Текст книги "Турухтанные острова"
Автор книги: Павел Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Машина времени
1
Всякий раз, когда после длительного отсутствия возвращаешься в город, в первые дни поражают многолюдье его улиц, суетливость, озабоченность прохожих. Все куда-то спешат, троллейбусы и автобусы переполнены, пассажиры стоят, прижавшись спинами к дверям. Когда на остановке двери открываются, на тротуар вываливает толпа, такая же встречная ждет, когда приехавшие выйдут, чтобы ринуться на место ее. А к остановке еще бегут и бегут. И удивляешься, откуда столько людей? Чего беспокоятся? Куда спешат?
Но для этого предварительно надо полгода пробыть в командировке в таком месте, как мыс Шаман. Антон Васильевич Колюзин только что вернулся оттуда. В одну сторону до бесконечности – океан, в другую – тайга. Когда на вертолете подлетаешь к мысу, то еще издали видишь на берегу мрачную скалу. Лес не добирается до ее вершины. На ней – кажущаяся спичечным коробком бревенчатая избушка метеостанции. Вертолет, натужно тарахтя, медленно ползет вверх, и тень от него, уменьшаясь, стрекозкой скользит по бурой прибрежной полосе, по скалам. Наконец вертолет зависает над площадкой возле метеостанции, чуть поодаль – покосившаяся банька, погреб, отгороженные забором из штакетника десятка полтора антенн на растяжках.
Из метеостанции, даже если закрыть двери и окна, днем и ночью слышен неумолчный гул океана. Он идет не от подножия скалы, где пенится прибой, над которым, надсадно крича, тучами мечутся чайки, а от горизонта, откуда катятся к берегу водяные валы.
А если посмотреть в бинокль в другую сторону, то можно увидеть, как в таежном распадке медведица водит медвежат. Сложишь ладони рупором и крикнешь – медвежата поднимут головы, долго смотрят, пытаясь определить, откуда донесся звук…
Сегодня Антон Васильевич вышел из дома пораньше, но на улицах все равно было людно. Он затаился за кустами у сквера, словно дикий зверек, забредший в город, и смотрел, как через сквер к метро идут люди. Вот женщина тянет за руку отстающего, заплетающегося ногами, еще не проснувшегося малыша. А обгоняя ее, бегут, бегут с портфелями, сумками.
На тротуарах, возле домов, мимо которых Антон Васильевич проходил, было потише. Из затененных подворотен веяло прохладой. Все окна распахнуты настежь. Где-то в глубине в квартире играло радио. На кухне слышалось шкворчание сковороды. На подоконнике на первом этаже сидел кот-толстяк. Антон Васильевич шутливо погрозил ему, сделав вид, что собирается дать щелчок. Но кот даже не отвернулся, только прищурился.
До начала рабочей смены оставалось еще полчаса. На обширной площадке перед институтом, обычно забитой личными автомашинами так, что не пройти, стояла лишь пара «Жигулей». И в институтских коридорах было пустынно и тихо. Рабочий люд обильно хлынет минут через пятнадцать.
Однако дверь в комнату, в которой работал Антон Васильевич, оказалась открытой. За крайним верстаком, спиной к двери, сидел незнакомый парень лет двадцати пяти, что-то перепаивал. Поздоровался с Антоном Васильевичем.
Антон Васильевич, кивнув в ответ, прошел к своему столу возле окна. Все так же, как было в день отъезда, вроде бы и не уезжал.
– На практике? – спросил паренька.
– Я у вас работаю.
– Ага. Давно?
– Три месяца.
Парень был высокий, худощавый, прибалтийского типа блондин. Лицо узкое, подбородок штычком. Волосы гладко причесаны.
– Доложусь начальству, – сказал Антон Васильевич и вышел из комнаты.
Начальник лаборатории Марина Валентиновна Головань обычно приезжала на работу задолго до звонка. В кабинет ее надо было пройти смежной комнатой, в которой сидел заместитель Марины Валентиновны Мартын Иванович. Он жил по соседству и появлялся в лаборатории почти точно со звонком. Только повесит шляпу на гвоздик за шкафом, сядет на стул – и звонок. Сейчас его, естественно, еще не было. Марина Валентиновна, как и полагал Антон Васильевич, находилась у себя в кабинете.
– Да, заходите. Антон Васильевич? Прошу вас! Пожалуйста! Садитесь.
На столе у нее, словно пасьянс, были разложены листы с записями, формулами, графиками. Некоторые формулы обведены цветными карандашами.
– Одну минуточку! – Марина Валентиновна принялась в определенной последовательности собирать листы. – Одну минуточку… Да, теперь я вас слушаю. – Она одернула на кофте рукава, облокотилась о стол, приготовив авторучку. – Рассказывайте.
Антон Васильевич рассказывал. Марина Валентиновна иногда перебивала его: «Минуточку, минуточку! Еще раз!» Это значило, что ей надо обдумать услышанное. Что-то записывала на листе бумаги, рядом с записью ставила красным карандашом большой восклицательный знак. «Интересно!..» И задумывалась.
Антон Васильевич знал эту ее особенность и пережидал, когда она, словно очнувшись от задумчивости, повторит: «Продолжайте».
Головань являлась автором идеи построения прибора, который Антон Васильевич испытывал на мысе Шаман. Она и обычно задавала много вопросов, стараясь выяснить все малейшие технические подробности, а сейчас был особый случай. Наконец отодвинула в сторону листы с записями и спросила:
– Какие у вас сейчас личные планы? – Из чего Антон Васильевич понял, что деловой разговор окончен. – У вас, наверное, накопились отгульные дни за работу в выходные? Когда собираетесь их использовать? Я думаю, лучше это сделать сразу, чтоб после не прерываться в работе. Ныркова и Перехватова тоже вернулись? – поинтересовалась о сотрудницах Колюзина, бывших вместе о ним в командировке.
– Да. Сегодня выйдут на работу.
– Антон Васильевич, в вашей комнате работает молодой специалист Ян Александрович Полуянов, направленный к нам по распределению из Электротехнического института. Познакомьтесь, пожалуйста, с ним поближе, особенно с тем, что он делает. Это, по-моему, интересно. И помогите ему, если что понадобится. Он еще совсем молодой человек. Через полчаса будете на месте? Возможно, я к вам зайду с товарищем из комплексной лаборатории. Он выделен в помощники главному конструктору Тучину, со временем вместо него будет вести изделие. Вам полезно будет с ним познакомиться. Все то, что вы рассказывали мне, перескажите, пожалуйста, ему.
Мартын Иванович уже находился за своим столом, когда Антон Васильевич вышел от Марины Валентиновны. Он сидел спиной к ее кабинету. Стол завален журналами, книгами. Они двумя стопами возвышались по обе стороны, а Мартын Иванович выглядывал в узкую щель между ними, словно в амбразуру. Защищал подходы к двери кабинета. Это впечатление усиливалось еще тем, что в амбразуре перед Мартыном Ивановичем стояла маленькая бронзовая пушечка, нацеленная на противоположную дверь, – точилка для карандашей.
– Антон Васильевич! – воскликнул Мартын Иванович, увидев Колюзина. Поднялся.
Была у Мартына Ивановича одна досадная привычка, которой он стеснялся, но никак не мог от нее избавиться. Встав, заведет руку за спину, другая – на животе, и снизу вверх – шмыг! – поддернет брюки. Жена купила ему заграничные модные подтяжки, затянула их так туго, что они больно врезались в плечи. А он все равно, встанет и – шмыг! После этого пощиплет резиновые струны, поиграет ими, вспомнив, для чего они. Зардеется смущенно.
– Присаживайтесь. Ну рассказывайте, как съездили? Возвращались через Владивосток? На «толкучку» там не заходили? Говорят, где-то в сорока километрах от города, на острове. Мехов там навалом. Соболя можно купить за бесценок.
– Нет, не заходил. Прямо на самолет и в Ленинград.
Мартын Иванович лет десять как сам в командировки никуда не ездил, и не предвиделось, чтоб поехал, но всех возвращавшихся расспрашивал, что там продается на базаре и сколько стоит.
– Оформляете заявку? – в свою очередь поинтересовался Антон Васильевич.
Но на этот раз он ошибся. На столе перед Мартыном Ивановичем лежала миллиметровка, напоминающая расписание движения поездов. В крайней левой графе стояли наименования: «Стрела», «Нева», «Ладога», в правой, словно место назначения, – названия городов. Мартын Иванович что-то отмечал в графике, подчищал бритвочкой.
Если судить по штатному расписанию, Мартын Иванович являлся заместителем Марины Валентиновны как начальника лаборатории. Но точнее было бы называть его дополнителем. Головань занималась только наукой, а Мартын Иванович – всем остальным. Общение с плановым отделом, бухгалтерией, согласование сроков и плановых стоимостей, распределение отпусков, визирование требований на электроэлементы, выделение сотрудников на овощебазу, в совхоз, заметки для стенгазеты – все это входило в обязанности Мартына Ивановича. В том числе и заявки на изобретение.
– Кстати, хорошо, что вы мне о них напомнили! В этом квартале две штуки в плане лаборатории. – Он поскреб незаточенным концом карандаша лысину. – Две заявочки-малявочки. Ох-хо-хо…
Колюзин спросил о заявке не случайно.
Как есть поэты-графоманы, которым неважно, о чем писать, лишь бы писать, так есть и графоманы-изобретатели. Но если от поэтов-графоманов в каждой редакции стараются избавиться, как от зла, то деятельность подобных изобретателей только приветствуется. И дело вот в чем.
Перед институтским БРИЗом лаборатории отчитываются не по числу заявок, на которые получены авторские свидетельства, а по числу поданных. Как если бы редакции отчитывались не по числу напечатанных хороших стихов, а по количеству полученных рукописей. Сколько должно быть подано заявок, тоже планируется. Верно, этот показатель не является основным, но он тоже учитывается и может при прочих равных условиях оказаться решающим при распределении премии. По этому показателю лаборатория Головань всегда числилась в передовых. Портрет Мартына Ивановича почти непрерывно висел на доске самых активных изобретателей. Правда, доску вывешивали в вестибюле не напротив входа в институт, а в стороне, возле лестницы, под которой стояли автоматы с газированной водой. И получалось, что Мартын Иванович вроде бы выглядывал на входящих из-за угла.
Митя Мазуров по всему институту рассказывал на полном серьезе, будто однажды Мартын Иванович предложил по всей стране железнодорожные насыпи засадить хреном. В самом деле, что такое железнодорожная насыпь? Длинная грядка. Так зачем ее оставлять пустой? Лучше посадить хрен, растение неприхотливое, многолетнее. И тогда все прилавки можно завалить хреном. Но эту заявку институтское бюро изобретателей отвергло. И она получила название «хреновой».
Пусть Митя злорадствует, пусть. Но без Мартына Ивановича попробуй обойдись!..
– Две заявочки… Не собираетесь на что-нибудь подать?
Пока Антон Васильевич беседовал с Мартыном Ивановичем, в комнату один за другим успело зайти человек пять сотрудников. Каждый из них бесцеремонно перебивал Мартына Ивановича на полуслове, лезли со всякой глупостью, вроде: «А где сегодня Иванов?» – или совали на подпись какие-то бумажки, хотя над столом Мартына Ивановича висело предупреждение: «По всем вопросам обращаться ТОЛЬКО после 14.00». Но это предупреждение словно никто и не замечал. Зато все молча с опаской посматривали на дверь кабинета Марины Валентиновны, где никакого объявления и не было.
– Вот и поработай тут для души! Видали, да? – жаловался Мартын Иванович Колюзину. – И так целый день.
Еще посидев с Мартыном Ивановичем, Антон Васильевич вернулся к себе в комнату. Там за его столом у окна собрались Ныркова с Перехватовой и несколько сотрудниц лаборатории, пришедшие их навестить, узнав, что они вышли на работу. Оживленно беседовали.
– Не надоело вам там за полгода?
– А куда денешься? Пока вертолет не прилетит, оттуда не выберешься!
– Соскучились, наверное?
– Ой, Сережка ко мне вчера подбежал: «Мама!» Я его едва узнала, такой большой вытянулся.
– В океане, не купались?
– Пока к нему спустишься да обратно вскарабкаешься, небо с овчинку покажется. А зимой там не очень-то и искупаешься, хотя он и не замерзает. Ветры такие, что из помещения выйдешь – за веревку держишься, а тебя вокруг нее словно газету полощет.
– Красиво там!.. Фотографии есть?
Но им не удалось поговорить: в комнату стремительно вошла Марина Валентиновна.
– Прошу сюда, – пригласила она шедшего за ней парня в очках. – Познакомьтесь, Это наш ведущий инженер, руководитель группы Антон Васильевич Колюзин. А это новый помощник главного конструктора Тучина Мариан Михайлович Сибиряков, я вам о нем уже говорила.
Сибиряков вскинул голову, словно петух, увидевший на земле зерно. Через линзы очков, делавших зрачки глаз его выпуклыми, посозерцал Антона Васильевича. Был он не то чтобы толст, но округл. С прической под батьку Махно. Но что особенно поразило Колюзина, так это домашние тапки-шлепанцы на ногах у Сибирякова.
Колюзин вкратце повторил то, о чем рассказывал недавно Марине Валентиновне. Главное, что прибор работает так, как и было задумано.
Антон Васильевич не совсем понимал, зачем Марина Валентиновна пригласила Сибирякова. Ведь все можно было сообщить и по телефону. Единственно только для того, чтобы познакомить их? Но в этом не было срочной необходимости. Марина Валентиновна словно уловила недоумение обоих и неожиданно спросила, обращаясь к ним:
– Вы что-нибудь слышали о новых элементах «чибисах»? Вы тоже не слышали? – повернулась она к Сибирякову. – Мы пробуем их у себя в макете, и кое-что получается. Хотите взглянуть? Ян Александрович, продемонстрируйте нам ваш макет. Прежде пару слов о «чибисах», что это такое. Их особенности, преимущества.
Новый инженер начал рассказывать. Марина Валентиновна перебивала его в тех местах, на которые хотела обратить особое внимание.
Сибиряков величаво осматривал комнату.
– Слушайте, – придержала его Марина Валентиновна. – Для вас это имеет особое значение.
– Мы с Яном вместе учились в институте. Нам это читали на лекции.
– Тем не менее. – Она хотела еще что-то добавить, но ее пригласили к телефону. – Да, да, бегу! – взглянув на часы, сказала кому-то Марина Валентиновна. – Прошу прощения!.. Товарищи, там меня ждут.
Собрав бумаги, принесенные с собой, она торопливо ушла.
Колюзин прошел к своему столу. Сибиряков еще потоптался, потоптался возле Полуянова, взглянул на дверь.
– Что, Янек? – осмотрел его внимательно. Снял с лацкана пиджака только ему одному видимую соринку. – Как работается? А я в субботу опять ездил на Селигер. Порыбачил.
– Ну и как, Манечка? – поинтересовался Ян.
– Взял двух окуньков килограммчика по два. А чего? Нам больше и не надо, мы не жадные.
Манечка был заядлым рыболовом. Еще когда учились на втором курсе в институте, купил где-то в деревушке на берегу Селигера избенку и теперь ездил туда каждый выходной.
Постояв еще немного напротив Полуянова, полюбовавшись, какое впечатление произвело на того услышанное о рыбалке, поискав на пиджаке мусоринку и не найдя ее, Манечка сунул два пальца в нагрудный карман Яна, вынул оттуда расческу и запихал обратно.
– Ну, я пойду. Надо будет – я у себя. Значит, «чибисы?»
И ушел, пошаркивая шлепанцами.
2
Всегда существовала проблема отцов и детей. А у того поколения, к которому относился Антон Васильевич, она так остро не стояла. Просто потому, что у них не было отцов. Не вернулись с фронта. Еще в первые послевоенные годы Антон Васильевич пошел работать. Мать он видел редко. Только когда она спала, около одиннадцати ночи вернувшись с работы. Всю молодость, пока не женился, он проходил в лыжном костюме. С чемоданчиком, в котором лежали отвертка, кусачки, мотки проволоки. Поверх них конспекты, учебники, – учился в вечерней школе. Призвали в армию, отслужил три с половиной года. Демобилизовавшись, опять работал и учился. Теперь в заочном институте. Учеба давалась ему нелегко, не как некоторым счастливчикам, приходилось «долбить», брать усидчивостью. Но он никогда ни к кому не обращался за помощью, добивался сам. Корпел все выходные, иногда засиживался за полночь. Не мог себе позволить лишний раз сбегать в кино, на танцы. Кажется, и был-то на них два-три раза. Наверное, поэтому и женился поздно, в тридцать лет. Женитьба была делом случая. Антон Васильевич не искал невесту. Познакомились у двоюродной сестры на дне рождения. Пришел туда починить проигрыватель. Починив, вынужден был остаться на пару часов. Вот тогда-то он и увидел ее впервые, будущую супругу, Екатерину Степановну. В ту пору она кончала Мухинское училище по специальности художник-модельер. Закончив, поступила на работу в перворазрядное ателье на Невском, известное всем ленинградцам под названием «Смерть мужьям».
Антон Васильевич явно проигрывал рядом со своей молодой, красивой женой. С годами эта разница усугубилась. Хоть он не пил, не курил, но взглянешь и сразу чувствуешь, что не свеж. Екатерина Степановна словно расцвела к своим сорока. И раньше одевалась модно, нарядно. Всегда выглядела эффектно. Темноволосая, гладко причесанная. В ушах большие золотые серьги. В отличие от нее Антону Васильевичу бывало совершенно безразлично, как он одет. За его гардеробом следила жена. Подбирала к костюму рубашки. А вот к галстуку она его так и не приучила. Галстук он повязал только раз, по ее настоянию, когда шли в загс. И как только записались, улучив момент, поспешно сдернул ненавистную «удавку» и сунул в мусорный ящик.
Страшнее, однако, было другое. То, что кроме возрастного у них имелись резкие различия в жизненных интересах, во взглядах. Она, например, интересовалась живописью, художниками-абстракционистами, а ему всякие там Модильяни, равно как и все ее «рюшечки-фрюшечки», – до лампочки.
Лучшей подругой Екатерины Степановны была некая Эльвира, работавшая в том же ателье. Екатерина Степановна утверждала, что это один из самых талантливых художников-модельеров в стране. Может, и так. Антон Васильевич здесь ничего не мог сказать. Но по гонору, по самомнению, уж это точно, равных ей не сыскать.
Эльвира была ровесницей Антону Васильевичу. И, как это часто бывает у старых дев по отношению к мужчинам-ровесникам, предпочитавшим им их более молодых подруг, терпеть не могла Антона Васильевича. Ее аж коробило, когда она видела его. Словно он обещал жениться на ней и не выполнил своего обещания.
В присутствии Антона Васильевича Эльвира рассказывала Екатерине Степановне, например, что за рубежом всех инженеров, работающих в прикладных институтах, называют «синими воротничками». Преподносила это как забавную шутку.
Но Антон Васильевич отлично понимал, кого она в данном случае имеет в виду. «Синие воротнички» в ее устах звучало равноценно «кирзовому сапогу». Антон Васильевич в долгу не оставался.
По вечерам Эльвира почти ежедневно звонила Екатерине Степановне. Сняв трубку, Антон Васильевич клад ее на стол, говорил Екатерине Степановне:
– Тебя.
– Кто?
– Кокетка от старых штанов.
– Как ты несправедлив к ней!.. Это несчастный человек… Она так любит детей.
– По-моему, она больше всех любит себя.
На то время, пока Екатерина Степановна и Эльвира разговаривали, Антон Васильевич выходил из комнаты. Но в случаях, когда он бывал особенно раздражен, оставался в комнате, ложился на диван.
– Угадал? – ухмыльнувшись, спрашивал он после того, как Екатерина Степановна, закруглив разговор, клала трубку.
– Да, Эльвира все-таки большая умница! – говорила Екатерина Степановна. – Замужество – это не всегда мед. Тем более если попадется «воротничок».
– Так зачем же ты шла за меня?
– И сама думаю – зачем? К сожалению, в двадцать лет девчонки – дуры. Им нравятся мужчины намного старше их. Кажутся умнее, интереснее сверстников. Ты всегда ходил замкнутый, как бирюк. А я эту замкнутость принимала за многозначительность.
– Так давай разойдемся!
– С радостью!
Расходились и сходились несколько раз.
Антон Васильевич считал это нормальным явлением. Удачливыми семьи бывают только в двух случаях: когда один из супругов является полновластным лидером, а другой идет за ним, как теленок на поводу, или когда у супругов полностью совпадают интересы, что так же редко, как выигрыш в спортлото, когда правильно угадываются сразу все шесть номеров. Фамилии таких счастливчиков пора бы тоже печатать в газетах. А так все живут примерно одинаково, только у одних распри почаще и проходят бурно, а у других – пореже и потише. Семейная жизнь – та же своеобразная дипломатическая игра. Надо выучиться что-то не замечать – и будет все в порядке. При посторонних Антон Васильевич неизменно называл жену «моя Екатерина Степановна», скрывая под этим долю иронии: «Уж куда нам за вами, художниками!»
Они имели дочь, которая по современной моде была второй раз замужем. Первое ее замужество оказалось непродолжительным. Хотя свадьба была куда как шумной и веселой. Первый муж ее нравился Антону Васильевичу. Парень из простой семьи, добрый, обходительный, работал, как в свое время и Антон Васильевич, на заводе электромонтером. Поэтому Антон Васильевич бушевал, когда узнал, что намечается развод. «Вышла замуж, так нечего бегать, живи! Он не хуже и не дурнее тебя». А Екатерина Степановна, специально возражая ему или учитывая свой личный опыт, говорила: «Нечего всю жизнь мучаться. Сейчас не Домострой. Она молодая. Может все поправить». И дочь вышла замуж во второй раз так поспешно, словно пересела из трамвая одного маршрута в другой. Естественно, за доморощенного Модильяни, который работал на киностудии звукооператором. Тощий, длинный шнурок. Она сама дылда, под метр восемьдесят, из акселератов. А он на голову выше ее. «Ты несправедлив к нему, – часто говорила Антону Васильевичу Екатерина Степановна. – Посмотри, как они живут. Смотреть приятно. Как голубки». Антона Васильевича бесило, когда он видел, как дочь с ее мужем шли вместе. Она уцепится ему за ремень, а он, как обручем, обхватит ее рукой за шею и ведет. Ее голова где-то у него под мышкой. «Нет, ты не понимаешь девочку», – со вздохом говорила Екатерина Степановна.
Как-то, когда дома были вдвоем, Антон Васильевич на такой же манер шутя обхватил Екатерину Степановну.
– Ты что? – удивленно уставилась она на него.
– Держись за ремешок!..
– Совсем рехнулся!
– Не нравится?!
«Дуры-курицы, маменька и доченька. Как же, человек, приобщенный к искусству! Молодой еще можно простить. А эта-то куда?»
Дочь называла мужа не иначе как ласково и шутливо – Тяпа. Она благоговела перед ним. Восторженно смотрела на него, что бы он ни изрек.
– Папа, ты читал сказки Гофмана? Какая прелесть!
– Нет, я сказок не читаю. Сказки рассказывают или маленьким детям, или большим дуракам. Из одной категории я вышел, а в другую, к счастью, еще не попал.
– Ты напрасно так! – укоризненно говорила дочка. – Это замечательные сказки.
Успокаивая, Тяпа гладил ее по голове: оставь, мол, неужели ты не видишь, с кем имеешь дело?
И Антон Васильевич начинал злиться: а где бы он их мог прочитать?! В молодости о таком писателе он и не слышал. Да и сейчас где они, эти сказки?
– А ты читала полностью «Войну и мир»? – спрашивал он дочь, но этот вопрос в первую очередь относился к Тяпе.
– Мы проходили в школе. «Образ Кутузова», «образ Пьера Безухова», «Платона Каратаева», «Кутузов был великим народным полководцем»… Когда нужно будет, прочитаем. Жизнь еще велика. Правда, Тяпа?
Тот согласно кивал: «Оставь предка».
Инженерный путь Антона Васильевича оказался тоже не усеянным розами. Среди любого руководства существует распространенная ошибка в оценке трудовой деятельности подчиненного. Люди симпатичные и приятные в общении кажутся умнее и интеллигентнее тех, кто такими чертами не обладает.
Когда Антон Васильевич пришел в НИИ великовозрастным, но еще молодым специалистом, такие, как Тяпа, уже гуляли в старших и ведущих инженерах. А если человек в тридцать ходит в инженерах, – значит, среднеарифметическая личность.
Первую самостоятельную работу Антону Васильевичу поручили такую, на которую не посадишь самоуверенных, ершистых мальчиков: им подавай перекрывать Енисей, а не чистить Обводный канал. Его посадили «подбивать бабки» по одному из старых изделий, угадав, что именно он-то и выполнит такую работу безупречно. Обычно любая разработка в институте ведется несколько лет. Всякие там доделки-переделки, без которых тоже не обойтись, кропотливая, занудная работа. Никакого взлета мысли, нужны лишь такие черты характера, как усидчивость, внимательность, аккуратность. Никакого особого шевеления мозговыми извилинами. Протирать брюки. Но ведь и такую работу делать кто-то должен!
Когда через несколько лет Антону Васильевичу поручили разработку по новому изделию, то ему снова пришлось заниматься «ликбезом». В конце концов он справился, стал и ведущим инженером, и руководителем группы. Только далось это непросто. А теперь опять новое: «Чибисы»!..
3
Хотя Полуянов и Сибиряков одновременно защитили дипломные работы, были посланы в один и тот же НИИ, но Полуянов болел и поэтому вышел на работу на две недели позже. За это время Сибиряков в новой обстановке уже успел освоиться. А для Полуянова все оказалось непривычным.
Его посадили вместе с другими молодыми специалистами в «парилку» – крохотную комнату под кровлей на чердаке. Она имела всего три стены, четвертая одновременно являлась и потолком, который наклонно спускался к полу, образуя с ним угол такой острый, что если туда закатывалась авторучка, то ее приходилось доставать с помощью швабры. В «парилке» проходили какие-то трубы, настолько горячие, что не коснуться рукой. Что и говорить, условия далеко не идеальные. Но молодые специалисты не жаловались на судьбу, жили вольготно и весело. Начальство сюда не забредало, можешь сколько угодно читать «литературу-макулатуру», травить анекдоты, собственно, чем они и занимались. Все это удивило Полуянова: он полагал, что уж если их при распределении предупредили, что они должны явиться на работу точно в установленный день, то здесь их непременно ждет уйма работы. Но когда он эту мысль высказал Сибирякову, тот лишь скептически усмехнулся и пояснил:
– Чудак! Думаешь, зачем нас сюда посадили? Да затем, чтоб ты не мешал другим, не путался у них под ногами. Инженер в прикладном НИИ – это спортсмен на дистанции в беге с препятствиями: преодолел одно, а перед ним уже другое, ров со стоячей водой, стенка из чурбанов, некогда оглядываться, только – хоп! хоп!.. Усек? А потому сиди и не чирикай. Бери пример с остальных.
Судьба наградила Сибирякова редким именем. Рассказывали, будто его родители хотели иметь дочку Маринку, но родился сын. Поэтому и назвали его Марианом.
Однако, в отличие от других, в «парилке» Полуянову пришлось сидеть недолго.
Как-то, когда он возвращался из читального зала, его встретил Манечка:
– Тебя там ждут.
– Кто?
– Гражданка Волкова.
– Кто, кто?
– Придешь – увидишь.
Гражданка Волкова оказалась девицей лет двадцати трех.
Полуянов поздоровался. Но девица не ответила. Лишь внимательно глянула на него:
– Вас вызывает Головань.
И пошла впереди. Она была тощей, словно блокадница, в большущем, наверное пятьдесят восьмого размера, сером, как у водолаза, толстом свитере, который закрывал ее цыплячьи колени. Раздерганный ворот свитера висел, словно хомут, из которого торчала тоненькая, будто стебелек одуванчика, шея.
Проходной комнатой Волкова провела Полуянова в кабинет Марины Валентиновны.
Это была гренадерского роста, крепкого телосложения дама. Позднее Полуянов приметил, что она всегда ходила в туфлях на широком каблуке, шаг у нее был быстрым и гулким. Сейчас она сидела у распахнутого окна. В кабинете, как и на улице, было прохладно.
Марина Валентиновна не расспрашивала Полуянова, что он закончил, какой факультет, – все знала из его личного листка по учету кадров, который лежал перед ней на столе.
– Вы извините, что я вас так долго не вызывала, – сказала Марина Валентиновна. – Я только сегодня вышла после отпуска.
«Ничего себе долго! Три дня! – подумал Полуянов. – Другие сидят в «парилке» уже по три недели».
И она сразу же перешла к делу:
– Вы знаете, чем занимается лаборатория?.. Даже если вы знаете, я повторю.
Взяв лист бумаги и авторучку, принялась объяснять, чем занимается их институт вообще и лаборатория в частности. Казалось, рассказывает излишне подробно, можно бы и короче, но, как это позднее выяснилось, она шла самым коротким путем к намеченной цели. Посмотрела на Полуянова, проверяя, все ли ему ясно. И поняла – все.
– Ваша задача – разработать устройство синхронизации для подобной системы. Посмотрите требуемые данные. Они изложены здесь, – вынула из стола техническое задание. – Только у меня к вам одно обязательное условие: не знакомьтесь с тем, что и как в лаборатории сделано. Начинайте самостоятельно. Словно вы Робинзон Крузо. Фантазируйте сколько угодно. Не пугайтесь, если даже идея покажется бредовой. Не бойтесь этого. Науке мешает именно излишняя трезвость! Вам – полная воля. Когда начнет что-либо прорисовываться, покажите мне. Можете располагаться, где вам удобнее. Хотите, у меня в кабинете или в читальном зале технической библиотеки, можете сидеть там.
Полуянов так и поступил. В читалке народу почти не было – человека два-три по углам. Ни шума, ни хождений, никто не отвлекает. Вся нужная справочная литература под рукой. Внимательно вчитываясь в требования технического задания и прикидывая возможные способы их реализации, Полуянов постепенно увлекся. Фактически требовалось построить устройство, работающее по нескольким программам.
Попытался в терминах математической логики записать то, что требовалось от устройства получить. Из выражения стала видна вся последовательность логических операций, которые оно должно выполнять.
Об этом же он думал и в метро, когда после работы возвращался домой. Татьяна была уже дома.
Татьяна хоть и училась с Яном в одном институте, но по иной специальности, и на работу была направлена в КБ.
– Как хорошо, что ты нигде не задержался, – обрадовалась она. – Я не знала, как тебе позвонить. Волновалась – вдруг придешь поздно. Я купила два билета в театр.
– Куда?
– В Кировский. Не пугайся, – улыбнулась она. – На «Лебединое озеро».
Ян не любил оперу. Но скрывал это до тех пор, пока не вычитал, что Лев Ландау тоже оперу не любил. Говорил: «Там так ужасно орут!» А вот на балет Ян ходил с большим удовольствием. И особенно любил «Лебединое озеро».
В этот раз артисты танцевали превосходно. И все же среди них особенно выделялась прима-балерина, заслуженная артистка республики. После очередного ее выхода зрители неистово аплодировали и кричали:
– Браво! Бис! Бис!
И вместе со всеми кричала, конечно, Татьяна. Прима долго кланялась. После того как подняли занавес, она, дробно постукивая пуантами, убежала за кулисы. Татьяна обернулась к Яну. Его лицо словно светилось.
– Ты чего? – спросила она.
И вот это сочетание «чего» и криков «бис» – «чибис!», «чибис!»…
