Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Наверное, это можно было бы счесть пороком русского народа. Но прежде надо принять во внимание, что, во-первых, сказанное относится лишь к черни, причем не ко всей без разбору; кроме того, у нас и у других северных народов подобный недуг почти столь же распространен, хотя его стараются утаить и его проявления окружают большой тайной. Далее, хоть русские и напиваются в стельку, но зато им приходится тем строже поститься, между тем как другие из года в год могут жить в постоянной сонливости и пьянстве. И, наконец, у русских есть способствующие их страсти к крепким напиткам причины, каких в других краях нет. Одна из таких причин – это, возможно, рабство, при котором простолюдин так угнетаем строгим хозяином, что лишен всех иных развлечений и, пожалуй, можно даже сказать, что устал быть и называться человеком. Другая причина, возможно, в том, что полиция смотрит вообще-то сквозь пальцы на публичные проявления этого порока. Ибо чем больше крепкого напитка будет потреблено, тем больше выгоды правительству, обладающему монополией на все кабаки во всем государстве. А поскольку кабаки приносят в императорскую казну большие деньги, то русские частенько говорят: жалованье солдата – это кабацкие деньги. Тем более что в России ни один человек не дворянского звания не может варить пиво и мед или гнать водку, а все обязан покупать в кабаках. И этот запрет тоже неизбежно должен увеличивать их аппетит.

Главнейшая же причина, пожалуй, заключается в питании и образе жизни; весь год напролет, особенно в пост, русское простонародье не ест почти ничего кроме свеклы, капусты, белого лука, больших огурцов, неаппетитной рыбы и растительного масла. Вот медики и полагают, что если бы русские время от времени не пили крепкую водку, то при такой диете не выжили бы. Опыт свидетельствует о том же. Ибо имеющиеся среди русских немногочисленные трезвенники не живут долго и постоянно выглядят полумертвыми. Потому-то в армиях даже при острейшей нужде и нехватке все-таки всегда заботятся о том, чтобы водка имелась в наличии, ведь при ее недостатке вскоре может распространиться болезнь. И если бы неприятелю при случае удалось перекрыть подвоз водки в русскую армию, то он бы, без сомнения, тем самым выиграл столько же, как если бы лишил русских всего обмундирования и военных припасов. Ибо водка и баня – вот два средства, благодаря которым русские живут и поддерживают свое здоровье.

Пороком же этого народа делают излишества в употреблении напитков, ведь некоторые напиваются ими столь неумеренно, что невозможно поверить, что выживут. Я видал, как зимой пьяные люди ложились в снег выспаться, а другие, обнажившись, дабы остудиться, либо катались в снегу, либо же прыгали в холодную воду и купались.

Однажды некий русский комиссар пьяным возвращался из компании. Едва выйдя наружу, он повалялся в снегу. Почувствовав, что благодаря этому превосходно остужается, он еще глубже закопался в снег, так что видна была одна только голова. Затем он заснул и пролежал таким образом несколько часов, а когда наконец опять встал, то, отряхнув от снега одежду, вошел обратно в дом снова развлекаться с бутылкой вина».

«Публичных ассамблей, – продолжает Берк, – устраивавшихся для общего развлечения, теперь нет. В те времена они бывали между Рождеством и великим постом; при Екатерине состоялись лишь несколько раз, так как первый год был годом ее траура, потом ассамблей не было, и, по-видимому, ими занимались гораздо меньше, чем теперь регулярными куртагами.

В числе способов времяпрепровождения были бирюльки. Петр обычно сидел в углу, беседуя не с кем иным, как со своими голландскими мастерами и моряками. Он распоряжался поставить у входа в ассамблею писаря, отмечавшего всех прибывавших, а назавтра смотрел, кто из персон не пожелал явиться на такую устроенную по его предписанию и дозволенную встречу. Теперь же лишь немного беседуют у некоторых иностранных министров, куда русские вовсе не показываются, находя большее удовольствие в пьянстве и игре в своих компаниях за закрытыми дверьми».

Шотландский медик Джон Кук пытается оценивать административные порядки Петербурга.

«Ни один человек, пишет он, – не может уехать из одного города в другой или из одной провинции в другую без паспорта из департамента, к которому он относится, с указанием количества сопровождающих его лиц. Всякий господин может даровать паспорт любому человеку из своей челяди, но он должен быть скреплен полицейской печатью. Петр I настолько заботился о предотвращении поездок людей без надлежащих паспортов, что и для себя постоянно их выправлял и должным образом регистрировал. И вот ныне даже посол или фельдмаршал, стоящий во главе своих победоносных армий, должен иметь паспорт, а стало быть, и всем подчиненным надлежит следовать сему правилу.

Я счел бы явственным пережитком рабства необходимость иметь паспорт для путешествия из Эдинбурга в Лондон и то, что паспорт этот должен быть проверен в каждом проезжаемом городе. Не могу отрицать, что это так, однако в такой обширной стране, как Россия, это, думаю, весьма необходимо и на пользу народу. Похоже, эти правила рассчитаны не только на то, чтобы держать народ в сильной зависимости, но имеют целью предотвратить бродяжничество праздных людей с грабежом, воровством и мошенничеством по отношению к соседям и защитить добропорядочных, трудолюбивых и полезных подданных, а кроме того, получить в казну небольшой доход.

Предположим, некто, едущий с правильным паспортом из С.-Петербурга в Москву, на дороге ограблен и убит. Вскоре его родственники это заподозрили. Они обращаются непосредственно в полицию, та дает заметку в газеты, рассылает не теряя времени курьеров во все города, через которые путешественник предполагал ехать, и приказы нижестоящим полицейским службам сообщить, когда этот человек проехал через их дистрикты. Наконец определяют, скажем, что он проехал Новгород, но потом на всем пути до Москвы его уже никто не видел. Новгородский губернатор отдает своим драгунам приказ о поисках, велит поднять на ноги весь край, прочесать пустынные области и леса. В таких случаях жители края не преминут схватить всякую подозрительную личность и не посмеют предоставить кров человеку без паспорта, если им дорога жизнь. Отправляют также посыльных во все соседние провинции. Каждого человека строго проверяют. Итак, читатель видит, что мошеннику и грабителю почти невозможно ускользнуть, разве только за границу. И хотя грабителей вскоре ловят и карают пыткой и мучительной смертью, губернатору едва ли удастся избежать разжалования. И даже обладай он очень большим влиянием, все же он будет уверен, что получит весьма строгое взыскание с предостережением, что впредь ему следует лучше обеспечивать порядок и строгое наблюдение. Кроме того, он штрафуется – обязан возместить по крайней мере стоимость утраченного, если несчастный человек был убит. Губернатор должен снести все это, но и он взыскивает со своих подчиненных».

По всей видимости, Джон Кук был неплохим медиком. И хорошо, что работа не помешала ему оставить воспоминания о петербургских госпиталях 30-х гг. XVIII в.

«Один госпиталь для армии, другой – для флота. Они соединены, образуя три стороны очень большого двора. В середине стороны, выходящей на реку Неву, стоит красивая церковь для обоих госпиталей.

Палаты устроены очень хорошо, здание двухэтажное, вокруг обоих госпиталей идут крытые галереи, так что можно удобно ходить при любой погоде. В каждом углу каждого госпиталя есть превосходная операционная и палата для анатомирования. Я видел в ней сразу девять свежих тел, относящихся к морскому госпиталю. Операционная просторна достаточно, чтобы вместить 200—300 зрителей. Здесь держат множество редкостей, сосуды с заспиртованными препаратами и сохраняемыми иначе. Для любознательных было бы хорошо иметь исторический каталог и описание этих редкостей; думаю, там достойны быть помещенными некоторые из моих препаратов.

Караульные расположены так, чтобы не позволить никому, помимо имеющих на то право, выйти из госпиталя или войти в него. К таковым относятся несколько врачей, главный хирург и пять ординарных хирургов, десять помощников хирургов, или фельдшеров, а также по двадцать студентов при каждом из них. Студентов обоих госпиталей обучает некий профессор ботаники. В каждом госпитале есть профессор медицины и профессор хирургии, а также профессор анатомии и рисовальщик для обучения студентов рисованию каждой части человеческого тела. Профессора медицины, хирургии и анатомии обязаны преподавать и делать осмотр дважды в неделю – каждый в своем госпитале, но так, чтобы студенты обоих госпиталей имели возможность посещать каждого профессора.

Профессор ботаники преподает по всем установленным дням на протяжении всего лета. Когда предстоит какая-то сложная хирургическая операция, то ее проводит профессор анатомии, если он не поручает это тому, кому может доверить; однако и врачи, и хирурги должны при ней присутствовать.

Если проводится обсуждение какой-то болезни, от которой пациент скончался, его нельзя похоронить, покуда анатомическим исследованием не будет установлена причина смерти, и профессор имеет право до погребения отсечь любую часть тела. Ибо в эти госпитали отправляются тела всех преступников, самоубийц и всех тех, кто умер в тюрьме до приведения приговора в исполнение.

Каждое утро в шесть часов звонок оповещает хирургов, что они должны быть готовы; звонок в семь означает, что им надлежит незамедлительно прийти в палату, где содержатся раненые, больные с язвами, с переломами или вывихами, либо же вызывать больных из других палат. Тут же все работники принимаются за дело и трудятся, пока не перевязаны все легкие пациенты.

Затем следуют консультации относительно пациентов, страдающих более сложными болезнями. Первыми обычно высказывают свое мнение молодые хирурги, и так дальше до самого старшего, за которым высказываются самые старшие из врачей и оператор. Каждый имеет право высказать свое мнение; большинство и осуществляет свой план, если он поддержан врачом или хирургом, известным своим искусством. После операции всегда определяется причина болезни, если речь идет о каком-то органе. Если же наступает смерть, ее причину часто таким же образом обнаруживают, но никому не ставят в вину, хотя бы его мнение и оказалось ошибочным. Но все же большая честь тому, кто предсказывал случившееся.

Не могу удержаться от рассказа об одном случае, происшедшем, когда я пришел в этот госпиталь. При показе большого фейерверка по случаю взятия у турок Азова хвост ракеты упал на голову одного матроса, проломив череп. Матроса тут же доставили в госпиталь. Доктор Маунси и я пришли, но не умели разговаривать ни на языке этой страны, ни на верхненемецком и говорили лишь с немногими, понимавшими латынь. Оператор спросил наше мнение. Мы оба откровенно сказали ему: несмотря на то, что они, как ни старались, не могли найти трещины, и хотя на черепе была большая рана, в которой они не смогли найти трещину, мы оба все же придерживаемся мнения, что рядом с этим местом трещина есть, и полагаем, что следует не теряя времени делать трепанацию. Остальные нас не поддержали, но профессор сказал: он подозревает, что наверняка мы правы.

Через день или два (а никто из нас двоих не мог лечить матроса, поскольку наш совет был отклонен) д-р Маунси и я, оба тогда весьма молодые, заметили, что пациент словно бы в дурмане, и это его состояние с каждым днем усугублялось. Мы заметили, что его глаза были очень воспалены и не видели; изо рта постоянно течет слюна и он кажется совершенно не чувствительным к боли.

Когда мы разговаривали о нем и казались улыбавшимися, нас увидел главный хирург – человек надменный и невеликих познаний. Он пожелал, чтобы г-н Ханхарт, профессор анатомии, осведомился у нас «о причине нашего веселья». Мы оказались достаточно большими простаками и сообщили ему причину нашей веселости, что вызвало большую ревность с тех пор и навсегда, и у меня нет сомнений относительно того, почему нам так быстренько приказали отправиться на службу в военно-морской флот.

Спустя несколько дней доктор и я вернулись в госпиталь. Я по обыкновению пошел в анатомическую палату (будучи незадолго до этого назначен ассистировать профессору при подготовке лекций по анатомии). Дверь была закрыта на кусок бечевки с печатью, что в России почитается более неприкосновенным, чем даже замок. Я, однако, предполагая, что это сделали какие-нибудь юнцы, не придал этому значения (поскольку, согласно приказу Медицинской канцелярии, я имел бесспорное право войти, и даже профессор не мог лишить кого-либо этого права без приказа канцелярии, отменяющего данный приказ). А следовательно, я легко открыл дверь своим ножом и увидел новое тело, зашитое в наматрасник и готовое к захоронению. Я тотчас разрезал шов на наматраснике, узнал лицо и обнаружил, что они, распилив череп, нашли не только большую трещину, но и много малых; а весь объем левой доли мозга был вместо него заполнен гниющим веществом, и т. д. Я незамедлительно известил об этом д-ра Маунси и оставил тело, не стараясь скрыть следов нашего пребывания там.

Когда мы беседовали об этом деле, один молодой человек, хорошо говоривший на латыни, подошел и спросил нас, не знаем ли мы, кто заходил в анатомическую комнату. Я рассказал ему про все нами сделанное – что я не знал, что дверь была закрыта по приказу и что печать на двери в комнату, в которую я, собственно, имею свободный доступ, могла помешать мне войти, если только не были отменены приказы канцелярии, о чем, полагаю, меня следовало бы известить заранее; наконец, что я должен относительно этого случая обратиться с заявлением в канцелярию.

Когда он доложил о сказанном мною первому хирургу, был созван совет, и впоследствии меня уверяли, что это дело немало их напугало. Чтобы я не привел свои угрозы в исполнение, профессор пригласил нас с д-ром Маунси на ужин и обязал держать дело в секрете. Он сказал нам, что не может поступить по своему усмотрению с первым хирургом, имеющим могущественных друзей при дворе и кроме того, ему покровительствует архиатр; что это покровительство – главная причина того, что он первый хирург почти всегда имеет большинство голосов против него профессора.

И хотя это дело выглядит очень скверно, все же за время моего пребывания в этом госпитале там было проведено много превосходных операций и многих людей замечательно вылечили.

Из этой палаты хирурги следуют с врачами по всем остальным палатам. Помощники хирургов заносят в дневник все, что врачи предписывают каждому человеку; в начале дневника проставлены имена больных и названия болезней. По завершении обхода всех пациентов помощники хирургов идут со своими студентами к аптекарю, где находятся, пока не будут приготовлены лекарства, несут их в соответствующие палаты и дают согласно распоряжениям. Ординарные хирурги каждый день по очереди дежурят в госпитале. Тому, кто на дежурстве, нельзя выходить из госпиталя, не подменив себя другим хирургом, причем оба они должны пойти к главному хирургу и известить его о своей договоренности. Остальные хирурги могут идти к своим частным пациентам, но должны вернуться в семь часов вечера. Помощникам, если они не допущены к практике, а также студентам нельзя никуда уходить из госпиталя без дозволения главного хирурга.

Доклады о количестве поступивших, вылеченных, умерших и остающихся больных еженедельно регулярно посылаются в канцелярию с названиями болезней. Во всякого рода обслуживающем персонале недостатка нет. По приказам врачей больные получают в изобилии лучшую еду, а также всевозможные напитки и лечебные отвары. При необходимости не жалеют и самых дорогих вин. Если на врачей, хирургов или на их помощников поступает жалоба за непоявление в один день, их лишают месячного жалованья, а те, кто не облечен никаким званием, подвергаются телесному наказанию.

При каждом госпитале есть назначенный к нему офицер, обязанностью которого является обеспечивать госпиталь всевозможной провизией и вести ее точный учет. Помогать ему назначено несколько писцов. Он командует также охраняющими госпиталь солдатами, но без позволения главного хирурга не имеет права кого-либо наказывать.

Президенты Адмиралтейства и Военного ведомства приезжают сами или присылают своих заместителей посмотреть, все ли здесь в добром порядке, и главные командиры меньших госпиталей, расположенных дальше от двора и посещаемых фискалом, еженедельно проверяют, получают ли больные добрую и полезную провизию и хорошо ли их перевязывают в соответствии с приказами врачей. Хотя врачи, хирурги и т.д. обеспечивают должный уход, все же в случае какой-либо жалобы, что, как я знаю, бывает, проводится строгое расследование. Но если жалоба окажется необоснованной, то пациента, от которого она исходит, заботливо вылечат, а когда он выпишется, его сурово высекут перед всем строем

Если недоволен человек, потерявший рассудок, то его жалобы не принимают во внимание.

По всей России действуют правила, согласно которым каждый хирург, находится он на службе или нет, в сложных случаях обязан пригласить для совета кого-нибудь из профессиональных врачей или старших хирургов – независимо от того, является ли случай терапевтическим или чисто хирургическим. И ни один хирург не осмелится сделать кому бы то ни было операцию, предварительно не посоветовавшись и не согласовав свои действия с таким коллегой, если это возможно. Если пациент умрет или имеет основание для жалобы, то слишком самонадеянный хирург не избегнет наказания. В сложном или в опасном случае даже врачи обязаны обратиться к другим за советом, если есть к кому. Но если врач этим пренебрег и наступила смерть, ему не миновать наказания. Я знавал двоих врачей, которые за такое упущение и преступную небрежность были тотчас изгнаны со службы.

Ни один аптекарь не осмелится выдать лекарства без приказа от врача или хирурга. При каждой большой аптеке есть добрый хирург на достаточном жалованье, ежедневно принимающий два часа до полудня и два после полудня и дающий советы беднякам. Если такие люди не в состоянии оплатить лекарства, аптекарь тем не менее их приготовляет и отпускает, учитывая эти лекарства как помощь императрицы. Если кто-либо, не имея лицензии от Медицинской канцелярии, возьмет на себя смелость выдавать пациентам лекарства, кара будет не меньшей, чем битье кнутом, длительная ссылка на галеры и конфискация всего, что он имеет, – одна половина отходит императрице, а другая доносчику. Если посетитель или слуга дает больному какое-то лекарство, еду или напиток, не разрешенные врачом, то при обнаружении такого случая давший это не избегнет суровой порки.

Не все нравится в Петербурге иностранцам.

«Как же в России строят? ─ вопрошает Берк. ─ Это делается без старательных поисков добрых материалов и не приноравливаясь к должному времени года. Из плохо обожженого кирпича, только что срубленных бревен и сырых досок быстро и даже посреди зимы возводят дом, который снаружи выглядит сносно, но спустя непродолжительное время замечаешь, что крыша, пол и двери рассохлись, а стены сгнили. Владельца это мало печалит, ему лишь бы построить дом; какое-то время он может сполна взимать плату за наем и в конце концов оставит дом пустым, пока не поступят новые приказы.

Архитектура приблизительно такова. На болотистом грунте, в котором невозможно вырыть подвал, стоит дом с толстыми каменными стенами (они вследствие упомянутого беспечного способа строительства не высохнут и за несколько лет), деревянными крышей и стоком, английскими окнами, орнаментом вокруг них и над воротами, тоже из крашеного дерева; наружные сени и лестница построены со стороны двора, они тоже деревянные; все славно и удобосгораемо. Нет домов выше трех этажей, включая самый нижний – это подвал, причем очень низкий. Поэтому много изрядных домов, куда не проходит ни одна карета, и должно ездить через задние ворота, или же проломлена стена второго этажа, и тогда проход становится высоким, как триумфальные ворота; оба эти способа вполне безобразны.

В комнатах русских людей редко увидишь обои, а лишь несколько зеркал, столов и стульев; кафельные печи очень большие и топятся преимущественно из сеней. Часто они стоят прямо на балках черного пола, слишком близко к дереву, так что пожары возникали главным образом из-за скверной конструкции кухонных и изразцовых печей. Потому пришлось запретить горожанам отапливать комнаты после пяти часов вечера, дабы огонь не застиг людей спящими.

В Петербурге найдется мало домов, которые не имели бы своих ледников. Их строят тоже над землей, из дерева, с двойными стенами, засыпая промежутки между ними камнями и землей. Лед обычно нарубают на Неве, так как на каналах он редко бывает достаточно толстым. Но всякий живущий на берегу может рубить лед только напротив своего дома, а также обязан не забыть обнести прорубь оградой. Другие должны внести за нарубленный лед определенную сумму в Полицию. Обычно какой-нибудь работник становится подрядчиком – вносит плату в Полицию, находит себе помощников и поставляет лед в подвалы по 10-15 копеек за квадратную сажень, в зависимости от расстояния до дома. Говорят, в Москве один-единственный человек арендовал торговлю льдом по всему городу. Кто не желает нести такие расходы, но не имеет пруда в своем саду, тот сгребает в кучу снег, он в оттепель уплотняется, потом замерзает и делается столь же хорош, как любой другой лед.

Когда человек против своей воли построил описанным способом дом, начинается новая мука – квартирный постой. Еще счастье, если получишь только солдат – по двое на каждую печь в доме, – ибо их всех можно положить в одной комнате либо же построить во дворе отдельную избу, ее называют черной избой, так как молодцы (которые отапливаются и освещаются за хозяйский счет) разводят такой сильный огонь, что их комната становится черной подобно крестьянской бане.

Но вот истинным несчастьем для хозяина будет, если он получит кого-то из придворного штата или других, которым корона предоставляет даровую квартиру, ибо тогда такой человек занимает лучшие комнаты, обычно пятую часть всего дома. Все придворные служащие – и старшие, и младшие – пользуются бесплатными квартирами, если не имеют собственных домов. Правда, для тех, кто их имеет, от постоя чужих людей может быть защищено не более одного дома. Досаднее всего, что если, как часто бывает, какому-нибудь ружьеносцу или вроде него понравится хорошо расположенный дом почтенного человека и он раздобудет в полиции записку на поселение в нем, то хозяин, само собой, лишается солдат, но взамен должен уступить сему матадорчику лучшие комнаты.

В Москве солдаты не стоят на квартирах, поскольку там достаточно казарм, но все же горожане несут иные соответствующие этому повинности. К примеру, содержатели постоялых дворов для извозчиков должны платить короне четвертую деньгу от получаемой за предоставление жилья платы. Петербург и Немецкая слобода в Москве освобождены от городского поземельного налога, взимаемого в других русских городах.

Прежде чем завершить разговор о переездах и постоях, следует еще упомянуть о «хлебе-соли», то есть о большом хлебе с маленьким углублением наверху, заполненном солью. Хлеб-соль друзья посылают переехавшему на новую квартиру. Теперь это является приветствием, а в старину, по-видимому, так поступали от доброго сердца, ведь другу, пока он не обустроился, нужно было что-то есть.

В Новый год слуги дарят также хозяевам пшеничный хлеб, напоминающий рождественский пряник, чтобы получить чаевые. То же самое слуга делает в свои именины».

О петербургской полиции 30-х гг. XVIII в. рассказывает датчанин Педер фон Хавен:

«Полиция была впервые введена в России императором Петром Алексеевичем. Но тем не менее она теперь во всем так строга, как вряд ли где-либо еще. Ночные караулы устроены целиком по гамбургскому образцу. Свою службу они часто исполняют усерднее, чем это необходимо. Примером тому может послужить следующий случай. Однажды было опубликовано полицейское распоряжение о том, что никому не дозволяется после десяти часов вечера ходить по улицам без фонаря. Некий генерал шел как-то поздно по улице со своим слугой, несшим впереди фонарь. Караульные, тотчас это заметив, собираются, окружают генерала и после краткой беседы и спора отпускают его слугу, поскольку он был с фонарем, а генерала, не принимая никаких объяснений, отводят в караульное помещение, где ему пришлось сидеть до тех пор, пока слуга не доложил об этом полициймейстеру, и генерала выпустили.

Помимо таких караулов постоянно имеется сильный и многочисленный солдатский караул у полицейской конторы, который тут же безотлагательно приводит в исполнение приговоры полициймейстера. Число других, более благородных, полицейских, служащих в одном только Петербурге, составляет, вероятно, несколько сот человек.

Полициймейстером в Петербурге был генерал и кавалер ордена Александра Невского. Это был очень строгий и усердный господин, который за всем присматривал сам. И поскольку его власть простиралась гораздо шире, чем власть полиции у нас, он часто после краткого суда приказывал приводить в исполнение строгие и неожиданные приговоры. Однако при всем том там все же смотрели сквозь пальцы на соблюдение субботы, пьянство и проституцию.

К примеру, по поводу последнего хочу упомянуть о случае, происшедшем вскоре после моего приезда. Одна потаскушка средь бела дня на улице в каком-то углу предавалась распутству с персом. Полицейские служители, явившись, препроводили ее в полицию, где она за полчаса была присуждена к наказанию батогами. Солдаты тотчас привели приговор в исполнение. Как только она перенесла наказание, ее опять отпустили восвояси, вытолкнув с такими словами: «Вот ты, дочь шлюхи, получила по заслугам; тебе бы распутничать с русскими, а не с персами». Из этого можно заключить, что блуд у русских карается не сурово».

Кроме вельмож, в Петербурге жили, понятно, и обычные люди.

И этих людей необходимо было как-то учесть.

Перепись 1737 г. явилась, вероятно, первой в русской истории переписью, не ставившей перед собой фискальных целей.

Непосредственным поводом к переписи послужил эпизод, внушивший властям большой страх: близ дома цесаревны Елизаветы Петровны был обнаружен зажигательный снаряд – обвязанная мочалом смоляная кубышка с порохом. Бомбу обнаружили, а на другой день Сенат издал указ о проведении переписи в целях очищения столицы от всех подозрительных с полицейской точки зрения лиц. За донос на «поджигателей» власти обещали вознаграждение, умножены были «караулы рогаточные», караульщикам предписывалось по ночам задерживать лиц из простонародья и всех заподозренных отправлять в полицию. Указ Сената призывал дворян и богатых дворовладельцев к особой бдительности, им приказывалось караулить свои дворы «денно и ночно», не пускать к себе неизвестных людей, обыскивать «ханжей и нищих» в поисках у них «зажигательных орудий».

Любившая раздавать милостыню Елизавета, увидев нищенку, «у коей все лицо в ранах изрыто и смотреть весьма противно», поспешила издать указ, «дабы таким увечным и гнусным отнюдь не допускать здесь в резиденции таскаться» . Анна Иоанновна в своих указах жаловалась на то, что в столице «престарелые, дряхлые и весьма больные без всякого призрения по улицам валяются, а иные бродят», что «нищих весьма умножилось и от часу умножается. . и в самых проезжих местах от множества их иногда с трудом проезжать возможно» .

Для проведения переписи использовали существовавшее административно-полицейское деление города. В 1737 г. Петербург состоял из 5 команд, которые делились на 25 сотен, а также 3 большие слободы. Команды Московской стороны и Васильевсжого острова включали в себя по 3 сотни каждая, команда Адмиралтейского острова – 4, команда С.-Петербургского острова и Выборгсиой стороны – 7, команда, находившаяся между реками Мойкой и Фонтанкой, – 8 сотен. Для проведения переписи в каждый административно-полицейский участок (25 сотен и 3 слободы) были направлены ответственные чиновники и офицеры.

Перепись 1737 г. отличалась высокой степенью точности и была самой полной из всех проведенных до того времени в России переписей. Переписчики были обязаны переписать все население Петербурга, «кто б какова звания и чина ни был». Переписи подлежали люди, живущие во дворах, а также в лавках, в харчевнях, в шалашах, в кабаках, «в вольных домех» и тому подобных местах или «при каких работах». Программой переписи явилась инструкция Сената, согласно которой переписчики должны были собрать ответы на вопросы: а) чей тот двор; б) кто в нем живет; в) от кого достался двор нынешнему хозяину; г) сколько лиц мужского и женского пола живет во дворе; д) каков их возраст; е) когда прибыли в Петербург живущие во дворе люди и особенно наемщики; ж) имеют ли они паспорт; з) регистрировались ли в полиции; и) давно ли живут в данном доме; к) какую плату берет с них хозяин; л) каков способ их существования. В ходе переписи соблюдался подворно-посемейный принцип, сведения собирались о каждом члене семьи и жителе двора. Переписчики получали сведения непосредственно у населения. Руководящим органом переписи являлся Сенат. Перепись была начата в 6 часов утра 9 июня 1737 г. и должна была быть завершена в течение трех дней. Но в действительности перепись и в особенности обработка собранных сведений заняли более длительное время. Последние переписные книги поданы были в Сенат в июле. Известно, что Сенат получил 29 переписных книг, но сохранилось только 7 из них.

Общее число жителей Петербурга в это время не превышает 70 тысяч человек. В это число входят женщины и дети, пришедшие на заработок крестьяне, нищие, солдаты на постое и даже дворохозяева, отсутствовавшие в момент переписи.

Число дворов составило 5898.

Всему приходит конец ─ пришел он и царствованию Анны Иоанновны.

Из воспоминаний П. И. Панина:

«В полдень 5 октября Анна Иоанновна, сев за обед с герцогом Курляндским и его супругой, едва скушав несколько ложек супа, вдруг почувствовала тошноту и упала в обморок. Немедленно перенесли ее в опочивальню и положили на кровать в совершенном беспамятстве. Бирон, приведенный сим внезапным несчастием в крайнее смятение, выбежал в переднюю, дабы послать за врачами, и усмотрев тут резидента коммерц-коллегии барона Менгдена, обычно в сей час посещаемого его, поручил ему как можно поспешнее уведомить графа Миниха о болезни императрицы и просить его немедленно приехать во дворец».