Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Перешли Марсово поле, Летний сад. В саду ночевало множество ворон, они подняли дикий крик.

Заговорщики перебрались через замерзшие рвы к дворцу. Палена они там, как ожидалось, не встретили.

Их вызвался провести Аргамаков, адъютант Преображенского полка. Когда подошли к запертой двери передней, из 40 человек осталось около десяти – самых пьяных. Даже Платон Зубов заколебался, но Беннигсен закричал:

– Как, вы завели нас сюда, а теперь хотите уйти?! Мы слишком далеко зашли, чтобы последовать вашему совету!

Сонный лакей отпер дверь. Аргамаков сказал камердинеру, что шесть утра и он явился к государю с докладом.

Покои императора охраняли двое камер-гусаров. Аргамаков постучался и взволнованно прокричал им, что во дворце пожар. Зная его голос, гусары отворили. Но когда увидели толпу людей, стали кричать. Яшвили ударил одного саблей, и тот упал. Второй убежал крича.

Солдаты-преображенцы находились в зале. Они начали что-то подозревать. Один выступил вперед и потребовал, чтобы их вели к царю. Поручик Марин приставил свою шпагу к его груди.

Беннигсен, Зубовы бросились в императорскую спальню. Павла на постели не было.

– Мы погибли! – закричал Платон Зубов.

Но сразу же они заметили Павла – он стоял за ширмой. Беннигсен подошел и нему и сказал:

 Государь, вы арестованы!

Павел растерянно посмотрел на него и обратился к Зубову:

 Что вы делаете, Платон Александрович?

Комната заполнилась заговорщиками из коридора. Они были пьяны и взбудоражены.

– Я арестован? Что это значит?! – вскричал Павел.

– Уже четыре года следовало бы с тобой покончить! – закричал кто-то.

– Что же я сделал? – Павел громким голосом стал звать на помощь.

На него набросился Яшвили, они оба упали на пол. Павел пробовал сопротивляться, но Николай Зубов ударил его золотой табакеркой в висок. Все бросились на Павла, который лишь слабо защищался; он заметил среди офицеров одного похожего, как ему показалось, на великого князя Константина и сказал ему:

– Как, ваше высочество здесь?

Кто-то сорвал с себя шарф и накинул на шею Павлу. Тот успел лишь сказать по-французски:

– Господа, именем Бога умоляю вас, пощадите меня...

Через минуту его не стало.

Полковник Саблуков напишет позже: «Мне противно называть имена кровопийц, которые отличились во время катастрофы своим варварством. Хочу только сказать, что я знал многих из них и знаю наверное, что их смертный час был особенно ужасен страшными душевными и физическими страданиями».

Пален появился во дворце, когда все было кончено. Но он предпринял меры помешать сторонникам царя вступиться за него. Вызванного Павлом Аракчеева задержали у городской заставы, генерала Кологривова просто арестовали...

О первых минутах после убийства известно следующее. Павла положили на постель. Беннигсен объявил слугам и караулу, что «государь скончался апоплексическим ударом». Солдаты встретили это известие довольно хмуро. Офицерам, выражавшим радость по поводу смерти тирана, они отвечали: «Нам он был не тиран, а отец».

Великий князь Константин вспоминал спустя четверть века:

«Я ничего не подозревал и спал, как спят в двадцать лет. Платон Зубов, пьяный, шумно вошел в мою комнату (со времени смерти моего отца прошел час) и грубо дернул мое одеяло, говоря мне дерзким тоном: «Вставайте и ступайте к императору Александру; он ожидает вас». Я глядел на Зубова, еще полусонный, и думал, что вижу сон. Платон сильно дернул меня за руку, чтобы заставить меня встать. Я надел брюки, сюртук и сапоги и совершенно машинально пошел за Зубовым... Прихожу в переднюю моего брата и вижу там толпу шумных, сильно возбужденных офицеров... Я вхожу в гостиную брата и застаю его лежащим на диване, обливающегося слезами, точно так же и императрицу Елизавету (супругу Александра); только здесь узнал я об умерщвлении отца. Я был так ошеломлен этим ударом, что сначала думал, что заговор направлен против всех нас...».

Иначе вела себя супруга Павла, императрица Мария Федоровна. Графиня Ливен сказала ей, что с императором удар. «Он умер! Его убили!» – закричала она, соскочив с постели и бросившись, босая, к дверям, ведшим в покои Павла. Беннигсен уже поставил там часовых с приказом никого не пускать. Тридцать солдат с офицером Полторацким не пустили императрицу. Она закричала, бросилась на пол. Солдаты плакали. Придя немного в себя, Мария Федоровна вернулась в комнаты. Утром к ней пришел Уваров: «Именем императора и императрицы (Александра и Елизаветы) прошу вас пожаловать к ним». Мария Федоровна ответила:

– Скажите моему сыну, что я не признаю его моим государем до тех пор, пока не увижу тела моего супруга.

Тридцать часов приводили тело в приемлемый вид, и только вечером следующего дня императрица увидела покойного.

Через несколько дней она с сыновьями Александром и Константином отправилась в часовню св. Михаила и заставила их поклясться, что они ничего не ведали о намерении убить отца.

Все сословия вздохнули с облегчением. На улицах Петербурга и Москвы царил восторг. Люди поздравляли, обнимали друг друга.

Набальзамированное тело было выставлено в Михайловском замке: на шее широкий галстук, надвинутая шляпа. Потом прах торжественно погребли при участии Александра и Константина.

Казалось бы, новое царствование вознесло виновников события 11 марта. Пален готов был стать советником молодому императору. Но под влиянием матери Александр отставил его от службы и велел отправиться в свои курляндские имения. Вскоре был отослан из столицы и Платон Зубов. Позже – Беннигсен, Панин...

Продолжает г-жа Виже-Лебрен:

«12 марта 1801 года, на полпути из Москвы в Петербург, я узнала о смерти Павла I. На почтовой станции я встретила множество курьеров, ехавших оповестить об этой новости разные города империи. Из-за того, что они забрали себе всех лошадей, я не смогла получить смену и была вынуждена оставаться в карете, которую поставили на обочину дороги, близ берега реки. Дул такой холодный ветер, что я совершенно закоченела, и мне недоставало только провести таким образом всю ночь. Наконец удалось раздобыть наемных лошадей, но в Петербург я прибыла только в восемь или девять часов утра следующего дня.

Я нашла город в исступленном ликовании; на улицах пели, плясали и обнимались. Многие знакомые дамы подбегали к моей карете, пожимали мне руки и восклицали: «Ну, с избавлением!» Мне сказали также, что накануне вечером дома были иллюминированы. Это всеобщее веселье было вызвано смертью несчастного государя…

Хитрость, с которой от Александра добились молчаливого согласия на свержение его отца (а никакой иной мысли он и не держал в голове), была доподлинным фактом. Мне это известно от графа Строганова, одного из честнейших и умнейших людей, которых я знала, и к тому же человека, находившегося в курсе абсолютно всех происшествий русского двора. Он не сомневался в легкости, с которой Павла уговорили подписать приказ о заключении императрицы и ее детей, потому что знал об ужасных подозрениях, раздиравших душу и разум бедного государя. Накануне самого убийства, вечером, при дворе состоялся большой концерт, на котором присутствовала вся императорская семья. В один момент император, разговаривая в стороне с графом Строгановым, сказал ему: «Вы, верно, считаете меня счастливейшим из людей, мой друг? Я живу в этом замке, который построен и украшен по моему вкусу; впервые тут собралась вся моя семья; жена еще красива, старший сын тоже хорош собой, дочери очаровательны... Все они рядом со мной, и все же, когда я смотрю на них, то в каждом вижу моего убийцу». Граф Строганов, в ужасе отступив, воскликнул: «Вас обманывают, государь, это чудовищная клевета!» Павел остановил на нем свой угрюмый взгляд, потом, пожав ему руку, ответил: «Все, что я сказал, – правда».

Несчастного монарха преследовала мысль о смерти. Граф Строганов рассказал мне также, что накануне того дня, о котором я только что говорила, Павел, разглядывая себя в зеркале и увидев, что ему перекосило рот, сказал: «Ну раз уж так, дорогой граф, то пора на тот свет».

Я твердо убеждена, что Александр не знал о предполагавшемся покушении на жизнь его отца. Но даже все то, что было мне по этому поводу известно, не доказывает его неведения так ясно, как знание натуры самого государя, которое и придает мне уверенность в сказанном. Александр I обладал благородным и великодушным характером, в нем чувствовались не только какое-то особое благочестие, но и открытость, не позволявшая ему употребить коварство и ложь даже в делах политических. Узнав, что Павла больше нет, он впал в такое отчаяние, что никто из окружающих больше не сомневался в его неведении относительно свершившегося убийства. Лукавейший из людей не смог бы вызвать у себя тех слез, которые были пролиты им при этом известии. В первые минуты скорби он хотел отказаться от царствования, и я доподлинно знаю, что его жена Елизавета бросилась перед ним на колени, умоляя принять бразды правления. Тогда он направился к матери-императрице, которая, завидев его еще издали, закричала: «Уйдите, уйдите, я вижу на вас кровь вашего отца!». Александр воздел к небу полные слез глаза и сказал с тем выражением, что исходит из самой души: «Бог свидетель, матушка, что я не виновен в этом ужасном преступлении». Эти несколько слов прозвучали так искренне, что императрица согласилась его выслушать. Узнав же, каким образом заговорщики обманули ее сына, скрыв цели их предприятия, она поднялась и сказала: «Я приветствую моего императора». Александр, в свою очередь, встал перед ней на колени и, сжимая ей руки, горячо уверял в своем уважении и нежности…».

Царствование «самого мистического русского императора» Павла I завершило собой XVIII век. Вспомним слова поэта Адама Мицкевича: «Необходимо нечто большее, чем талант, чтобы понять настоящее, нечто большее, чем гений, чтобы предвидеть будущее, а между тем так просто объяснить минувшее».

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОБЫЧАИ ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ

Живем, хлеб жуем, а ино и посаливаем.

Поскольку наши соотечественники, жившие в XVIII столетии, не очень-то любили вести дневники и вообще делать какие-либо записи, приходится обращаться к различным воспоминаниям иностранцев, посещавших Санкт-Петербург. Конечно, в основном они описывали придворную жизнь, с ее развлечениями, балами, обедами… Но иногда в этих записях проглядывает и жизнь города, с установившимися обычаями и правилами. Большей частью иностранцы рассматривали наши обычаи как нечто экзотическое, не понимая и не чувствуя глубины русской народной культуры. Но нам небезынтересны их впечатления.

Вспоминается одна сцена из романа хорошей польской писательницы Элизы Ожешко. Сидят в захолустье два шляхтича, выпивают. Один рассуждает об Африке: экзотика, дескать, и т. д. Другой лениво возражает: «Ты африканца сейчас в нашу Березовку притащи, уж какой она ему экзотикой покажется!».

Весьма удивлялся знаменитый Казанова петербургским обычаям. Ничего в них, конечно, не понял. Да, пожалуй, и врет много.

«...Еще присутствовал я зимою, в день Богоявления, при особенном обряде: я хочу сказать, при водосвятии на реке Неве, покрытой в это время толстым слоем льда. Церемония эта привлекает бездну народа, ибо после водосвятия крестят в реке новорожденных и не посредством обливания, а чрез погружение нагих младенцев в прорубь на льду. Случилось в тот день, что поп, совершавший крещение, старик с белою бородой и трясущимися руками, уронил одного из этих бедных малюток в воду, и ребенок утонул. Встревоженные богомольцы приступили с вопросом: что значит такое предзнаменование?

– А это значит,  отвечал с важностью поп, – это значит... вот что: ...подайте мне другого».

Более всего удивила меня радость родителей бедной жертвы. Потерять жизнь при самом крещении, говорили они с восторгом, значит прямо войти в рай.

Не думаю, чтобы православный христианин мог сделать какое-нибудь возражение на подобный аргумент.

...Русские – суевернейший народ в целом свете. Святому Николаю, их патрону, одному воздается более молитв и земных поклонов, чем всем остальным святым календаря в совокупности. Русский молится не Богу: он поклоняется св. Николаю и ему возносит свои моления. Вы найдете здесь везде образ этого святого; его икону я видел и в столовых залах, и в кухнях, и, одним словом, всюду, где бы ни было. Гость, приехав в дом, должен сперва поклониться изображению святого, а потом уже поздороваться с хозяином. Я видел, как московиты, при входе в комнату, где, по какому-либо исключительному случаю, не было этой иконы, проходили в другие комнаты искать ее. На исподе всех этих обычаев лежит язычество, точно так же, как и на дне всех верований, преувеличенно-воспринятых, доведенных до крайних проявлений. Самая забавная несообразность оказывается еще в том, что язык московитский есть чисто татарское наречие, а между тем, литургия отправляется на греческом, так что православные всю свою жизнь твердят молитвы и славословия, в которых сами не понимают ни слова. Перевод молитв на язык общеупотребительный сочтен был бы за дело нечестивое, что внушается духовенством, с целью сохранить собственное влияние и употреблять его в свою пользу».

Такой же поверхностный характер носит описание похорон, изложенное уже известной нам Элизабет Джастис:

«Я не видела похорон, пока не пробыла там два года, хотя и жила в очень населенной части города и близко от двора, – пишет она. – И в тот день я не видела ничего, кроме необычного света. Подойдя узнать, что это такое, обнаружила, что это многочисленные факелы: их среди бела дня несли перед телом. Я сочла это в высшей степени абсурдным. Но человек, в чьей компании я была, рассказал мне, что русские кладут в гроб пару башмаков, несколько свечей и пропуск. Последний – чтобы покойника впустили, но я не знаю куда. Полагаю, русские считают, будто существуют несколько степеней счастья, ибо такой пропуск можно купить в лавке или на рынке, и его действенность зависит от цены».

Упоминание о «пропуске» для покойника встречается и в некоторых других сочинениях иностранцев, побывавших в Петербурге. И это несмотря на то, что еще в начале XVIII в. датский посланник при Петре I Юст Юль выявил несуразность данного мнения. Вот что пишет по этому поводу датский автор. «Когда отпевание закончилось, под руку покойного была подложена записка с обозначением его имени, возраста, звания, дня его смерти и того, что все грехи ему отпущены по власти, данной священнослужителям. Такая записка кладется в гроб не в качестве паспорта для пропуска покойника в рай, как ошибочно утверждают в своих описаниях почти все путешественники по России, а для того, чтобы в случае, если откопают какое-либо неистлевшее тело, можно было узнать (из этой записки), что похоронен христианин и кто он такой».

Однако вернемся снова к запискам Элизабет Джастис. Завершая описание жизненного пути православных петербуржцев, она упоминает о древней традиции молитв за умерших: «В религии русских есть еще одна примечательная особенность – обряды в церквах за упокой душ. Душу императора Петра они поминают каждый вечер и каждый день в монастыре, находящемся приблизительно в двух милях от Петербурга. Если умирает какая-либо знатная особа, они делают то же самое в течение одного года и одного дня».

Датчанин Петер фон Хафен о православных похоронах сообщает следующее:

«Обычно похороны и проводы умершего простолюдина не производят большого впечатления. Правда, тех, кто сколько-нибудь благороден, все еще по старому обычаю, хотя и вопреки установлению императора Петра Первого, сопровождают плакальщицы, которые должны плакать, провожая покойного. Однако я часто наблюдал, как лишь два парня приходили с телом, неся его на доске почти совершенно нагое и на плечах примерно так же, как носят муку к пекарю. Либо же в лучшем случае в выдолбленном бревне, если покойный был сколько-нибудь благородным человеком При этом не было никакого сопровождения или церемонии».

А вот как хоронили в Петербурге знатных вельмож. В 1720 г. скончался князь Яков Федорович Долгоруков, сенатор при Петре I, с 1714 г. – председатель Ревизион-коллегии. Интересно, что в юности он получил хорошее образование под руководством польского наставника, и вот после его кончины дом покойного посетили члены польского посольства, отправленные королем Августом II в Россию для рассмотрения курляндского вопроса. По сообщению одного из членов посольства, у гроба усопшего «немало было митрополитов, епископов, архимандритов и разного другого высшего духовенства... Посол выразил соболезнование архиерею Стефану (Яворскому)... После обычных отпеваний духовенство направилось с гробом, по старшинству – на конце уже младшие; не так, как у нас, что епископ идет после всех. Один взял святую икону, чтобы отдать ее в монастырь, – такой здесь обычай после каждого покойника».

Яворский Стефан (1658  1722) – писатель и церковный деятель, с 1700 г. местоблюститель патриаршего престола, а затем, с 1721 г. президент синода, который был создан Петром I взамен упраздненного патриаршества для подчинения церкви государству. Автор панегириков, элегий, проповедей, а также полемического (против лютеранства) сочинения «Камень веры» (1728), излагающего православное вероучение.

Интересные сведения содержатся в сочинении профессора Иоганна Георги. Он в 1770 г. приехал в Россию и прожил здесь 30 лет. Его перу принадлежит книга «Описание российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного». Вот что говорится в ней о русских традициях в северной столице:

«В то время, когда тела погребаемы бывали в церквах, отпевание усопших производилось в самых тех церквах, – пишет Георги. – Теперь же, выключая одних токмо царских гробниц, в Петропавловской и Александроневской церквах почивающих, и тел, погребаемых на кладбище монастыря святого Александра Невского, происходят все погребения вне города, при определенных нарочно для того церквах у Волковой деревни за Ямской частью, у Охты, близ церкви Сампоония Странноприимца в Выборгской части и на Васильевском острову также вне города. Здесь, у Волковой деревни и Тентулы, погребаются также и иноверцы».

В отношении Великого поста у большинства иностранных авторов, живших в России, имеются лишь краткие упоминания, и это снова вынуждает приводить «богословские» рассуждения Элизабет Джастис. Красочно описав те развлечения, которыми сопровождалось встарь празднование масленицы, английская гувернантка переходит к «анализу» великопостных традиций.

«В понедельник, предшествующий Пепельной среде, с которой начинается Великий пост, веселье заканчивается, – пишет любознательная англичанка. – Во вторник при встрече они (русские) целуются, объявляют: «Прощай, завтра я умру!» – и продолжают умерщвлять свою плоть до Пасхи. Русские ходят в церковь вечером, как и днем. Отправление обрядов состоит в том, что они крестятся, кланяются и бьются головой о пол, повторяя часто и быстро, как только возможно, слова: «Господи, помилуй нас». И те, кто проговаривает это быстрее всех, считаются самыми набожными. В домах у русских есть многочисленные живописные и резные изображения; перед всеми горят восковые свечи со времени ухода хозяев в церковь и до возвращения домой. Они очень строго соблюдают посты в смысле воздержания от пищи, но не в такой степени – от питья. Я не видала, чтобы кто-то хоть раз отказался от вина. Однако во время этого поста надо откупаться. Например, одна знатная дама выбрала русскую женщину в няньки своему ребенку (кормилицу), но не одобряла ее пост. И та, чтобы не потерять место, отправилась к священнику; он дал разрешение на определенных условиях, она их выполнила, и этот грех был ей отпущен».

Особенно строгим воздержание от скоромной пищи в православной России было на первой и на последней (Страстной) неделе Великого поста. Эта традиция настолько прочно была укоренена в повседневном обиходе, что ее нарушение могло грозить потерей благорасположения православных жителей столицы. И наоборот – ревностное исполнение всех великопостных предписаний возвышало авторитет тех лиц, которые в этом нуждались. В связи с этим можно привести любопытное замечание маркиза Шетарди, французского посланника при русском дворе в 1740 – 1742 годах. Вот что он сообщает в донесении из Петербурга: «Царица не удовольствовалась самым строгим, каким только можно себе придумать, выполнением поста и соблюдением в продолжение Страстной недели всех требуемых тогда обрядов, и должно думать, что она считала необходимым показать своим народам пример уважения, должного Церкви. Если суеверие или частные виды нисколько не входят сюда, то, конечно, такой образ действий заслуживает похвалы».

Вот еще одно наблюдение о постах; оно принадлежит английскому автору, жившему в Петербурге в екатерининскую эпоху, графу Джону Гобарту, британскому послу в Петербурге в первые годы царствования Екатерины II.

«Масленица кончилась, – пишет он. – Девы, жены и вдовы в трауре. На смену оживленным танцам, красивым туалетам, веселым пиршествам и галантным офицерам явились грибы, соленые огурцы, молитвы и священники. На первой неделе поста правоверные русские воздерживаются от всего земного, к чему тянет врожденная человеку чувственность. Всех больше страдают женщины: им нельзя носить никаких украшений, нельзя надевать ничего такого, что хотя бы слабо напоминало красный цвет; все розы их должны увянуть. Для поддержания жизни им оставлены только вера, надежда и размышления».

Наблюдения Джона Гобарта дополняет И. Георги:

«На столах знатных особ бывает, кроме как во время поста, по большей части совсем французское кушанье и большое число малых блюд, приготовленных французскими поварами, – пишет он. – В пост и у знатного духовенства всегда бывает отборное постное кушание; но в большей части хороших домов есть для чужих или тех, которые не постничают, также мясное кушанье на столе или учреждаются два отдельных стола, и всякому предоставлено сесть за постный или скоромный стол».

Очень нравился иностранцам пасхальный праздник. Элизабет Джастис пишет: «В Пасху примерно между часом и двумя ночи много стреляют из пушек; палят все орудия, установленные вокруг крепости. В этот день, как и всю эту неделю, у русских принято наносить визиты англичанам и дарить каждому яйцо, говоря при этом, что Христос воскрес». И если в записях английской гувернантки встречается много неверных суждений, касающихся православных традиций, то в случае, когда речь идет о пасхальных яйцах и кулинарии, она более пристальна.

«Очень любопытны эти яйца, – писала Джастис по возвращении в Англию. – Я привезла с собой одно, все фигуры на нем двигались, если потянуть снизу за кисточку. Это яйцо индейки, высосанное, выкрашенное в кремовый цвет и покрытое лаком. Яиц у них очень много – одни сделаны из воска, другие – из дерева, а третьи – настоящие, сваренные вкрутую и затем окрашенные в красный цвет. Затем перочинным ножом так соскабливают эту краску, что получается фигура нашего благословенного Спасителя на кресте или Его Вознесение на небо; это у русских получается чрезвычайно любопытно. Такими яйцами восхищаются более всего, но сохраняются они недолго. Слуги пекут кекс или пирог и, украшенный яйцами, дарят своим хозяевам или же подносят каравай хлеба. Хозяевам принято что-нибудь дарить, хотя те и отнекиваются. Эта неделя повсюду полностью посвящена развлечениям; в это время трезвый или ведущий себя сдержанно человек выглядел бы странно».

Один из членов Мальтийского ордена, посетивший Петербург в годы правления Павла I, побывал в православных храмах в праздничные дни. «Богослужение совершается на народном языке, и это – его хорошая сторона, – писал он. – Праздники крайне многочисленны. Кроме воскресений, есть еще праздники, в которые никакие работы не производятся. Выходит 121 день в году, посвященный праздности». Комментарии излишни...

Одним из самых ярких впечатлений, которые получали иностранные гости в Петербурге, было водосвятие, ежегодно совершавшееся 6 января, в день праздника Богоявления.

Первое описание водосвятия на Неве принадлежит неизвестному автору, присутствовавшему в Петербурге в день этого торжества зимой 1710 – 1711 гг.

«В сказанный праздник в их церквах с раннего утра начался учащенный благовест, и божественная служба была совершена с особенным благоговением, – пишет он. – Между тем на Неве-реке, покрытой толстым слоем льда, был поставлен, насупротив крепости, полк пехоты в виде большого каре, а посредине занятого им пространства было вырублено во льду, еще накануне, большое четвероугольное отверстие, окруженное решеткой на возвышенном рундуке. Над этим рундуком, который был обтянут алым сукном, возвышалась дощатая, крестообразной формы сень, а под нею висел на ленте деревянный голубь, изображавший, по всему вероятию, Святого Духа; внизу же у проруби стоял стол, или алтарь, для предстоявшей церемонии. По окончании богослужения в крепостной церкви все духовенство вышло оттуда в полном облачении и в сопровождении царя, министров и нескольких тысяч человек свиты и простонародья направилось к упомянутому рундуку, где по пропетии нескольких молитв первенствующий архимандрит совершил водосвятие, после чего окропил предстоявших, которым также подавалась вода в особых сосудах и для испития; в продолжение церемонии палили из пушек с крепости, и бывшее в строю войско стреляло из ружей».

Новые подробности о празднике можно почерпнуть из записок испанского посла герцога Хосе де Лириа, бывшего в Петербурге в 1727 – 1730 гг. «Января 6-го, в день Крещения, был обряд водосвящения на реке, – сообщает герцог. – Гвардия и весь петербургский гарнизон выстроились на Неве, где было устроено здание арками, а в нем прорубь со ступенями до самой воды. Его величество (Петр II) вышел из дворца в 11 часов и, прибыв к реке, стал в первый ряд перед Преображенским полком, которого он был полковником, после чего пошел в Троицкую церковь, где обедню служил архиепископ Коломенский с двумя другими епископами. По окончании божественной службы его величество пришел опять к своему полку и стал перед ним, а духовенство все в процессии пришло к месту водоосвящения, которое совершил архиепископ Коломенский. По окончании сего обряда все войско сделало залп, и вместе с тем была пушечная пальба с крепости, и царь вел свой полк, с еспоптопом в руке, до самого дворца».

Водоосвящение – делится на великое и малое. Первое совершается накануне Богоявления в конце литургии или вечерни, также в самый праздник после литургии на реках, источниках. Малое совершают в августе, в день Преображения, в дни храмовых праздников перед литургией и во всякое время на дому по желанию верующих.

Надолго запомнился праздник и фон Хавену. Но прежде чем приступить к его описанию, датчанин упоминает, что в России «в обычае у духовенства ходить на Рождество по знатным и богатым людям и петь, как это у нас делают певчие. Это пение было запрещено Петром Первым, но впоследствии опять возобновилось и доставляет священникам значительный доход». Об этой традиции упоминает и камер-юнкер Берхгольц: «Так как в первый день Рождества Христова русские певчие их величеств имеют обыкновение ходить к вельможам с вокальной музыкой и поздравлением, то они тотчас после обеда явились и к нашему двору в числе сорока человек».

Возвращаясь к повествованию фон Хавена, приведем его замечание о том, что «в праздник Крещения был совершен один из главных обрядов – освящение вод по всей России… Как только в 11 часов закончилась утренняя церковная служба, императрица Анна Иоанновна со знатнейшими придворными и большим числом высших священников вышла из церкви, направляясь к сооруженному на реке Неве театруму, так плотно обнесенному столбами, что его сквозь них трудно было рассмотреть, – пишет он. – Высокий епископ произнес там краткую речь перед присутствующими, затем совершил освящение, сопровождаемое немногими обычными обрядами. Как только это кончилось, выстрелили пушки, расставленные вокруг крепости. Каре из 6 полков, или 10—11 тысяч человек, и стоявшая на реке Неве вокруг театрума в карауле пешая гвардия также салютовали троекратным залпом. Тем временем императрица прежней процессией направилась в свой дворец. После освящения можно было видеть, как священники крестили на Неве множество новорожденных. Другие, молодые и старые, обнаженными прыгали в ледяную воду; два стоявших над прорубью парня их сразу вытаскивали обратно. Кроме того, некоторые люди черпали из реки поду и тут же ее выпивали или уносили домой, чтобы сохранить».

Элизабет Джастис добавляет к этому описанию ряд живописных деталей. Во многом бредовых..

«Наблюдения убедили меня,  пишет она,  что вера у русских очень велика: на двенадцатый день священник освящает воду, на льду для этого воздвигается постройка вокруг проруби, и отовсюду сходятся люди, часто – чтобы окунать своих детей в эту холодную стихию, хотя при такой церемонии некоторые тонут. Однако русские не принимают это во внимание и утешают себя словами: они ушли ко всемогущему Богу! Очень многие, как старые, так и молодые, приходят с кувшинами и бутылями, дабы набрать этой святой воды. Ибо если и она их не исцелит, они никогда уже не ищут иного лечения. По окончании церемонии появляется большая бадья, покрытая малиновым бархатом с золотым шитьем и длинной бахромой; бадью тащит шестерка прекрасных лошадей, украшенных лентами; ее наполняют водой для конюшни ее величества».

Можно сравнить повествования датского публициста и английской гувернантки с тем, как описывает это действо английский врач Дж. Кук, присутствовавший на «Иордани» в 1737 г. По его словам, «во льду проделана квадратная прорубь, каждая сторона которой длиной примерно шесть футов; около нее постлано много ковров наподобие пола, огороженных вокруг кольями, чтобы не подпускать толпу. Сверху устроен полог. По окончании службы духовенство выходит из главной церкви и образует процессию, следуя друг за другом соответственно сану, и идут по четыре или пять в ряд, всего числом в несколько сот человек. Идущие несут большую хоругвь, большой фонарь и большое изображение нашего Спасителя или какого-то святого. Они шествуют в таком порядке, сопровождаемые знатными и простыми людьми, и весь путь до реки поют молитвы. Священники вступают за ограду всего с несколькими знатными людьми и там совершают другие части церемонии. Когда находят, что вода достаточно освящена, подается сигнал 1200 гвардейцам, которые окружают все это тремя рядами и тут же дают частые залпы, повторяемые трижды; затем стреляют большие пушки с крепости, и также троекратно салютуют около 300 орудий. Так заканчивается эта церемония, совершаемая почти одинаково по всей России».