Текст книги "Черная Пасть"

Автор книги: Павел Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

9

Воронка, втянувшая в омут мотор установки, долго не отпускала от себя людей.

– Сезонники? – Ягмур как будто хотел побольше узнать о своих делах от приезжего человека. Пральников тоже не прочь был усложнить разговор, он никак не походил на того недоступного, выдуманного писателя, каким представлял себе Ягмур когда-то кудесника слова. – Мы все грешим этим. Поневоле будешь сезонником. Моя бабка Огульгерек в таких случаях любит говорить: "Если мозги летом не кипят, то зимой казан не закипит!"

– Прибаутка ядреная! Как житейскую мудрость эту байку можно взять в дорожный ранец, но только для химиков она как-то не очень звучит. Конечно, календарю природы надо подчиняться, но так зависеть от прихотей погоды современному химическому предприятию! – Виктор Пральников, беседуя с очень напористым и эрудированным инженером Борджаковым старался не мешать Брагину и Лимонову, бившимся до самых сумерек над бумажной тягомотиной – составлением акта.

Участь почти каждого приезжего одинакова: заговорив с одним, он ненароком втягивает в разговор и других присутствующих. Затронув сезонников за живое, Пральников невольно оказался в положении гастролирующего шахматиста, дающего сеанс одновременной игры на нескольких досках. Понимая сложность и остроту ситуации, он старался не дробить разговор, а для собственной же устойчивости придерживаться избранного направления в главной теме.

– Если говорить о погоде, то ее можно делать и с помощью земных светил. Надобно только поиметь такие агрегаты. Сейчас погоду делают технические новшества

– Пах, а разве мы против? – отвечал Ягмур. – Против нового у нас даже ручники-лопаточники в открытую не выступают. Жалуются на адские муки ручного труда, а сами гребут лопаточкой деньгу.

– А кто из нас не прошел эту школу? – вступился за ручников электромонтер с насосной станции, настоящий великан Чичибабин. – Лопата на сульфатных озерах – мать родная. Без нее и комбинат не вырос бы! Говорить легче, а если мерить с другого конца, то лопата до сих пор кормит. Даже некоторые изобретатели и дельцы около фанерной лопаты харчуются.

– Не очень-то закормила! Говорят, новую дотацию начальство вымаливает.

– Не удивляйся! Изобретатели у нас часто меняются, и конструкции разные обновляются, а дедовская лопата, бедняжка, без передыха век коротает! С виду – кляча, никак отсочать не может, а своим губителям – иным конструкторам машин – дарит всякие благости!. Скоро вот за печурку с решетом будем расплачиваться, а она, говорят, международного патентика стоит.

– Вах, Чичибабин, какая у тебя бухгалтерия! На пальцах считаешь.

– Учет у меня не по пальцам ведется, а нутром! – с обидой ответил Чичибабин, пробуя плечом кузов подошедшего грузовика. – Нынче надо не в считалочку играть, а дело вести с умом. Реформа – умных любит!.. Иногда вижу себя за директорским столом. Так хочется дела повернуть!

– Силен, Чичибабин! А когда здороваешься за руку с посетителем, от кресла отлипаешься, иль сидя, кивком головы приветствуешь?..

– Под локти полотенце в жару не забывай подстилать. Потно на таком посту.

– И мой совет прими, башлык Чичибабин. С приезжими когда речь ведешь, пересаживайся на диван! Для внушительности.

– Не забудь барометр карманный завести, Чичибабин.

У нашего-то барометры и в кабинете, и дома. А в сейфе, говорят, хранится особый, по которому все другие проверку проходят. Лопата и барометр! По ним у нас погода строится.

– Все это само собой, – серьезно рассудил Чичибабин. – Понятное дело: солнышко и совок!.. А беседовать с людьми могу везде, где приспичит. Вот, столичный писатель не побоялся даже к воронке подойти. Да ведь я директором... всех приезжих принимал бы не в кабинете, а на Шестом озере. Пусть сначала солей наших отведают, а потом уж тары-бары! Если выдержит человек, не прослабит его, значит, стоящий он. А то в прошлый раз приехал откуда-то знаток планировать новый поселок. С неделю по всем кабинетам в конторе ходил, бумагами шебуршал, по утрам и вечерам морские ванночки принимал. Потом, наконец, надумал поехать к сборщикам на озеро, посмотреть, как они "деньгу гребут..." Денек был такой же вот: солнышко с утра припекало, прямо обухом по голове било. Только было проектант решил пройтись по соленому снежку, а его и стукнуло! Едва привели в чувство. Из-за этого солнечного удара неделю лишнюю у нас пробыл. И что вы думаете! Удар на пользу пошел: оказывается, только после этого он спохватился и отыскал в проекте нового Бекдуза махонькую промашку. Оказывается, забыл он предусмотреть озеленение поселка и его окрестностей. Был бы я директором, разве допустил бы такое!

История, действительно, невыдуманная и довольно забавная, но она не вызвала смеха ни сейчас, ни в тот день, когда проектант вдруг спохватился и нашел прореху в своем, уже одобренном научным институтом, проекте.

– О таких вот делягах надо писать, Виктор Степанович! – не утерпел Брагин и отвлекся на минутку от пространного акта. – А то все нас в рутинерстве обличаете.

– Будет вам, Сергей Денисович, на себя наговаривать!– Пральников понимал, что он намекает на его недавнюю статью в газете о поднятом шуме вокруг рекламируемой печи "кипящего слоя", о маловерах и крикунах, не уважающих искателей нового... С первыми откликами на свою темпераментную статью Пральников успел познакомиться пока внутри редакции, а теперь вот выслушивал колючие отклики не просто читателей, а "действующих лиц, главных персонажей" своего опуса. Статья имела скорее постановочный характер и не преследовала остро обличительных целей. Важно было порассуждать на злободневную, прямо-таки жгучую тему.– Об этом хочется не только писать обзорные статьи!.. Впору на язык плаката переходить.

– Я – тоже за зубатый плакат! – с митинговым па-фасом воскликнул Феликс Лимонов.

Не ожидавший, видимо, такой солидарности, Пральников схватился за шляпу, словно опасаясь, что криком ее сорвет с головы, как ветром. – Бунтарь Маяковский для потомков чего только не делал шершавым языком плаката! Не хвастаясь, скажу: я всю свою звонкую силу сатирика отдаю комсомольскому прожектору. Искренне приглашаем и вас, Виктор Степанович, сотрудничать в нашем сатириконе. Думаю, не посчитаете это зазорным. Плакатный язык для нас тоже приемлем. Видите, поймали вас на слове! К вашим услугам голосистый и пронзительный правдомет без всяких анестезирующих средств. За попадание ручаемся. "Прожектор" наш испытан.

– Как представитель газеты, я сам пекусь об авторском активе! – с живым участием ответил Пральников. – Предложение, впрочем, заманчивое. Разумеется, участие в вашем издании гарантируется соблюдением всех авторских прав.

– Не беспокойтесь, ни одной нужной запятой у вас из статьи не упадет, а за волосы на голове – не ручаемся!..

– Рискуя головой, по волосам не плачут.

– Тогда считайте себя, Виктор Степанович, нашим прожектористом. Светить – и никаких гвоздей!..

– На попятную ни в коем случае: отступление отрезано, мосты сожжены! Я – с вами, ребята!

Пока Феликс Лимонов, редактор недремного "Прожектора" натягивал тугую тетиву разговора со столичным литератором, рядовые книгочтеи Ягмур и Сергей мучились над "словесной мучелью" акта. Все в нем было вроде бы складно, фактов с избытком, но какой-то малости, кажется, не доставало.

– Помогите, Виктор Степанович, – умоляюще проговорил Сергей, словно гость был признанным мастаком именно в "жанре докладных и сочинительстве актов". – Дополняйте, отбавляйте! Вы тоже, пожалуй, у нас теперь полноправный свидетель... Возьмем да и притянем вас к акту. При последней фазе соляного потопа вы присутствовали. Заглатывание пастью воронки мокрого брезента и круглое вращение спичечного коробка!... Это тоже улики.

– Чего видел, от того не буду отпираться, – согласно кивнул Пральников. – Кто знает, а вдруг с помощью таких вот актов и проявляется активное вторжение в жизнь, о котором мы так часто говорим.

– И которого требует наш соцреализм!.. Так вы хотели сказать, Виктор Степанович? – Феликс Лимонов держался очень свободно и обращался к литератору, как к собрату по перу. – Что ж, тогда смелее вторгайтесь! Ка-ра-Богаз любит дерзких, буйных и даже одержимых. А вы – активный участник бурных событий.

– Боюсь, что это лишь начало!

– Другие пусть побаиваются! – ответил Феликс Лимонов.

– Не зря мылимся с актом, свидетели, слава богу, есть,– добавил тихо к этому разговору Чичибабин, развинчивая плоскогубцами многоступенчатый, сделанный в виде ракетки, алюминиевый мундштук. – Осталось ответчиков обозначить.

– Да, вижу притянуть и меня решили, – говорил Пральников, перечитывая написанное Ягмуром и Сергеем. – Согласен. По-моему, надо отчетливее провести мысль о прежних расчетах вашей лаборатории и о том, что они не учитывались... Надежность всего трубопровода оцените, как инженеры; ради него бурились эти новые скважины, так? О карстовых провальнях тоже надо бы подробней.

– Слышали, Сергей Денисович, и я за эти пунктики. В акте, как и в любом произведении, важна архитектоника! Не так ли, Виктор Степанович?

– Стройность и соразмеренность прежде всего!..

– Быстро мы сработались, уже понимаем друг друга! Очередной залп "Комсомольского прожектора" будет дан именно по этой актуальной... и затонувшей будке.

– От будки и без пальбы осталась одна воронка, мокрое место! – Пральников отдал бумагу Сергею и что-то записал в свой блокнот. Чуть повыше Сергея ростом, Виктор Степанович был узковат в плечах, но такой же крепкий, жилистый. Седина у него шла с висков и поднялась уже довольно высоко, и сам он заметно грузнел, хотя был порывистый, быстрый на ногу. Несмотря на крепкое сложение, Пральников был бледнолицым и казался чрезмерно утомленным. Морщины под глазами и шрам на правой щеке от пендинки еще больше старили его, но темно-серые, лучистые глаза при разговоре как бы сжигали все приметы раннего постарения.

Сергей и Виктор Пральников с минуту смотрели на густеющие винные краски заката, на уплывающий в сумерки выгнутый огромной подковой берег бухты. Пральников снова взял листок из рук Брагина, взвесил его в руках, задумался.

– Тяжелый груз у этой бумаги. Хочется знать, верите вы, Сергей Денисович, что все написанное тут будет правильно понято?

– Позвольте и мне спросить: а вы – в свое... верите?

– Иначе ни одного слова не потревожил, не поднял бы для человеческой работы,– тихо и доверчиво сказал Пральников.

И раньше Сергей почувствовал, что их откровенный разговор будет затяжным, и поэтому комкать его не хотелось, лучше было повременить, подождать более зрелой и удобной минуты.

– Про карсты... аварию тоже будете писать ? – спросил Сергей.

Взяв Брагина под руку, гость сделал несколько шагов и остановился, поглядывая на возню возле мотоцикла и выкрики несговорчивого Ягмура, которого ребята намеревались послать в магазин за какими-то покупками.

– Простите, Сергей Денисович, но вы, кажется, находитесь во власти ходячего и очень досадного мнения, что писатель – это очарованный странник... Все хватает с лету, грабастает с первого взгляда, и пишет во все лопатки! Пришел. Увидел. Написал. Нет. И еще тысячу раз – нет! Все написанное – это и увиденное, и личная судьба, и сплав мечты с реальностью... А, впрочем, эту дьявольскую химию и магию творчества я только постигаю... Да и кто ее до конца изведал!

– Нет, так я не думаю, но я уверен, что про наш инцидент вам придется писать. А не вы, так другие приоткроют завесу, и рассеют туман, напускаемый дельцами. Но сдается, Виктор Степанович, что именно вы можете правильно и выпукло осветить события. Ко всему этому вы так близко подошли в своей недавней статье. Хотелось бы ее вместе с ребятами еще перечитать.

– Обсуждение?

– Коллективная читка – чинно и благородно. Меня просят об этом...

Двойственным было отношение Пральникова к дружески откровенному предложению ребят. Руководство комбината уже поспешило отписаться, признав "высокую актуальность, стопроцентную правдивость и справедливость" материала. Редактору газеты такой отклик в высшей степени импонировал, автору тоже льстил ответ; и вдруг – вытаскивать на свет улежавшуюся в подшивке тематическую полоску о "Большой туркменской химии". Но это хотелось сделать. И не ради простого любопытства, это была внутренняя потребность до конца разобраться в переплетении фактов, сцеплении деталей, в разноголосице и все более обостряющемся столкновении различных мнений. Ведь в газете выступали не только поборники нового химического комплекса в Бекдузе, но и его опровергатели– люди несогласные с односторонним и чрезмерным увлечением печами "кипящего слоя", их противники, коих Семен Семенович Метанов называл не иначе, как "хулителями передовых технических идей". Сам Метанов, пожалуй, тоже страдал повышенным пристрастием, но на стороне солидной группы конструкторов было как бы само время, требующее смелых нововведений, и особенно в таких отраслях, как химия. И тем более в таких заповедных, до сих пор не только как следует не освоенных, но и не обжитых просторах Восточного Каспия.

В какой уж раз Пральников старался все эти логические компоненты привести в строгий порядок, но всякий раз его одолевали новые сомнения, он не мог утвердиться на определенном решении, порой ниспровергал свою же точку зрения, и был крайне собой недоволен. Это чувство недовольства и сомнений снова охватило его в разговоре с инженером Сергеем Брагиным, которого Пральников уважал, как галурга вдумчивого, ищущего, тоже часто недовольного собой, человека с беспокойным, а порой и мятежным характером. Пральников не любил безоговорочных истин и категорических оценок, слишком уравновешенных, затверделых в одном мнении людей, потому-то к Сергею он и раньше относился с повышенным интересом и чувством дружбы.

Что Брагин так вот и при всех заговорил о газетной статье, что сам он как будто и не хотел высказываться до конца, а просил выслушать ребят, – во всем этом и в нервозности Сергея он не находил ничего настораживающего. Заставляло задумываться другое: почему Сергей как бы щадит его, Пральникова, оберегает от своего откровенного мнения? Еще хуже, если напористый пустынник укоряет его не в заблуждении, а в неискренности.

– Громкая читка могла бы состояться и без меня, но если мои поклонники желают, я согласен. Давайте соберемся, – твердо пообещал Пральников. – Берусь читать с комментариями и даже между строк!..

– Вот это будет здорово, Виктор Степанович! – ответил за всех Лимонов. – Поглубже берите, а мы подсветим вам своим прожектором. В накладе не останетесь.

Громоздкий, нескладный, не знающий куда девать свою нерастраченную силищу, скуластый Назар Чичибабин легонько положил Феликсу на плечо ручищу, и тот податливо присел.

– Как ты с ним калякаешь? – проговорил тоненько и нежно Чичибабин, нагнувшись над пригорюнившимся Феликсом. – Он кто тебе – брат или сват?

По всему видно, несусветный пройдоха и зубоскал Феликс Лимонов ожидал худшего от "каменной десницы" Чичибабина, и, услышав это семейное внушение, сразу же вывернулся из-под тяжелого жома его руки и пояснил добродушному великану с плоскогубцами за поясом:

– Не встревай, Назар, в творческий разговор. Мы еще не дошли до восьмижаберных цитации, остроконечных реприз и метафор с тройным касанием! – Феликс Лимонов предостерегающе перешел на шепот, упулясь вглядом в цветной "потолок" огромного козырька фуражки жокея.-Предупреждаю, Назар, когда я в творческом накале, то голой рукой не притрагивайся, а надевай монтерские резиновые краги! Правильно, Виктор Степанович?

– Абсолютно, – ответил Пральников, на минутку отвлекаясь от разговора с Сергеем. – В творчестве без техники безопасности нельзя. Быстро свечку заработаешь!

– Какую? – воскликнул Феликс, не ожидавший такой реплики с двойным касанием.

– Хочешь, играй в любки: с фитилем, поминальную или же целительную!..

– Э, тогда лучше с контактом, для творческого зажигания. Двухфазную!..

Пронятый до седьмого пота таким нашпигованным диалогом, Феликс Лимонов с еще большим интересом посмотрел на гостя.

– С вами, небось, и на поясках не берись! Забросите в эту вот воронку к соленому лешему.

– Опять задирается словоблуд! – более решительно вступил в разговор Назар Чичибабин, – Выходи на левую! Чего к человеку пристаешь. На пояски!.. Я тебе так защемлю живчик!

Устрашающий вид Чичибабина подействовал на доброго и уважительного, но временами взбалмошного и надоедливого Феликса Лимонова.

– На нас не должен обижаться Виктор Степанович, – оправдывался Феликс, обхватив Назара за поясницу. – Мы ему свою душу откроем. Но только пусть и он от нас не хоронится. Законы дружбы у нас, как у запорожцев. А ты, Назар, за батьку! Только шальной ты, Чичибабин, и недоросль в словесности и в электротехнике! Мотор едва не сжег в этой будке, во-время утонул. Что значит водяное охлаждение! Пшикнуло и концы в воду.

Обнаружив подвох, Чичибабин рявкнул, замахал руками, ощупывая себя со всех сторон, но Феликс успел отцепиться.

– Закончим с актом, – не обращая внимания на ребячью возню, сказал Брагин. – Подпишемся...

– И впрямь, как у запорожцев. Письмо турецкому султану, – язвил Феликс. – Жалко, словарь не тот!

По темному окаему бухты внезапно пробежал колючий, белый огонь. Он то полосовал землю, то упирался бивнями в небо.

– Ага, автобус! – сразу же определил Ягмур Борджаков. – На нем, вместе с ними поедешь, Сергей? – спросил он, кивнув на Пральникова и остальных ребят. – Или со мной?

– Забери, пожалуйста, Феликса и поезжай, – негромко попросил Сергей. – Мы завернем на печь, может, там заночуем. Не забудь его увезти...

– С одним условием: если я соглашусь, – отозвался из-за плеча Феликс Лимонов. – Так-то, Ягмур, друг сердечный, таракан запечный! И мне полезно танцевать от печки! Забирай-ка лучше Чичибабина. Телохранителем будет в ночной поездке.

– Прокатиться можно, только выдержит ли, Ягмур, твой мотылек? – Чичибабин приподнял задок мотоцикла и попробовал на прочность.

– Поставь, не игрушка, – обиделся Ягмур. – Вижу, хорошим толкачом будешь.

10

...Подъезжая к огнедышащей горе, наползающей из темноты с грохотом и лязгом, Виктор Пральников только сейчас понял, как он устал от непривычной, сосущей тишины в омертвелой бухте. Глухой шум, надвигаясь вместе со светом, как будто помалу снимал эту сковывающую тяжесть глухоты. Автобус остановился, не доезжая до конторки, примостившейся на высотке Семиглавого Мара. Здесь была настоящая станица озерных механизаторов, которые обретались по соседству с корпусами печи «кипящего слоя», на лобастом бугре у глиняного берега знаменитого Шестого озера. Шофер оставил тут трех путников, и не выключая мотора, – автобус сразу же шел в поселок – осмотрел скаты колес, заглянул в радиатор.

– Всем по местам! – крикнул он, закончив осмотр машины.

– Сто-ой, Джусуй! – послышался из темноты ломкий веселый голосок. – Телеграмма-молния. Распишись, Джусуй!

– Про што орешь? – сразу же узнав в темноте "почтальона", недовольный шофер шагнул под ручьистые фары и выругался.

– Ай, Джусуй, зачем культивировать ругань. Если невтерпеж, то лучше губной гармошкой язык почеши.

–Утеплился. Ну-ка дыхни!– шофер, не скупясь на гвоздистые выражения, ходил перед автобусом на освещенной полянке и словно на арену вызывал к себе вдруг притихшего "почтальона", в роли которого решил выступить дружок, бульдозерист Погос. – Давай, что у тебя?

В световой полукруг вошел паренек, плюгавенький с виду, но юркий и мускулистый, без рубашки и в чепчике из носового платка с четырьмя узелками-рожками Играя крохотными усиками, улыбаясь, Погос фукнул и подбавил к запаху бензина спертого винного перегара.

– Теле-фоно-грам-ма! – изрек Погос с видимым удовольствием, приплясывая перед фарами. – Слушай и получай Хочешь – записывай. Ар-ра! Ты везешь ашхабадского соловья?.. Вези дальше... Он очень красиво пишет. К тем вези, кого он подхваливает. А мы сами про себя на пишем... на пергаменте Шестого озера. Никто не сотрет имя нашего Ивана Ильича!.. С подлинным верно: Иван Волков, из Ленинграда .. А рядышком мы распишемся с Какаджаном на своих самоходках. Знай наших!

– Хвальбишка, – проговорил шофер. – Машины вашего Волкова только ходить учатся!

– Уже бегают! Дай-дорогу!..

Шофер спорить не решался: друг Погос знал, о чем говорит.

– Вызов гостю из Ашхабада,– крикнул "почтальон" – Получай телеграмму!

– Показывай скорей. Мне ехать надо!

– Звонили нам из конторы, а туда звякнули из Ашхабада. Теперь я тебе звоню. Ар-ра!.. в полном порядке теле-фоно-грамма: ты, Джусуй, звони дальше. Погос больше не почтальон.

– Когда звонили? – пытался уточнить шофер. Погос выставил вперед указательный палец и упер его в грудь Джусуя.

– Ты про это должен знать, Джусуй. Теперь ты почтальон. Ар-ра!..

Джусуй рассердился и хотел ударить ногой почтальона но сумел едва достать носком босоножка

– Темный кулан ты, Джусуй, зачем культивируешь такой балет?

Подошел Брагин.

– Ара, Сергей Денисович, салам!

– Как поживаешь, Погос, о чем шумишь? – спросил Брагин водителя сборочной машины.

– Мы в шашки играли, а тут телефон из конторы! Один звонок писателю, а другой – вам, Сергей Денисович. Похоже, важная личность вами интересовалась.

Не усидел в автобусе Пральников. По разговору он все понял.

– Спасибо. Все правильно, – поблагодарил он Погоса, – я ждал этого звонка. – Пральников справился у Сергея. – Отсюда можно позвонить в Ашхабад?

– Красноводск поможет – дозвонимся!

– Ну и славно! Не задерживайте автобус. Я остаюсь.

Вслед за Погосом гость направился к фанерному лабазу, приютившемуся на склоне Семиглавого Мара. Под навесом в свете красноватых "вздыхающих" лампочек устало и грузно стояли машины, густо покрытые соляной пудрой. Под глиняным, высоким яром лежало Шестое озеро. Ослепительное днем, сейчас оно источало ровный и спокойный голубоватый свет, и казалось настоящим, полноводным озером, притихшим и задумчивым. Огоньки вдоль полотна узкоколейки казались отражением звезд. На крутом берегу с широким спуском путники остановились. Снизу тянуло горьковатыми испарениями, прохладой.

– Настоящий Севан! Смотрите, как много... этого озера! – воскликнул Погос с поднятыми к небу руками. – Нетронутая красота. А свету сколько! Эх, жалко, уходит мимо озера в пустыню криворотая луна! Ничего. Ар-ра, своя теперь естьЦ луна. Дорого стоит, зато светит лихо. Печь у нас теперь вместо светила. Далеко огонь бросает!

Со стороны крутояра, наперекор ущербному месяцу, действительно лился в ночь бесноватый свет форсунок. Красноватые отблески доходили почти до озера. Голотелый Погос в пляшущих бликах казался бронзовым гномом.

– В бараке тебя не ждут? – спросил Феликс Пого-са. – А то пойдем, провожу.

– Ар-ра, и правда, меня сам конструктор Волков ждет! Сегодня мы с Иван Ильичей весь день вкалывали! Испытывали новую самоходку. Душа из нее вон, пошла! Батька наш опять уткнулся в бумаги, а я, как видишь, на вахте. Знаешь, Феликс, как мы потянем! Затычка будет, сам я впрягусь в машину Волкова, а вытянем. С Иваном Ильичей, ребята, как боги чудесят! – паренек чуть ли не до

небес превозносил ленинградского шефа и его машину. Чтобы быть лучше понятым, он сделал убедительное резюме: – Увидите, как эта проклятая лопата от нашего агрегата получит пистон!

– И скоро это сбудется? – спросил Феликс.

– Хочешь, пойдем к Ивану Ильичу. Ар-ра, с одного уголка тебе откроем секрет. – Погос с силой потер ладонями виски и вдруг стал совсем другим, как будто и не хмелел, а придурялся. Он снял с головы платок, вытерся и причесался. – Сергей Денисович, не бранитесь, хватил с устатка. Весь день мантулили с Волковым. Три щетки сменили. Ну и капрон нащетинили!.. В Ашхабадский завод надо ехать. Пусть лучше дают капрон, а мы сами из шнура щетки натыкаем! Вылизывать озеро будут, как телочки!

Сергея Брагина очень интересовал этот разговр, но не в такой форме и не в эти минуты. Находчивый Погос сразу же сообразил – что к чему, и нашел способ выслужиться:

– Сергей Денисович, в этих мастерских телефон с придурью. То молчит, то тявкает. Звонить надо из дежурки, с печи.

– Во, пожалуй, это верно! – чему-то вдруг обрадовавшись, согласился Брагин. Погосу он наказал: – Передай Волкову, что я хочу его видеть.

– И он про вас часто вспоминает. За щетки, само собой, ругает. Но говорит, что на экспорт уже можно смело машинами фуговать порошок! Пойдет в Италию, Финляндию, Турцию и на Кубу!..

– Ладно хвастаться! Приду посмотрю, – повеселев, отозвался Сергей. – Лучше помогайте и слушайтесь Ивана Ильича.

– Такому человеку памятник надо хлопотать на Кара-Богазе! При жизни, – растроганно проговорил Погос. – Стоит этого Волков.

И уже когда разошлись в разные стороны, из темноты снова послышался голос возбужденного Погоса:

– У писателя ашхабадского, кажись, кто-то родился! И как-то светлее вдруг стало от этих слов и на земле и в небе.

– Поздравляю, Виктор Степанович! – с радостным чувством прошептал Сергей.

– Благодарю, – стесняясь чего-то, не сразу, осторожно, как бы опасаясь не спугнуть добрую весть, ответил

Пральников. – Наконец-то родилась. Книжка! Самая важная и дорогая в жизни.

– Да, у вас настоящее рождество!

– Увидеть надо, во что оно все вылилось и вылепилось! Знаете, Сергей Денисович, встреча со своей книгой – труднейшее испытание! Чего-то даже боязно, перед этим высочайшим выступлением на миру! Книга твоя и уже – не твоя. Без твоего спроса пойдет она теперь к людям. Как ее примут и оценят? Хочется, чтобы она стала советчиком и помощницей людям в жизни. Стоит ли она больших и вечных дел народа? Другой меры у нас нет и не должно быть в творчестве, – Виктор Пральников говорил возвышенные, как могло показаться, громкие слова, но произносил он их просто и задушевно, видимо, давно уже обдумав это внутренне необходимое для себя. Сергей так и понимал, что для него это были повседневные рабочие думы, нужные не для парадных излияний, а ставшие жизненной потребностью.

Они брели по песку, перемешанному с солью и мокрыми леденцами мирабилита, шагали тяжело и медленно, с бурлацкими поклонами навстречу красной мигалке у крыльца шиферного домика. Неподалеку высилась печная махина. Вспыхивали форсунки и над высокой кирпичной трубой темнел дымный тельпек. Во всем чувствовалось движение, заполошная суета, однако смысл происходящего стал понятен только после того, как Брагин уловил чей-то ворчливый разговор на краю завальной ямы, около бездействующего экскаватора.

– Сачкуем!

– Козе-ел!

– А я толкую, что не та схема... У циклона, видишь ли, настоящее бешенство проявилось! В трубу уносит прорву, чуть ли не всю плановую продукцию. Вот и выходит, что в дыре не та схема!..

– Ну, положим, не все уносит.

– Остается курам на смехоту!

– Эй, подожди закуривать! Не придется ли из бункера кувалдой дурь выбивать?

– Вот бы сюда этих дошлых изобретателей! Дал бы я самому главному кувалду и заставил по машине лупить, чтоб она мирабилит подавала. Мне уже надоело...

– Сём Сёмыч, говорят, у этих изобретателей на первой скрипке играет.

– На самом большом барабане! Ну, лезем наверх. Там и покурим.

В шорохе песка и просоленной робы послышалась жалоба:

– Зачем я бросил фанерку? Елозил бы с ней помалу и в кошель добрую толику отделял!

– Жалеешь что ль старую? У брошенной зазнобушки всегда все лучше.

– Ладно те, охальник!

– А что замечено на горизонте?

– Сама хозяйка появилась! И когда успела примчаться? Не спится девоньке без Коленьки!..

– Спрячь спички.

В свете матовой от пыли лампочки в своем утреннем голубом платье с пояском около забитого глыбами оплывшего мирабилитом бункера появилась Нина Протасова. Она не удивилась, встретив Брагина, и даже не заговорила с ним, а, поздоровавшись с Виктором Степановичем, бросилась к аварийному рубильнику. Лампочка мигнула, на столбе что-то сухо щелкнуло. И тут же, неохотно, лениво, с трудом одолевая вековечную сонность пустыни, заунывно всхлипнула сирена, подвывая голодным шакалам, по-бабьи рыдавшим за барханом.

Сирена голосила все сильней, и ее визг беспощадно полосовал ночную тишину, но пустыня оставалась равнодушной к аварии. А когда умолкла сирена, снова зарыдали шакалы и за барханом, и за крутояром озера.