Верховный тайный совет объявил Меншикову, что он отставлен от всех должностей и состоит под домашним арестом.

Всех Меншиковых отправили в ссылку. Насчет Марии последовало распоряжение, «чтобы впредь обрученной невесты, при отправлении службы Божией, не упоминать и о том во все государство отправить указы от синода».

Выезжал Меншиков огромным поездом: шестнадцать колясок, четырнадцать фургонов и т. д. Семью сопровождало множество прислуги, одних поваров было двенадцать, конюхов – двадцать пять... Поселились Меншиковы в собственном доме в маленьком городке Рязанской губернии Раненбурге.

Не пробыли они там недолго. В Москве у Спасских ворот нашли подметное письмо, «наполненное всякими плутовскими и лживыми внушениями, доброхотствуя и заступая за бывшего князя Меншикова». Долгоруковы занервничали, и не замедлил себя ждать высочайший указ, по которому Меншикова с семьей должно сослать в сибирский городок Березов, все имущество отобрать, оставить прислуги десять человек. На содержание выделялось по рублю на человека.

И потянулись по весенней грязи три рогожные кибитки: в первой – князь с ослепшей от потрясения женой, во второй сын и в последней – дочери Мария с Александрой. В каждой кибитке сидели еще по два солдата.

Не успели они толком отъехать от Раненбурга, как кибитки догнал капитан с приказом осмотреть путников: не везут ли они чего лишнего. Лишнего нашлось так много, что Меншикова оставили с тем, что на нем надето было. У княжен отобрали все теплые вещи. Марии оставили тафтяную зеленую юбку, штофный черный кафтан, белый корсет и на голове белый атласный чепчик. Посомневавшись, на случай холодов – тафтяную шубу. Из посуды – медный котел, три кастрюли, несколько оловянных плошек и тарелок, и ни одного ножа, ни одной вилки.

Княгиня Меншикова, когда-то красавица-амазонка, гарцующая рядом с мужем под шведскими ядрами, теперь сразу постарела, ослепла. Она не выдержала дороги и скончалась в крестьянской избе.

Березов представлял собой в то время малолюдный поселок среди непроходимых болот. Летом – комары и гнус, зимой – мороз в 50 градусов.

Жил Меншиков в Березове свободно, получал на содержание десять рублей ежедневно, что было большой суммой. Возле острога он выстроил на свои деньги церковь, сам тоже помогая с топором и пилой. В этой церкви Меншиков исполнял обязанности дьячка. Сидя на берегу Сосьвы, он любил порассуждать с местными крестьянами о божественном, о святых мучениках. Крестьяне его почитали как великого праведника. Прожив два года в Березове, Меншиков умер в возрасте 56 лет. Через 92 года по распоряжению тобольского губернатора была вскрыта могила Меншикова. Гроб лежал в слое вечной мерзлоты и в нем почти сохранившиеся останки. После этого местные жители объявили князя святым.

Через месяц после отца скончалась княжна Мария – ровно в день своего рождения. Ей исполнилось 18 лет. Скончалась «не столько от оспы, сколько от печали».

За десять дней до ее смерти Петр II распорядился освободить из ссылки Меншиковых-детей. Сына предполагалось записать в полк, а дочерей поселить в деревне, дав им на кормление сто крестьянских дворов. Но милость императора по отношению к Марии опоздала.

Александр и Александра были возвращены в столицу. Анна Иоанновна вернула им большую часть отцовского имущества; Александр стал служить в элитном гвардейском Преображенском полку, а Александра, став фрейлиной, вышла замуж за младшего брата герцога-регента генерал-аншефа Густава Бирона.

Есть неустановленные точно сведения, что в Березов вслед за Меншиковыми приехал тайно князь Федор Долгоруков, давно влюбленный в Марию. Они тайно обвенчались. В семье березовского священника долго хранился барсовый плащ, будто бы подаренный Долгоруким в благодарность за венчание. Говорили, что Мария скончалась не от оспы, а от родов. У нее была двойня. С этими детьми ее и похоронили.

Когда в 1825 г. искали могилу Меншикова, нашли два маленьких гробика с костями младенцев. Гробики стояли на большом гробу из кедра, в котором лежала женщина, покрытая зеленым атласным покрывалом. Сняли его, и «покойник открылся почти свежий; лицо белое с синеватостию; зубы все сохранившиеся; на голове шапочка из шелковой алой материи; на лбу шелковый венчик; шлафрок из шелковой алой материи; на ногах башмаки с высокими каблуками».

По смерти Федора Долгорукова в березовскую церковь прислали по его завещанию золотой медальон с прядью светло-русых волос. Прядь принадлежала, по всей видимости, княжне Марии Меншиковой.

Второй невесте императора не повезло, как и Меншиковой. Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукова родилась в 1712 г. и была правнучкой Марьи Долгорукой – жены Ивана Грозного. Правда, Марья пребывала в этом качестве всего один день: царь, обнаружив, что она не девственница, очень огорчился.

Княжна Екатерина провела детство в семье деда, бывшего дипломата в Варшаве, «вкусами и наклонностями она скорее соответствовала западноевропейской цивилизации, нежели чисто русским нравам и обычаям».

В одних воспоминаниях дан портрет Екатерины: «Высока, стройна, с тонкой талией, с роскошными черными волосами, с выразительными глазами, полными страсти. Она была не лишена ума, но горда, надменна, заносчива, бессердечна – характера крутого, энергичного и недоброго, а позднее, в Березове, ее дурное поведение причинило много бедствий семье».

Как и Меншиков, семейство Долгоруковых решило покрепче связать молодого императора с собой. И несмотря на то, что Екатерина была влюблена и готовилась выйти замуж за молодого австрийского графа Милиссимо, ее сделали невестой Петра II.

Леди Рондо рассказывает об этом дне так:

«Все лица высшего круга были приглашены, и, собравшись, сели на скамейках в большой зале: с одной стороны государственные сановники и знатные русские, с другой – иностранные министры и знатные иностранцы. В глубине залы был поставлен балдахин и под ним два кресла, а перед креслами аналой, на котором лежало Евангелие. Много духовенства стояло с каждой стороны аналоя.

Когда все разместились, император вошел в залу и говорил со многими лицами; княжну с матерью и сестрой привезли в императорской карете; впереди невесты в карете ехал брат ее, обер-камергер, а за ней следовало множество императорских экипажей. Брат проводил княжну до дверей залы, где ее встретил царственный жених и отвел к одному из кресел, а в другое сел сам.

Прекрасная жертва (леди Рондо имеет в виду Екатерину Долгорукову) была одета в платье из серебряной ткани, плотно охватывавшее ее стан; волосы, расчесанные на четыре косы, убранные множеством алмазов, падали вниз, маленькая корона венчала голову, длинный шлейф ее платья не был несен. Княжна имела вид скромный, но задумчивый и лицо бледное».

Император объявил, что берет княжну в жены, обменялся с ней кольцами. Потом они оба поцеловали Евангелие и архиепископ Феофан Прокопович прочитал молитву. Император назначил фрейлин и кавалеров к двору невесты с тем, чтобы они сразу же приступали к своим обязанностям.

Началось целование руки невесты. Петр держал ее правую руку в своей, давая целовать проходившим придворным.

Леди Рондо пишет:

«Наконец, к великому удивлению всех, подошел несчастный покинутый юноша; до тех пор она сидела с глазами, устремленными вниз, но тут быстро поднялась, вырвала руку из рук императора и дала ее поцеловать своему возлюбленному, между тем как тысячи чувств изобразились на ее лице. Петр покраснел, но толпа присутствующих приблизилась, чтобы исполнить свою обязанность, а друзья молодого человека нашли случай удалить его из залы, посадить в сани и увезти поскорей из города. Поступок этот был дерзок, в высшей степени безрассуден и неожиданен для нее».

Назавтра графа Милиссимо отправили за границу и больше он в Россию не возвращался.

Был назначен день свадьбы, но именно в этот день император, заболев оспой, умер.

Долгоруковы хотели подбить Петра II на завещание в пользу невесты, но тот уже был не в состоянии ясно соображать.

Тогда Долгоруковы стали утверждать, что помолвка равносильна браку и как Екатерина I наследовала трон Петра I, так и невеста Петра II должна занять престол.

Такие сомнительные права они решили подкрепить фальшивым завещанием, подделав подпись Петра II.

На Верховном совете Долгоруковы пытались пустить в ход эту фальшивку, но им было заявлено, что «никто не в праве вступать на престол, пока имеются налицо женские члены императорского дома».

Правительницей России стала племянница Петра I, дочь его брата, герцогиня Курляндская Анна Иоанновна.

Один иностранец, посетивший в это время Екатерину Долгорукову, нашел ее «совершенно покинутой всеми, кроме одной только служанки и лакея, который служил ей с детства». Княжна сказала, что «ее молодость и невинность, а также и известная доброта той, которая наследовала престол, заставляют ее надеяться, что она не будет подвергнута никакому публичному оскорблению, а что бедность в частной жизни для нее ничего не значит, так как ее сердце занято единственным предметом, с которым ей будет приятна и уединенная жизнь. Предполагая, что под словами «единственный предмет» могут подразумевать ее первого жениха, она поспешно прибавила, что запретила своему сердцу думать о нем с того мгновения, когда это стало преступным, но что она имела в виду свою семью, образ действий которой, как она думает, будет порицать, и что она не может преодолеть в себе единственной привязанности, хотя и была принесена в жертву обстоятельствам, которые теперь делаются причиной гибели ее семьи».

Но надежды оказались напрасными. Долгоруковых лишили чинов, должностей, имений и отправили в ссылку в тот же Березов.

Старый князь с женой через три года умерли, остались четверо сыновей, трое дочерей да невеста старшего сына.

Сын Иван, привыкший к праздной жизни, стал пьянствовать, завел дружбу с местными, особенно с офицеров Овцыным и тобольским подьячим Тишиным. Между Екатериной и Овцыным возникли, как говорится, особые отношения. Тишин, которому такая удача не обломилась, написал донос. Из Петербурга прислали проверку и было арестовано около двадцати человек – за послабления Долгоруковым и «прикосновенность к вредительским и злым словам князя Ивана».

Пострадали все более менее связанные с Долгоруковыми: воевода, священнослужители, служивые люди... В Березове даже появилась пословица: «Кто у Долгоруковых съел блин, того в Тобольск к ответу».

Бирон Долгоруковых особенно ненавидел и требовал подробных донесений об их поведении. Когда княжна Елена на свой день ангела заказала обедню, протопопа сослали за это в Илимский острог. Узнав, что Долгоруковы высмеивают Анну и Бирона, их разъединили, а после судили в Тобольске, приговорив к новой ссылке.

Князя Алексея сослали матросом на Камчатку, Николая, бив кнутом и урезав язык, – в Охотск, Александра – после кнута и урезания языка тоже на Камчатку, Ивана отвезли в Новгород и колесовали. Девушек постригли в монахини, определив им жить по разным монастырям.

Екатерину сослали в девичий монастырь близ Томска. Там у скотного двора стоял маленький домик с узкими оконцами. В нем и поселили княжну. Дверь круглосуточно была заперта на замок.

Екатерина провела взаперти два года. Когда однажды игуменья замахнулась на нее четками, она подняла высоко голову и, указывая на дверь, сказала:

─ Уважь свет и во тьме! Я ─ княжна, а ты холопка!

Но вот на престол вступает Елизавета Петровна, и дверь монастырской темницы отворяется.

Княжна была возвращена в столицу, пожалована во фрейлины.

Императрица Елизавета подыскала ей и мужа – генерала графа Алексея Брюса, племянника знаменитого астролога. Он был вдовцом.

После свадьбы Екатерина поехала в Новгород поклониться могиле казненного брата. Там она заложила церковь в его память.

Остальные братья, живя скитальческой жизнью, даже и не ведали о помиловании. Через два года на Камчатке о нем случайно узнал Алексей.

Но обратном пути Екатерина сильно простудилась и вскоре скончалась. Уже умирая, она велела принести все свои наряды и сжечь их в камине:

─ Не хочу, чтобы после меня кто-нибудь их носил!

Такая вот печальная история, возросшая на петербургской почве.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПРИ АННЕ ИОАННОВНЕ

Невзирая на все старания, употребленные на приведение России в настоящее положение, которое так близко связало ее с остальной Европой и придало ей такой вес в европейских делах, я, признаюсь, усматриваю в ней только грубую модель чего-то, что предполагается усовершенствовать со временем, в чем составные части не сложены, не пригнаны одна к другой, не спаяны, а только наскоро подперты были сначала одной подпоркой, которая впоследствии заменена другой, и стоит только отнять подпорку, как все немедленно рушится…

Э. Финч, английский посол в Петербурге в 1740-х годах

Императрица Анна Иоанновна вступила на престол уже в зрелом возрасте, испытав до этого много горя, неприятностей и унижений. С детства не любимая матерью, она выросла на руках мамок, среди распущенной дворни и разного рода ханжей, юродивых и святош, постоянно наполнявших дом царицы Прасковьи Федоровны, прозванный Петром I «госпиталем всевозможных уродов и пустосвятов». Хотя царица и нанимала для своих дочерей учителей-иностранцев: немца Иоанна-Дитриха Остермана и француза Рамбурха, ─ но учение этих педагогов принесло царевнам мало пользы; по крайней мере, Анна Иоанновна, несмотря на то что впоследствии долгое время жила в Курляндии, окруженная немцами, никогда не выучилась свободно говорить по-немецки и тщательно избегала объяснений на этом языке. Семнадцати лет Анна Иоанновна была выдана замуж за герцога Курляндского Фридриха-Карла и через два месяца после брака овдовела. Петр I поселил молодую вдову в Митаве под надзором гофмейстера Петра Бестужева-Рюмина и приказал отпускать ей на содержание из курляндских доходов «столько, без чего прожить нельзя», так что герцогиня всегда нуждалась в деньгах и для приобретения их должна была прибегать к униженным просьбам и займам.

Русский двор, отличавшийся при Петре I своей малочисленностью и простотой обычаев, совершенно преобразился при Анне Иоанновне. Императрица хотела непременно, чтобы двор ее не уступал в пышности и великолепии всем другим европейским дворам. Она учредила множество новых придворных должностей и завела многочисленный штат служителей, итальянскую оперу, балет, немецкую труппу, два оркестра музыки– приказала выстроить вместо довольно тесного императорского зимнего дома большой трехэтажный каменный дворец, вмещавший в себе церковь, театральную и тронную залы и семьдесят покоев различной величины, роскошно меблированных и отделанных. При дворе начались торжественные приемы, празднества, балы, маскарады, спектакли, иллюминации, фейерверки и тому подобные увеселения. Любовь императрицы к пышности и блеску не только истощила государственную казну, но вовлекла в громадные расходы придворных и вельмож, которые, соревнуясь друг с другом, старались угодить вкусам Анны Иоанновны и тем обратить на себя ее внимание.

Анна Иоанновна (1693 ─ 1740) ─ русская императрица 1730-1740 гг., дочь царя Ивана V Алексеевича, племянница Петра I. Возведена на престол Верховным тайным советом. Фактически при ней правила придворная немецкая клика Бирона.

«Многие из знатных людей, – говорит современник князь М. М. Щербатов, – стали иметь открытые столы; вместо сделанной из простого дерева мебели начали не иную употреблять, как английскую, сделанную из красного дерева мегагеня; домы увеличились и вместо малого числа комнат уже по множеству стали иметь; стали домы сии обивать штофными и другими обоями, почитая непристойным иметь комнату без обоев; зеркал, которых сперва весьма мало было, уже во все комнаты и большие стали употреблять. Экипажи тоже великолепие восчувствовали, богатые, позлащенные кареты, с точеными стеклами, обитые бархатом, с золотыми и серебряными бахромами, лучшие и дорогие лошади; богатые, тяжелые, позлащенные и посеребренные шоры, с кутасами шелковыми и с золотом или серебром, также богатые ливреи стали употреблять. Всякая роскошь приключает удовольствие и некоторое спокойствие, а потому приемлется всеми с охотою и по мере приятности своей распространяется. А от сего, от великих перенимая малые, повсюду начала она являться. Вельможи, проживаясь, привязывались более ко двору, яко к источнику милостей, а низшие – к вельможам, для той же причины».

Щербатов Михаил Михайлович (1733 ─ 1790) ─ князь, дворянский историк, автор семитомной «Истории Российской от древнейших времен», вышедшей в 1770 ─ 1791 гг. в Петербурге. Выступая защитником дворянских привилегий, рассматривал русскую историю с монархических позиций.

Правда, попойки, которыми прежде непременно оканчивались всякие торжества и собрания, теперь были совершенно изгнаны из придворных обычаев, потому что Анна Иоанновна не могла видеть и боялась пьяных; но зато при дворе появились азартные игры, и нередко в одну ставку в фараон или квинтич проигрывалось до двадцати тысяч рублей. Сама императрица не была пристрастна к игре, и если играла, то для того, чтобы проиграть. В таких случаях она держала банк, и ставить могли лишь те, кого она называла. Выигравший тотчас же получал деньги, а с проигравшего императрица никогда не требовала уплаты. Кроме карт, на придворных банкетах играли еще в шахматы и на бильярде, для чего были даже устроены особые комнаты, носившие названия шахматной или бильярдной.

Угощение на придворных празднествах было всегда обильное, хотя и довольно однообразное; к обеду или ужину обычно подавались во всевозможных видах говядина, телятина, ветчина, дичь, аршинные стерляди, щуки и другие рыбы, грибные блюда, паштеты, кабаньи головы в рейнвейне, шпергель (спаржа), гороховые стручья и т. д. Все кушанья щедро приправлялись пряностями: корицею, гвоздикою, перцем, мускатным орехом и даже «тертым оленьим рогом». Из сластей употреблялись: «шалей», т. е. желе, мороженое, конфеты, цукерброд, разнообразные варенья, пастилы и мармелады, имбирь в патоке; затем фрукты, каштаны, орехи и т. п. Из напитков подавались водки разного сорта, например, «приказная», «коричневая», «гданская», «боярская», ратафия; вина: шампанское, рейнвейн, сект, «базарак», «корзик», венгерское, португальское, шпанское, волошское, бургонское, пиво, полпиво, мед, квас, кислые щи и т. п. На расходы по придворному столу указом 1733 г. было велено отпускать ежегодно по 67 000 руб.

При парадных обедах скатерти искусно перевязывались алыми и зелеными лентами и подшпиливались булавками, а столы украшались разными фигурами и «атрибутами», была даже устроена особая «гора банкетная деревянная, сверху корона с крестом, и скипетр и мечи золоченые». Кроме того, ставились в пирамидах и искусственные цветы, большой запас которых постоянно хранился у кухеншрейбера, – так в 1739 г. у него имелось: 9525 цветов, сделанных из перьев «на итальянский вкус», и 8750 штук цветов «малых, китайских, бумажных, на проволоке, разным манером»; залы освещались восковыми свечами «с золотом и без золота», а на свечи надевались «налепы банкетные, большой и малой пуки, белые, желтые и др.».

В дворцовой театральной зале представлялись итальянские оперы, комедии и интермедии с балетами. Итальянская труппа, которой управлял известный тогда композитор-капельмейстер Арайя, была выписана в Россию в 1733 г. В ее состав входили «комедианты», певчие, танцоры и музыканты, исполнявшие концертную музыку и игравшие во время торжественных обедов. Постановкой балетов заведовал учитель танцев в шляхетском корпусе Ланде; он завел собственную танцевальную школу, в которую императрица сама выбрала из дворцовой прислуги двенадцать красивых девочек и двенадцать мальчиков; из них впоследствии вышли очень хорошие танцовщики и танцовщицы. Немецкая труппа существовала с 1738 по 1740 г.; она была выписана из Лейпцига и представляла комедии и фарсы. Русские пьесы, большею частью «сказки в лицах и диалогах», ставились редко и разыгрывались придворными кавалерами и дамами. Кроме того, при дворе числился «комедиант персидского манера» по фамилии Лазарев. Какого рода было его мастерство, неизвестно, но из того обстоятельства, что он обучал своих учеников «разным штукам» и что для представления его требовались такие предметы, как сабли, перчатки и т. п., можно заключить, что он был фокусник и акробат; любопытно, что в числе учеников находилась одна капральская дочь. Места в театральные представления раздавались безденежно, по чинам и званиям зрителей.

Императрица Анна Иоанновна графу С. А. Салтыкову.

Семен Андреевич! Уведомились мы, что в Москве на Петровском кружале (кабаке) стоит на окне скворец, который так хорошо говорит, что все люди, которые мимо идут, останавливаются и его слушают, того ради имеете вы оного скворца купить и немедленно сюда прислать, и пребываю в милости – Анна.

Свнктпетербург,1 марта 1739 г.

Известно, что господствующей страстью Бирона были лошади. По этому поводу Манштейн занес в свои записки следующую остроту, сказанную австрийским посланником Остейном: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек, когда же он говорит о людях и с людьми, то выражается, как лошадь».

Бирон Эрнст Иоганн (1690 ─ 1772) ─ глава немецкой реакционной клики, захватившей в 30-х гг. XVIII в. власть при русском дворе; фаворит императрицы Анны Иоанновны. Фактически неограниченный правитель, в 1740 г. регент империи. В ноябре 1740 г. был свергнут гвардией, долгое время находился в ссылке, возвращен при Петре III, при Екатерине II стал герцогом Курляндским.

Императрица поручила знаменитому архитектору Растрелли воздвигнуть вблизи дворца огромный манеж, или, как тогда называли, «конскую школу», роскошно украшенную снаружи и внутри. Конюшенный штат состоял из 393 служителей и мастеровых и 379 лошадей, содержание которых обходилось ежегодно в 58 000 руб. Одних только седел по списку 1740 года хранилось 212 штук, и в числе их значились, например, такие: «Седло турецкое с яхонтами и изумрудами, при нем серебряные, вызолоченные стремена с алмазами и яхонтовыми искрами, удило серебряное, мундштучное, оголов и наперст с золотым с алмазами набором, решма серебряная, вызолоченная, с алмазами, чендарь глазетовый, шитый серебром». Анна Иоанновна, посещавшая манеж сперва из угождения своему любимцу, потом сама пристрастилась к лошадям и, несмотря на свои сорок лет и полноту, даже выучилась ездить верхом. В манеже для нее была отделана особая комната, где она нередко занималась делами и давала аудиенции.

Анна Иоанновна очень любила всяких птиц, и в особенности певчих и ученых, и была страстной ружейной охотницей. Почти во всех комнатах дворца висели клетки, в которых пели и стрекотали разные канарейки, чижи, соловьи, скворцы, снегири, перепела, египетские голуби и т. д. При попугаях состояла особая смотрительница, немка Варленд, обучавшая их говорить. В одном из дворцовых садов были выстроены отдельные здания, называвшиеся менажериями, где содержались и размножались всевозможные породы птиц. Очень часто птиц этих выпускали в сад, примыкавший к дворцу, и императрица забавлялась тем, что стреляла их из ружья или из лука.

Придворная охота составляла предмет особенной заботы Анны Иоанновны, и она лично делала по ней все распоряжения. Неоднократными указами всем частным лицам строжайше воспрещалось под страхом ссылки на каторжные работы охотиться на расстоянии 30 верст от Петербурга и близлежащих мест. Придворные охоты содержались в Петербурге, Петергофе и Москве; они находились в ведении канцелярии егермейстерских дел, и на них ежегодно расходовалось до 18 000 рублей. По всей России покупались, ловились и доставлялись в «зверовые дворы» всевозможные звери: медведи, волки, кабаны, олени, дикие козы, лисицы, барсуки, рыси, зайцы и так далее. О количестве их можно судить по тому, что, например, в 1740 г. из одной Москвы было прислано 600 штук русаков. Охотничьи собаки были самых разнообразных пород: борзые, гончие, меделянские, датские, легавые, таксели (таксы), бассеты, биклесы, хорты, русские и т. п. По яхт-штату определено было содержать только 138 собак, но в действительности число их всегда значительно превышало эту норму; так, в 1740 г. наш посол в Париже князь Кантемир купил для императрицы за 1100 рублей 34 пары собак бассетов, а вслед за тем посол в Англии князь Щербатов прислал приобретенные им за 2234 рубля 63 пары гончих, биклесов, борзых и хортов. При собаках состояли: один обер-егерь, четыре егеря, шесть пикеров, десять охотников, восемь наварщиков, три тенетника и четыре служителя.