Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Петр III сыном не интересовался.

На шестом году к Павлу приставили воспитателя Никиту Панина. Наследника возят на придворные балы, обеды, приемы. Панин воспитывал его во французском духе: книги Вольтера, Дидро, французские пьесы. В 18 лет его женили. Как водится, на одной из многочисленных немецких принцесс, но она скоро умерла от родов.

Когда Павлу исполнилось 22 года, состоялась поездка в Берлин для сватовства очередной принцессы. Берлин наследника поразил. Подобно отцу, он сделался горячим поклонником прусского двора и Фридриха II, которому поклялся в вечной дружбе.

Берлинский опыт, молодой азарт и отцовская кровь начинали будоражить Павла.

«Если бы мне надобно было, – писал он в 1766 г., – образовать себе политическую партию, я мог бы молчать о беспорядках, чтобы пощадить известных лиц, но, будучи тем, что я есмь, – для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства, а при моем характере мне тяжело видеть, что дела идут вкривь и вкось и что причиною тому небрежность и личные виды. Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое».

С матерью у Павла сложились прохладные отношения, ее любимицы смотрели на него пренебрежительно.

Павел, путешествуя по Европе, открыто выражал недовольство политикой Екатерины и ее приближенными: Потемкиным, Безбородко и прочими. Он говорил: «Лишь только буду иметь власть – их отстегаю, уничтожу и выгоню». Немудрено, ведь они помогали Екатерине заключать союз с Австрией вместо союза с любимой Павлу Пруссией.

В 1783 г. императрица подарила наследнику Гатчину – мызу, принадлежавшую раньше Г. Орлову. Так начинается гатчинский период жизни будущего русского царя. Он сформировал себе военный отряд, представлявший в миниатюре все рода войск. За образец устава был взят прусский, форма тоже прусская, дисциплина строжайшая.

Далее Павел устроил в Гатчине четыре церкви разных вероисповеданий, школу и больницу. Он стал хорошо разбираться в земледелии, помогал крестьянам. Петербургский двор называл его гатчинским помещиком. По вечерам Павел при свечах составлял на будущее указы и проекты.

С 1790 г. Павел стал проявлять «приметную склонность к задумчивости». Он поднимался в 4 утра и спешил на учения, осматривал казармы. Гатчина и Павловск превратились в военный лагерь. Известия о французской революции произвели, видимо, еще один незаметный сдвиг в психике князя. Французские эмигранты рассказывали ужасы. Ростопчин писал Воронцову: «Вы увидите впоследствии, сколько вреда наделало пребывание Эстергази: он так усердно проповедовал в пользу деспотизма и необходимости править железной лозой, что государь-наследник усвоил себе эту систему и уже поступает согласно с нею. Каждый день только и слышно, что о насилиях, о мелочных придирках, которых бы постыдился всякий частный человек. Он ежеминутно воображает себе, что хотят ему досадить, что намерены осуждать его действия... Недавно велел посадить под арест четырех офицеров за то, что у них были несколько короткие косы, – причина, совершенно достаточная для того, чтобы заподозрить в них революционное направление».

Екатерина II, процарствовав 34 года, умерла. В государственной системе процветала взятка, в делах неразбериха, расходы империи превышали доходы. Павел грозил навести порядок. Зимний дворец обступили будки с часовыми, залы наполнились офицерами. Страна начинала жить по-гатчински. Канцелярии, коллегии работали с пяти утра. 200 полицейских бегали по улицам и срывали с прохожих круглые шляпы, у фраков обрезали торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски.

В 1797 г. указом наистрожайше подтверждено, чтобы никто в городе, кроме треугольных шляп и обыкновенных круглых шапок, никаких других не носил; затем позднее воспрещалось с подпиской всем, в городе находящимся, ношение фраков, жилетов, башмаков с лентами, а также «не обвертывать шеи безмерно платками, галстухами или косынками, а повязывать ее приличным образом, без излишней толстоты». В 1800 г. было обязательно для всех жителей Российской империи, как состоявших на службе, так и бывших в отставке, с каким бы то ни было мундиром, военным, морским или гражданским, носить длиннополый, прусской формы мундир, ботфорты, краги, шпагу на пояснице, шпоры с колесцами, трость почти в сажень, шляпу с широкими галунами и напудренный парик с длинной косой.

По выражению Державина, в это время зашумели шпоры, ботфорты, тесаки, и будто по завоевании города ворвались в покои везде военные люди с великим шумом.

При въезде и выезде из города стояли будки с полосатыми шлагбаумами, и караульные офицеры записывали всех проезжающих. Этот список ежедневно доставлялся Павлу.

Как говорил современник, «нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия, всех равно пронимала, особенно после счастливого времени, проведенного нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивою снисходительностью ко всему, что не носило характера преступления».

Владельцы кофеен, купцы, наемная прислуга должны были ежедневно сообщать полиции об услышанном.

Гулять по императорскому саду можно было только сняв шапку.

Если встречался император, следовало выйти из экипажа, иначе наказывали кнутом.

Красавица Ирина Богаевская, выйдя из кареты, сделала книксен перед Павлом. Тот, внимательно осмотрев ее, ласково покивал головой. Разъехались. Но минут через пять император послал Кутайсова узнать имя приглянувшейся дамы. Богаевская ехала к заболевшей подруге Полуектовой и назвалась ею.

Назавтра Кутайсов был отправлен к Полуектовой, но та за день успела умереть. «Да, превратна человеческая судьба», – сказал Павел.

Богаевская с мужем уехали в деревню и за время царствования Павла не рискнули приехать в столицу.

Изгнание из Петербурга, ссылка стали обычным делом. Вице-директора департамента, не смогшего поставить для разных полков сукно одинакового цвета, вывезли, больного, за заставу с приказом никогда не возвращаться. Девушка отказалась выйти замуж по велению императора, и всю ее родню сослали в Сибирь.

В окне нижнего этажа Зимнего дворца Павел велел выставить ящик с прорезью, куда каждый мог бросить жалобу. Ключ от комнаты был только у Павла, он каждый вечер вынимал эту корреспонденцию и ставил резолюции. «Этим путем обнаружились многие несправедливости, а в таковых случаях Павел был непреклонен... В продолжение существования ящика,– продолжает очевидец,– невероятно какое существовало правосудие во всех сословиях и правомерность...».

Но жулики управились с ящиком: они стали туда бросать разные пасквили на Павла, и он велел ящик снять...

Новый император отменил хлебную подать, очень тяжелую для крестьян, чрезвычайный рекрутский набор, велел не продавать крестьян без земли. Дворян он лишил привилегии – свободы от телесного наказания. Павел их вообще считал тунеядцами.

Вот несколько анекдотов о Павле I из старых книг.

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число блюд по сословиям, а у служащих – по чинам.

Майору определено было иметь за столом три блюда.

Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил:

– Господин майор, сколько у вас за обедом подано блюд?

– Три, ваше императорское величество.

– А позвольте узнать, господин майор, какие?

– Курица плашмя, курица ребром и курица боком, – отвечал Кульнев.

Император расхохотался.

Павел любил показывать себя человеком бережливым. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы, ее подшивали то ватой, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда.

Случалось однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля.

Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь оставаться холодной. Государь спал головой к печке. Но как в зимнее время соблюсти эти два условия? Во время ужина слуги расстилали в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр – там 14 градусов. Трогал печку – она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии стенки печи, естественно, делались горячими.

Пушкин рассказывал, что когда он служил в министерстве иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.

Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: «Указ его императорского в величества» – и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.

 Что ж государь? – спросил Пушкин.

 Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.

* * *

* * *

В ноябре 1796 г. появился указ Павла о немедленном снесении Летнего дворца Елизаветы «в третьем саду» и постройке вместо него Михайловского замка. Приступив к строительству, Павел не стал считаться с условиями климата: в январе начали рыть рвы под фундамент, а в феврале состоялась торжественная закладка замка.

Причину постройки нового дворца объясняли загадочным случаем.

Дело в том, что новый император очень верил снам.

Например граф Растопчин рассказывает, что Павлу накануне вступления на трон снилось, будто его к небесам три раза поднимает какая-то неведомая сила.

Сон его накануне смерти тоже описан. Павлу привиделось, что ему на спину надевают узкий парчовый кафтан, и с таким усилием, что он готов был закричать от боли.

Постройка дворца также находится в прямой связи с этой верой в видения. Вот как рассказывали тогда об этом случае. Однажды солдату, стоявшему в карауле при Летнем дворце, явился в сиянии юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает ему идти к императору и сказать, чтобы на месте этого старого Летнего дворца был построен храм во имя архистратига Михаила. Солдат донес о бывшем ему видении по начальству, и когда об этом доложили императору, он ответил: «Мне уже известно желание архангела Михаила, воля его будет исполнена». Вслед за этим он распорядился о постройке нового дворца, при котором должна быть построена и церковь во имя архистратига Михаила, а сам дворец приказано назвать Михайловским замком.

Главным распорядителем всех работ был назначен сперва тайный советник В. С. Попов, потом гофмаршал граф Тизенгаузен. Первым архитектором был В. Ф. Бренна, к нему прикомандировано несколько архитекторских учеников и несколько каменных мастеров, и учреждена «особая экспедиция для строения», которой отпускалась из кабинета и казначейства единовременно сумма в 791 200 рублей и ежегодно по 1 173871 рубль 10 копеек в течение трехлетнего срока. Экспедиции было велено замок закончить вчерне непременно в 1797 г.

Бренна Викентий Францевич (1740  1819) – художник-декоратор и архитектор; по происхождению итальянец. В 1780-1801 гг. работал в России. Участвовал в строительстве дворца в Павловске и Михайловского замка в Петербурге, возводившегося по проекту Баженова.

При такой поспешности работы производились и днем, и ночью. Очевидцы рассказывали, что в ночное время работы освещались факелами и фонарями, рабочих ежедневно на строительстве было от 2 500 до 6 000 человек, не считая мастеров и надзирателей. Материалы доставлялись тоже с большой поспешностью, и, кроме заготовляемых по подрядам, для замка были разобраны каменные галереи дворца в Пелле и перевезены сюда, а также брали мрамор и камни от строившегося в ту пору Исаакиевского собора, который после того и стали достраивать из кирпича.

Известный в то время своими проказами, стихами и остротами Алексей Копьев написал на эту тему стихотворение:

Се памятник двух царств,

Обоим столь приличный:

Основа его мраморна,

А верх его кирпичный.

Император Павел за это стихотворение приказал в тот же день зачислить его в один из армейских полков солдатом.

Участок Михайловского замка начинался от ныне существующей Манежной площади и тянулся до Летнего сада, от которого его отделяла река Мойка; боковыми границами его служили Фонтанка и восточный край так называемого третьего  впоследствии Михайловского сада.

Закладка Михайловского замка проходила с церемонией, на которой присутствовал сам Павел с императрицей и все августейшее семейство. Император с императрицей по выходу из кареты шествовали в сопровождении придворных, иностранных посланников и всего двора, государь был встречен архиереем Иннокентием и всем столичным духовенством. Процессия остановилась у мраморного камня, приготовленного для закладки, с высеченной на нем надписью: «В лето 1797-е, месяца февраля в 26 день, в начале царствования государя императора и всей России самодержца Павла Первого, положено основание зданию Михайловского замка его императорским величеством и супругой его, государыней императрицей Марией Феодоровной». По обеим сторонам камня были поставлены богато убранные столы, на которых на серебряных блюдах лежали серебряные лопатки с именами Павла и Марии, известка, яшмовые камни, наподобие кирпича, с вензелями императора и супруги его, серебряный молоток с надписью и на особых столиках разные новые монеты, золотые и серебряные. После молебна и пушечной пальбы с крепости началась закладка замка. Государю подносили: лопатку – коллежский советник Пушкин, известь – архитектор Соколов, камень – действительный статский советник Ходнев, блюдо с монетой – граф Тизенгаузен.

Императрице известь подавал архитектор Бренна, камень – подполковник и капитан Михайловского замка Жандр, великим князьям и княжнам  архитекторы Баженов и другие.

Михайловский замок был готов в 1800 г., и в ноябре состоялось его освящение одновременно с освящением и церкви. Освящение отличалось большой торжественностью. Павел и великие князья ехали верхом. Императрица, великие княжны и первые чины двора ехали в церемониальных каретах от Зимнего дворца к замку между выстроенными полками, при колокольном звоне по всему городу. Церковь освящал митрополит Амвросий в сослужении со всем Святейшим Синодом. Митрополит после освящения получил от Павла в награду бриллиантовый крест.

Замок был очень разукрашен, на всех фасадах красовались мраморные статуи, вазы и разные фигуры, служащие теперь украшением Зимнего дворца. Замок представлял образец архитектуры итальянского Возрождения, его тогда окружали рвы с подъемными мостами, брустверы, чугунные решетки и т. д. Замок имел двадцать бронзовых пушек двадцатифунтового калибра со всеми снарядами, расставленных в разных местах на платформах. Внешний вид замка – четырехугольник. Внутри замка три двора, в середине главный в виде восьмиугольника, к Фонтанке имеющий форму пятиугольника и на углу к Царицыну лугу – треугольный. Вход в замок через трое ворот. Воскресенские – с портиками и колоннами полированного гранита с украшениями из пудожского камня, ведут на главный двор, куда позволялось въезжать лишь членам императорского семейства и посланникам. Рождественские – чугунные, со стороны Большой Садовой улицы, и Зачатейские ворота – с Фонтанки. Наружные фасады замка не одинаковы. Главный фасад из красного и серого мрамора, подвалы и нижний этаж выстроены из тесаного гранита, остальные части стен окрашены в красноватый цвет, происхождение которого, по достоверному преданию, приписывается рыцарской любезности императора: одна из придворных дам явилась однажды в перчатках этого цвета, и император послал одну из этих перчаток в образец составителю краски. После окраски замка многие петербургские домовладельцы поспешили окрасить и свои дома в такой колер.

Михайловский замок окружала каменная стена, к замку от Большой Садовой вели три липовые и березовые аллеи, посаженные еще при императрице Анне Иоанновне; каждая из них упиралась в железные ворота, украшенные императорскими вензелями, перед замком расстилался обширный плац, окаймленный с обеих сторон садами. На плацу был поставлен и освящен вместе с Михайловским замком памятник Петру I. Император изображен в римской тоге с лавровым венком на голове и с фельдмаршальским жезлом в правой руке. Мысль соорудить этот памятник принадлежит императрице Анне Иоанновне, предполагавшей поставить его на Васильевском острове, на площади Коллегий; отлит он был в царствование Елизаветы Петровны графом Растрелли или, вернее, литейщиком Мартилли. В царствование Екатерины II он лежал на берегу Невы у Исаакиевского моста под навесом и только по повелению Павла поставлен на это место. На другой стороне плаца возвышаются два каменных двухэтажных павильона, предназначенных тогда для жилья дворцовых служителей.

Плац перед главным фасадом замка назывался Коннетабльским; здесь происходили смотры и парады, страсть к которым у императора Павла доходила до крайних пределов – даже балетные танцовщицы были привлечены одно время для этого удовольствия. А. М. Каратыгина в своих воспоминаниях рассказывает: «Раз Берилова (известная танцовщица) с моей матушкой пошли посмотреть развод у дворца. Государь увидел, узнал их и, подъехав к ним, спросил: «Как вы очутились тут?». На ответ, что им очень нравится это зрелище, Павел Петрович только улыбнулся. Каково же было общее удивление и смущение, когда вслед за тем в театральную дирекцию прислан был высочайший приказ, чтобы все балетные актрисы присутствовали при каждом разводе войск у дворца!».

* * *

Император Павел ввел полную реформу военного быта и завел прусские военные порядки. Суворов говорил: «Русские всегда били пруссаков; так чего ж тут перенимать?». Когда Суворов получил палочки для меры солдатских кос и буклей, то сказал: «Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный руссак». Слова эти повели к разрыву между императором и фельдмаршалом. Гораздо ранее, когда еще в Гатчине Павел стал вводить новые порядки, Екатерина II называла их «обрядами неудобоносимыми». По словам Болотова, Измайловский полк, которым командовал Константин Павлович, в одну ночь изучил новые приемы фронтовой службы и тем доставил такое удовольствие императору, что он заплакал от радости.

Муфты и шубы были изгнаны из гвардии, мундир, прежде стоивший 120 рублей, обходился в 22 рубля. Служба в гвардии при Екатерине была самая легкая, офицеры, стоявшие на карауле, одевались в халаты, случалось иногда и так, что жена надевала мундир мужа и несла за него службу. В павловское время мундиры были широки и свободны, узкие и обтянутые явились в царствование Александра I, зато букли, косы и треуголки доводили солдат до слез. Если солдат готовился к параду, то еще с вечера должен был причесать голову, намазать ее салом и обсыпать мукой. Для солдат вместо пудры отпускалась ржаная мука. Причесанный солдат ночь спал сидя, чтобы не измять буклей; бывали случаи, что и крысы отъедали косы у сонных. Также неудобны были для солдат огромные треугольные шляпы. Когда на ученье скомандуют беглым шагом  так шляпы и летят с голов, поэтому наряжалась особая команда для их подбирания.

A. M. Тургенев в своих записках рассказывает, какие он должен был перетерпеть страдания, когда его готовили к дежурству при дворе в один из первых дней нового царствования:

«В пять часов утра я был уже на ротном дворе: двое гатчинских костюмеров, знатоков в высшей степени искусства обделывать на голове волоса по утвержденной форме и пригонять амуницию по уставу, были уже готовы; они мгновенно завладели моей головой, чтобы оболванить ее по утвержденной форме, и началась потеха. Меня посадили на скамью посредине комнаты, обстригли спереди волосы под гребенку, потом один из костюмеров, немного чем менее сажени ростом, начал мне переднюю часть головы натирать мелко истолченным мелом; если Бог благословит мне и еще 73 года жить на этом свете, я этой проделки не забуду!

Минут 5 или 6 усердного трения головы моей костюмером привело меня в такое состояние, что я испугался, полагал, что мне приключилась какая-либо немощь: глаза мои видели комнату, всех и все в ней находившееся вертящимися.

Миллионы искр летали во всем пространстве, слезы текли из глаз ручьем. Я попросил дежурного вахмистра остановить на несколько минут действие господина костюмера, дать отдых несчастной голове моей. Просьба моя была уважена, и господин профессор оболванения голов по форме благоволил объявить вахтмистру, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить; я вздрогнул, услышав приговор костюмера о голове моей. Начинается мокрая операция. Чтобы не вымочить на мне белья, вместо пудромантеля окутали рогожным кулем; костюмер стал против меня ровно в разрезе на две половины лица и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать черепоздание мое; едва он увлажил по шву головы, другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции причесали мне волосы гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клестер-коре; сзади в волоса привязали мне железный, длиною 8 вершков, прут для образования косы по форме, букли приделали мне войлочные, огромной натуры, посредством согнутой дугой проволоки, которая огибала череп головы и, опираясь на нем, держала войлочные фальконеты с обеих сторон на высоте половины уха. К девяти часам утра составившаяся из муки кора затвердела на черепе головы моей, как изверженная лава вулкана, и я под сим покровом мог безущербно выстоять под дождем, снегом несколько часов, как мраморная статуя, поставленная в саду».

На первых порах такие реформы поглощали все внимание начальствующих лиц. Известно, что Павел шутить не любил...

* * *

Император говорил, что если каждый частный человек не лишен удовольствия обедать в своей семье, то зачем лишаться его государю. Поэтому он положил за правило, чтобы члены его семейства обедали всегда с ним вместе, и особые столы во дворце были уничтожены.

Несмотря на известную воздержанность в пище Павла, обеденный стол убирался роскошно и в особенности изобиловал десертом. Вот как описывает обед императора Павла старый его паж К. К. Бошняк. Ровно в известный час император в сопровождении всех лиц императорской фамилии с их воспитателями вступал в столовую. Он шел обыкновенно впереди всех с императрицей. Грозно кругом оглядываясь, он отрывистым движением снимал с рук краги, которые вместе со шляпой принимал дежурный камер-паж. За столом царило глубокое молчание, прерываемое иногда государем да воспитателем графом Строгановым, дерзавшим иногда вступать в спор с Павлом. Случалось, когда царь был в особенно хорошем расположении духа, к столу призывался придворный шут Иванушка, изумлявший иногда самого Павла смелостью своих речей.

Этот Иванушка нередко был отличным орудием для лиц, которые хотели обратить на кого-нибудь гнев или милость монарха. От себя он ничего не выдумывал, но как попугай повторял выученное, причем, при вопросе, от кого он слышал какую-нибудь чересчур смелую выходку, указывал не на тех, кто его действительно научил, а на лиц, о которых его учителя нарочно запрещали ему говорить, зная наверняка, что их-то имена он и назовет. Однажды Павел, выслушивая его далеко не глупые ответы на вопрос: «Что от кого родится?», обратился к Иванушке: «Ну, Иванушка, а от меня что родится?». Шут, нисколько не оробев, бойко ответил: «От тебя, государь, родятся чины, кресты, ленты, вотчины, сибирки, палки...». Разгневанный этим ответом, государь приказал немедленно бедного шута наказать палками. С трудом могли его умилостивить, и все ограничилось лишь тем, что дурака удалили из Петербурга.

По окончании обеда Павел, сняв со стола вазы с остатками конфет и бисквитов, бросал последние в угол зала, видимо, забавляясь, как пажи, толкая и обгоняя друг друга, старались набрать как можно больше лакомств.

Император после обеда всегда садился в большие кресла и отдыхал; если он жил летом в Гатчине или Петергофе  то всегда прямо у растворенных дверей балкона. В это время вся окрестность замирала в молчании; махальные от дворцового караула выставлялись по улицам, езда в городе прекращалась. Раз в такую пору, рассказывает В. И. Даль, пробираясь по направлению ко дворцу, паж Яхонтов вздумал пошалить и, вскочив на простенок к окну, из которого глядели фрейлины, во все безумное горло пустил сигнал: «Слушай!». Можно себе представить, какая тревога поднялась во дворце; император вскочил и позвонил: «Кто кричал «слушай»?» – спросил он вне себя. Вышедший бросился искать в караулке. Последовал второй, третий и четвертый звонок и опять спрос, кто кричал, но виновного не находили. Коменданта уже давно дрожь пробрала до костей: он кидается на колени перед караулом и умоляет солдат: «Братцы, спасите, возьми кто-нибудь на себя, мы умилостивим после государя, не бойтесь, отстоим, он добр, сердце отляжет!..» Гвардеец выходит из фронта и говорит смело: «Я кричал, виноват». Чуть не на руках вносят мнимого виноватого к государю. «Ты кричал «слушай»?» – говорит Павел. «Я кричал, ваше императорское величество!» – «Какой у него славный голос! В унтер-офицеры его и сто рублей за потеху».

Павел не ел скоромного по средам и пятницам. Правда, в его время посты в обществе редко соблюдались. Раз, будучи доволен на смотре войсками, наградил их деньгами и, сверх того, велел раздать солдатам и офицерам рыбу. Так как это случилось в рождественский пост, то многие видели в этой раздаче намек на соблюдение поста. Император был религиозен: он издал указ о выходном дне в воскресенье; затем указ об освобождении от телесного наказания судимых за уголовные преступления священнослужителей; в этом указе, между прочим, было сказано: «Чинимое судимым из священнического сана наказание, ввиду тех самых прихожан, кои получат от них спасительные тайны, располагает народные мысли к презрению священнического сана».

Перед смертью Павел вел жизнь скучную и одинокую. Он сидел в Михайловском замке, охраняемом как средневековая крепость. Единственные его прогулки ограничивались тем, что называлось третьим Летним садом, куда не допускался никто, кроме него самого, императрицы и ближайшей его свиты. Аллеи этого сада постоянно очищались от снега для зимних прогулок верхом.

Гарнизонная служба в Михайловском замке велась как в осажденной крепости. После вечерней зори немногие допускались в замок по малому подъемному мостику. В числе последних был плац-адъютант замка. Он был обязан доносить лично императору о всяком чрезвычайном происшествии в городе, например, о пожаре и т. п. Караулы в замке держали поочередно гвардейские полки. Внизу, на главной гауптвахте, находилась рота со знаменем, капитаном и двумя офицерами. В бельэтаже расположен был внутренний караул, который наряжался только от одного лейб-батальона Преображенского полка. Павел особенно любил этот батальон и поместил его в здании Зимнего дворца, смежном с Эрмитажем, отличил офицеров и солдат богатым мундиром – первых с золотыми вышивками вокруг петлиц, а рядовых  петлицами, обложенными галуном по всей груди. Гатчинские же батальоны были одеты совершенно по-русски: в коротких мундирах с лацканами, в черных штиблетах; на гренадерах были шапки, а на мушкетерах маленькие треугольные шляпы без петлицы, только с одной пуговкой. Офицеры этих батальонов до вступления еще императора Павла на престол одевались крайне неряшливо, в поношенные мундиры, нередко перекрашенные. Офицеры сюда поступали из кадетов морского корпуса, оказавшись неспособными к морской службе.

***

Георгий Адамович

1801

Вы знаете, – это измена!

Они обманули народ.

Сказал бы, да слушают стены,

Того и гляди донесет.

Ах, нет! Эти шумные флаги,

Вы слышите, этот набат

Широкий… Гвардейцев к присяге

Уже повели, говорят.

Ведь это не тучи, а клочья

Над освобожденной Невой…

Царь Павел преставился ночью,

Мне так рассказал часовой.

Был весел, изволил откушать,

С царицей шутил, – через час

Его незлобивую душу

Архангелы взяли от нас.

Вы знаете, эти улики

Пугают, – до самого дня

Рыдания слышались, крики

В окне, голоса, беготня…

Россия! Что будет с Россией!

Как страшно нам жить, как темно!

Молчите. Мгновенья такие

И вспомнить другим не дано.

1916

***

Есть история, как Павел, поздно вечером прогуливаясь по Сенатской площади, повстречал случайного прохожего, закутанного с ног до головы в глухой плащ (повстречал, несмотря на царскую охрану). Незнакомец поравнялся с царем, и Павел почувствовал, как его левую сторону (а прохожий шел именно слева) сковал могильный холод. «Бедный, бедный Павел...» – отчетливо проговорил незнакомец, затем проследовал к зданию Сената и пропал с глаз. Современники считали, что это был дух Петра I, предсказавший гибель своему потомку и преемнику.

После смерти императора Павла двор вскоре покинул Михайловский замок, и в том же году, по повелению Александра I, замок поступил в гоф-интендантское ведомство, а мебель, статуи, картины и прочие вещи отосланы отсюда для хранения в Таврический, Мраморный, Зимний дворцы и в императорский кабинет. Большая половина бельэтажа дворца оставалась пустой, в остальной помещалась Конюшенная контора и Конская экспедиция; в нижнем этаже жили генералы Дибич, Сухтелен, архитектор Камерон, придворные служители и чиновники, всего до 900 человек. Затем здесь же доживал свой век старый кастелян замка Иван Семенович Брызгалов. В 1840 г. он бродил еще по Петербургу бодрым девяностолетним старцем, в однополом мундире, ботфортах и крагенах, с тростью в сажень, в шляпе с широкими галунами. Брызгалов был родом из крестьян и дослужился при Павле до чина майора; в замке он наблюдал за своевременным подниманием и опусканием подъемных мостов.