Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

На экипажи в то время не обращали большого внимания, только бы лошади были запряжены, да колеса вертелись, одно выше другого на пол-аршина, хомуты из ремешков, веревок. На козлах, по болезни кучера, сидел иногда и повар со щетинистой бородой, в нагольном тулупе; позади портной в ливрее из солдатского сукна, в картузе, с платочком на шее.

Люди богатые ездили четверкой и шестеркой. Такая езда, кроме приписываемой страсти к пышности, на самом деле была только следствием весьма неприятной необходимости. В те времена ездили шестерней, потому что с меньшим числом лошадей можно было увязнуть в грязи; часто и шести лошадей было недостаточно. Лошади, взятые большей частью из-под сохи у крестьянина, не могли предохранить семейной колымаги от увязания в грязи.

На гуляньях смесь разных берлинов, рыдванов, колымаг поражала зрителя. В то время еще не знали рессор, и кареты делали на пазах. Самая лучшая такая карета стоила не дороже ста рублей.

Высшее общество в екатерининское время отличалось широким гостеприимством, и каждый небогатый дворянин мог во весь год не иметь своего стола, каждый день меняя дома знакомых и незнакомых. Таких открытых домов, не считая в гвардейских полках, находилось множество. Первыми аристократическими домами в Петербурге признавали дворцы сановников: графа Разумовского, князя Голицына, Потемкина, вице-канцлера графа Остермана, князя Репнина, графов Салтыкова, Шувалова, Брюса, Строганова, Панина, двух Нарышкиных, Марьи Павловны Нарышкиной. Приемы у этих вельмож бывали почти ежедневно. На вечерах у них гремела музыка, толпа слуг в галунах суетилась с утра до вечера.

Роскошь и великолепие палат вельмож доходили до высшей степени азиатского сказочного волшебства. Графиня Головина рассказывает про Потемкина, что в те дни, когда у него не было бала, гости собирались в диванной комнате. Мебель была обита тканью серебряной и розовой, в таком же виде был обит и пол. На красивом столе стояла филигранная курильница, в которой горели аравийские благовония. Князь обычно носил платье с собольей опушкой, алмазную звезду и ленты: Георгиевскую и Андреевскую. За столом служили великорослые кирасиры, одетые в красные колеты. На голове  черные меховые шапки с султаном. Перевязи их были посеребрены. Они шли попарно и напоминали театральных солдат. В продолжение ужина роговой оркестр исполнял лучшие симфонии.

В первые годы царствования Екатерины II придворные увеселения были распределены по дням: в воскресенье назначался бал во дворце; в понедельник – французская комедия; во вторник – отдых; в среду – русская комедия; в четверг – трагедия или французская опера, причем в этот день гости могли являться в масках, чтобы из театра прямо ехать в вольный маскарад: в то время почти все вельможи тешились самым беззастенчивым образом.

Безбородко, Храповицкий, Завадовский были известны в Петербурге как заправские гуляки. Безбородко был уличным ловеласом, он почти каждый день после обеда надевал простой синий сюртук, круглую шляпу, брал трость, клал в карман кошелек с деньгами и отправлялся в разные дома в городе. Зимой по воскресеньям его всегда можно было встретить на маскараде у Лиона, на Невском в Купеческом клубе; здесь он проводил время до пяти часов утра. В 8 часов утра его будили, окачивали холодной водой, одевали и полусонного отправляли во дворец, где только у дверей императрицы он становился серьезным и дельным министром. Раз царский посланный, явившийся из дворца, застал его среди самой бурной оргии. Вельможа приказал пустить себе кровь из обеих рук и отправился к государыне. Про Безбородко говорил граф Сегюр, что он в теле толстом скрывал ум тончайший. Завадовский был также гуляка широкой руки; он и умер за трапезой со своим старым другом, князем П. В. Лопухиным.

Секретарь императрицы А. В. Храповицкий тоже был известен своим пристарастием к спиртному, проказами и дебоширством. Про него есть такой анекдот. Один приезжий помещик, явившийся в Петербург по важному делу, заходит к нему с письмом и не застает дома. Помещик едет за город пообедать, входит в трактир и, видя накрытый стол, садится и велит себе подать обед. Прислуга, полагая, что он принадлежит к компании, заказавшей обед, спешит исполнить его желание. Во время обеда приезжает компания и начинает подтрунивать над ним. Помещик сначала отшучивается, но потом на дерзость отвечает дерзостью и дает пощечину. Завязывается общая драка. Помещик выходит победителем, оставив под глазами своих противников синяки. Утром, выспавшись, он едет к Храповицкому. «Дома барин?» – спрашивает он. «Дома, – отвечают, – но нездоров и никого не принимает». Помещик отдает письмо, по которому его тотчас просят пожаловать; помещик входит в спальню с занавешенными окнами. Но только он поздоровался, как Храповицкий говорит ему: «Ваш голос мне что-то знаком, я вас видел, а где – не помню».– «Быть не может,– говорит приезжий,– я только что вчера приехал».– «Нет, точно я вас знаю», – сказал Храповицкий и велел поднять штору. Помещик взглянул и обмер: это был человек, которого он поколотил накануне. Храповицкий посмеялся, подал ему руку и сказал: «Ну, полно, помиримся, я сделаю для вас все, что могу, а кто старое помянет, тому глаз вон».

В обычае были публичные балы под названием дворянских. Число гостей на них было ограничено, и сюда съезжалась лучшая публика. Были также балы, называвшиеся английскими. В них участвовали иностранные негоцианты. Билеты для входа на бал продавались по 25 рублей.

Общество в гостиных условно делилось на молодых и пожилых. Старики говорили со стариками, молодежь слушала последних почтительно, не смея вмешиваться в разговор. Вежливость с женщинами простиралась до того, что подать салоп, поднять платок, отыскать лакея, карету незнакомой дамы, проводить ее – было делом обязательным.

В последние годы царствования Екатерины II стал в Петербурге греметь своими пирами дом канцлера Безбородко на Ново-Исаакиевской улице. Прежде на этом месте было подворье Курско-Знаменского монастыря. Безбородко купил дом в 1781 г. В это же время канцлером были куплены для возникавшего в то время почтамта дом графа Ягужинского и еще два пустых места, принадлежащих профессору Урсиносу и нотариусу Медеру. Дом Безбородко блистал как внутренним так и наружным великолепием – на одну его картинную галерею, как выражался по-татарски канцлер,  «чек акча вирды», т. е. много денег пошло. Наружный вид дома поражал своими четырьмя, стоявшими при входе, колоннами из полированного гранита, с бронзовыми основаниями и капителями, мраморным балконом наверху с бронзовыми перилами, задняя часть которого выходила на Большую Исаакиевскую улицу. Князь обладал тонким вкусом и приобретал почти ежедневно новые художественные вещи и украшал ими свои комнаты.

Особенно красивы были в доме Безбородко столовая и танцевальные залы, великолепна была и большая парадная зала с колоннами под мрамор, превосходно исполненная по проекту архитектора Кваренги. По обеим сторонам этой залы стояли две большие мраморные вазы, сделанные в Риме, с барельефными фигурами. По обеим сторонам других стен возвышались две высокие, почти до потолка, этажерки, сверху донизу уставленные редчайшим китайским фарфором. В комнатах была расставлена замечательная мебель, некогда украшавшая дворцы французских королей. В начале революции она была вывезена, и князь успел ее купить. В числе комнатных украшений были бюро, жирандоли, вазы, гобеленовые занавеси и шелковые материи с кресел любимого кабинета несчастной Марии-Антуанетты. Великолепная люстра из горного хрусталя, взятая из Palais-Rоуаl герцога Орлеанского, и чрезвычайно редкая мебель с художественной инкрустацией работы Шарля Буля, грандиозная по своей величине севрская ваза бирюзового цвета с прекраснейшими украшениями из бронзы. Стены парадной спальни канцлера были обиты красным бархатом и отделаны бронзовыми украшениями; здесь в нише стоял бюст императора Павла I, а на двух сторонах двери висели два портрета – императрицы и императора. В голубой бархатной гостиной висел портрет Екатерины II работы Левицкого.

Канцлер был самым приветливым и радушным хозяином. На его обедах, балах и праздниках собирались все знатнейшие иностранцы и первые сановники. Вельможа-холостяк иногда устраивал вечера, которые ему обходились в баснословные суммы. В кругу людей близких и родных он был всегда весел, откровенен и увлекателен, но на парадных собраниях несколько неловок и тяжел. Очевидец рассказывает, что канцлер, являясь к императрице в щегольском французском кафтане придворного, нередко не замечал осунувшихся чулок и оборвавшихся пряжек на своих башмаках. Гулял же по городу Безбородко всегда в простом синем сюртуке, в круглой шляпе и с тростью с золотым набалдашником.

Граф Комаровский пишет в своих воспоминаниях: «На этих обедах, кроме знатных гостей, обычное общество состояло из живущих в его доме. Ничего не было приятнее слышать разговор Безбородко; он был одарен памятью необыкновенной и любил за столом много рассказывать, в особенности о фельдмаршале Румянцеве. Безбородко особенно покровительствовал своим землякам-малороссам; приемная его была постоянно наполнена ими, приезжавшими искать места и определять детей. Канцлер имел доброе сердце и никогда не отказывал просителям, хотя нередко и забывал просьбы просителей. По рассказам, он имел привычку повторять последние слова просителей: «Не оставьте! Не забудьте». На просьбу одного земляка о деле, которое должно было решиться на другой день, не забыть, Безбородко отвечал: «Не забуду, не забуду». – «Да вы, граф, забудете», – слезно замечал его проситель. «Забуду, забуду», – подтверждал Безбородко, любезно отпуская просителя. Иногда он успокаивал просителя словами: «Будьте, батюшка, благонадежны», – которые обычно произносились настоящим малороссийским выговором».

Раз один из просителей серьезно обратился к вельможе с просьбой определить его в должность театрального капельмейстера, «чтобы палочкой махать, да по шести тысяч брать». Снисходительный Безбородко только ласково улыбался и объяснял просителю, что для маханья палочкой в оркестре и получения шести тысяч нужно знать музыку, хотя немножко.

В другой раз, работая у себя в кабинете, Безбородко услышал в приемной топот ног и протяжное зевание с разными переливами голоса. Осторожно взглянув в полуотворенную дверь, он увидал толстого земляка с добродушной физиономией, явно соскучившегося от ожидания. Канцлер улыбался, глядя из-за двери, как посетитель, не привыкший ждать никогда, все потягивался, зевал, смотрел картины и, наконец, соскучившись окончательно, принялся ловить мух. Одна из них особенно заняла малоросса, и он долго гонялся за ней из угла в угол. Улучив минуту, когда назойливое насекомое село на огромной вазе, охотник поспешно размахнулся и хватил рукой. Ваза слетела с пьедестала, загремела и разбилась вдребезги. Гость побледнел и жутко испугался, а Безбородко вышел в приемную и, ударив его по плечу, ласково сказал: «Чи поймав?».

Иногда масса одолевавших Безбородко просителей заставляла его уходить по черной лестнице, но и в таких случаях хитрые малороссы не терялись, и раз один из земляков Безбородко, не застав канцлера дома, забрался в его карету, стоявшую у крыльца. Канцлер был крайне удивлен, найдя в карете просителя, но, узнав дорогой о нужде земляка, помог.

Безбородко был большой любитель карточной игры и нередко целые ночи проводил за зеленым столом, правда, ему не очень везло. Он также очень любил русское пение. У него почти жил тульский купец Иван Рожков, сын знаменитого некогда барышника лошадьми и поставщика их ко двору. Рожков обладал превосходным голосом и до такой степени был мастер петь русские песни, что, как говорит С. П. Жихарев в своих «Воспоминаниях», вошел даже в пословицу «поет, как Рожков». Так говорили про певца, которого хотели похвалить. Но песенный дар был только второстепенным качеством Рожкова, а главным – необыкновенное удальство, смелость и молодечество. Это-то и сблизило его с тогдашними знаменитыми гуляками: графом В. Д. Зубовым, Л. Д. Измайловым и А. А. Безбородко. Однажды эти господа держали пари в тысячу рублей, что Рожков на своем сибирском иноходце въедет на четвертый этаж одного дома на Мещанской, в квартиру балетной танцовщицы Ольги Каратыгиной, дочери эконома театрального училища (последняя жила с канцлером, впоследствии она вышла замуж за правителя его канцелярии, статского советника Н. Е. Ефремова, который за ней получил дом и значительную сумму денег). Рожков не только въехал, но, выпив залпом бутылку шампанского, не слезая с лошади, той же лестницей выехал обратно на улицу. Тысяча выигранных рублей была наградой Рожкову. Этот подвиг у петербургской Аспазии передавал герой Жихареву следующими словами: «Когда я въехал к ней в фатеру, окружили меня гости, особ до десяти будет, да и кричат: браво, Рожков! шампанского! И вот ливрейный лакей подает мне на подносе налитую рюмку; но барышня сама схватила эту рюмку и выпила не поморщась, промолвив: это за твое здоровье, а тебе подадут целую бутылку».

Любовь к прекрасному полу в тот век была в большой моде, и ею отличались почти все придворные современники Безбородко. О жизни канцлера на его даче в Полюстрове и о существовавшем там крепостном гареме ходили любопытные рассказы.

Из домов русской знати, отражавших блеск царствования Екатерины II, был еще известен дом на Малой Морской графа Салтыкова.

Этот барский дом был построен архитектором – итальянцем Вендрамини. Вход в него вел прямо с тротуара в роскошные, длинные сени, между колоннами которых вечно пылал камин. К Салтыкову по вторникам собиралось высшее общество столицы на танцевальные вечера, там играл его собственный бальный оркестр. Помимо вторников к изысканному, богатому столу Салтыкова можно было иметь свободный доступ всякому дворянину, но надо было являться только во фраке. Салтыков был очень состоятельный человек. Он владел богатейшей коллекцией табакерок, которые были все исторические, приобретал он их по дорогой цене в Париже и Лондоне, для чего содержал агентов за границей. Салтыков любил нюхать табак, и каждый день брал новую табакерку, одну богаче другой, из своей коллекции; он любил, чтоб их замечали, и тогда с большим удовольствием рассказывал историю каждой. В его доме была также богатейшая библиотека. Но Салтыков не позволял никому даже прикасаться к своим книгам.

Следует сказать и о Таврическом дворце. Сначала он был построен князем Потемкиным в виде небольшого дома, но вскоре, после присоединении Крыма, Екатерина II приказала архитектору Старову вместо прежнего дома построить роскошный дворец, наподобие Пантеона, назвать его Таврическим и затем подарила Потемкину

Здесь в апреле 1791 г. Потемкин торжественно праздновал взятие Измаила. В приготовлениях к празднику принял участие и Державин, который, по просьбе Потемкина, написал для пения на празднике стихи для хора. Стихи шли в таком порядке: 1) для концерта «От крыл орлов парящих»; 2) для кадрили «Гром победы раздавайся»; 3) для польского «Возвратившись из походов» и 4) для балета «Сколь твоими мы делами». Довольный стихами, Потемкин попросил Державина составить сценарий праздника. Исполнив это желание князя, Державин сам отвез ему свою работу; Потемкин пригласил его было остаться обедать, но, прочитав тетрадь и увидев, что в описании нет никаких особенных ему похвал и что ему отдана честь наравне с Румянцевым и Орловым, рассердился и уехал со двора, пока Державин дожидался в канцелярии.

Державин Гаврила Романович (1743  1816) – поэт, представитель классицизма, общественный деятель. Окончил Казанскую гимназию, служил в Преображенском полку, в различных гос. учреждениях. В 1784 г. назначен олонецким губернатором, в 1785 г. тамбовским. В 1791  1792 гг. личный кабинет-секретарь императрицы, с 1793 г. тайный советник, с 1794 г. президент Коммерц-коллегии. Как поэт, поставил вопросы о жизни и смерти, о диалектике бытия. Сочинял оды, сатиры на вельмож, пейзажные зарисовки.

По слухам, сумма, затраченная Потемкиным на праздник, была баснословна. Для освещения залы дворца был скуплен весь воск, находившийся в Петербурге, и за новой партией послали нарочного в Москву. Масса всякого рода художников и мастеров в течение нескольких недель трудилась во дворце. Множество знатных дам и кавалеров несколько недель собиралось там же для разучивания назначенных им ролей, и каждая из этих репетиций походила на особое празднество,– так была она роскошна и пышна.

В назначенный день, в пятом часу, на площади перед Таврическим дворцом были построены качели, поставлены столы с яствами, открыты разного рода лавки, в которых безденежно раздавали народу платье, обувь, шапки и тому подобные вещи. Народ во множестве толпился на площади. Богатые экипажи один за другим подъезжали к дворцу, на фронтоне которого красовалась надпись, сделанная металлическими буквами и выражавшая благодарность Потемкина «великодушию его благодетельницы». Императрица прибыла на праздник в седьмом часу. Перед дворцом она была задержана толпой. Народу объявили, что раздача питья и одежды должна начаться в то время, когда будет проезжать государыня. Но тут вышло недоразумение: кто-то по ошибке принял карету одного вельможи за экипаж императрицы. Народ крикнул: «ура!» и, не дожидаясь раздачи приготовленных для него подарков, бросился расхватывать их сам. Произошла суматоха, давка, и настоящий экипаж императрицы должен был остановиться, не доехав до площади, и простоять более получаса. Наконец императрица подъехала к дворцу. Потемкин принял ее из кареты, а в передней комнате императрицу встретил наследник престола. Сопровождаемая всей императорской фамилией, Екатерина прошла на приготовленную для нее эстраду, и тотчас начался балет знаменитого тогдао балетмейстера Ле Пика. В балете танцевали 24 из знаменитейших фамилий, на подбор красавицы и красавцы в белых атласных костюмах, украшенных бриллиантами. Распоряжались танцами великие князья Александр и Константин вместе с принцем Вюртембергским; в конце балета сам Пик отличился каким-то необыкновенным соло.

Всех приглашенных на праздник насчитывалось три тысячи человек. На самом Потемкине был алый кафтан и епанча из черных кружев, осыпанная бриллиантами, а на шляпе их было так много, что ему стало тяжело держать ее в руке, и он отдал шляпу своему адъютанту, который и носил ее за князем.

Обстановка и убранство дворца походили на волшебное воссоздание сказок «Тысячи и одной ночи». Под куполом были хоры, на которых стояли невидимые снизу часы с курантами, игравшие попеременно пьесы лучших композиторов того времени. Здесь же помещалось триста человек музыкантов и певцов. Возвышение, предназначенное для императрицы, было покрыто драгоценным персидским шелковым ковром. Такие же возвышения были устроены вдоль стен, и на каждой из них стояло по огромнейшей вазе из белого карарского мрамора на пьедестале из серого; над вазами висели две огромные люстры из черного хрусталя, в которые были вделаны часы с музыкой.

Кроме больших люстр, в зале было еще 56 малых люстр и пять тысяч разноцветных лампад. Считают, что в этот вечер горело всего 140 000 лампад и 20 000 восковых свеч. При входе в залу, по обеим сторонам дверей, были устроены ложи, роскошно драпированные. Но особенной пышностью отличались комнаты, предназначенные для игры императрицы (с этого праздника вошли в особенную моду введенные Потемкиным диваны). Стены там были покрыты гобеленами с вытканными на них картинками из библейской истории. Здесь же стоял «золотой слон» в виде часов (слон этот был в 1829 г. подарен императором Николаем I персидскому шаху), обвешанный бахромой из драгоценных камней; сидевший на нем автомат-перс, ударив в колокол, подал сигнал к началу театрального представления.

Из театра императрица отправилась в танцевальную залу. Бал открылся громом литавр и грохотом пушек, под звуки:

Гром победы раздавайся!

Веселися храбрый Росс!..

Из большой залы был выход в зимний сад. Здесь росли цветущие померанцы, душистый жасмин, розы; в кустарниках виднелись гнезда соловьев и других птиц, оглашавших сад пением. Между кустами были расставлены курильницы и бил фонтан из лавандовой воды. Посреди зимнего сада стоял изящный храм, в котором помещался бюст императрицы, высеченный из белого фаросского мрамора. Императрица была представлена в царской мантии, с рогом изобилия, из которого сыпались орденские кресты и деньги. На жертвеннике была надпись: «Матери отечества и моей благодетельнице». Перед храмом стояла зеркальная пирамида, украшенная хрусталем, а близ нее еще несколько таких же пирамид поменьше. Все окна залы были прикрыты искусственными пальмами с листьями из разноцветных лампад. Из таких же лампад по газону были расставлены искусственные плоды: арбузы, ананасы, дыни и проч.

Настоящий сад тоже был отделан великолепно; всюду виднелись киоски, беседки. Ручейку, протекавшему в саду по прямой линии, дали извилистое русло и устроили мраморный каскад. Сад также горел множеством огней и оглашался роговой музыкой и хором песенников.

В двенадцатом часу подали ужин. Стол, за которым сидела императрица с августейшим семейством, был сервирован золотой посудой. Потемкин сам прислуживал Екатерине. Позади этого стола был накрыт другой, на 48 персон,  для лиц, участвовавших в балете. Здесь же было поставлено еще 14 столов. Гости садились за столы в один ряд лицом к императрице. Столы были освещены шарами из цветного стекла. В комнате перед залой находился стол, на котором стояла суповая серебряная чаша необъятной величины, а по сторонам ее две еще большие вазы. В других комнатах было еще 30 столов, да кроме того, множество столов стояло вдоль стены, где гости ужинали стоя. После ужина бал продолжался до утра. Императрица уехала во втором часу. Когда она уходила из залы, послышалось нежное пение под орган. Пели итальянскую кантату на такие слова: «Здесь царство удовольствий, владычество щедрот твоих; здесь вода, земля и воздух дышат твоей душой. Лишь твоим я благом живу и счастлив. Что в богатстве и почестях, что в великости моей, если мысль – тебя не видеть, ввергает дух мой в ужас? Стой и не лети ты, время, и благ наших не лишай нас! Жизнь наша – путь печалей; пусть в ней цветут цветы».

Екатерина выразила Потемкину свое живейшее удовольствие за праздник. Потемкин упал к ее ногам, прижал ее руку к губам, на глазах его были слезы. Императрица была растрогана и тоже плакала.

После смерти Потемкина указом Екатерины в сентябре 1792 г. дворец Потемкина был объявлен императорским дворцом под именем Таврического. Дворец поступил в казну и сделался любимым местопребыванием императрицы весной и осенью.

Грибовский в своих «Записках» говорит: «Государыня любила жить в этом дворце оттого, что главный корпус его был в один этаж, а государыня высоким входом не любила быть обеспокоена. Покои ее здесь были просторнее, чем в Зимнем дворце, особенно кабинет, в котором она дела слушала». Екатерина II дворец описывала Гриму в письмах так: «На дворец этот пошла мода; он в один этаж с огромным, прекрасным садом; вокруг же все казармы по берегу Невы; напротив – Конногвардейская, налево – Артиллерийская, а позади сада – Преображенская. Для осени и весны нельзя желать ничего лучшего. Я живу направо от галереи со столбами; такого подъезда, я думаю, нет еще нигде на свете. Александр помещается налево. Правда, что прежде в этом дворце было не немного, а чрезвычайно сыро, так что из-под колонн в зале текла вода и на полу стояли лужи; происходило это оттого, что фундамент залы был ниже уровня воды в пруду. Но я помогла горю, приказав вырыть между домом и прудом сточную трубу и выложить ее камнем; труба идет вокруг всего дома и так хорошо отводит воду, что теперь совсем нет сырости в доме и не пахнет гнилью, как прежде».

При императоре Павле в Таврическом дворце царствовало полное запустение. Второв, посетивший его в это время, пишет: «На развалины великолепного Таврического дворца взглянул я со вздохом. Видел обломанные колонны, облупленные пальмы и теперь еще поддерживающие своды, а в огромном зале, с колоннадой, украшенной барельефами и живописью, где прежде царствовали утехи, пышность и блеск, где отзывались звуки «Гром победы раздавайся!» – чтобы, вы думали, теперь? – Дымящийся лошадиный навоз!.. Вместо гармонических звуков раздается хлопанье бичей, а вместо танцев бегают лошади на корде; зал превращен в манеж! Романический сад поныне еще привлекает всех для прогулки в нем. На беседках и храмиках стены и двери исписаны сквернословными стихами и прозой».

После кончины Екатерины император Павел велел все ценности перенести в Михайловский замок, а в 1798 г. отдал Таврический дворец под казармы гвардейского полка.

Александр I вернул все драгоценности во дворец, и даже пожил в нем немного. В этом дворце провел последние годы и скончался Николай Михайлович Карамзин.

При советской власти в Таврическом дворце находилась Высшая партийная школа.

Карамзин Николай Михайлович (1766  1826) – писатель, журналист, историк, основоположник русского сентиментализма («Письма русского путешественника», «Бедная Лиза» и др.). Редактор «Московского журнала» и «Вестника Европы». Главное сочинение «История государства Российского» в 12 тт. (1816  1829), знаменовавшая новый этап в развитии исторической науки.

* * *

При Екатерине появились клубы на западный манер.

Самый «степеннейший» из клубов был Английский. Основан он был в марте 1770 г. Гарнером, богатым банкиром. Вскоре этот банкир сделался банкротом, и земляки англичане, желая помочь ему, сделали его экономом и хозяином этого клуба. В первое время здесь насчитывалось не более пятидесяти членов. Плата не превышала 40 рублей; для помещения нанимался небольшой дом на Галерной улице за 1500 рублей. Через 40 лет Английский клуб уже имел более 300 членов, в числе которых находились высшие государственные сановники, как например, граф М. А. Милорадович, Аракчеев, Сперанский, П. X. Витгенштейн и многие другие.

Почти каждый вечер посещал это собрание И. А. Крылов; над тем местом, где он обычно сиживал, впоследствии был поставлен его бюст. В столовой зале висел портрет и учредителя этого клуба. Английский клуб очень долго занимал великолепный дом у Синего моста, в котором некогда жил фельдмаршал князь Трубецкой, дававший пышные балы.

В 50-х гг. XIX в. в Английском клубе насчитывалось около четырехсот членов и более тысячи кандидатов, которые по старшинству и занимали открывавшиеся вакансии. Первейшие люди домогались чести вступить в клуб. Князь Чернышев и граф Клейнмихель так и умерли, не попав в его члены.

Почти в одно время с Английским клубом был основан клуб немцем Шустером, тоже некогда богатым купцом, но потом разорившимся. Клуб этот сначала помещался в двух скромных комнатах; в феврале 1772 г. он уже был переведен в большую квартиру и стал называться Большим Бюргер-клубом. Он, впрочем, был более известен как Шустер-клуб. Это было довольно дружное общество, состоящее из заслуженных чиновников, артистов, богатых русских и иностранных купцов и зажиточных ремесленников. Не ограничиваясь одними увеселениями, клуб преследовал многие благотворительные цели: давал пенсион 150 престарелым, неимущим и постоянно воспитывал несколько беднейших сирот.

В ноябре 1784 г. было основано Коммерческое общество с целью дать биржевому купечеству возможность собираться для совещаний по коммерческим делам и проводить время в беседе и карточных играх.

В 1783 г. открылся еще Американский клуб. Помещался он первое время близ Исаакиевской церкви в доме Погенполя. Лучшей порой его существования было начало XIX в.: тогда насчиталось в нем более 600 человек; впоследствии к этому клубу было присоединено танцевальное заведение Квятковского, после чего клуб стал называться Клубом соединенного общества. В 1785 г. гробовым мастером Уленглуглом был учрежден Танц-клоб. Членами его могли быть только нечиновные лица мещанского и купеческого сословий.

Впрочем, нынешнее слово «мещанин» в Екатерининское время было в полном смысле слова переводом французского bourgeois, или немецкого burger, и купец первой гильдии, по тогдашнему смыслу, был не что иное, как мещанин, записавшийся в гильдию. Мещанами называли также всех свободных художников, переименованных впоследствии в именитых граждан, т. е. почетных граждан.

Гораздо ранее этих клубов в 1772 г. в Петербурге был учрежден Музыкальный клуб из 300 членов, вносивших в год по десять рублей с человека на содержание оркестра. В Музыкальном клубе два раза в неделю давались концерты, которые посещались многочисленной публикой. Этот клуб просуществовал до 1777 г., затем он был закрыт, но через год основалось другое музыкальное общество, которое зимой, в продолжении восьми месяцев, давало каждую субботу концерты и ежемесячно один бал и маскарад. Членов здесь было до пятисот человек, каждый платил по 15 рублей. Для этого клуба был нанят большой дом петербургского обер-полицмейстера Чичерина и роскошно убран. В оркестре клуба играло 50 превосходных музыкантов и часто участвовали приезжие солисты. Деньги эти артисты получали по тогдашнему времени весьма высокие: от ста и до двухсот рублей за один вечер. В 1787 и 1788 гг. дела клуба шли блистательно, но вскоре излишняя роскошь, с какой давались здесь маскарады и балы, совершенно расстроили финансы, и в 1792 г. были проданы с аукциона все прекрасные музыкальные инструменты клуба, серебряная и фарфоровая посуда и даже мебель.

В 1794 г. известные богачи Демидов, Сикстель и Бланд создали новый клуб, в котором вскоре было до 400 человек. Каждый платил по 50 рублей. Помещался клуб в доме Бутурлина. Это музыкальное общество просуществовало не более четырех лет и со смертью учредителей распалось. В 1802 г. было положено начало Филармоническому обществу и потом уже Симфоническому.

Если концерты, устраиваемые при дворе, и являлись для императриц (не забудем, что почти три четверти XVIII. века у нас царили императрицы) развлечением, удовольствием, то для подданных они были далеко не таковыми, а скорее еще новой и довольно тяжелой повинностью. Посещение этих музыкально-театральных развлечений было строго обязательно: чуть ли не каждый год, а иногда и несколько раз в год, появлялись высочайшие указы правительствующему Сенату:

«О назначении в императорском Оперном доме трех представлений в неделю, а именно, по средам – итальянских интермедий, по вторникам и пятницам – французских комедий»