Текст книги "Черная Пасть"

Автор книги: Павел Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Дойти до карьера им не удалось. Не дошел до того места и тот человек, которого они в темноте сначала приняли за чувал с солью. Сначала он стоял неподвижно, но вдруг засуетился и начал оттаскивать к дороге мешки.

– Я же говорю – ночь снопьяная, – протирая глаза, пожаловалась Маркеловна оторопевшему Мамразу.– Всякая кинобредь мерещится! Чего доброго – сядешь на мешок и смотреть начнешь задарма.– Маркеловна сняла с плеча ружье и заглянула в ствол, как будто хотела убедиться, что оно заряжено.– Ты, Мамразушка, понимаешь чего-нибудь? Мне ходячая мешкотара чудится!..

Настороженный Мамраз шепнул Маркеловне, чтобы она не шумела и смотрела, что будет дальше. Маркеловна же поняла предупреждение по-другому: только сейчас она отличала в темноте человека от мешков и сразу же решила действовать. Ей вдруг показалось с перепугу, что и другие мешки зашевелились... После всех передряг Степанида и сама не могла объяснить: зачем и куда она стреляла? Зато очень внятно пояснил потом Чеменев, которого от раскаленной и кучной картечи спас мешок с сульфатом, поднятый на спину. В мешок вошло волчье свинцовое угощение. Не разбирая дороги, Чеменев бросился бежать к Семиглавому Мару, где поджидал Мокридин. Вслед беглецу Мамраз крикнул, чтоб остановился, но где там!.. Чеменеву легче было пасть от выстрела, чем встретиться с кем-нибудь из знакомых. Догнать этого человека было можно, и Мамраз бросился ему наперерез, но тут прогремел второй выстрел, неизвестно кому предназначенный... Мамраз вынужден был вернуться и забрать у Маркеловны ружье, ставшее вдвойне опасным.

Чеменев сумел удрать от Мамраза, но из огня он в полымя попал. Увидев в темноте тощий лучик фонарика, он принял его за сигнал Мокридина. Опрометью метнулся к одинокому огоньку и хотел убрать, похоронить его, зажать в кулаке, чтобы все было бесследно, молча... Но, как говорится, с огнем шутки плохи. В этом Чеменев вполне убедился, когда у него... искры из глаз посыпались.

Брел сейчас Иван Чеменев рядом с Сергеем и страдал не от свинцового удара в челюсть, а от бабьего выстрела в спину. Уж лучше бы – ниже спины, да крупной солью, как сопливому воришке – огороднику. До самой времянки, пока поднимались на изволок, Чеменев молчал. У входа в мазанку, около фанерки на песке, придавленной рельсиной и служившей крыльцом, он потребовал от Сергея:

– Мокридина не замай. Я сам сниму скорлупку!..

Сугробы песка до самого оконца и плоская крыша делали мазанку с виду гораздо ниже, чем она была на самом деле. С крыши, к двери спускалась на железном поводке электрическая лампочка; свет падал переливами, окатывая подступы к халупе мутными волнами. По обеим сторонам фанерного крыльца возвышались песчаные отвалы. Тропинка шла между ними. Одинокая мазанка напоминала блиндаж или погреб для картошки. Дверь на случай заносов открывалась во внутрь. Сейчас она была не прикрыта. Растворив дверь во всю ширь и став спиной к притолоке, Чеменев пропустил вперед Сергея Брагина, откинул марлевую подсиненную занавеску и остановился у порога в недоумении. За столиком, покрытым чистой накрахмаленной скатертью с росписью по краям и острыми углами сидели гости. Под портретом улыбающейся Валентины Терешковой восседал осанистый Степан Зиновьевич Мокридин, а под засушенной мордочкой детеныша сайгака, висевшей на гвоздике, горбился лысоголовый, худолядый, с приподнятой левой бровью Фалалей Кийко. Между ног он держал зажженный фонарь с черно-маслянистым стеклом.

Гости увлеченно резались в карты. На приветствие Сергея сдержанно кивнули и снова вперили глаза в карточный иконостас.

– Вашего короля, Степан Зиновьевич, я козырьком упокоил, – бубнил Кийко, тяжело укладывая на бедного короля свою козырную карту, словно надгробную плиту. – Упокоил и – аминь! – На лоб Фалалею сел крупный черный комар. Подождав пока тот впился, Кийко спокойно снял его двумя пальцами, поднес к глазам, рассмотрел получше и приложил к раскаленному стеклу фонаря. – Упокоим кровососика....

– Развлекаетесь? – спросил Чеменев, загремев в углу ведром. Он угощал водой Брагина.

– Коротаем времечко, чтобы хворь отогнать, – ответил Мокридин. – Перебросились в шесть листиков.

Сергей Брагин внутренне содрогнулся от его выдержки и скрытности.

– Стреляли где-то... Не слышали? – сразу же выказал свою карту Сергей.

– Надо было про это спросить там, около бульдозер а, – с прежней выдержкой, потрясающе спокойно ответил Мокридин. – Никто из вас троих... в темноте даже моим здоровьем не поинтересовался. А я хотя и болезненный, на бюллетене содержусь, но утром приму смену у Мамраза. Решился. Не положено болеть в такое ответственное время. Чтобы не ложиться больше, не раскиснуть в постели, приходится вот в свои козыри дуться. Благо, партнер попался сносный! – Мокридин помолчал, ожидая слов Сергея, но ничего не услышал. Его не смутило молчание Брагина. Наоборот, оно кое-что объяснило. – А я видел вас, когда шел из карьера!.. Вы кого-то ждали, и я не стал мешать. – Степан Зиновьевич в разговоре прилежно побил все карты Кийко и взял из колоды остатки. – А стреляли там, Сергей Денисович, зря! Ведь я лично попросил Чеменева расчистить дорогу для самосвалов, чтобы заезды подсократить. Представьте себе, что все было согласовано с главным инженером Метановым. Подумал я: утром заступаю, стало быть, фронт работ надо подготовить заранее. И вдруг – пальба!.. Стрелкам-то не пришлось бы засылать к пострадавшим своих секундантов! Любопытно, кто стрелял? Могло и убить!

– Масть у тебя черная, Степан Зиновьевич! – вершил беспощадно свои карточные дела Фалалей Кийко. – Вы дамочку с кудерьками под меня подложили, а я ее упокоил... крестовым пестом! Не дрыгнет больше дамочка...

Подойдя сзади к Мокридину с полынным горько-пахучим веником в руке и заглянув через плечо в его карты, Чеменев изрек угрожающе:

– Сдавайся, калядчик!..

– С козырями-то?

– Упокоим! – Кийко взглянул на Сергея и чуть отодвинулся к стенке, как бы приглашая его сесть рядом на узкую, высокую скамейку.

Приглашение было кстати: Сергей дьявольски утомился. Он шагнул к сайгачьему чучелу и опустился на скамейку, медленно, с болью в ногах и пояснице. Кийко отодвинулся еще, и когда Сергей оперся рукой о грубо струганную сосновую доску с желобками от шерхебеля, то неожиданно нащупал какую-то бумажку. Осторожно помял ее в руке и, не выдавая находки и ни на кого не глядя, сунул ее в карман.

Кийко преспокойно добивал Мокридина:

– Упокоим!

– С козырями-то?

– Сдавайся, филин!

– Эге, мы еще не так козырнем! – злился и, ехидно улыбаясь, угрожал клыкастый Мокридин.

Задуманный разговор с Мокридиным у Сергея Брагина не получился. Правда, они поговорили, но не так, как хотелось Сергею. Напрасно он силился уличить осторожного и ушлого Степана Зиновьевича, заставить признаться во всех кознях, на которые намекал Чеменев. Во время этого неприятного разговора Мокридин даже не бросил играть в карты, и больше того, в таких накалистых обстоятельствах, никудышними картами надеялся выиграть, пытался козырять. В те минуты Сергею и в мысли не пришло, что Степан Мокридин отвечал за свои действия перед авторитетами из группы Метанова. Кажется, он даже верил в пользительность своего опасного промысла и манипуляций: Мокридин усердно перевозил собранный лопатами и машинами сульфат к опытной установке, "повышая ее выработку". Его уверили, что эта добавка к печной продукции вещь временная и делается во избежание "дискредитации" новой техники. Многого тогда еще не разумел Сергей Бра-гин, поэтому удивился и тому, как услужливо выпроводил его из своего блиндажа Чеменев, обещавший снять со своего дружка "скорлупку"... А как было бы кстати узнать Сергею про то, что происходило в мазанке с песчаными отвалами после его ухода и как исполнил Иван Чеменев свое обещание.

Не дожидаясь окончания игрального кона, Сергей заспешил. Сложенная в несколько раз на манер бумажного чертика записка лежала в кармане, покалывала и просилась наружу, чтобы быстрей рассказать нечто важное... Поднявшись от порога наверх, к фанерке под лампочкой, он прислушался. Откуда-то доносилась музыка: не то со стороны печи, не то со стороны поселка, раскинувшегося на буграх около насосной станции. Прямо не верилось, что в мире столько музыки, и что она так миролюбиво уживается с дикой полынью, ветром, песчаными бурями первобытных заповедников и пустошей. Сергей схватил на лету обрывки какой-то органной фуги печали, но не стал вслушиваться в тягучие звуки подстать ветру, а поспешил за отвал, к стене мазанки, куда доходили всплески лампадного света. Не терпелось развернуть записку, переданную Фалалеем неизвестно от кого. Не успел он развернуть бумажку, как на плечо ему опустилась увесистая рука. Увернувшись от нежданных объятий, Сергей быстро встал спиной к мазанке с вылупившейся от жары дранкой. И как в ночной драке, на всякий случай сжав кулак, Сергей слегка присел и отвел плечо назад для своего коронного апперкота. Пригляделся. Рядом стоял Фалалей Кийко с непокрытой головой.

– Упокоить решили? Погодьте, – негромко произнес Кийко, коснувшись его ноги фонарем. – Бить не надо. И читать – тоже!... Сначала я скажу. Записку передал рыбак Ковус-ага. И еще хочу устно сказать.., Пойдемте к тому крематорию с кипящей печью. Только упреждаю: буду говорить то, что мне нагнусавил торговый интурист. Заграничный, знаете? Скользучий, как уж с Кара-Ада.

– По своей воле пришел сюда, Фалалей?

– Пока не поймешь! У меня и своя воля крепенькая, молью не изъеденная. – Кийко все время прикасался то к плечу, то к локтю, а один раз даже попробовал на щеке у Сергея колючую щетину. – Игорь Маркович и другие общаются с этим иностранным головлем, а что ж мне!.. Мы сами с усами!.. Опасности в иностранцах, вроде бы, не стало такой, как раньше. Вчера он в клубе так вытанцовывал, такие коленца вытворял – пятками уши себе почесывал. А ведь птица важная. Вроде бы звонили откуда-то, чтоб ухаживали за ним... Понимать надо. – Стараясь в темноте рассмотреть лицо Сергея, Кийко часто забегал вперед, и Сергей невольно натыкался на него. – О чем я хочу сказать: и вас торгаш просил подумать про контакты ученые... Может, что предложить желаете... Скоро он уезжает. Хочет встретиться с вами. Можно и в конторе... Ему видишь ли, главное – заручку поиметь!..

– И все? – не подавая вида, что миссия Фалалея его несказанно удивила, Сергей старался выказывать в меру и заинтересованность. – Ко мне одному у него такая тяга?

– Сдается мне, Сергей Денисович, что и с другими он толковал. Много и сладко, кажись, сулит... Наш Кара-Богаз, видно, покоя им не дает своими кладами.

– Это и все? Можно бы тебе, Фалалей, и не ездить сюда, – суховато сказал Сергей. – Я и сам собираюсь в Бекдуз. Но за услугу '– спасибо!

Фалалей Кийко нисколько не обиделся на такое отношение.

– Не стоит благодарности, Сергей Денисович. Я и по другим делам здесь. На печи у меня одежонка осталась. Шубняк и другое барахлишко.

Сергей знал этот волшебный полушубок, спасший его в дымной душегубке. Он вспомнил про свою находку в кармане и решил порадовать Кийко:

– Награда твоя нашлась, Фалалей. Медаль за Будапешт. Не забывай её, кровью она завоевана. Хранить надо, как дорогую память и благодарность народа.

– Медаль? – спокойно переспросил Фалалей Кийко. – Откуда знаете, в личном деле моем читали?

– В руках держал. Тяжелая. Горячая. Видно, много в себя вобрала. Береги ее, победитель!

Теперь-то Кийко не утерпел. Встал перед Сергеем, лицом к лицу, и еще более настойчиво хотел заглянуть ему в глаза.

– Не смеешься, Сергей Денисович, разве похож я на победителя?!.

– Похож. Опаленный, изломанный, но настоящий победитель.

Глядя в упор, Фалалей убедился, что тот не смеялся, и только после этого уступил дорогу.

– Спасибо, Сергей Денисович, за сердечное слово!.. Так они повстречались в ту ночь. И так разошлись.

Молча. Не договорив чего-то скрытого, оставив недосказанное про себя, но как будто условились о встрече и продолжении разговора, важного для того и другого. В хлопотах бакенщика Фалалея наблюдательный Сергей Брагин стал кое-что понимать, и начинал проникаться искренним уважением к угрюмому бобылю...

От мазанки Сергей быстро зашагал к печной громадине. Не доходя до площадки с весами, в темноте он встретился с охранницей Степанидой Маркеловной,

– Ругать будете? – спросила она в таком наступательном порыве, что Сергей не рискнул даже возвысить голос и дал ей высказаться. – За то самое... взгреете?

– За что?

– Маху я дала!

– Да, зря с поста ушла!

– Нет, зря я промазала! Прицел не тот взяла.

Старуха вошла в такой раж, что Сергею стало не по себе, и он попытался задобрить Маркеловну:

– Никакой промашки у тебя не было, – говорил он нарочно тише, чтобы сбить у нее боевой азарт. – Заряд в цель попал!..

– Попал? И ему от свинца ничего? Какими же бирюльками вы меня снабдили? Я стреляю, а он, как заговоренный.

– Мешок с солью спину ему прикрыл, – пояснил Брагин.

– Жалко! – Маркеловна жаждала возмездия. – Я ему хотела гусек испортить. Он в долгу у меня!.. – После этих слов Маркеловна вдруг осеклась и вздохнула. – Ну, прослабило меня, как на исповеди! – Она поутихла, стала спиной к ветру. – А второй кто был, которого я не успела пощупать?

– Такое дельце, Маркеловна, дробью и картечью не пояснишь. Видно, плоховато мы пока стреляем!..

На дороге, за серебристыми баками стояла автомашина с потушенными фарами. Оказывается, директор Чары Акмурадов до сих пор ждал Сергея Брагина, чтобы вместе ехать в Бекдуз. В газике – битком набито, и Сергей сначала не рассмотрел всех спутников. Место ему уважили рядом с шофером, и скорее всего из опасения, что он сейчас же пустится в бурные споры со своими соседями, а рядом с шофером он был безопаснее. Но в дороге не возникло никаких споров, и Сергей задремал, клюнув раза три в ветровое стекло, не обращая внимания на чей-то шепот сзади. Ехал он в мучительном полусне. А когда его подвезли к квартире и ссадили, Сергей только тогда узнал, что вместе с ним сидели в газике Метанов, Мамраз и профессор из Туркменской Академии наук Георгий Николаевич Сокольников. Но не было в автомашине Игоря Завидного, который до этого больше всех рвался в поселок. Поискав его глазами и не найдя среди пассажиров, Сергей сначала не придал этому значения, но потом его вдруг осенило: Игорь остался с Ниной...

Оставив его одного, спутники пожелали Сергею спокойной ночи. Запоздалое пожелание. Море на востоке уже светлело и словно поднималось над берегами, грозилось расплескаться по всей земле. И чем светлее делалось море, тем шире и грозней становился голубой разлив. Сначала море плескалось только по другую сторону косы, и вода на горизонте казалась воздушнее и светлее, чем небо. Но вот лазурное половодье хлынуло через гранитный гребень косы. Разлив угрожающе охватывал безбрежную ширь, и когда над барханами заиграла заряна, в другой стороне залива вытвердился над водой каменный каравай острова Кара-Ада; встал во весь рост маяк с приспущенным зеркальным забралом. А лазоревые огоньки побежали еще дальше по лиловому океану горизонта, и вдруг море разом охватило западную окраину Бекдуза, приблизилось к самым домам и как бы поднялось над ними.

Море... Каждый день другое. Новое. Неузнанное. На землю с воды хлынула соленая синь и таинственный шепот волн, пришедших издалека по звездным перекатам.

Свежесть утра. Ядреный ветер и нетронутая чистота слившихся воедино солнца, неба и моря... Все это было рядом, властно звало и просилось влиться во внутрь, заполнить собой все существо. Сергей посмотрел на полукруглый, словно ласточкино гнездо, прилепленный к стене балкончик своей квартиры, на открытую дверь и вздувшуюся пузырем занавеску. На улице, широкой, приплюснутой бетонными плитами, никого не было. Взглянув на блестевшую в комнате спинку кровати и угол подушки, Сергей потянулся, зевнул и прямо посередине пустынной улицы снял с себя сначала рубашку, а потом и сиреневую шелковую майку с волейбольным номером на груди и спине. Ветер впился иголками в загоревшее, мускулистое тело, и такое нетерпение взыграло и стрельнуло по жилам, что он не устоял на месте и бросился в колючки ветра.

Рассвет он встретил, качаясь на волнах. Потом бродил по берегу. Первые лучи солнца быстро нашли его спящим на песке и дружески разбудили, когда надо было вставать, приниматься за дела. Домой Сергей зашел только переодеться, послушать последние известия и выпить бутылку кефира, забытого в холодильнике. Он настроил приемник и, выйдя па балкон, заглянул со стороны в свою комнату. Когда долго не бываешь дома и когда никто не прикасается к предметам, то по их расположению, устоявшемуся созвучию и молчаливым знакам можно узнать свои мысли, с которыми покинул этих близких друзей. Надо только получше прислушаться и присмотреться к ним... Радость и благодарность памяти так же сильны, как и суд памяти. Предметы в небольшой комнатке на втором этаже с подвесным балконом на улицу, в сторону пустыни и соляных озер, вся ее обстановка и сам воздух, казалось, хранили тепло и свет тех минут, когда Сергей торопился на встречу с ней... И если он тогда не страдал, то мучительно думал о Нине. Хотел угодить своим видом, чисто выбритым лицом, рубашкой, выглаженной собственными руками, и мыслями о том, что наконец-то он все расскажет Нине, признается ей в своих чувствах. А вот на столике перед окном и ее портрет в витом овале. Внимательный и бедовый взгляд, впадинки на щеках, чуть дрогнувшие в улыбке губы и шаловливые мальчишеские волосы, подчеркивающие порывистость, озорную силу и милую ветренность, бьющую против воли, от избытка здоровья и нерастраченных желаний. Вот так, уходя, поставил он фотографию на краешек, чтобы она была как можно ближе, когда он пойдет к порогу комнаты, а потом чуточку пораньше встретит... Все предметы тогда повернулись к ней... И сейчас все было так же. Да и как могло быть иначе, ведь Сергей не переставал думать о Нине. Он зашел в комнату. Сел перед столом, но не тронул портрета. Тишина стала в тягость. Он повернулся и включил радиоприемник. Музыка. Знакомая, родная музыка. Неужели возможно такое в жизни и какому закону это подвластно? Фортепьянная пьеса из "Времен года" Чайковского. Народный напев... "Говорила калина – цвести не буду я весной...." Сколько раз слушали они это вместе с Ниной. Когда прошлый раз Сергей шел к ней, чтобы встретиться на обеде у Анны Петровны, звучала эта же несбыточная клятва калины, которая зарекалась, но зацвела по весне... Пусть и это останется... Сер гей, как и тогда, выключил приемник перед концом мелодии, как бы остановив время. Кто знает, может быть, когда он подумает потом о Нине и заиграет музыка, то снова послышится жалоба калины...

Много позволяет чудачеств человек наедине с собой.

Нет, это не так: Сергей в это утро не был одиноким, в комнате была она... с озорными глазами, смешинкой в уголке губ и впадинкой на щеке. Нина нигде не покидала...

А когда Сергей зашел в контору, наведался в кабинет главного инженера Метанова, то поистине волшебное утро явило новое чудо: в телефонной трубке звучал ее возбужденный голос. Сергей уселся на диван и прислушался к разговору. Без особого труда улавливалось то, что кричала Нина с "печного" телефона.

– ... Нет, Семен Семенович, я от него не в восторге, так и есть, но то, что Брагин рисковал и помог нам с вами – факт! – эти слова Метанов словно нечаянно, как неуловимых джинов, выпустил из трубки, и спохватившись, начал забивать говорливую чашечку приторно – горьковатым словесным конфитюром, который Семен Семенович несказанно обожал, сам чувствительно лакомился и других преохотно угощал. Но как ни улыбался сейчас Метанов, стараясь передать свою улыбчивость на расстояние интонациями голоса, ему все же приходилось больше слушать, чем говорить. Начальник опытной установки Нина Протасова, как понял Сергей, обвиняла в чем-то главного инженера и требовала, чтобы ее убрали с печи. Теперь уже окончательно. Ни на какие уступки она больше не шла. "Хватит ей этого исполнительства!" Невмоготу. Одно за другим: пришла беда – отворяй ворота!..

– Про стрельбу, Нина Алексеевна, забудьте! – с большими затруднениями отвечал Метанов. – Я всегда говорил, что охрана важных объектов – дело не женское. Подыщем. Сейчас же иду к Чары Акмурадову. Я – на вашей стороне. Боритесь за показатели!... КМокридину? Понимаю. Не стоит к нему относиться с предубеждением. Чистейшее недоразумение! Мы сумеем рассеять подозрение. – Семен Семенович прижал трубку к груди и смахнув пот с лица, пододвинул Брагину сигареты, зажигалку дивной формы и пепельницу.-Слушаю... Разумеется, мы настороже. Поволноваться можно, но отчаиваться категорически запрещаю! Ничего не меняйте, пусть смены остаются в прежнем порядке. – И опять Метанову пришлось прикладывать трубку к груди, словно стетоскоп для выслушивания сердца. Залив окурок водой из графина, он долго не отвечал собеседнице. А когда заговорил, то уже совсем другим голосом, отягощенным тоном официальности и чем-то гораздо большим, чем личные отношения с

Ниной Алексеевной. Лицо его стало напряженным, он косил глазами в трубку, как бы умоляя Нину не кричать.

– Парторг уже звонил? Совершенно справедливо. Главный вопрос – сдача печи "кипящего слоя". Заберите все необходимое и приезжайте пораньше. Вместе произведем рекогносцировку местности. Что еще, Маркеловну? Не ваша печаль, кого надо-оповестят. Приезжайте... Оснований достаточно, чтобы надеяться нам на зеленый светофор. Не прощаюсь!..

Закончив разговор и услышав отбой, Семен Семенович не вешал трубку и долго еще смотрел на Сергея, видимо, считая и его участником этой обменной информации, в которой Брагина, действительно, интересовало многое. Сергей понял из этого разговора, что Метанов готовится к заседанию партбюро основательно и находится во всеоружии, имея про запас какой-то новый козырь.

Впрочем, об этом Сергей скоро узнает от Чары Акмура-дова. Оказывается, поступило распоряжение совсем остановить и законсервировать, а возможно и демонтировать вращающуюся печь, которая в какой-то мере конкурировала с установкой "кипящего слоя". "Вращалка" была с наружным обогревом, напоминая печи работающие на цементных заводах. Как только началось освоение новой установки, предшественницу все время держали в "черном теле", пускали редко, мотивируя ее остановки старостью и неэкономичностью. И вот получено распоряжение на ее полное выключение из производственного цикла и продажу, если найдутся охотники. Акции новой установки значительно повышались. Чары Акмурадов и Брагин догадывались о вмешательстве в это дело сторонников Игоря Завидного и Метанова. Своим беспокойным, пытливым умом Сергей Брагин предвидел другое: раньше срока придется списывать махину "кипящего слоя", которая рядом с новым сульфатным заводом и другими установками всем покажется... несуразной корягой – раскорякой, техническим анахронизмом. Думал он об этом сердито и с некоторым пристрастием, но в главном вряд ли ошибался.

В последнее время Семену Семеновичу стало казаться, что Брагин чересчур вспыльчив, прямодушен и мнителен. И он начинал опасаться молодого инженера, не наедине, а когда тот выражал свои суждения с запальчивым убеждением при других, не считаясь ни с какими авторитетами и рамками приличия. За Сергеем Брагиным такой грех водился, и он знал об этом, однако обнаружить в себе изъян бывает куда легче, чем подлечить болезнь. Семен Семенович был старше Сергея годами и богаче житейским опытом, он был когда-то и простым лаборантом, и преподавателем института, и директором комбината на Азовском море, повидал заграницу, к тому же Метанов был мягче характером и тоньше, изысканнее и обаятельнее в обхождении. Он знал за Сергеем Брагиным другую слабость: говорить все напрямоту, часто по первому впечатлению и с резкостью ослепляющей, с азартом увлекшегося спортсмена. Отступать от сделанного 'или отрекаться от сказанного Сергей не любил, а вернее – не мог, и это тоже превосходно, знал Семен Семенович, и умел этим пользоваться так, что Сергей и не подозревал, а если и догадывался, то чаще всего с запозданием. И ему оставалось потом только наблюдать, как ловко пользуется Метанов его опрометчивыми взрывами. Как бы там ни было, сейчас Метанов прибег к испытанному приему. Положив палец на переключатель, он продолжал держать в руке телефонную трубку, словно жалея, что не досказал чего-то Нине Алексеевне. Это по его мнению должно было возбудить любопытство Брагина и толкнуть его на откровенный обмен мнений... Но не думал Семен Семенович, что этот обмен начнется с такого наскока и таких решительных действий Сергея Брагина, который вихрем подлетел к телефону, выхватил у Метанова из рук трубку и только потом попросил разрешения позвонить. Он снова вызвал печную установку.

– Протасовой хотите что-то передать или вспомнили о забытом на Маре во время поездки? – поинтересовался Метанов, пока Сергей еще не начал разговора и, ощупывая шнур, продувал замусоренную посторонними звуками трубку.

– Предупредить ее надо, чтоб потом путаницы не было, – отозвался Сергей. – С какого часа вращающаяся печь отключается? Это важно для подсчетов.

– О, оригинальный рисунок мысли! – незамедлительно отозвался Метанов, стараясь придать своим словам насмешливый оттенок. – Какой-нибудь абстракционист мог бы ее изобразить коротеньким кусочком медной проволоки, завязанной тройным узелком, а кончик расплющив и раздвоив острыми усиками...

– Почему же именно раздвоив? – простодушно спросил Сергей, продолжая выдувать трескучий сор из трубки.

– В вашем вопросе, Сергей Денисович, не столько яда, сколько зрительной опасности, как в змеином жале! Простаки боятся именно раздвоенного язычка, но ведь смерть таится в зубе, – с педагогической обстоятельностью пояснил Семен Семенович, причем это пояснение он делал Брагину уже не первый раз и оно стало у него своеобразным рефреном в особо важных разговорах. – Своим вопросом о вращающейся печи вы хотите не прояснить суть, а в некотором роде – запутать. Оно?..

– Я хочу просто предупредить Протасову, – ответил Сергей, – и ничего не стараюсь запутывать, наоборот, хочу другим помочь, чтоб не спутали... А то будут валить все беды на вращалку!

– Можно подумать, что это не выжившая из ума цементная громыхалка, а драгоценная амфора! – искусно рулил в разговоре Семен Семенович не только с помощью кормового устройства, но и лавируя парусом словесного ялика.

– Надо чтоб заранее отделили сульфат один от другого, – беспокоился Сергей Брагин, зная, что готовая продукция от двух разных печей ссыпалась в одном помещении и хотя по виду была разной, могла перемешаться, что и случалось не раз.

 – Мне сдается, Сергей Денисович, что вы печетесь впустую... Вращалка уже давно простаивает, а если подает признаки жизни, то робким чиханием или кряхтеньем!.. И, как всегда, Сергей оказался самим собой: он так бурно реагировал на эти слова, что бросил заговорившую наконец-то трубку и стал метать слова, не глядя на собеседника, из вежливости боясь обидеть, обжечь его взглядом, но в то же время нимало не беспокоясь о выборе слов, а если и беспокоился, то подбирал словцо покрупнее калибром, самое бодяжное и жгучее, чтоб до седьмого ребра пронимало.

– Апокриф, ложно сочиненная версия, дорогой Семен Семенович! Вы любите это камфорно вонючее слово, – ярился Сергей, – именно апокриф! Эти сочинения попадаются уже не раз в отчетной документации. И вы, главный инженер, допускаете это техническое святотатство! Теперь доказываете, что вращалка давно уж обомлела, выдохлась... А ее и привезли-то сюда с камышинкой в заднем клапане, как цыганскую коняку у деда Щукаря... И все же с нашей помощью она тянула, да и сейчас перхает, но тянет, кое-что выдает на гора. Учитывать это надо, как припек вращающейся, печи И путать тумпаки – бугорки сульфатные не позволительно Иначе, Семен Семенович, с помощью одной тростинки мы начнем надувать двух кобылок!..

– Эх, вложить бы такую речь в уста уркагану из криминального боевика! Не надо и стрелять, всю сценичность можно держать на вашем феерическом речитативе, – Метанов сумел-таки рассмеяться, а у Сергея хватило юмора, чтобы ответить на этот вымученный смех простой и тихой, вполне искренней улыбкой.

– Знал бы дед Щукарь, что камышинкой грешат не только конокрады, но и галурги!..

Смех у Метанова перешел в улыбку, а фальшивая улыбка в нервную гримасу. На этот раз Семен Семенович 'что-то не подрассчитал, и в накладе остался сам, а не Брагин. Но когда Сергей во второй раз потянулся к телефонной трубке, то не сумел завладеть: Семен Семенович снял ее с рычага первым и запрашивал через коридор конторы по телефону у директора разрешения зайти к нему по важному делу. Получил ли он такое разрешение?.. Их разговор неожиданно оборвался. И не успел осторожный Семен Семенович положить трубку, как в кабинет торопливо вошел сам Чары Акмурадов.

С Брагиным они в это утро еще не виделись. Акмурадов поздоровался с ним, крепко пожав руку и заглянув в глаза.

– Из Ферганы пришла телеграмма. Наш бишофит получили... – сказал он возбужденно.

– Вчера еще было сообщение, – не хотел казаться несведущим Метанов.

– Я о другом говорю, Семен Семенович! Бишофит наш прошел анализ.– Чары Акмурадов подсел к столу и начал ковыряться в деревянном, украшенном резьбой стаканчике для карандашей, среди которых острием кверху обнаженно торчало лезвие скальпеля.

– На положительный результат, Чары Акмурадович, вы, надо полагать, и не рассчитывали! – старался опередить сообщение директора озадаченный Метанов. – С такого самогонного аппарата как ваш, Сергей Денисович, нормального продукта получить трудновато. Вы не обижайтесь на меня, дружище! Сознайтесь, вы не ждете Нобелевской премии за свою винокурню?

– Я жду того, на что делом рассчитываю! – ответил Сергей. – Новая бишофитная установка делалась с учетом нашего первого опыта. Вы же не станете этого отрицать. И если ферганцы примут первую пробу бекдузского бишофита, если он сослужит службу для хлопкоробов и поможет им удалять с помощью наших химикатов листья с хлопчатника для машинного сбора, то мы вправе быть довольными!..

Чары Акмурадов посмотрел снизу вверх на стоявшего рядом Сергея, выслушал его внимательно и пытливо, потом поднялся со стула и вынул из нагрудного кармана шелкового кителя сложенную телеграмму.

– Вот ответ! – Акмурадов пригладил седой чуб в черной шевелюре, который говорил больше о сохранившейся молодости, чем о наступающей старости, перевел взгляд на Метанова, затем снова на молодого друга. – Скажи, Сергей, только откровенно, без патетики: ты искренне веришь в наш бишофит? Не зря ли возимся?