Текст книги "Турухтанные острова"
Автор книги: Павел Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Что? – спросила Татьяна, не понимая, почему он так странно смотрит на нее. Возможно, она чем-то испачкала лоб? Еще раз провела рукой по лбу.
– Да нет, ничего, – сказал он, подумав: «Синхронизатор надо делать на „чибисах“!»
Когда ехали из театра, Татьяна опять посмотрела на него.
– Да что с тобой? Ты какой-то странный.
– Помнишь, есть такая песня: «У дороги чибис, над дорогой чибис, он кричит, волнуется, тра-та-та: Ой, скажите, чьи вы? Ой, скажите, чьи вы? И та-ра идете вы куда?»
– Ну, есть.
– Вот сейчас я ее и вспомнил. Хорошая песня.
– Ничего не понимаю! – Татьяна недоуменно пожала плечами.
«Обязательно надо попробовать построить синхронизатор на „чибисах“!»
Как приходят идеи? Это всегда загадка. Утверждают, что Дмитрий Иванович Менделеев свою Периодическую систему элементов увидел во сне.
Пока ехали домой, Ян все время повторял «чибис», словно опасаясь, как бы не забыть.
Что такое «чибис»? Само название – это аббревиатура от полного – частотно-импульсная большая интегральная схема. А на деле не что иное, как электронная микромашина, способная совершать сотни логических операций.
Тот же самый прибор, несколько лет назад выполнявшийся на полупроводниках, по габаритам был величиной с пишущую машинку, на интегральных схемах – с ученический пенал, на «чибисах» он будет с ириску.
Правда, «чибисы» пока лишь опытная серия, но они – есть!
У дороги чибис, над дорогой чибис,
Он кричит, волнуясь, тра-та-та.
Ой, скажите, чьи вы? Ой, скажите, чьи вы?
И, тра-та, идете вы куда?..»
Утром Ян решил позвонить в институт доценту, читавшему им лекции о «чибисах», выяснить кое-какие вопросы. Но он не знал номера телефона. На ту учебную кафедру, где работал этот доцент, по распределению был направлен лучший друг Полуянова Мишаня Нескучаев.
– Тебе повезло, – выслушав Полуянова, сказал Мишаня. – Прямое попадание. Шеф в длительной заграничной командировке, «чибисами» занимаюсь я. Они в моем полном распоряжении. Так что все это теперь ко мне. А вы тоже решили «чибисами» заняться?
– Да. У меня пара вопросов. И потом, нельзя ли у вас получить сами «чибисы», хотя бы несколько штучек?
– Насчет последнего давай встретимся поговорим. Может быть, и столкуемся.
Мишаня отличался неукротимой энергией. На лекциях ему не сиделось спокойно. Улучив подходящий момент, юркал за дверь. После лекций его можно было встретить в букинистическом магазине на Литейном, в магазине «Филателия» у кинотеатра «Октябрь», в магазине автомобильных запчастей. Где угодно! На последнем курсе Мишаня купил себе подержанные «Жигули». И теперь он стал своим человеком среди автолюбителей.
Условились встретиться в вестибюле станции метро у Финляндского вокзала.
Полуянов поднимался на эскалаторе, когда увидел, что по соседней лестнице, тоже движущейся вверх, перемахивая через пару ступенек, бежит Мишаня. Когда по эскалатору бегут вниз, такое видишь часто. А вот чтобы бежали вверх, как-то непривычно.
– Мишаня! – крикнул Ян.
– Тюфяк!.. Здорово!
Поднявшись вверх и отойдя в сторону, он ждал Полуянова.
У Мишани была такая манера: когда здоровался за руку, обязательно другой рукой похлопывал того, с кем встретился, по плечу.
– Послушай, тебе ботинки не нужны? Купил чоботы, малость жмут. Может, тебе надо? Посмотри! – Выставив ногу, покачал ею, показывая Яну оранжевый ботинок. – Так что там у тебя?
Полуянов стал рассказывать, а Мишаня, перебивая его, задавал вопросы.
– Заключим договор о творческом содружестве, – так и не дослушав Полуянова, сказал Мишаня. – Даю вам несколько «чибисов». Конечно, вы их оплатите. Это само собой разумеется. А вы нам сделаете десяточек плат – заготовок с пятислойным печатным монтажом. По-джентльменски. Договорились?
– Не знаю, сможем ли мы, – признался Полуянов, – Мне надо об этом посоветоваться.
– Сможете! – авторитетно заявил Мишаня. – У вас же производство. Не то что у нас. Большой НИИ не может сделать несколько маленьких плат!.. Да ты что?! Стыдись! Когда в кумовья позовешь, молодожен? Ну, я побежал. Привет Татьяне! Звони!
После встречи с Мишаней Ян окончательно решил делать синхронизатор на «чибисах». Но прежде не мешает переговорить с Мариной Валентиновной, узнать, как она относится к идее и к предложению Мишани. Дома он вычертил блок-схему устройства. Утром еще раз внимательно просмотрел схему. Кажется, все верно. Должна работать.
Несколько робея, шел к Головань.
Марина Валентиновна в кабинете была одна. Окно по-прежнему распахнуто.
– Проходите. Одну секундочку! Уберу бумаги, чтоб не перепутать. – Поправив рукава на кофте, принялась собирать разложенные по столу листы. – Слушаю.
– Вы, конечно, знаете о «чибисах»? Пришла идея… – Полуянов развернул миллиметровку.
– Это интересно!..
Марина Валентиновна приготовила авторучку. Еще выше одернула рукава на кофте, словно они мешали ей.
– Интересно… – Она рассматривала схему. – Вы сами их видели? – спросила Полуянова.
– Нет.
– Я тоже. Только читала о них. Очень интересно! – Придвинулась к столу. Облокотись, нависла над ним.
Полуянов рассказывал, а Марина Валентиновна заинтересованно слушала, изредка останавливая Полуянова: «Минуточку!.. Минуточку!..» – Она рисовала на листе бумаги тот узел, о котором Полуянов говорил. Нарисовав, повторяла: «Интересно», что для Полуянова означало – можно рассказывать дальше.
– Где же нам достать эти «чибисы»?
И тогда Ян сообщил о предложении Мишани.
– Великолепно! – воскликнула Марина Валентиновна. – Звоните своему приятелю. Сейчас же! Готовьте договор! Мы – согласны!
Полуянову и самому не терпелось как можно скорее проверить «чибисы» в работе. Опробовать идею. Это была первая в жизни его самостоятельная разработка, да еще на новых элементах. Он сразу же отправился к Мишане, даже предварительно не позвонив тому, чтобы не терять времени, а примерно через час, улыбающийся, с коробочкой в руках, входил в кабинет Головань.
– Покажите, покажите, – нетерпеливо привстала ему навстречу Марина Валентиновна.
Полуянов, открыв коробку, вынул одну из схем, пинцетом приподняв за золоченый вывод, словно за хрупкое, ломкое крылышко бабочки.
Марина Валентиновна опасалась дышать.
– Какая прелесть!.. Надо с ними быть очень осторожными. – А к пинцету так и не прикоснулась. – Ян Александрович, можете занимать верстак в комнате напротив, сейчас Антон Васильевич Колюзин и его товарищи в командировке, там все свободно. Располагайтесь, где вам угодно.
Она провела Полуянова в комнату через коридор.
– Вам поможет Нина Кондратьевна. Она будет работать с вами. Если что понадобится, можете обращаться к ней.
В дальнем углу, куда смотрела Марина Валентиновна, работала гражданка Волкова. Несколько позднее Ян понял, почему не только Сибиряков, а многие в институте так странно называют ее. Нина Кондратьевна перебирала что-то на верстаке. Слышала, что упомянули ее имя, но даже не обернулась. Марина Валентиновна вышла, Полуянов остался один, а Нина Кондратьевна – нуль внимания. Копошилась, занятая своим делом, пофыркивая, как ежик.
Рядом с верстаком, у которого стоял Полуянов, приколотый кнопками к двери, висел листок: «Список лиц, работающих в комнате». Первый был «Колюзин А. В. – вед. инженер». Ниже, среди других, – Волкова Н. К. – техник».
Намочив из графина промокашку, Полуянов принялся протирать линолеум на верстаке. Нина Кондратьевна подошла, молча взяла у Полуянова мокрую промокашку и бросила ее в мусорный ящик.
– Что помогать?
– Монтировать умеете?.. Надо собрать одну схему. Только будьте предельно внимательны. Не пережгите выводы. У нас всего несколько таких элементов. Из опытной серии. – И, чтобы подчеркнуть, какая это ответственная работа, Полуянов добавил: – Каждая такая сороконожка стоит триста рублей.
Он не знал, сколько на самом деле стоит схема, и назвал цену с потолка. Этим он хотел подчеркнуть, насколько надо быть внимательной в работе.
Нина Кондратьевна приняла коробочку с «чибисами», близко поднесла ее к глазам, осмотрела, словно обнюхала. Включила паяльник. Полуянов следил за ней. Паяльник у нее был с утонченным жалом, заземленный, специально для пайки микросхем. И это несколько успокоило Полуянова.
Потыкав в канифоль жалом паяльника, Нина Кондратьевна пошевелила вилку. Попыталась ее вытащить. Но что-то заело. Сжав зубы, потянула изо всех сил. Вилка не поддавалась.
– У-у, подлая! – сунула под нее отвертку. Рванула, словно рычаг.
– Что вы делаете?! – успел крикнуть Полуянов.
«Крах!..» Из-под вилки, как при электросварке, брызнули искры. Но это не остановило Нину Кондратьевну. Она еще злее крутанула отвертку.
«Крах!» На этот раз сработала защита где-то на другом щите, вырубив всю сеть.
– Разве можно так! – Полуянов вытер вспотевший лоб.
– Знаешь, начальник, сиди и сопи в две дырочки! – Гражданка Волкова вырвала из розетки вилку с приварившейся к ней отверткой и швырнула на верстак.
«Н-да… Помощница! – Полуянов, кажется, теперь начал понимать, почему Нину Кондратьевну многие называли не по имени-отчеству или по фамилии, а именно «гражданка Волкова». – Недурное начало!..»
Как вести себя с Ниной Кондратьевной, Полуянов просто не представлял.
Будущего инженера в вузе учат, что надо делать, если не работает схема. Но вот как поступить в той или иной житейской ситуации, этому не учат. Да и невозможно все предусмотреть. Как быть в таком случае?
Нина Кондратьевна спала, когда после обеденного перерыва Полуянов вошел в комнату. Сидела за верстаком, положив голову на скрещенные на столешнице руки. Рот у нее был открыт. А изо рта торчали напиханные туда кем-то бумажки. Она не чувствовала. Ян покашлял, но Нина Кондратьевна не просыпалась. Звонок, извещавший об окончании обеденного перерыва, давно прозвенел. «Что же делать?» – думал Ян. Подвигал стул, захлопнул форточку. И только тогда гражданка Волкова проснулась.
– Тьфу!… Кто это сделал? – крикнула рассерженно. – Конечно, Митька Мазуров! Ну сейчас я убью его! Паразит такой! – Она выбежала из комнаты. Вернувшись, посмотрела на часы. – Что же вы деликатничаете! – сказала она Полуянову. – Здесь не богадельня. Порядок один для всех!
4
Детство и юность Нины Волковой прошли в Череповце. Она не помнила своих родителей. Воспитывалась в детском доме. Порою ей так хотелось найти мать, чтобы спросить ее: «Что же ты от меня отказалась?» И если не услышать объяснение, то хотя бы узнать те обстоятельства, которые к этому могли привести.
Окончив школу-восьмилетку, Нина училась в ПТУ, затем работала на Череповецком металлургическом комбинате, жила в общежитии, в одной комнате еще с тремя девушками. Но вскоре сообщила заводской администрации, что имеет дочь двух лет, представила соответствующие документы. Ей пообещали, что при первой же возможности дадут в общежитии на двоих с дочерью комнату, а пока, временно, разрешили жить дочери вместе с ней, тем более что Нинины соседки не возражали.
Девочка спала на Нининой кровати, для себя Нина поставила рядом раскладушку.
Как отнеслись окружающие, узнав, что Нина мать-одиночка?.. Да по-разному. Некоторые сделали соответствующие выводы. Как-то, когда Нина после вечерней смены возвращалась домой, один из парней, всегда толпящихся у дверей женского общежития, ущипнул Нину ниже талии, и она так зафитилила ему под глаз, что у парня слетела кепка. Позднее, рисуясь перед друзьями, он пытался свести все в шутку, говорил, что хотел проверить, что у нее в «энтом» месте. «Ну и как она?» – спрашивали приятели. «Мускулатура, как у ощипанной курицы».
Вскоре после этого Нина познакомилась с Женькой, который в их городе проходил действительную службу. Симпатичный, застенчивый парень, блондин-альбинос. Многие удивлялись, чего нашел он в Нине. Ножки тонкие, темные, словно Нина ходила в черных узорчатых чулках. Но не зря говорят: у любви свои законы. Через пару месяцев они поженились, хотя Женьке оставалось служить еще больше года. Он приходил к ней только по выходным дням, когда ему давали увольнительную, с семи до одиннадцати вечера. Так как в это время Нинины соседки всегда находились дома и тут же бегала Нинина дочка, которая поздно ложилась спать, то, как только появлялся Женька, они с Ниной уходили в дворницкую – комнатушку под лестницей, где в углу, за метлами и лопатами, стоял старый диван. И ничто им не мешало. Ни цокот каблуков над головой, ни бормотанье парней за дверью, которые спускались сюда покурить. Прежде парни курили в комнатушке. Но однажды дверь туда оказалась закрытой. И после того, как они долго и настойчиво стучали в нее, из комнатушки вышла Нина и грозно спросила: «Что надо?» – «А вы что, любовью там занимаетесь?» – «Нет, в шахматы играем!» И с той поры парни, усевшись на подоконник, предупреждающе говорили друг другу: «Тихо. В шахматы играют!..» – Когда, обрушившись со страшным грохотом, падали на пол метлы, и лопаты, парни дружно ржали: «Королевские гамбит! – Заботливо спрашивали через дверь: – Вас там не ушибло?»
До армии Женька жил вместе с матерью. И после демобилизации вернулся к ней с молодой женой и дочкой. Комната у матери была маленькая. Прописались, конечно, у нее. Их сразу же поставили на очередь. Но жить в таком скворечнике всем вместе было невозможно. Пришлось снимать комнату.
В армию Женька пошел сразу после школы, нигде не успев поработать, не получив никакой специальности, и теперь устраивался куда брали, часто переходил с места на место, подыскивая, где больше платят. Однако его зарплаты хватало только на еду. Все-таки – три человека. Да и на ребенка денег идет больше, чем на взрослого. Потому пришлось снимать комнату подешевле. Постепенно забирались все дальше и дальше от центра, от метро, не гнались за удобствами. А потом и вообще переехали за город, в поселок, не пользующийся большой популярностью у дачников. Здесь на лето снимали сарайчики одни пенсионеры. Им бы лесочек поближе, а вода, пляж – ни к чему.
Торопясь на электричку, Нина видела, как пенсионеры бродили по ельнику метрах в двухстах от платформы, ковыряли палочками во мху, и, как ни странно, что-то там находили. За лето умудрялись насолить ведерко грибов, намариновать две-три литровые банки. Зимой поселок пустел. В это время комнаты сдавались здесь почти задаром.
Но с житьем за городом были связаны и определенные неудобства. Не говоря уж о том, что надо протопить печь – это еще полбеды. Нина возила девочку в детский садик, который находился возле института. Поэтому дважды в день приходилось ездить с ней в электричке. Утром и вечером. Туда и обратно. Именно в те часы, когда в электричках полно народу. Девочку будили рано. Она не хотела вставать, капризничала. Нина переживала за дочку. Вечером, взяв девочку из детсада, надо забежать в магазин. Приехав, приготовить ужин, помыть посуду, постирать, погладить. Пока всем занимаешься, смотришь – двенадцать, а в полшестого вставать. Нина и спала, кажется, только в транспорте: в электричке, в метро. Рядом разговаривают, смеются, иногда и навалятся на нее, а ей хоть бы что, ничего не слышит, спит.
К тому же девочка оказалась слабенькая здоровьем. Все детские болезни липли к ней, как репей. Кто бы из ребят ни заболел в садике, через день-другой этой же болезнью заболевала и она. Нина на три дня брала бюллетень, а затем за свой счет оставалась дома. Тогда жили на одну Женькину зарплату.
Нина знала, что у него не бывает личных денег, только на трамвай да на обед, и поэтому очень удивилась, когда Женька, вернувшись с работы, развернул пакет и достал из него детские сапожки. Девочка зачарованно смотрела на сапожки, на голенищах которых была вышита кошечка.
– У тебя сегодня день рождения. Поздравляю!
– Женька! – воскликнула Нина. – Какой ты, Женька!
– Да ладно. Хватит тебе, – пытался освободиться от нее Женька.
– Мама! – нетерпеливо дергала дочка Нину за подол. – Давай обуем.
– Какие красивые! Красненькие! – Нина подхватила дочку на руки, закружилась с нею по кухне. Она еще никогда не видела девочку такой счастливой. – Ну, папка! – повторяла Нина. – Поцелуй скорее папу! Скажи: «Спасибо, папа!»
Девочка подбежала к наклонившемуся Женьке, обхватила за шею. Ласкалась, целовала в щеку. А затем терла свою щеку, повторяя конфузливо:
– Колючий…
Он гладил девочку по голове.
– Расти большая. Вон ты уже какая!
– Женька! – смотрела на него Нина. – Ты у нас самый лучший в мире.
Не получавшая никогда в жизни таких подарков, Нина понимала, как сейчас счастлива дочка. И вместе о ней радовалась сама. «А где он взял на подарок деньги?.. Занял у кого-нибудь!»
В этот вечер они долго не ложились спать, все вместе сидели на кухне за празднично накрытым столом, радовались. И поэтому на следующий день Нина Кондратьевна уснула в обеденный перерыв, да так крепко, что не слышала, как Митя Мазуров насовал ей в рот бумажек. Сбежал куда-то, трус! Теперь его не поймаешь. Но разве можно на Митьку долго сердиться! Тьфу!
5
– Вас к городскому телефону, – войдя в комнату, сказала Нина Кондратьевна Полуянову.
– Меня-а?! – Ян еще никому не давал номер городского телефона.
Звонил Мишаня Нескучаев.
– Здорово, старик! Не удивляйся, как я тебя нашел. У меня есть телефон твоего начальства. У нас ведь договор о творческом содружестве!.. Между прочим, у тебя начальник дома? Извини, не уважаю начальников-баб. Они хороши для другого дела. Хо-хо. Это к слову. А я по делу. Ты, надеюсь, помнишь, что сегодня играет «Зенит»?.. Конечно, идешь? Как всегда, с Танькой? Какой сектор? У меня, естественно, первый. Есть два свободных билета. Твои загоним. Кстати, прихвати с собой пару печатных плат.
– Сейчас?!
– А когда же! Иначе зачем бы я стал тебе звонить?
– Уже полчетвертого. Накладные на вынос оформляют только до четырех.
– На фига тебе накладные?
– А как же?
– Животным способом.
– Как это?
– Болван! Все тебе надо объяснять. Мы же говорим по телефону, дубина! У вашего института вторая площадка есть? Есть. Туда инженеры по десять раз в день ходят. Если на каждую мелочь накладную оформлять, рабочего дня не хватит. Поэтому пользуются животным способом. За ремешок. На животике. Сверху прикрыл пиджачком. Ну и дурак! Пень березовый!.. Жду тебя у главного входа полседьмого. Все!
Мишаня повесил трубку. А Полуянов все еще стоял, недоуменно оглядывался. Нет, никто не слышал. Головань что-то подсчитывала, сидя за столом, а больше в кабинете никого не было.
Вернувшись в комнату, Ян достал из верстака две заготовки печатных плат, рассеянно вертел их в руках, не зная, на что решиться. К нему подошла Нина Кондратьевна. Она словно присутствовала при их разговоре с Мишаней и все слышала. Забрала у Яна заготовки, завернула в газету, сунула в сумочку.
Надо было позвонить Татьяне. Но идти в кабинет Головань во второй раз Ян не решился, а другого городского телефона в лаборатории не было. Утром с Татьяной было условлено, что встретятся в Приморском парке, на пересечении дорожек возле большой декоративной вазы. Так что можно и не звонить, они успеют и на встречу с Мишаней.
Когда после работы Полуянов вышел из проходной, Нина Кондратьевна ждала его. На виду у всех вытащила из сумочки и отдала завернутые в газету платы.
– Держите ваши ослиные уши.
Полуянов торопливо огляделся и увидел идущую к нему улыбающуюся Татьяну.
– Ты здесь? Я решила пройтись немножко пешком, сейчас на стадион едет столько народа, не закрываются двери.
– Но до стадиона далеко, несколько остановок.
– Ничего, мы не спеша.
Полуянов со школьных лет любил футбол, для него игры всегда были праздником. А вот Татьяна начала ходить только вместе с ним, когда учились на третьем курсе, но так пристрастилась, что теперь не пропускала ни одного матча. Узнавала всех игроков, как только те появлялись на поле, и часто поправляла диктора, объявлявшего по стадиону состав команды.
– Ты не устала? – спросил Ян, заботливо поддерживая ее под руку.
– Нет еще.
Рядом по проспекту вереницей проносились такси, все в одну сторону, к стадиону, и занятые. Ян скорее просто так, не рассчитывая на что-то, поднял руку. Одна из машин затормозила у поребрика, открылась задняя дверца. Два места на последнем сиденье были свободны.
– Повезло! – обрадовалась Татьяна.
Через несколько минут они уже шли центральной аллеей Приморского парка. По аллее рядами, как на демонстрации, шагали болельщики. По обочинам, обгоняя друг друга, бежали мальчишки, выскакивали на параллельную дорожку, на которой посвободнее, мчались по ней.
– Смотри-ка, купаются! – воскликнула Татьяна. В пруду, мимо которого они проходили, плавали два мальчишки, а еще трое стояли на берегу – каждый на одной ноге, другая подобрана к животу, зябко скорчившись, обхватив себя наискось руками. – Вот дурачье! Закоченеют!
– Ничего им не будет!
Минуты через три мальчишки пронеслись мимо них, размахивая мокрыми плавками.
– Смотри, где-то здесь нас поджидает Мишаня, – сказал Ян, всматриваясь в стоящих по обочине шоссе людей.
– Ты с ним договорился?..
Ян и Татьяна поженились на последнем курсе института. Во время весенней сессии. Зарегистрировались в день сдачи последнего экзамена. Еще сидели над билетами в аудитории, а в коридоре под дверями их ждала шумная компания друзей. Громко разговаривали, смеялись. А Мишаня, который был свидетелем со стороны жениха, не вытерпев, несколько раз заглядывал в аудиторию.
– Скоро там молодожены? Они могут опоздать.
– Не волнуйтесь, все будет в порядке, – улыбаясь, выходил в коридор экзаменатор.
– Вы их там, пожалуйста, не терзайте.
– Будет все хорошо!
И действительно, преподаватель поставил им пятерки, возможно проявив некоторое благодушие.
Из института они поехали во Дворец бракосочетаний. Конечно, вся группа вместе с ними. Предводительствовал Мишаня Нескучаев, одетый в костюм-тройку, при широком клетчатом галстуке. Необычно деловитый в этот день, он квохтал, как возбужденный индючок, всех отталкивал грудкой:
– Не мешайте молодым, посторонитесь!..
Сейчас Мишаня первым увидел их. Он стоял у раскрытых решетчатых ворот перед памятником Кирову.
– Что же вы! Так можно и опоздать! – проворчал Мишаня, хотя и знал, что они не опаздывают и времени достаточно. – Принес платы? – спросил на ходу, прилаживаясь в ногу с Полуяновым.
– Принес.
– Давай сюда! А вот тебе расписка – о получении. То, я вижу, ты совсем обомлел. Голос стал срываться, как у зайца. Накладную на вынос оформишь завтрашним числом.
– Что у вас такое? – спросила Татьяна.
– Не женское дело! Может быть, завтра твоего мужа повезут в каталажку. Впрочем, у нас договор о техническом содружестве.
Мишаня подхватил Таню под руку. Под другую ее поддерживал Ян.
И тут, усиленный десятками репродукторов-колокольчиков, зазвучал футбольный марш, известный каждому болельщику.
– Трам-тарам-та-там, та-там…
Теперь уже заспешили все.
Мишаня и Ян приподняли Таню и почти понесли ее.
Предъявили билеты контролеру, рядом с которым стоял милиционер, а напротив, с нарочито безразличным видом, прохаживались несколько мальчишек, настолько невозмутимо спокойных, что, взглянув на них, каждому делалось ясно: мальчишкам хочется пройти на этот сектор.
Но вот по стадиону пронесся как бы общий вздох: появились футболисты. Первыми вышли судьи. Один из них нес мяч. Они шли в ногу. А как только дошли до бровки поля, побежали к центру. На трибунах зааплодировали, из-под арки стали появляться футболисты. По проходу между секторами все еще бежали болельщики, приостанавливались, чтоб рассмотреть футболистов, идущие следом подталкивали в спины: «Скорей, скорей!»
Мишаня отыскал ряд. Как всегда, сидящих в ряду оказалось больше, чем мест. Поэтому кому-то пришлось сдвинуться. Сначала усадили Татьяну, затем пристроились сами. Сели тесно, не очень удобно, однако уместились все.
Матч выдался напряженным, захватывающим, Гол в ворота противников, как обычно говорят в подобных случаях комментаторы, «назревал». Зенитовцы атаковали, и все же мяч никак не шел в сетку, то попадал в перекладину, то застревал у кого-то в ногах. Вот уж чудеса: ворота многометровой ширины, а мяч за игру несколько раз попадает в штангу, которая всего-то два десятка сантиметров толщиной! Попробуй попасть на тренировке – замучаешься, пока попадешь.
После каждой хорошей атаки весь стадион привставал, а после неудачного удара раздавался единый вздох разочарования, все садились. Привставала, конечно, и Татьяна. Но активнее всех болел Мишаня. Когда зенитовцы вели, мяч к воротам, он подсказывал, ерзая на скамейке: «Давай, давай! – и шуровал ногами, словно сам подталкивал мяч. – Так!.. Налево!.. Пассик!»
Были, конечно, атаки и на зенитовские ворота. Тогда Мишаня замирал.
Но вот по стадиону пронесся легкий, сдержанный женский смешок. Полуянов сначала ничего не понял и удивленно посмотрел на Татьяну. Она тоже улыбалась. Яна всегда поражало, насколько женщины наблюдательнее мужчин, глянул в ту сторону, куда смотрела Татьяна, и увидел, что один из футболистов побежал к кромке поля, куда бежали два человека в плащах. Они полами распахнутых плащей прикрыли футболиста, и, как передал в это время по телевизору телекомментатор, «игрок привел в порядок свой спортивный инвентарь».
И тут же произошла хорошая атака «Зенита», и…
– Го-ол! – вскочив, заорал Мишаня.
Вскочила Татьяна, вскинув руки:
– Гол!
Вскочили многие другие. Вверх взлетели кепки. А совершенно забывшийся от счастья Мишаня вцепился в уши стоящего впереди мужчины и принялся крутить их, восклицая:
– Гол, гол!
Мужчина обернулся и ударил Мишане в ухо.
– Ты чего? – опешил Мишаня.
– А ты чего?
– Так наши гол забили!
– Зачем же за уши драть!
– Так это я от радости.
– И я от радости.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но зенитовцы снова пошли в атаку, и в рядах зашикали:
– Хватит вам!.. Не мешайте!.. Садитесь!
– Псих ненормальный! – сказал Мишаня и перешел на другое место, сел крайним в ряду. А через несколько минут и «псих» тоже куда-то удалился.
Поэтому к тому моменту, когда прозвучал финальный свисток, инцидент забылся. Главное, что наши выиграли.
– Молодцы! – Мишаня похлопал Яна по плечу. – Вот всегда бы так! А ты все-таки подготовь накладные и на другие платы, вдруг понадобятся.
6
Рабочий день заканчивался полшестого, но Марина Валентиновна обычно уходила значительно позднее. Она была убеждена, что у каждого добросовестного человека дел всегда больше, чем он их может выполнить. Искренне удивлялась, если кто-нибудь начинал роптать, например молодые мамаши: мол, это неправильно, у них дети.
– Ну и что ж?.. Я и сама мать, теперь уже бабушка, но это не повод, чтобы уходить раньше семи.
Сейчас, собрав вещи, закрыв кабинет, она решила проверить, не оставлено ли где на ночь включенным электричество. Комната напротив оказалась незапертой. Марина Валентиновна вошла туда и увидела Полуянова.
– Вы остались? Уже восьмой час!
– Я знаю.
– Надо было оформить заявку на вечернюю работу.
Но это она сказала уже просто так, удивившись, что молодой инженер остался после смены, если в том не было особой производственной необходимости. Машинально взглянула на экран осциллографа.
– Как, у вас макет работает?!. Что же вы молчите? – Она подсела на стул рядом с Полуяновым, засучила рукава кофты, будто могла их испачкать. – Подождите, подождите! Это так интересно! – Делала замеры в разных точках схемы, на листе бумаги рисовала эпюры напряжения и опять начинала замеры, повторяя: – Обождите, обождите! – хотя Полуянов и не мешал. Наконец она отложила штекер осциллографа.
– Н-да… Ян Александрович, надо разворачивать работу. Завтра я пришлю к вам техника Митю Мазурова, по уровню знаний это хороший инженер, только его надо сразу занять делом, чтоб увлечь. Тогда от него будет толк. Вы сейчас идете домой?
– Нет, я еще немножко посижу.
– Только не очень долго, могут сделать замечание, что у вас нет заявки на вечернюю работу.
Марина Валентиновна, взволнованная, вышла из института.
Дочка и другие близкие родственники часто упрекали ее в том, что она одна сохранилась такая «неистовая», теперь уже никто не работает так, как работали прежде, особенно молодежь, дурачки повывелись и она ищет вчерашний день. Нет же!.. Вот работает же инженер, его никто не принуждал. Ему интересно. Вы понимаете это слово – «интересно»?
Отец Марины Валентиновны был кадровым военным, служил начальником пограничной заставы. Там, на заставе, среди карельских лесов, в маленькой деревушке, и родилась Марина Валентиновна. Неведомая деревня и значится местом ее рождения.
Перед войной отца перевели в Ленинград. Вместе с ним переехала и семья: жена, сын и две дочери. Они жили тогда на Международном проспекте, в районе Средней Рогатки.
Когда началась война, отца в первые же дни отправили на фронт. Семью переселили на Охту. Там и пережила Марина Валентиновна самые трудные в своей жизни дни. В первую голодную блокадную зиму она осталась одна. Ей шел тогда лишь десятый год. Первой умерла малышка сестра, хотя мать делала все, чтобы выходить ее.
Теперь, став вдвое старше, чем была в ту пору ее мать, Марина Валентиновна понимала, что им с братом она отдавала свой последний кусок. Непонятно, чем жила сама.
А затем умер брат. Удивительно спокойно, тихо. Не плакал, не просил хлеба, только протягивал с кровати, на которой лежал, тоненькую, как лучинка, руку, шарил по столу.
Мать к тому времени уже не вставала. Все по дому делала маленькая Маринка, топила печь, с бидоном ходила на Неву, на прорубь, за водой. Делила кусочек хлеба размером со спичечный коробок на две равные половинки, клала одну из них матери в руку. Но никогда не видела, чтобы мать свой кусочек съедала: держала его в руке, смотрела на Маринку, а по лицу ее, ставшему темным и морщинистым, как ядро грецкого ореха, катились слезы. Марина все еще надеялась, что мать выживет, не понимала того, что понимала тогда мать, которая не думала о себе, а думала о дочери: с кем та останется? И когда пришел ее последний час, позвала Марину к себе и сказала:
– У тебя не осталось никого. Ни родных, ни знакомых. Вот тебе адрес. Это знакомая твоего отца. Иди и скажи, что ты дочь Алексея. Может, она возьмет тебя.
Сколько часов Марина брела по заснеженному, замерзшему городу, перелезая через сугробы, прежде чем добраться до нужного дома на Невском, она не помнит. Ухали где-то разрывы снарядов, далеко ли, близко, она не замечала. Откуда-то падал снег, возможно с крыш. Она тоже этого не помнит. Не потому, что забыла. А просто ничего не воспринимала тогда. Все ей было безразлично. Только запомнила, что на какой-то из улиц возле закрытых дверей булочной стояла длинная очередь. И вдоль очереди, убрав в рукава пальто закоченевшие руки, ходил мальчонка лет пяти. Останавливался возле кого-нибудь, что-то говорил и, озябший, брел дальше. Подошел он и к ней.
