Текст книги "Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века"

Автор книги: Петр Кошель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Две недели все шло хорошо, но в одну ночь жена моего господина возвратилась из деревни и захотела нечаянно обрадовать его, подкралась на цыпочках и вошла в спальню. Остальное ты сама можешь понять. Кончилось тем, что меня выгнали; долго бы прошаталась, если бы опять Агафья не пристроила меня к месту. Старый и страдающий бессонницей больной аптекарь искал смирного и честного поведения девушку, которая бы большую часть ночи не спала и переменяла бы свечи. За самую небольшую цену вступила я к нему исправлять трудную должность полунощницы. Аптекарь сделался мне противен, и мне казалось, что не только он сам, но и деньги его пахли лекарством. У аптекаря я познакомилась с молодым продавцом аптекарских товаров, у которого жена была дурна и стара. Мы условились, чтобы я отпросилась у аптекаря, будто я должна ехать в Москву, а пришла и нанялась к нему в няни. Я успешно обманула аптекаря, а и того удачнее жену нового любовника. Я сделала башмаки на тонких подошвах, вымыла волосы квасом, выучилась говорить потоньше прежнего и потуплять глаза в землю ежеминутно. Фекла-плакса опять была моей матерью и до слез разжалобила жену моего любовника. Молодой купец заметно сделался нежнее прежнего к детям и ежеминутно стал приходить к ним и даже ночью уходил от жены, чтобы посмотреть на них. Вскоре эти осмотры подсмотрела сама жена и уверилась, что я была нянька не детей, а взрослых шалунов. Я опять бросилась к Агафье», и т. д. Целая Одиссея любовных похождений, обирательства и плутовства. Похождения прелестницы окончились тем, что полиция отправила ее на исправление в Калинкину деревню.

Много также и клеветали в то время на петербургских дам. Леди Рондо в своих мемуарах рассказывает о поступке знатных дам с одним любезником. Возвратившись из путешествия домой, он встретил трех или четырех красавиц в доме своего знакомого, где он танцевал, пел, смеялся и был свободен с дамами a la mode de Paris. Показав опыты своей ловкости, он начал хвастать, что успел возбудить к себе любовь в каждой из красавиц. Это дошло до слуха мужей; последние высказали женам, что они ими недовольны. Дамы пожелали, чтоб им позволено было привести с собой этого господина к своим мужьям. Все эти четы условились, чтоб одна из нимф пригласила его на ужин к себе в дом, не объявляя, что с ним еще будет. Он полетел на крыльях любви на свидание, и его приняли как нельзя лучше; но в минуту его высочайших надежд хозяйка начинает его упрекать за речи, которые он говорил. Он запирался; но к ним входят другие дамы со своими мужьями, свидетелями его вины, и обличают его совершенно. Мужья произнесли приговор, чтобы жены его высекли. Одни говорят, что они в самом деле это сделали, другие – что они препоручили экзекуцию своим девкам.

Датчанин фон Хавен тоже прошелся по поводу петербургских женщин:

«Я вспомню здесь кое-что об одном пороке, весьма распространенном среди женщин простонародья и что все они делают без малейшего стеснения.

Он заключается в следующем. Каждая, кто полагает себя недостаточно красивой, румянится. Это тем более скверно, что почти все они хорошо сложены и обладают приятной наружностью. Надобно однако знать, что русский народ всю красоту относит к красной краске. Кроме того, красивую девушку называют не иначе как «красна девица». И поэтому часто видишь женщин, которые, несмотря на бледность, фигурой, наружностью и чертами лица действительно красивы, но которые так уродуют себя румянами и мушками. Румяна изготовляют из какой-то красной древесины, настаивая на ней водку, и они в России могут быть куплены задешево. Ими раз в неделю умываются те, которые внушили себе, что недостаточно приятны, а остаток выпивают. Женщины из простонародья румяниться стесняются не более, чем у нас служанка наряжаться, пудриться и краситься. Поэтому путешественнику не следует удивляться, когда бледные крестьянские девушки просят у него на дороге пару копеек на румяна.

Здесь я должен еще вспомнить о том, что поскольку дурное и суетное быстрее всего перенимается и усваивается от иноземцев, которые должны бы облагораживать народ, то и благородная русская женщина в совершенстве научилась подражать всем французским одеждам, модам и повадкам. Однако вроде бы еще есть немногие, которые не могут привыкнуть подражать чужеземному тщеславию. Посему не следует удивляться, если в Петербурге посреди французского великолепия встретишь летним днем русскую мадам, превосходнейше разодетую в бархат с галуном, однако при этом босую, с туфлями в руках».

Гувернантка купца Эванса англичанка Элизабет Джастис прожила в Петербурге три года и оставила нам целую книгу об этом времени. В отличие от записок других иностранцев, Элизабет интересовал не только царский двор ─ она не прошла и мимо столичного быта.

Забавны ее рассуждения о русской пище.

«Я заметила, что русским простолюдинам не приходится много тратиться на пропитание, так как они могут насытиться куском кислого черного хлеба с солью, луком или чесноком. Пить они любят крепчайший напиток, какой только могут достать, и если не удается добыть его честным путем, то они крадут его, так как не в состоянии отказаться от этого пристрастия. Но напиток, обычно продаваемый для простонародья, – это квас, приготавливаемый из воды, которую заливают в солод после того как доброкачественный продукт отцежен, и настаивают на различных травах – тимьяне, мяте, сладкой душице и бальзамнике.

У русских в большом изобилии рыба. Там я видела корюшку лучшую, чем где бы то ни было в Англии. Она продавалась по 20 штук за копейку, которая равнялась пенсу. Цена на лосося – три копейки фунт. Среди рыб есть одна, называемая карась, она превосходна и напоминает наш палтус. Но самой ценной мне показалась рыба, которую русские называют стерлядью, она стоит пять или шесть рублей, что равняется почти 30 шиллингам за штуку. Эта рыба чрезвычайно сочна, и вода, в которой она варится, становится желтой, как золото. Стерлядь едят с уксусом, перцем и солью.

У русских чрезвычайно хороши судаки и икра, которую добывают из осетра. Большую часть икры они кладут под груз и отправляют в Англию. Но такая не идет в сравнение с местной. Икру едят на хлебе с перцем и солью, и вкус у нее – как у превосходной устрицы.

Речные раки крупнее, чем когда-либо виденные мною в Англии.

Я обедала с русскими в великий пост и видела, как они с аппетитом ели сырую спинку лосося. Сняв кожу, они режут спинку на большие куски, затем намешивают в тарелке масло, уксус, соль, перец и поливают этим лосося. Рыбу жарят в масле. У них есть маленькая рыбка, очень напоминающая нашего шримса (снеток); ее жарят и подают на стол в одной и той же посуде. Все дело в том, чтобы есть эту рыбку горячей и хрустящей.

Там в изобилии превосходное мясо. Хотя овцы у русских мелкие, но баранина вкусна и жирна. Есть очень хорошая телятина, однако ее мало. Говядина же исключительно хороша и дешева. У русских имеется также превосходная свинина, и они очень любят козлят, которых там множество. Их ягнята хороши. Способ приготовления пищи у русских – варка или выпечка. Они большие любители мясного бульона, который приготавливают из самого постного мяса, какое только смогут достать, и заправляют его крупой вместо овсянки, имеющей то же происхождение, а также большим количеством трав и луком. Русские часто варят суп из рыбы, пренебрегая зеленью.

Не могу сказать, что русская манера приготовления пищи мне нравится, но полагаю, что ни в одной части света англичанам не живется лучше, чем в Петербурге.

Там множество куропаток и вообще дичи, особенно дроздов-рябинников, которых в Англии называют садовыми овсянками. Они стоят всего десять копеек за пару. Здесь есть также индейки, цыплята, голуби и кролики. Гуси очень жилистые и хуже наших. В России множество зайцев, но я ни разу их не ела. Шкурки у них белые. Нет недостатка в хорошей пище, как и в хорошем ликере, кларете, бургундском, токае, араке, бренди и других превосходных напитках; русские пьют очень умеренно».

А вот русский дом глазами англичанки.

«Способ, употребляемый русскими для обогрева комнат, – печь, как они называют это приспособление, устроенное в лучших комнатах. Печи выложены превосходными голландскими изразцами, но есть и просто кирпичные. Это разновидность нашей плиты. Следить за ними – обязанность одного из слуг, так как печи весьма небезопасны, если их неправильно топить. Когда огонь разгорится, наверху открывают дымоход. Кроме того, эта печь имеет железную дверцу, через которую закладываются дрова, и когда они несколько прогорят, их разбивают на мелкие куски кочергой и оставляют сгорать до мельчайших угольков и золы. Недогоревшее выгребают, потому что если несгоревший кусочек останется в печи после того как ее закроют, это может вызвать внезапную сильную болезнь, которая, случись такое ночью, способна отправить вас в царство мертвых. Когда дрова достаточно прогорели, как можно плотнее закрывают верх дымохода, который они присыпают песком, и дверцу тоже плотно закрывают. Я должна признать этот способ отопления совершенным.

Окна в домах держат закрытыми всю зиму, и все щели забивают паклей так плотно, что они вообще не пропускают воздуха. И если в какой-либо части дома, хотя бы и в самом неприметном месте, осталась щель, она затыкается таким же образом. Этой работой занимаются специальные люди, их называют конопатчиками, и они получают за каждое окно в соответствии с его размерами.

Поскольку я сообщила вам, что вода всю зиму остается замерзшей до твердого состояния, способного выдержать очень большую тяжесть, вы можете вообразить, что русские остаются без воды. Но, разумеется, это не так. Ибо есть простолюдины, которые разбивают лед в тех местах на реке, где не проходит дорога. И каждая семья платит немного этим людям за поддержание незамерзающей проруби. Туда носят полоскать белье; вытащенное из воды, оно так замерзает, что его, для того чтобы развесить, приходится оттаивать в теплой комнате».

Наше повествование продолжим заметками фон Хавена о населении города.

«Здесь нужно упомянуть о причинах того, почему в Петербурге столь быстро могло собраться такое множество различнейших людей. Но причина почти та же, что и указанная относительно возникновения этого города. Многочисленный императорский двор и относящиеся к нему люди, переведенные из Москвы в Петербург коллегии, академии, многие русские господа, живущие здесь для удовольствия, состоящая из 10 тысяч человек гвардия – все это не могло не сделать город многонаселенным. При этом я не должен забыть, что нет народа, знатные люди которого имели бы больше слуг и считали бы их многочисленность наибольшей роскошью, чем русские. Примером может служить то, что когда рота лейб-гвардии, состоящая из одних дворян, направляется верхами в караул, то за нею обычно следует целая толпа конных лакеев. Нанося русскому господину визит, непременно насчитаешь десяток домашних слуг и столько же горничных у дам. Однако это лучше видно в Москве и далее в стране, чем в Петербурге. Но это, конечно, значительно увеличивает население любого большого города.

Однако все же главное, что увеличивает население Петербурга, – это торговля. Она приобрела значение большее, чем могли поначалу предполагать. Товары, которые туда доставляют, – это, за исключением немногочисленной одежды и галантереи, главным образом вино. Вывозят же юфти, то есть русские кожи, лен, пеньку, полотно, льняное масло, пушнину, сало, воск, хмель, железо, икру и прочее.

Кроме того, достаточно хорошо известно, насколько необходима русская торговля другим государствам Европы и насколько она значительна. Но теперь она ведется главным образом через Петербург, подобно тому как до возникновения этого города шла отчасти сушей через Лифляндию и Польшу, а отчасти через Архангельск. В этом последнем городе дела идут теперь, пожалуй, не так хорошо, как в Петербурге, однако же говорят, что он был более выгоден и для отечественных, и для иностранных купцов, особенно в отношении сибирских товаров.

Иноземные товары, доставляемые в Петербург по Балтийскому морю, везут оттуда дальше в Москву и по всему государству или же в караванах за пределы государства по другую его сторону; частью на судах по рекам, каналам и морям, частью зимой санным путем. Таким же образом со всего государства доставляют в Петербург всевозможные товары – китайские, персидские, турецкие и сибирские, которые с караванами прибывают прямо в Москву.

Достойно удивления, что икру везут свыше 300 миль, а именно из Азова и Астрахани. Многие другие съестные припасы тоже доставляются туда почти столь же издалека.

Из записок императрицы Елизаветы Петровны секретарю Храповицкому.

«Прикажи немедленно закупить свежего мяса, а соленое, коли дома, сиречь на Смольном дворе имеется, то вели по тем же местам и столько же числом, как в светлое воскресенье роздано было, а в какие места, сам знаешь, чтоб и они могли раговеться».

«Надеюся, привезли на кораблях груш и бергамотов, то сам съезди и купи по две бочки каждого. А ежели еще не привезли, то надеюсь, что привезут, и не медля к нам пришли».

«Раздай три тысячи рублей на каторжный двор, по тюрьмам и богадельням, чтобы каждому по рублю досталося. Ежели останется от трех тысяч, то, конечно, принеси, а ежели не достанет, то сего ж дня мне скажи, а в расход не списывай. Также потрудися сам съезди, нет ли таких, что в поруках или в иных каких для выкупа, окромя смертно убивцев, сидят; мне сей же день немедленно уедоми».

Несмотря на все это, теперь нельзя, как прежде, сетовать на дороговизну в Петербурге. Цены на одежду, вино и чай там такие же, как и здесь у нас. Все употребляемые в домашнем хозяйстве продукты там можно приобрести за половинную цену, а порой и за треть цены в сравнении с нашими. Однако приезжий, не ведущий домашнего хозяйства, платит за свой стол столько же, сколько мы здесь. В Петербурге многое можно купить куда дешевле, чем здесь. И все прочее продают по умеренной цене, за исключением устриц и лимонов, которые редки и дороги. А поскольку, кроме того, местность приятная и здоровая, то не следует думать, что жизнь приезжего в Петербурге, да и по всей России может стать трудной и огорчительной из-за сурового климата или из-за дороговизны и недостатка чего-либо, предоставляемого природой и искусством. Если такое и случается, то вследствие недовольства чужим образом жизни или, возможно, из страха, если находишься на стороне слабых, перед большей мощью партии сильной; а если попадешь в мощную партию, то перед непостоянством удачи или же из-за других причин, по собственным обстоятельствам каждого, которые лучше всего известны ему самому».

В декабре 1761 г. императрица Елизавета Петровна скончалась. По преданию, кончину ей предсказала известная в то время петербургская пророчица Ксения. Она ходила по городу и говорила: «Пеките блины, вся Русь будет блины печь», т. е. готовьтесь к поминкам.

Кстати, личность Ксении в Петербурге весьма примечательна и поныне. О ее юности ничего не известно. Народная память сохранила лишь то, что связано с ее юродством, начавшимся после внезапной смерти горячо любимого мужа – полковника Андрея Федоровича Петрова. Потрясенная горем двадцатишестилетняя вдова в день похорон мужа надела его одежду и в таком виде пошла за гробом. Все решили, что несчастная лишилась рассудка. Она же требовала: «Не зовите меня больше Ксенией, а зовите Андреем Федоровичем». В странном виде она продолжала ходить и после похорон, говоря: «Ксеньюшка моя скончалась и мирно почивает на кладбище, аз же грешный весь тут».

Принудительное медицинское обследование по требованию родственников мужа, пытавшихся лишить вдову права распоряжаться наследством, показало, что психически она совершенно здорова. Вступив в законные права, все имущество, включая дом, Ксения раздала нуждающимся. Бездомная, она целыми днями скиталась по улицам Петербурга в том же мужском костюме, бормоча невразумительные речи, собирая подаяние, подвергаясь насмешкам и унижениям. В особенности ей доставалось от мальчишек.

Верующие, однако, стали замечать, что эта «безумная» сама подает нищим, а по ночам усердно молится в уединенных местах. Постепенно ее полюбили, стали прислушиваться к странным речам, в которых порой оказывался глубокий смысл. Матери приносили к ней своих детей, чтобы она покачала или приласкала их. Такой образ жизни Ксения вела в течение 45 лет, до самой смерти. Похоронена она на Смоленском кладбище Петербурга.

Почитание Ксении началось сразу после ее смерти и с годами все возрастало.

У Петербурга, сравнительно молодого города, появилась своя святая.

В начале XX в. митрополит Антоний (Вадковский) в память блаженной Ксении учредил на Малом проспекте Васильевского острова Дом трудолюбия для вдовиц и сирот, не имеющих крова и возможности заработать себе на хлеб.

Теперь Ксения канонизирована как всероссийская святая, по определению Собора, «за святость жизни, проявившуюся в глубокой любви к ближним, в смирении, терпении, кротости и прозорливости, на основании большого количества чудес, совершающихся по молитвам блаженной, а также непрекращающегося народного почитания».

К ее могиле на Смоленском кладбище вот уже 200 лет идут люди. Над могилой возведена голубая часовня. Часовню то открывали, то закрывали, но все равно люди шли сюда, и несли не цветы, а свои горести и заботы. Даже когда это место в 60-годах прошлого века обнесли забором, просьбы к блаженной Ксении стали появляться на нем – мелом, кирпичом, выцарапанные гвоздем. Часовня постоянно открыта с 1987 г., и в некоторые праздники число пришедших сюда доходит до пяти тысяч.

За ставни часовни ежедневно закладывают десятки записок-просьб. Не вынимай их церковный староста – вырос бы сугроб бумажный. О чем просят? Да о самом обычном: чтобы ребенок родился, муж не пил…

«Человек без чуда оставаться не в силах»,– говорил Ф. М. Достоевский.

ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ

…Но отсветы стального багреца

Уже растут, пронзая дым зеленый

Над статуями Зимнего дворца

И стройной Александровской колонной.

Г. Иванов

В ряду лучших произведений зодчества XVIII столетия бесспорно первое место занимает Зимний дворец, построенный Растрелли, как сказано в указе, «не подрядом, а нарядом», при сотрудничестве «архитектургии гезеля» Федора Шанина и ученика Николая Васильева.

Первый «зимний дом» был построен в 1711 г. для Петра I на берегу Зимней канавки.

В 1716 г. по проекту архитектора Г. Маттарнови на месте современного Эрмитажного театра возводится второй Зимний дворец. В январе 1725 г. там умирал Петр I.

После бракосочетания герцога Голштинского с дочерью Петра I, царевной Анной Петровной, новобрачная чета поселилась в доме Апраксина, который был снят в аренду за 3 тыс. рублей. После отъезда герцога Голштинского дом Апраксина пустовал. Император Петр II уже переехал в Москву, и домом воспользовалась лишь императрица Анна Иоанновна, которая и превратила дом Апраксина в свой зимний дворец. «Государыня императрица Анна Иоанновна по коронации своей из Москвы, – писал первый историк Петербурга Богданов, – для прибытия в С.-Петербург изволила помянутый дом Адмиралтейский занять под монарший свой дом».

После отъезда двора в Москву, вспоминает Екатерина II, улицы Петербурга пустели и зарастали травой, «в городе почти не было карет». Во время путешествия императрицы Елизаветы в Ревель «свита... была очень велика... Вследствие чрезмерной жары, плохих ночевок и потому что часы отъезда, приезда и еды вовсе не были определены», путешествие было очень тяжелым.

Дворцы елизаветинских времен, несмотря на их роскошь, блеск и позолоту, были неудобны для жизни. В больших комнатах, коридорах, на лестничных переходах гуляли сквозняки. Привыкшая к налаженному быту в немецких родовых замках, где порядку, чистоте и удобству придавалось большое значение, Екатерина заметила, что все это отсутствовало в быту двора. Дворцы были деревянные, часто горели, многие, построенные из сырого дерева, разрушались. Планировка во дворцах была неудобной для жизни. Тонкие деревянные перегородки не спасали от шума и сквозняков. Фактически при дворе никто не имел постоянного места. Императрица Елизавета Петровна располагалась всякий раз там, где ей в данный момент хотелось, а затем расселяли остальных. Императрица к тому же «постоянно меняла внутреннее расположение всего дворца», двери часто меняли свои места, она никогда не выходила из своих покоев, пишет Екатерина, «без того, чтобы не произвести какой-нибудь перемены, хотя бы только перенести ее кровать с одного места комнаты на другое».

Екатерина II очень страдала от неудобств елизаветинских дворцов. В 1748 г. ее поместили в теплую комнату только после того, как она заболела корью. Комната, до этого служившая ей спальней, была подвержена сквознякам – от большой приемной ее отделяла лишь тонкая дощатая перегородка, и все зимы, когда Екатерина в ней спала, она страдала флюсами. Территории вокруг дворцов были запущенными, захламленными и грязными. Так, в летнем деревянном дворце в Петербурге великокняжеские покои выходили окнами на Фонтанку, «которая тогда была лишь грязным болотом», а другие – «на гадкий узкий дворишко».

В Петербурге, пишет Екатерина, только один дом – принцессы Гессенской – «был отделан штофом, все другие имели или выбеленные стены, или плохие обои, бумажные или набойчатые».

Зимний дворец в царствование императрицы Анны, расположен был в виде неправильного квадрата в четыре этажа. Он занимал место, где при Петре I находился обширный дом графа Ф. М. Апраксина, после смерти которого, по завещанию, достался Петру II.

Императрица Анна Иоанновна, возвратясь из Москвы с коронования, остановилась в этом доме, ранее этого, в декабре 1720 г., приказав гоф-интенданту Мошкову сделать к нему пристройки: церковь, четыре покоя для кабинета, четыре для мыльни, три «для конфектных уборов» и т. д. Работы были возложены на Д. Трезини, который и выполнил их в семь месяцев, и к осени все было готово для принятия государыни. Императрица медлила, ожидала зимнего пути, в январе выпал снег, и весь двор в трое суток прибыл из Москвы в Петербург. Императрица, ступив на крыльцо адмиральского дома, навсегда утвердила его дворцом русской столицы. Несмотря на сделанные пристройки, адмиральские палаты не могли доставить всех удобств, каких требовал двор императрицы. Крытые гонтом, тесные, они не заключали в себе ни одной порядочной залы, где бы прилично можно было поместить императорский трон. Явилась настоятельная потребность строить новый дворец, и в мае 1732 г. он был заложен и окончен с внутренней отделкой к 1737 г. Для работ употребили почти все находившиеся в Петербурге рабочие силы, даже с постройки Александро-Невского монастыря были сняты каменщики и другие мастера.

Все здание вмещало в себя: церковь, тронную залу с аванзалой, семьдесят разной величины покоев, и театр. Дворец первоначально покрыт был гонтом; впоследствии, однако же, перекрыт железом, а весь гонт из разобранной крыши императрица пожаловала на казармы Измайловского полка. Девяносто печей согревало все здание; печи в среднем этаже положены были из живописных изразцов и покоились на деревянных золоченых ножках. Осенью и зимой на отопление дворца уходило много дров. Наружный вид здания был очень красивый. Главных подъездов во дворце было два: один с набережной, а другой со двора; подъезды были украшены каменными столбами и точеными балясами, с поручнями столярной работы. Балконов было три: один на сторону Адмиралтейства, другой на Неву, третий на луг. Лестницы на невский подъезд и невский балкон были сделаны из белого камня; на крыше для стока воды проведены были желоба, которые оканчивались двадцатью восемью большими медными драконами. На фронтисписе две лежащие деревянные фигуры держали щит с вензелем императрицы; фронтиспис был весь вызолочен.

Комнаты были расположены в следующем порядке: на средних этажах главного корпуса помещались парадные покои с разделяющей их темной галереей, которая примыкала к зале. Из этой залы, через небольшой кабинет, был ход в большую залу; к ней от угла примыкали четыре малых покоя, или кабинета; из большой залы был ход в аванзалу. К последней вела лестница, проведенная с внутреннего и невского подъездов. Аванзала была отделена глухой стеной; при ней стояла резная пирамида с фарфоровой посудой, называемая буфетом. У лестницы, что вела к аванзале, была церковь. В луговой стороне здания находился небольшой театр. На нижнем этаже, кроме кухонь, сеней, галерей и лестниц, было пятнадцать комнат; из них в двух некоторое время помещалась камер-цалмейстерская контора, в четырех гоф-интендантская, а три назначены были для караульных и дежурных. На верхнем этаже распологались двадцать четыре жилые комнаты. Всех окон в главном среднем этаже было 180, в нижнем 111 и в верхнем 116; во всем дворце дверей было 130, в среднем этаже все из дуба.

В большой зале стоял резной трон; к нему вели шесть ступенек, разделенных уступом, или площадкой; балдахин на четырех точеных колоннах «композического» ордена; на других четырех точеных колоннах хоры для музыкантов, с точеной же баллюстрадой. Пятьдесят четыре резные пилястра поддерживали потолок, или, вернее, один целый великолепный плафон, написанный Л. Караваком при сотрудничестве девяти живописцев и двадцати двух учеников, маляров и московских «списателей» икон. На цепях, обернутых гарусом и усыпанных медными золочеными яблоками, висело огромное паникадило. В 1737 г. оно упало, но вскоре его опять укрепили на месте. Между окон расставлены были двадцать четыре кронштейна с подсвечниками; «уборный пол» сложен был из четырехсот дубовых штук с трехцветной посередине звездой. В окнах и некоторых дверях были вставлены зеркальные стекла, присланные из Франции. Аванзала была также украшена пилястрами, штучными полами, зеркальными окнами и плафоном работы того же Каравака. У стены, отделявшей новый зимний дом от адмиральских палат, возвышалась, как мы уже сказали, резная с позолотой пирамида; на ней симметрично расположена была фарфоровая и металлическая дорогая посуда. Из остальных комнат только галерея была украшена двенадцатью картинами и двенадцатью барельефами, шестью хрустальными люстрами с такими же двенадцатью кронштейнами с подсвечниками и резными головками и фигурами с яркой позолотой, как их называет Растрелли – «мушкарами и купидами». По исполнению этой кудрявой резной работы заслуживают похвалу имена следующих мастеров этого дела: Сен-Лоран с сыном, Соломон Цельбрехт, столяр Мишель и штукатурной композиции или лепной работы Александр Мартели.

Прочие комнаты дворца были украшены белеными панелями и обоями; где не было паркета, там положены полы дубовые и сосновые. Лестницы были из полированной плиты с точеными поручнями, украшенные статуями; пол в сенях из мрамора и потолки отделаны лепной работой. Театр в здании дворца был довольно обширен и отоплялся десятью печами. Рисунок театра составлял тоже Растрелли, но исполнял по этому рисунку, а также писал декорации и строил машины «комедияльных дел мастер» итальянец Диронбон, или, вернее, Джироламо Бон. Во время игры в театре передвигали декорации сорок солдат. Нет сомнения, что этот зимний придворный «Театр-комедия» находился в особом флигеле, отделенном от адмиралтейского тремя проходными покоями и светлой галереей. В 1742 г. он был значительно распространен и назывался то «Комеди опера», то «Оперным домом». Елизавета, как известно, положила первое прочное основание русскому театру и множество мелочных театральных удобств придумывала сама лично. Чертежи, впрочем, составлял Растрелли, и уже по ним исполняли Валериани и Джибелли. Так, находясь в Москве в 1749 г., Елизавета приказала Растрелли, чтобы возле большой царской ложи «сделать решетку отворчатую, чтобы можно было отворять и растворять, и вызолотить, да для теплоты камин, по препорции, с закрышкой трубы». В 1750 г. императрица приказала Растрелли сделать вновь небольшой переносный театр, который бы можно вносить и выносить в скорости в проходные залы. Представления во времена Елизаветы происходили в неопределенное время, по предварительному назначению государыни, иногда за две недели вперед, а иногда указано было представлять комедии и «тражедии» два раза в неделю – каждый вторник и пятницу, а действовать начинать в семь часов пополудни.

В Анненском зимнем доме до постройки и даже в первые годы работ нового дворца Растрелли ежегодно в день коронации устраивал в большой зале и галерее фонтаны, «кашкады, банкетные столы» и украшал стены великолепными огнями. Здесь же праздновались дни «вечного замирения с короной шведской в 1743 г.» и по случаю бракосочетания государя наследника с великой княгиней Екатериной Алексеевной в 1745 г. Последнее было великолепнее всех других торжеств ее царствования. Для фонтанов выкопали особые из Невы каналы; устроили огромные бассейны, шестнадцать лошадей поднимали в них воду; для каскадов сходы и другие украшения расписали под мрамор; шесть тысяч шкаликов освещали большую залу; на лугу и у дворца для народа поставлены были крашеные пирамиды и били фонтаны из меда и других напитков.

Пристройки и переделки к Зимнему дворцу не могли, все-таки, сообщить зданию удобств; притом же самая странность вида дворца, примыкающего одной стороной к Адмиралтейству и с противоположной стороны к ветхим палатам Рагузинских, не могла нравиться императрице. От ворот по правую руку с луговой стороны местность представляла пестрый, грязный, недостойный места вид: длинный ряд деревянных построек, сараи, конюшни – все это некрасиво, кое-как лепилось в виду дворца.

Наконец, в 1754 г. императрица решилась заложить новое здание, сказав, что «до окончания переделок будет жить в Летнем новом доме», приказав строить временный дворец на порожнем месте бывшего Гостиного двора, на каменных погребах (у Зеленого моста). В июле начали бить сваи под новый дворец. Нева усеялась множеством барок, и на всем пространстве, от дворца и Мойки рассыпались шалаши рабочих. В «Ведомостях» появилась публикация о вызове к поставке 140 000 бочек извести свинорецкой и сяжской, а затем и других материалов; постройка шла медленно. Для работников не могли найти крова, рабочие жили в шалашах и землянках на лугу или в отдаленных частях города. Лучших мастеров с трудом разместили в казенных домах на Крюйсовом дворе, в Мусин-Пушкинском, Панинском и т. д. Несмотря ни на какие усилия, Растрелли не мог выполнить приказания императрицы насчет поспешного окончания работ. Первой остановкой работ была невыдача денег рабочим, так, вместо 120 000 отпускали в год 70 000 или 40 000. Растрелли от огорчения заболел; больной он, однако же, не переставал действовать; предписания и рапорты подписывал за него бывший при нем помощник Фельтен.