Текст книги "Черная Пасть"

Автор книги: Павел Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

– Кого ты спрашиваешь, Сабит Мустафин? – вызывал его на более откровенный разговор Сергей Брагин.

– Всех спрашиваю, – придавив ладонью крышку от чернильницы, ответил Мустафин. – И себя первого спрашиваю!..

Прямо перед Мустафиным со стула, стоящего около этажерки с кубками и шахматными часами, поднялся неопределенных лет, седовласый, но не старый, с приятным розовощеким лицом и ноздреватым приплюснутым носом гость из главка. По виду это был очень здоровый, жизнерадостный, с отличным пищеварением атлет, имеющий склонность к раннему поседению. Когда же он заговорил, то оказалось, что голосок у него болезненно жидок, а выговор шипящих звуков жестковат, с занозистой ржавчинкой. В комнату, где заседал партком и где шла открытая борьба мнений и страсти все разгорались, вдруг вошла вместе с этим загробным лепетом даже не старость, а трухлявая дряхлость. И говор его оказался ни чем иным, как вторицею, отголоском речений Евы Кагановой.

– Не всякая новация становится понятной и доступной сразу и каждому. Истинно прогрессивное, а не старомодное, высоко интеллектуальное, а не примитивно политграмотное и низменно бытовое, зиж-ждется... – тонко и надрывно, как кузнечик в лебеде, заскрежетал представитель главка.

– Про плешивую девку не зря же я заговорил! – Му-стафин сделал не совсем приличный жест рукой вокруг живота и добавил. – Ваша речь, милый товарищ, меня не удивила. Кто варит плов в казане, у того руки в саже!.. А вы тоже возитесь с печной... моделью Евы Казимировны!..

Ноздрястый украдкой взглянул на свои ладони, но вовремя спохватился и поспешил снова пристроиться к разговору.

– Занятно слушать бывальщины. В них столько первозданной простоты и отважной провинциальной доверчивости, что нельзя не умиляться выступлениями таких респектабельных авторитетов нашей отечественной галургии, как уважаемый Сабит Мустафич. – Представитель главка тонко и люто мстил за выказанный испуг и опасение увидеть на своих руках сажу, но не от казана, а от внедряемой с его помощью печи "кипящего слоя". – Галург Мустафин, разумеется, не может не знать о сложном генезисе самой технической идеи "кипящего слоя" и ее воплощении в столь оптимальный вариант промышленного агрегата. Я имею в виду ваше приобретение!..

– Агрегат, что и говорить, оригинальный, а его генезис – зарождение и развитие, я имел возможность проследить раньше, повторяю – в готовом виде, еще на содовом производстве в азовском бассейне! – теперь уж с дискуссионной запальчивостью и ораторской осанкой заговорил Сабит Мустафин, сохраняя в то же время традиционную месткомовскую демократичность. – Предлагаемая новация не столь свежа, а главное – не очень-то подходит нам. То, что годится для содового производства, у нас может потерпеть фиаско!.. Я уже сказал, что нависает сдача печи на наш баланс, и вы добиваетесь этого, как я понимаю. Рычаги очень мощные приведены в действие, и как видно, пока не самые главные.

Представитель главка пожал плечами и пододвинул свой стул к Кагановой.

Игорь Завидный давно порывался вставить словцо в разговор, и счел выгодным сделать это в создавшейся ситуации.

– Плакаться на какое-то давление и беззащитность, по меньшей мере, похоже на гримасничество, вымогательство снисхождения и скидок на провинциализм. Если и приведены в действие какие-то рычаги, так это атрибуты высокой технической культуры и обязательности научных вы водов для уважающих себя практиков!.. Пагубные прояв ления узкого практицизма у вас, товарищ Мустафин, проглядывают весьма зримо. Похоже, что вы не доверяете советской науке и ее бескорыстным представителям. Можете быть уверены, что наша печь получит мировое признание, и прерогатива будет принадлежать нам. Прерогатива!.. Вам понятно это слово, товарищ Мустафин?

– Знакомое словечко, батыр Завидный! А вам понятно такое словечко... престидижитатор?

– Простите, какое?..

– Вот и задумались, Игорь Маркович. А слово не так уж и хитроумное. Так интеллектуально толкуется... дошлый фокусник, проделывающий свои номера при помощи неимоверной быстроты движений и ловкости рук. Так вот, лично я всегда больше всего опасаюсь таких ловкачей от науки... престидижитаторов.

Завидный помялся, взглянул на Семена Семеновича, который в чем-то горячо убеждал парторга Сахатова.

– В своей среде мы изобличаем сомнительных технических отпрысков... – брезгливо выговорил Завидный, стараясь не очень-то распространяться. – Наша печь – плод коллективного и квалифицированного мышления, и она не лишена того секрета долголетия, который не сразу проявляется. Для нее существует определенный период, чтобы выйти в элиту... И мы ее дотянем.

– Вы хотите сказать, Игорь Маркович, что ваша печь похожа на волшебную печь Исфагана? Помните такое чудо Востока? Земное, всамделишнее и действующее... Недавно в газете о ней опять писали. Загадка и диво! Как известно, установлена эта печь была вместе с котлом в бане. Для нагрева воды в огромном котле достаточно было... Чего бы вы думали? Обыкновенной свечки с фитильком. Эксперты со всего света съехались в Исфаган, чтобы разгадать секрет банной печи. Американцы больше других усердствовали, доказывая, что в печке используется... скрытая атомная установка. И что вы думаете? Разобрали печь по кирпичику. Каждую штуковину оглядели, замерили и описали. Ничего сверхъестественного не нашли. Покачали головами и на высокой научной основе опять сложили печь – тютелька в тютельку. И как вы думаете? – Мустафин повернулся к Еве Казимировне и помолчал. – Печь как ни разогревали, она была холодна. Навсегда остыла. Дух-то из нее выпустили. Понимаете, какое чудо в нее мастер вселил! Живой дух. Без живинки самая хитрая поделка, как сказал мне приятель, будет опять же похожа на клячу деда Щукаря.

– Помилуйте, что за аналогия! – простонала Ева Казимировна.

– С крутым замесом и кисленькая, как наш казахский курт! – Мустафин сказал это, перевалившись через стол и принимая от профессора Сокольникова записку, которую, кажется, тот в свою очередь получил от кого-то через приоткрывшуюся дверь. Записку Мустафин отдал Сахато-ву и закончил выступление воинственно: – В отношении печной установки я от своего мнения не откажусь!

– Твое мнение, Мустафин, имеет вес. Учтется, – ответил Сахатов и вернул записку. – Читай...

Заговорил Семен Семенович Метанов, а гневный Мустафин принялся читать послание, написанное на большом, желтоватом листе, разграфленном жирными линиями и вырванном из какой-то конторской книги. По каракулям понял Мустафин, от кого была цветистая весточка: писала Степанида Маркеловна. Лист большой, и редкие слова разбежались по нему, как овцы на выгоне. Мустафин подсел к Сергею Брагину и показал грозный ультиматум. Он гласил: "Давай мне, Мустафа, прения..."

– Что делать? – пожимал плечами Мустафин.

– Обратись к собранию, – посоветовал Брагин.

– Степанида ждать не будет. Ворвется и скажет все напрямик!

– А ты боишься?

– Зачем такие слова, Сергей Денисович! Не я, а другие побаиваются.

Полуобернувшись и привстав, Мустафин посмотрел на дверь. Через щелку виднелся желтоватый, придымленный свет в коридоре и чья-то прилипшая к дверной ручке фигура. В успокоение себе Мустафин предположил, что это Степанида Маркеловна застыла у порога. Но терпение ее нельзя было испытывать, искушение выступить могло толкнуть ее на лихой шаг. Мустафин пододвинулся к столу, чтобы посоветоваться с Сахатовым. Тот молча прочел послание и передал директору Чары Акмурадову. Поинтересовался запиской и представитель главка. Предвидя, должно быть, характер и эффект, от выступления Маркеловны, он начал тыкать авторучкой в разлапистые каракули и шептать что-то директору. Чары Акмурадов посмотрел на Му-стафина с Брагиным, а седоволосый молодец из главка взглянул на Еву Казимировну, и так выразительно, что у Кагановой зарделись щеки и грудь высоко поднялась от глубокого и затяжного вздоха.

Произошла какая-то заминка в ходе прений. Представителя главка якобы вызвали по междугороднему телефону, о чем невнятно пробормотал Метанов. Был объявлен перерыв.

Покинув свои места в душной комнате, участники заседания разбились на группы. Сергей как-то ни к кому не пристал и вышел на веранду. Незаметно для себя удалился в садик и тихонько зашагал по дорожке между кустами лоха в сторону моря. Далеко забираться было нельзя, но даже шум моря освобождал от мелочности, заставлял думать о вещах крупно, весомо. Сергей отметил про себя, что хотя заседание шло довольно путанно и бурно, главное от этого не затушевывалось, наоборот, мнения сторон обозначились более определенно, не было больше неизвестности: никто и никого попусту не убеждал, чувствовалось, что время уговоров миновало. Наступила пора решительных действий. Труженики всех подразделений комбината ждали, чем закончится высокий совет. Сергей ждал этого не меньше других, но не обманывал себя и признавался наедине, шагая по аллейке, что строительство завода снова срывается... Берут пока верх сторонники печей и другой сомнительной техники. Прогуливаясь в одиночестве, Сергей никак не предполагал, что, свернув с дорожки в освещенный круг под тополем, он встретится с Ниной.

– Не ожидал? – как будто именно этому больше всего удивилась Нина. – Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой!..

– Скажи честно, Нина, подглядывала? – Сергей никак не мог поверить, что эта встреча не преднамеренна.

– Ты меня нашел, а не я тебя!

Верно. Ничего не скажешь. Нина сидела на овале узкой дощатой лавочки, замкнутой вокруг тополя– и пришла сюда сразу, как объявили перерыв.

– Как тебе нравится потасовка? – спросил Сергей с жестковатой интонацией, чтобы скрыть смущение.

– Странно, но ты мне больше всех нравишься, Сережа! До своих противных, изобличительных выкриков не доходишь.– Нина усадила его рядом, помолчала, старательно застегнув ему верхнюю пуговицу на рубашке. – Застегнись для отважной сдержанности! – засмеялась она. – Ты сегодня, Сергей, приятно и загадочно утомленный. Выступал ты, не договаривая, а молча с умной усмешкой, которая в соединении с твоим измученным видом казалась даже мудрой. Верь, ты, Сергей Денисович, нравишься, если не сделаешь брагинского выверта! Тебя сегодня без повторов и нажимов все отлично поняли. Большего, Сережа, не надо! Советую тебе от души, дружески. Я не против, чтоб ты до конца отстаивал свое, но без надрывного пафоса. Он так коробит и портит тебя...

– Ладно. Буду употреблять слова средней упитанности и лиловой окраски.

– Только не бесись, Сережа, давай договоримся хотя бы на сегодня!

– Ты что – именинница? У меня тоже нет никакого юбилея. Чем же тогда свят сей день?

– Тем, что я решилась сказать очень важное...

– Неужели, поручение от Евы Казимировны? – Сергей медленно повернул голову к Нине, но посмотрел поверх ее головы, потому что та склонилась и положила ладони к нему на колени.

– Могло быть... но только я свое хочу сказать. Правду говорю!.. Ты мне веришь, Сережа? Скажи. Честно!

– Ладно... Говори.

– Заряжаешь себя для спора? Я так измучилась. Не спорь... Хочу говорить шепотком. Для одного тебя...

– И никому больше?

– Только для нас, Сережа! Дай руку. Сожми мою крепко-крепко. Еще сильней, чтоб больно было. Не бойся. Не закричу. Еще!..

... Они чуть припозднились. Все уже расселись по своим местам, и парторг Сахатов собрался сделать опоздавшим внушение, но подоспевшая Степанида Маркеловна приняла весь огонь на себя.

– Зря не хотели меня слушать! – заговорила она с порога, и развивая свою мысль, двинулась к столу. Заявилась она не одна, захватила с собой Чеменева. Подтолкнув его на свет, Маркеловна объявила. – Уступаю пока этому прохиндею свои прения. Говори, да не виляй!..

Никто, и даже сам Мустафин не знал, как в подобных случаях следует поступать. Степанида Маркеловна умело и расчетливо выбрала именно ту неопределенную минуту, когда перерыв официально как бы не кончился, но все расселись по местам, и Сергей Брагин с Ниной Алексеевной были еще на ногах. Понимала Маркеловна и другое: перед приезжими свои местные не решатся "перегибать палку".

Чеменев, видно, не по своей воле оказался здесь. Близость грозной стражницы его не на шутку пугала. И он заговорил откровенно, решительно:

– Анафемски трудная планида. Если такое допускает демократический централизм, товарищ Мустафин, то я выскажу робкое соображеньице!

– Допускает, – авторитетно подтвердил Сабит Мустафин.

– Тогда я буду голосовать за специальную комиссию или чрезвычайную тройку, – с тревогой на морщинистом лице сказал Чеменев. – На ветер слов не буду бросать и требую, чтобы каждое мое словечко сейчас было к делу подшито и пронумеровано! Найдется потом иной историк-толкователь.

– А прошнуровать не хочешь? – поводила пальцем по ладони Степанида Маркеловна. – Значит, шитья захотел?!. Я тебе такое дельце приштопаю! Не засоряй, Чеменев, прения, говори все начистоту!

Перепалка была горячая, но в ней не чувствовалось склочного вздора и пустячной мстительности. Это была не стычка, а столкновение, с подспудной подготовкой.

– Каждое слово, я хочу к делу приобщить, – обдуманно выкладывал свое Чеменев, – и чтобы оно по всем правилам фигурировало.

Никто из присутствующих не вмешивался в разговор охранницы и пострадавшего при ночной пальбе Чеменева. Всем становилось понятным, что без этих многое знающих людей невозможно было толково и серьезно решать те вопросы, которые сейчас накалились до предела.

– В порядке выяснения обстоятельства, я предлагаю, – вежливо перебил Чеменева обеспокоенный Метанов, – и это будет разумным, заняться разбором недоразумения особо!..

– Пусть свое доскажут! – предложил в свою очередь Мустафин.

– Досказывать не хочу, – облегчила положение Мета-нова поникшая Степанида Маркеловна. – Охранять печь я отказываюсь... Вокруг нее черти беснуются. А я, хоть и стара, но не ведьма, и шабаш отвергаю!..

– Степанида Маркеловна, так не положено! Успокойся и скажи свою точку зрения, – наставительно проговорил Мустафин.

Пожилая женщина, с умным русским лицом и сухими, натруженными глазами посмотрела на Семена Семеновича Метанова и ответила:

– По мне так: коли темнить кому-то выгодно, значит – тут не чисто! И вообще, с таким рыдваном, как наша печь, мы шибко вперед не пойдем. Зачем к ней тащат чужой сульфат?.. Я высказываю то, что знаю и что ребятки с Шестого поручили мне вызвездить в прениях. На мертвом ходу у нас печь с лежанкой!..

"...На мертвом ходу", повторял потом Виктор Праль-ников всю дорогу, пока они шли вдвоем с Сергеем Брагиным от конторы до столовой. После шумных споров в конторе – на улице, под высокой и яркой луной, на шаловливом и влажном ветерке с моря казалось удивительно просторно. Шли они медленно, устало, постепенно сбрасывая с себя внутренний груз излишнего словесного скарба. Сергей шагал и поглядывал на Виктора Степановича, ожидая его мнения о закончившемся диспуте.

– Прояснилось многое, но одного вдохновенного порыва тут недостаточно. – Пральников останавливался через каждые три-четыре шага и словно прислушивался к прошедшим, но еще не смолкнувшим дебатам.

– Я не против патентов. И, по секрету скажу, свой мечтаю получить. Готовлю небольшое, но, кажется, оригинальное открытие по борьбе с карстами – воронками в солевых пластах. Но я против того, когда погоня за патентами превращается в техническое браконьерство, и не в пределах одного химического оазиса, а в гораздо большем масштабе. Напрасно Ева Каганова нарекала меня хулителем "патентной службы". Я хотел бы помешать тем, кто устраивает такую, как у нас, козлодрань!..

А Виктор Степанович старался убедить Брагина в том, в чем сам начинал сомневаться: в необходимости принять печи и уважить Каганову, Метанова...

– Сегодняшний разговор на бюро был весьма категоричным, – говорил Пральников, – дело можно считать как бы уже решенным. Конечно, кое-что пока еще шатко, зыбко, худосочно, но время торопит, и благо, если Каганова с компанией понимают... Они должны помочь...

Продолжая беседу, они остановились перед крыльцом гостиницы. Проводив взглядом торопливо сбежавшую по ступенькам хозяйку гостиницы Тамиллу Артемовну, Сергей ответил Пральникову:

– То, что вы сейчас говорили, Виктор Степанович, очень напоминает историйку старухи с мясником.

– Скажи...

– Покупая тощее мясо, сердобольная старушка спросила у мясника: "Неужели, не жалко было резать такого худенького теленочка?" Добряк – мясник ответил ей в утешенье: "Я его и не резал... Он сам подох..."

– Да, бывают такие мясники! – согласился Праль-ников.

– Печники наши не лучше оказались!

– Сказано отлично, но ты форменный раскольник, Брагин!

– Нет, дорогой Виктор Степанович, повинны мы в другом – во взаимном амнистировании и безличной ответственности Взыскиваем и спрашиваем за малости, а большие промашки зачастую сходят нам с рук. Зря иной раз гласности боимся, а ведь все равно всем известно и доброе и плохое. Что получается с нашими печами: чем больше тратимся и нагромождаем одно на другое, тем больше стараемся умалчивать о нелепостях и просчетах единственно по той причине, что сделанного и растраченного, мол, не вернешь: на будущее, учтем... все виноваты. Но если разобраться, все ли? Да и не в одних средствах дело – огромны утечки по моральному, человеческому счету! Но, я не брюзга все больше начинаю размышлять и примечать. Ведь как велика в общих делах доля нашей личной ответственности! – Сергей повел Пральникова к морю. На ветровом месте остановился и убежденно сказал: – Каждая кухарка должна уметь управлять государством... Я понимаю это и так: каждый из нас на своем посту должен быть государем, таким же властным, зрелым и ответственным перед напором времени, как и большие, самые высокие руководители!.. Я вот чувствую, что лично отвечаю за печи и за весь этот край. Понятно я выражаюсь?

– Говори, Сергей!..

– Искренне говорю. Когда душа горит, не могу молчать. Иной раз – слишком... Знаю этот грех за собой, но говорю искренне Уверен, что завтра нам еще больше требовательности к себе потребуется. Много у нас впереди работы и дел!

Провожали друг друга по нескольку раз: от гостиницы к дому, и обратно. Расстались у моря. Пральников побрел к пристани, где готовился к отплытию сухогруз, а Сергей вдруг заторопился домой, под окнами которого только что разбирали недавнюю историю с молодым рабочим Бама-том, отправившимся с ребятами, несмотря на поздний час, к ленинградцу Ивану Ильичу Волкову на собеседование. Дальновидный Бамат решил заранее прицениться, куда лучше податься: в отряд сульфатосборочных машин или к "рукопашникам", где ему пообещали испытанную и доходную фанерную лопату; легкую, широкую, с длинным и отшлифованным до блеска 'держаком. Брагин не стал ему ничего советовать, кроме одного: сделать выбор по собственной воле, чтоб потом никого не винить. И посоветоваться с инженером Волковым.

Возвращаясь домой по песчаной набережной, залитой прорезанным через легкие облака светом луны, и жадно вдыхая влажный воздух моря, Сергей думал об этом интересном, буйном и неглупом парне, от которого можно было ждать многого. Радовало и то, что Бамат со своим "оруженосцем" Санькой пошли не куда-нибудь, а к мастеровитому и одержимому Ивану Волкову. Сергей Брагин не был безразличен к судьбе этого крепыша и жизнелюбца, повторяющего чем-то участь лесковского разгульного и горемычного "очарованного странника".

Думая так, Сергей вдруг обратился мыслями к своей собственной особе, стремившейся сейчас по пустынному взморью, стараясь не попадаться на глаза знакомым... Куда он так спешил? Сергей пока не отвечал на этот щекотливый вопрос даже себе. Разве он не пытает сейчас судьбу очарованного странника? Разобраться в этом после пережитого нелегко, и он устремился прямо на предмет. Знал бы Виктор Степанович, куда так торопился поборник истины, только что возражавший против внедрения мелких, разрозненных агрегатов и безрассудного насаждения "опытных" установок... Расчетливый экономист и рачительный хозяйственник, Сергей Брагин пробирался берегом в новых туфлях по водянистому песку, под плеск полусонных волн в свою обитель с балкончиком, на втором этаже. Головокружения после пива он не чувствовал, но была заметна шаткая неуравновешенность и "двойная тяга": своя и еще какая-то посторонняя, чужая, но не злая, сладостная... Сергей хотел идти прямо, а его уводило в сторону; надо бы отдохнуть, а невольника своих скрытых желаний и страстей тянуло на огонек, на песни и на тихий журчащий разговор.

Сокращая путь и поддавшись "двойной тяге", Сергей ударился к дому через парк, с трудом преодолев живую изгородь из колючек маклюры. В лунном тумане он набрел на клумбу с цветами и сорвал две тонкие ножки ириса. Ему почудилось, что кто-то заметил это ночное злодейство. Пригибаясь и прикрывая подолом рубахи цветы, Сергей поспешил покинуть парк тем же путем – через дебри маклюры. Руки и ноги ему словно рашпилем обработали, но цветочки он вынес целенькими. Последнее обстоятельство для Сергея было особенно важным, и к нему вернулось игривое настроение.

С цветами и посвистом заправского кабальеро Сергей Брагин поднялся по лестнице к своей комнатушке. Но тут-го и поджидала его каверза, изменившая весь ход событий. Порывшись в карманах, он не нашел ключа от английского замка своей квартиры. Заглянув через щелку двери в комнату, Сергей услышал, как верный будильник усердно отсекал головки гвоздикам – секундам. До утра было далековато и можно было бы спокойно посидеть на лестничной площадке, любуясь при желтом свете лампочки хохочущими во весь рот, нежно-розовыми ирисами. Цветы были и впрямь хороши, с нежным пушком, тонким ароматом и тайнами ночного приморского парка. Только и оставалось – любоваться дивными созданиями природы. Но это быстро наскучило.

Будильник за дверью все так же неумолчно и деловито подсекал секунды звонкими ножничками, а задремавшему Сергею вдруг показалось, что кто-то невидимый начинает потихоньку стричь его... Обернувшись, он увидел на лестничном мраморе с колбасными прожилками и вкрапинками узенькую ленточку света, которая протянулась от соседской двери. Сергей отчетливо помнил, что когда он поднимался наверх, никаких световых полосок и зайчиков он не видел, и дверь соседки была плотно прикрыта. Значит, пока он дремал, соседка Тамилла Артемовна, хозяйка гостиницы, приоткрыла свою уютную комнатку и выпустила зайчика погулять... Сидеть и дальше на лестнице было просто неприлично. Сергей поднялся, оправил помятую рубашку, умыл сухой ладошкой стянутое дремотой лицо и кашлянул.

Он хотел, чтобы было правильно понято его бедственное положение. И оно было понято...

– Пришли, Сергей Денисович? – тихо, очень тихо спросила из-за приоткрытой двери Тамилла Артемовна, оставаясь невидимой

– Посеял ключ, – так же тихо, но чуть потверже ответил Сергей – Теперь вот лунные ванны принимаю

За дверью послышался шорох и древесный скрип.

– Или проситься к кому-нибудь на уплотнение, – пошутил Сергей, – с цветами, разумеется, и с полной гарантией неприкосновенности личности... – Да, кстати, который час?

– Около полуночи. Я только легла... Но вы заходите. Что-нибудь придумаем

– Спасибо Но мне бы ключ. У вас. наверно, есть запасной?

– Я же сказала: что-нибудь придумаем Заходите же! Ой, да вы, кажется, боитесь меня? – Тамилла Артемовна от души расхохоталась

– Бояться-то мне, собственно, нечего. Просто я чертовски устал. На ходу сплю!..

Тамилла Артемовна подошла к порогу, взяла Сергея за руку и почти силой затащила в комнату.

– Садись вот сюда, – она указала ему на стул возле кровати – Я сегодня тоже страшно устала: тут наши дорогие гости, и тут иностранец, змея... Совсем голова закружилась. Это мне? .– Тамилла Артемовна бережно высвободила из рук Сергея цветы и поставила их в вазу. – Чего же еще хотеть?– Тамилла была по-ночному хороша и разнеженна в своем пестреньком, ситцевом платье в горошек, из которого она не то, чтобы выросла, но которое ей стало тесноватым, особенно в тех местах, которые подчеркивали сдержанную и здоровую полноту сорокалетней вдовушки – Идите же!.. Вот ваш ключ.

– Какой ключ? – не понял Сергей. Вернее, он понял, но не ожидал такого досадного оборота. Опереточная сценка с цветами иначе и не могла заканчиваться. Жалко одно – Сергей уже позволил себя увлечь ложными намеками. – Я вам, Тамилла Артемовна, не оставлял своего ключа.

– Он остался в скважине...

– Как же так?..

Не желая продолжать пустопорожние разговоры, Та-

милла поднесла Сергею на вытянутом пальчике ключ с колечком.

– Не оставляйте больше, – пожурила она забывчивого соседа. – К добру не приведет такая рассеянность.

Чтобы дотянуться до ключа, надо было переступить через коврик. И Сергей это сделал.

– Я не мог забыть, – пояснил он, стараясь не смотреть по сторонам на разбросанные в комнате принадлежности женского туалета. – Никогда такого не было, чтобы я...

– Не зарекайтесь, Сергей Денисович, вы мужчина одинокий, и стало быть, всякое может случиться. За своим ключиком следить полагается...

Досужая Мунька, та самая головастая и криволапая, общая коммунальная ищейка, которая только что юлила внизу, теперь перебралась на второй этаж и сироткой подвывала сзади Сергея. Пришлось прикрыть дверь.

Тамилла Артемовна по достоинству оценила этот благоразумный жест и подставила стульчик возле туалетного столика. Где в эту минуту находился ключ, Сергей не уследил, но в следующую минуту заботливая хозяйка уже выпорхнула из кухни, держа в руке не ключ, а темный графинчик.

– Освежитесь, – сказала она с полным пониманием бедственного положения соседа.

– Спасибо, Тамилла Артемовна! Всем известно, какая вы хозяйка.

– Клиенты не жалуются. Пока гребу благодарности и премии. У меня – будь здоров!..

Сергей прислушался. За дверью тонюсенько повизгивала и доброжелательно подвывала Мунька.

– Пойду я!..– заулыбался Сергей, поискав глазами ключ на столике и подоконнике.

Тамилла обжала спереди платье и поковырялась в карманчике, давая понять, что беспокоиться не следовало.

– Теперь вы дома. Идти вам некуда и незачем. На меня положитесь... Давайте вместе освежимся. У меня тоже застой вышел...

– А с ключом как же?

– Все станет на свое место!..

Мунька притихла, а потом вдруг негромко, но приветственно тявкнула.

– Без ключа мне нельзя, – заговорил Сергей более решительно. – Не могу я...

– Возьмите свой ключ, а то подумаете, что вас хотят ограбить или изнасиловать!.. И убирайтесь!.. Цветы забери. Ночью от них разит псиной! – зло крикнула Тамилла Артемовна, распахивая дверь.