Текст книги "Турухтанные острова"

Автор книги: Павел Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Купи, пожалуйста, кубики.

– Кубики? – удивилась она. – Какие кубики?

– Хорошие, – сразу оживился мальчишка. – Еще совсем новые. Мама подарила их мне на день рождения. Я их не испачкал. Я умею обращаться с вещами. – Он держал кубики в посиневшем, дрожащем кулачке. На одном из них была изображена голова зебры, на другом – ножка гриба.

– Я меняю на хлеб, – сказал мальчик. – Хоть немножко. – Столько мольбы, надежды было в его голосе. Голос срывался от нетерпения. – Хорошие. Один только чуть-чуть поцарапался. Но я его подклеил. – Он переминался, облизывая губы.

Она покрепче сжала в кармане кулак, в котором несла кусочек дуранды величиной с ириску, опасаясь его потерять. И мальчик уловил это движение, впился глазами в карман, шевелил пальцами. И все сглатывал. Носик у него был длинненький, заостренный, как у синички. Она отщипнула от дуранды крошку и протянула мальчишке. Тот губами снял крошку с руки. Протянул ей кубик.

– Мне не надо, – сказала она.

Мальчик стоял.

– А еще у тебя нет? – умоляюще попросил он. – Хоть крошечку…

Она не дала. Пальцы непроизвольно так впились в оставшийся кусочек, что она не смогла их разжать. И сейчас, вспоминая, каждый раз очень сожалела об этом.

Когда через несколько часов вместе с женщиной, к которой послала ее мать, Марина вернулась домой, ни брата, ни матери в квартире не было. Квартира стояла открытой.

Принявшая Марину женщина работала медсестрой в госпитале. И Марина стала помогать ей, ходила на дежурство, ухаживала за ранеными, кипятила хирургический инструмент. И так как у нее получалось все проворнее и быстрее, чем у обессилевшей медсестры, то хирург, проводящий операции, все чаще и чаще стал обращаться к ней. Тем более что в отличие от многих девочка не терялась ни в каких ситуациях. С той-то поры у нее и сохранилась привычка поправлять рукава, приступая к любой работе. Ведь тогда все халаты ей были длинны.

Вернувшись с войны, отец уехал в Кузбасс, там завел новую семью, а Марина так и осталась жить с принявшей ее женщиной. Называла ее мамой. Хотя, если подходить строго юридически, та таковой не являлась. Но какое это имело значение! А позднее, когда прожили вместе уже несколько лет и Марина достигла совершеннолетия, удочерение казалось просто нелепым.

После войны она закончила техникум, вечернее отделение Электротехнического института, защитила кандидатскую диссертацию. И теперь работала над докторской.

Семейная жизнь у нее, как это принято говорить, не сложилась. Муж ушел, когда дочери было всего год. Но, между прочим, кто сделал вывод, что «не сложилась», когда мужья уходят? Может, наоборот, «не сложилась», именно когда они остаются? Жить с человеком, словно ехать с попутчиком в одном купе поезда дальнего следования, вовремя предложить чашку чая, поговорить о том о сем, лишь бы занять время, зная, что так положено, безропотно ждать, когда поезд подойдет к конечной станции, – в этом счастье?

Нет, Марина Валентиновна не считала свою жизнь несложившейся. Она вырастила дочь. Та окончила университет. Вышла замуж. У Марины Валентиновны теперь прекрасный внучек.

При воспоминании о внуке она, не замечая этого, непроизвольно выпрямилась и пошла быстрее, представляя, как внук сейчас выскочит из комнаты в коридор ей навстречу: «Бабушка пришла! Бабушка!»

«Нет, мы все-таки, наверное, другие люди», – тут же подумала она, вспомнив, как внук каждый раз при встрече обхватывал за колени и мать, и отца, а чтобы он так же поступил с бабушкой, не бывало. Хотя она его безумно любила. Но дети интуитивно улавливают что-то, что не улавливают взрослые, которые, к сожалению, часто друг друга не понимают.

Например, дочь и зять так и не поняли, зачем она работает над докторской диссертацией. Дочка часто удивленно спрашивала:

– Зачем это тебе нужно? Через пару лет уйдешь на пенсию, едва успев защититься. Никакой материальной выгоды от нее не получишь. Неужели для тебя важно, чтобы при проводах на пенсию говорили: «Какая выдающаяся, умная, полгода назад защитила докторскую диссертацию», в душе-то при этом думая: «Какая сумасбродная, взбалмошная старуха! До предпенсионных дней не могла угомониться!»

На такие речи Марина Валентиновна никогда не отвечала. Да что скажешь?.. Разве объяснишь?!

И уж совсем поразил ее сегодня внук: он выбежал в коридор и обхватил за колени: «Бабушка!»

Сама не приученная к ласке, она растерялась: хотела его приласкать, погладила по голове, но это получилось так неловко.

«Надо завтра непременно направить Мазурова к новому инженеру…»

7

Марина Валентиновна о Полуянове не забыла:

– Ян Александрович, сейчас к вам подойдет техник, о котором мы с вами вчера говорили.

И он пришел.

Зазвонил телефон. Полуянов снял трубку. Спрашивали склад комплектации. Отвлекшись, Ян не слышал, как открылась дверь. Когда обернулся, Мазуров находился от него метрах в трех. Он шел… на руках.

Так дошел до середины комнаты, развернулся и двинулся на Полуянова. Остановившись напротив, встал как положено и сказал:

– Здорово, отец-командир!.. Подожди, почищу руки… Слушаю.

Был он в клетчатой рубашке-ковбойке, рукава засучены. И весь в веснушках. Словно забрызган ими – и крупными, похожими на кляксы, и совсем крохотными. По лицу, по рукам, по груди. Уши в веснушках. Волосы темно-русые, подстрижены под ерша, жесткие. Их так и хотелось потрогать. Очевидно, такое же желание возникало и у остальных. Гражданка Волкова положила на них канцелярскую скрепку, прижала и резко дернула руку. Скрепка на сантиметр взлетела вверх.

– Электротехнический кончил, отец? – спросил Митя у Полуянова. – Какой факультет? Быка знаешь?.. А Тюрю? Все наши альпинисты. Я тоже учился в этом же институте, в группе «эр». В прошлом году вышибли.

– За что? – удивился Полуянов.

– С преддипломной практики рванул на-гора. На год исключили условно. Теперь тут вкалываю.

Он говорил это, глядя на Полуянова такими добрыми и доверчивыми глазами, словно дружил с ним с детства.

Есть такие счастливые люди, которые в любом новом обществе чувствуют себя легко, непринужденно.

– Так-с, слушаю, отец родной. Весь внимание.

– Вам читали что-нибудь про элементы «чибисы»?

– Чи бис его знает!.. Погоди минутку, отвлекусь. Светка, Светка, ты кого ищешь? Не меня? – обратился он к девушке лет восемнадцати, вошедшей в комнату.

– Нет, не тебя, – улыбнулась та, проходя мимо.

– А жаль!.. Слушаю, отец. Весь внимание!

Все то время, пока Полуянов объяснял по схеме построения синхронизатора, Мазуров кивал головой, давая понять, что ему все ясно. Полуянов угадывал это и по его лицу.

Часто бывает так, что человек слушает и согласно кивает, но, однако, не улавливает ни бельмеса. Уцепился за что-то мыслью – и ни с места. А Мазуров словно бежал где-то рядом, заведомо зная, о чем речь будет впереди.

Когда Полуянов умолк, Мазуров кивнул:

– Ит ис клин! Все ясно.

Из соседней комнаты послышалась музыка. Там включили репродуктор.

– Производственная гимнастика, – сказал Митя. – Желаешь помахать граблями? Мужички занимаются в двадцать второй. Нимфы – в соседней комнате. Или бежим с нами, изопьем черненького кофейку. – Он взял гражданку Волкову за руку, сунул ее руку под локоть своей: – Прыг-скок, прыг-скок! – шутливо побежал, и гражданка Волкова побежала за ним, даже не спросив Полуянова, можно ли ей сейчас отлучиться.

За стенкой слышались слова команд, передаваемых по репродуктору.

– Поставим ноги на уровень плеч. Так. Начинаем прыжки. Раз-два. Раз-два.

Кажется, в соседней комнате запрыгали слоны. Задребезжали стекла, и закачалась лампочка. Там прыгали «нимфы».

В дверь заглянул Мазуров.

– Шеф, можно тебя на минутку?

Следом за ним Полуянов быстро вошел в одну из комнат лаборатории. Ничего не ожидая, сделал первый шаг, и вдруг большой фанерный шкаф, стоящий рядом возле стены, покачнулся и начал падать на него. Развернувшись, Ян резко прижал шкаф к стене. В комнате рассмеялись. Там стояли Волкова, Митя и еще два сотрудника.

– Испытатель психики, – сказал Мазуров.

У шкафа не было двух передних ножек. Поэтому он стоял проводом привязанный к гвоздю, вбитому в стену. Но провод Митей был выбран такой длины, что шкаф начинал падать и замирал под углом в сорок пять градусов.

– Света, Света, зайди к нам в комнату, – попросил по телефону Мазуров.

Уже знакомая Полуянову девушка вбежала, словно впорхнула И тут же, громко вскрикнув, присела, испуганно закрыв голову руками. Эффект был непередаваемый. А Митя уже звал кого-то другого:

– Агашкина, Агашкина!..

В этой веселой суматохе никто не расслышал в коридоре гулкие, четкие шаги. Дверь отворилась, и в комнату вошла Головань. Шкаф покачнулся и угрожающе начал падать на нее. Но Марина Валентиновна не присела, не закрылась, она так глянула на шкаф, что тот замер.

– Ян Александрович, когда кончите играть, зайдите на рабочее место. Я вас там жду.

Все стояли растерянные. Ян покраснел как мальчишка.

Когда он вернулся в свою комнату, Марина Валентиновна пыталась включить макет. Полуянов стал помогать ей, но она старалась все сделать сама и только мешала ему. Особенно, когда начали производить замеры. При печатном монтаже выполнить это не просто. К тому же отвлекали телефонные звонки. При каждом из них Марина Валентиновна замирала, ждала. Ныркова и Перехватова, тоже находившиеся в комнате, поочередно снимали трубку.

– Вас.

Головань шла к телефону, порывисто брала трубку.

– Слушаю… По этому вопросу обратитесь, пожалуйста, к моему заместителю Мартыну Ивановичу. Уж обращались?.. Обратитесь еще раз. – При этом она нетерпеливо смотрела на макет. – К сожалений, больше я вам ничем помочь не могу.

Но один из звонивших оказался особенно настырным. Через некоторое время после звонка к Марине Валентиновне пришел сам Мартын Иванович, молча стал позади, чтоб не мешать, не перебивать своими вопросами, и стоял, только тихо покашливая.

– Что у вас, Мартын Иванович? – наконец спросила Марина Валентиновна, которая все время видела, что он стоит рядом.

– Звонили из планового отдела, опять какие-то неполадки с квартальным отчетом по изделию «Ладога».

– Вот вы и разберитесь в этом.

Мартын Иванович в раздумье постоял еще некоторое время, карандашом поскреб лысину. Ох-хо-хо!

– Что это у вас? – шепотком спросил Полуянова, опасаясь отвлечь Марину Валентиновну. Глазами указал на макет.

– «Чибисы».

– Что-что?

– «Чибисы».

В большой конторской тетради, прихваченной с собой, Мартын Иванович на свободной странице записал крупными буквами: ЧИ-БИ-СЫ.

8

А важной домашней новостью, которая ждала Антона Васильевича по приезде, являлось то, что он скоро станет дедушкой. На мыс Шаман за полгода пришло всего два письма. Правда, Екатерина Степановна утверждала, что послала значительно больше и они затерялись где-нибудь в дороге. В одном из них она делала определенный намек Антону Васильевичу. Но скорее всего, именно то письмо он и не получил или на этот намек просто не обратил внимания.

– Ты, конечно, не могла сказать конкретнее, – сделал замечание жене Антон Васильевич. – Как всегда, всякая лирика.

– Это твои письма как чудовищные циркуляры, – обиделась Екатерина Степановна. – Даже в молодости были ужасными, а теперь и не говорю. Пункт первый: твое письмо получил. Пункт второй: жив и здоров. Пункт третий: погода хорошая. Пункт шестнадцатый: ботинки починил. Целую.

Но как бы там ни произошло, а теперь, как говорится, «факт был налицо». Антон Васильевич и обрадовался, и встревожился одновременно.

– Не понимаю, что вы сидите! – учинил он выговор Екатерине Степановне. – Ей срочно надо выехать куда-нибудь за город, на воздух. Позднее и захочешь, да не сможешь!

Дачу сняли в Лисьем Носу. Комнату и веранду. Веранда была светлая, просторная, на ней стояли диван и телевизор. Комната же казалась маленькой, настолько была загромождена вещами. Зимой в ней жила старушка, хозяйка дома. Вдоль стен стояли металлическая кровать с никелированными шариками, шкаф «Ждановец», самодельная этажерка – в послевоенные годы такие продавали на рынке, – тумбочка, на ней электропроигрыватель, покрытый вышитой салфеткой.

– Пользуйтесь всем, – сказала хозяйка. – Книжки берите, проигрыватель включайте – не спрашивайте. Когда захотите. Тут пластинок целая гора.

В воскресенье Антон Васильевич электричкой перевез все вещи. Для этого пришлось съездить трижды. Тяпа ему, конечно, не помогал. Оказался занят. Оправдывая мужа, дочка говорила:

– Папа, как ты не понимаешь, это же – кино! У них такая специфика. Если тебе и кажется порой, что он ничего не делает, то это лишь внешнее впечатление. Мозг у него постоянно активно работает. Это же не детали на токарном станке точить, когда руки заняты, а мозг свободен. Тут постоянное напряжение.

На это Антон Васильевич не отвечал, но думал: «Да, конечно, но хотя бы к вечеру в воскресенье, надеюсь, Антониони мог бы съездить?»

Но «Антониони» оказался занят не только в это, но и в следующее воскресенье. Приехал лишь часа в четыре, когда Антон Васильевич его и не ждал. Зачем он теперь нужен? Все вещи перевезены.

У калитки остановилось такси. Из него, не торопясь, вылез Тяпа, обратился к выбежавшей навстречу жене:

– Недостает двух рублей. У тебя найдётся? Та оглянулась на Антона Васильевича.

– У меня только трешница, – сказал Антон Васильевич, передавая деньги.

– Сдачи не надо, – великодушно кивнул Тяпа шоферу. – В электричке пропасть народу, не захотелось толкаться. – Приобнял за плечи уцепившуюся ему за пояс жену.

«Ну да. На такси-то, конечно, лучше, – входя за ними в дом, подумал Антон Васильевич. – А я возил вещи на электричке, таскал целый день. Словно ишак».

Не вытерпев, он сказал это же Екатерине Степановне.

– Психология пария, который даже на свидание к девушке ездил в суконном лыжном костюме, штаны с резинками внизу. Застежка «молния». И это – в тридцать лет!.. Теперь молодежь живет по-иному. И слава богу! А в таких, как ты, въелись привычки вашей скудной молодости, как в кожу шахтера – угольная пыль, на века. Не вытравишь. Не умеете жить иначе. Если за вас приятель заплатил в трамвае, суете ему три копейки с такой настойчивостью, что смотреть стыдно! Если не возьмет, обязательно запихаете в карман. Не умеете иначе.

У нас есть один закройщик, прекрасный специалист. Никогда не платит профвзносы. Когда спрашивают, отвечает: «Знаете, я теперь не получаю зарплату. Перевожу прямо в сберкассу, на книжку. Поэтому у меня сейчас с собой нет денег. Если у вас есть, заплатите. Я потом отдам». И конечно, не отдает.

Все это Антону Васильевичу было знакомо.

«Возможно, подобное случалось и прежде, но мы тогда не замечали по молодости, теперь становимся старыми и брюнчим. Нам вовремя отдавали долги. Да просто у нас никто и не брал: нечего было давать».

Поднявшись на веранду, Тяпа сказал шедшей с ним рядом жене:

– Достал два билета на «Машину времени».

– Ох, какая жалость! В кои веки так повезло, а я не могу пойти!

– Придется один билет продать.

– Зачем же продавать? – сказал Антон Васильевич. Дочь и зять с интересом посмотрели на него.

– Я пойду.

– Вы?..

– А что?

– Да нет, так.

– Трешницу я вам отдал. Сколько еще должен?

Будь это несколько минут назад, если бы Антона Васильевича даже уговаривали пойти, он ни за что не пошел бы. А здесь словно муха какая укусила. «Пойду!..»

– Билет с собой?.. Давайте.

– Пожалуйста. – Тяпа словно сделал Антону Васильевичу снисхождение.

– А когда концерт-то? – заинтересовалась присутствующая здесь же Екатерина Степановна.

– Сегодня. В восемь вечера.

– Так мы собирались сегодня поехать к Ершовым.

– В другой раз… Встретимся в театре, – сказал Антон Васильевич Тяпе. Сунув билет в карман, Антон Васильевич скомкал его.

«Нужен он мне! Просто надо поставить мальчишку на место».

Уходя с веранды, Антон Васильевич слышал, как дочь удивленно спросила:

– Чего это он?

– Знаешь, я чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что Фрейд в чем-то прав. Людей нормальных нет. Все с отклонениями.

– Ну, театрал, идем пить чай, – позвала Антона Васильевича Екатерина Степановна.

Они прошли на летнюю кухню в дальнем углу садового участка. Чай пить Антону Васильевичу не хотелось. Но он посидел вместе с Екатериной Степановной за столиком под яблоней. Яблоня давно отцвела. На ней кое-где начала развиваться завязь, не очень обильная в этом году, В последние дни на яблоне заметно подросли листья. Еще недавно были маленькие, бледные, а сейчас распустились и позеленели.

Когда Антон Васильевич вернулся на веранду, Тяпы там уже не было. Уехал в город. Антон Васильевич, предупредив Екатерину Степановну, что сегодня после театра, возможно, останется ночевать дома, поехал следующей электричкой, намереваясь зайти домой, чтоб побриться и переодеться. Прежней решимости у него уже не было. Отпаривая костюм и приготавливая рубашку, он еще раздумывал, пойти или не стоит. Но зазвонил телефон. Антон Васильевич снял трубку. В ней молчали, выжидая. Было слышно дыхание. И он терпеливо ждал. Чувствовалось, что там нервничают.

Подождав еще немного, Антон Васильевич сказал тихо:

– Ку-ку!

– Кто это? – удивленно спросила Эльвира, решив, что не туда попала.

– Синий воротничок.

После звонка Эльвиры Антон Васильевич окончательно решил: «Пойду».

Еще далеко от Концертного зала ему стали попадаться те, кто спрашивал у идущих от метро, нет ли лишнего билетика. В основном спрашивали девушки, все легкие, шустрые. Правда, к Антону Васильевичу обращались редко, больше к тем, кто помоложе.

Но ближе к Концертному залу стояла уже настоящая толпа; Антон Васильевич и другие, направляющиеся на концерт, пробирались по образовавшемуся узкому проходу. С обеих сторон непрерывно слышалось:

– Нет билетика?

Теперь чаще обращались к Антону Васильевичу. А когда он задержался, пропуская идущую следом женщину, в него рыболовными крючками вцепились пальцы одновременно нескольких рук.

– Мне, мне!

– Да у меня ничего нет! Оставьте ради бога.

Какой-то парень с всклокоченной бородой оказался предприимчивее остальных: он держал над собой деревянную дворницкую лопату, на которой было начертано: «Куплю билет!»

Мимо стоящего в дверях милиционера, мимо билетерши Антон Васильевич прошел в фойе. Причем билетерша, оторвав контрольный талон на билете, чуть задержала Антона Васильевича, чтобы между ним и идущими впереди образовалась какая-то дистанция.

Двери в зал оказались открытыми, все места заняты, но в фойе все равно было многолюдно и шумно. Здесь прохаживались мускулистые парни, почти каждый с усами, как у малороссийских гетманов на старинных портретах.

Весь ряд, и соответственно место Антона Васильевича оказался занятым. Однако никто не поднялся. Все сдвинулись, и Антон Васильевич попытался сесть на свое место. Некоторым пришлось податься несколько вперед. Поэтому одна девушка оказалась чуть ли не на колене у Антона Васильевича. Впрочем, это ее ничуть не смущало, она весело разговаривала со своими подругами, сидящими поблизости, очевидно не понимая даже, почему Антон Васильевич возится и покашливает. Ей, Матрене, хоть бы что.

Из динамиков слышалось бренчание гитары, какого-то другого инструмента, приглушенные голоса. Но неожиданно в зале зашумели. По сцене перед занавесом прошел ведущий концерта, подал какой-то знак, занавес поднялся, ведущий сказал несколько слов, утонувших в аплодисментах. На сцене, каждый у своего инструмента сидели музыканты, кажется несколько парней, перешедших сюда из фойе. Они поднялись вразнобой. Не дожидаясь, когда аплодисменты утихнут, заиграли, отчего аплодисменты только усилились. Однако звуки гитар и ударных инструментов были слышны; электроника оказалась сильнее. Два парня играли на электрогитарах, третий на ударных, а руководитель оркестра на каком-то инструменте, напоминающем электроорган.

Затем руководитель оркестра, продолжая играть, запел. Ему зааплодировали, начали подпевать, размеренно прихлопывая и покачиваясь в такт песне. Гитаристы, что стояли на сцене перед микрофоном, тоже покачивались. Началась настоящая корабельная качка, и настолько сильная, что гитаристы валились то в одну, то в другую сторону, а одновременно с ними валились все сидящие в одном ряду с Антоном Васильевичем. Стулья под ними скрипели. Хорошо, хоть были намертво привинчены к полу. Соседка Антона Васильевича схватила его руку, и стала хлопать в нее, таща Антона Васильевича, чтобы и он раскачивался в такт. Видя, что это у нее не получается, Антона Васильевича под другую руку подхватила соседка, сидевшая с другой стороны, и теперь они вдвоем пытались раскачивать его, напевая:

 
Новый поворот!..
Что он нам несет?
Омут или брод,
Пропасть или взлет!..
 

Несколько человек выбрались в проход между рядов, начали танцевать. Кто-то пригласил одну из наиболее экспансивных соседок Антона Васильевича. Теперь пел уже весь зал, прихлопывая в такт:

 
Новый поворот…
Что он нам несет?..
Ты не разберешь,
Пока не повернешь.
 

В антракте Антон Васильевич вышел в фойе. Здесь было прохладнее, потише. И увидел Марину Валентиновну.

– Как? И вы здесь?

– Да. А это мои дочь и зять, – указала Головань на шедших с ней рядом молодых людей. Те вежливо поклонились Антону Васильевичу, поздоровались.

– Вот не ожидал вас здесь увидеть! – признался Антон Васильевич.

– Почему же?! Я очень люблю ходить на такие концерты. Кстати, как вам понравилось?

Она была в непривычном для Антона Васильевича светлом длинном платье с разрезом с правой стороны от пола до колена.

– Во всяком случае, любопытно, – не дождавшись ответа Колюзина, сказала Марина Валентиновна. Взяла Антона Васильевича под руку. – Мы с вами так и не закончили наш последний разговор. Вы ознакомились с тем, что делает наш новый инженер? – увлекая Антона Васильевича, отвела его чуть в сторону, чтобы не мешать гуляющим в фойе. – Я поручила ему проработать синхронизатор точно с такими параметрами, как у того, что разработали вы для изделия Тучина. Честно говоря, я полагала, что ваша разработка – образец. И хотела проверить новичка. Но он предложил совершенно новый способ построения синхронизатора, на новых элементах – «чибисах».

– Но зачем это? Синхронизатор есть. Зарекомендовал себя наилучшим образом, ни одной неполадки за полгода.

– В шахматах давно известна так называемая староиндийская защита. Казалось бы, там все изучено до мелочей, но каждый гроссмейстер привносит что-то новое, свой ход.

«Так вот для чего она приглашала Сибирякова! – догадался Антон Васильевич. – Лично для себя у нее уже решено, что по изделию Тучина будет делаться новый синхронизатор. Именно Сибирякову и придется заниматься изделием Тучина. Надо и его убедить в необходимости переделки. И у нее не нашлось другого времени и места, чтобы переговорить со мной на такую тему, именно здесь? Ну, выдает, Неистовая!»

– Антон Васильевич, – продолжала Марина Валентиновна. – Я знаю, что вам придется, как образно сказал поэт, «наступать на горло собственной песне». Но время врывается в нашу жизнь. Звонок?! Нам с вами не удалось договорить, надо возвращаться в зрительный зал. Договорим позже.

– Вот этот дядечка сидел рядом со мной, – услышал Антон Васильевич у себя за спиной. Он обернулся. Мимо проходила группа молодежи, среди других – его экспансивная соседка и Тяпа.

– Тс-с! – предупредил девушку Тяпа.

– Что такое?

– Мой тесть.

– У-у!..

Антон Васильевич не остался на второе отделение.

«Вот тебе и сказки Гофмана!» – идя на вокзал и словно отвечая кому-то, думал он.

Только за то время, как Антон Васильевич начал работать инженером, сколько в радиоэлектронике сменилось всего. Были октальные лампы, на которых строились приборы, каждая по размерам словно керосинка, затем появились «пальчиковые» лампы, «дроби» и наконец полупроводники. Революция в электронике. Скачок технической мысли. Ни тебе катодов, ни анодов, наравне с отрицательными электронами, носители положительного заряда. Совершенно новая теория. Садись переучивайся заново!

А давно ли было: Антон Васильевич в группе первых ленинградских инженеров-энтузиастов, начавших осваивать эти новые элементы, поехал в Москву на симпозиум по полупроводникам. Получилось так, что все ехали в поезде в разных вагонах. И вот в Москве на вокзале руководитель группы решил собрать приехавших, – многие не знали адрес организации, в которой проводится симпозиум. Обратился за помощью к дежурному по вокзалу. И тот передал по радио, что просят всех приехавших на симпозиум по полупроводникам собраться в центральном зале.

И каково же было удивление и руководителя группы, и Антона Васильевича, и многих других, когда в зале начали появляться люди в форменной железнодорожной одежде. Их становилось больше и больше. Наконец к руководителю группы прибежал чуть ли не плачущий дежурный:

– Что же вы со мной сделали! Теперь сюда сбегутся все проводники со всех поездов не только нашего и Ярославского вокзалов, а могут еще и с Казанского прийти! Смотрите, сколько их собралось!..

И вот теперь «чибисы»!

Ни Екатерины Степановны, ни дочки дома не было, когда Антон Васильевич вернулся на дачу. Старушка, хозяйка дачи, сказала, что к ним приехала гостья и они вместе ушли погулять. Антон Васильевич сразу догадался, что гостья – это Эльвира, которая по звонку поняла, что он в городе, и решила воспользоваться этим, навестить подругу.

Антон Васильевич, поджидая их, прошел в маленькую комнату, сел на диван с валиками по краям, взял с этажерки несколько патефонных пластинок. Каждая в отдельном конверте. «Разбитое сердце», «Медленный танец» в исполнении эстрадного оркестра под управлением Цфасмана. Какие-то записи на покоробившейся рентгеновской пленке с изображением легких и позвоночника. Надпись «Студенточка».

Снял с проигрывателя салфетку и установил самодельную кособокую пластинку. Сначала долго шипело, как на сковородке, трещало, затем послышались хриплые слова: «Студенточка, вечерняя заря. Под липами… Ожидаю поцелуя… Ожидаю поцелуя… Ожидаю поцелуя…»

Антон Васильевич щелкнул по звукоснимателю. И певец так рыгнул, что студенточка, если она находилась в той же комнате, наверняка испуганно отскочила. А певец прохрипел: «Счастливы будем мы…» – но таким страшным голосом, что у Антона Васильевича мурашки пробежали по спине. Он поставил другую пластинку.

 
Сердце, тебе не хочется покоя,
Сердце, как хорошо на свете жить…
 

Сделав звук потише, Антон Васильевич сидел и слушал, менял пластинку за пластинкой.

Славно-то как!..

И ему вспомнились те времена, когда он, работая еще электромонтером, иногда по вечерам подхалтуривал в клубе, у входа в который висела афиша:

«Вечера бальных танцев. Руководитель Арнольди».

Кажется, они бывали по средам. И каждую среду, когда Колюзин после основной работы бежал в клуб, он видел, как от трамвайной остановки туда же стайкой направляются девчата. У каждой под локтем пакет – завернутые в газету туфли.

Закончив работу пораньше, Антон заходил в танцевальный зал – большое, ярко освещенное помещение. Окна распахнуты. Парни и девушки прохаживаются возле стен. Парни по одну сторону зала, девушки – по противоположную. Все напряжены от ожидания. Сам Арнольди, темноволосый мужчина среднего возраста, в черном смокинге и лакированных ботинках на тонкой кожаной подошве, прогуливается в центре зала. Но вот зазвучала музыка, парни устремились к девушкам. Каждый сделал вежливое, с наклоном головы приглашение. Девушки пошли навстречу. Разобрались парами, образовав длинный «коридор».

– Начали! – хлопнул Арнольди в ладоши. – И прам-тарам-тарам-тарам… Все вытянули левую ногу в сторону, одновременно коснувшись носком пола. Дальше, дальше тянем носок! Вот так! – распоряжался Арнольди. – Прам-парам… В такт с музыкой одновременный шаг. Теперь в противоположную сторону.

Антон не умел танцевать все эти пазефиры, падекатры, падеграсы. Среди других парией, тоже не умеющих танцевать, стоял возле дверей, смотрел на проходящие мимо пары, усердствующих девушек – продавщиц, штукатуров, – исполняющих этот танец графинь, – и ожидал, когда в зале погаснет свет, включат прожектор, направленный на висящий у потолка шар. Шар начнет вращаться, по стенам побегут световые зайчики, словно по залу полетели снежинки, и Арнольди объявит медленный танец, который назывался так лишь официально, но все знали, что это танго. И тогда можно пригласить заранее присмотренную девушку и повести ее, соблюдая между собой и ею строго установленную «комсомольскую» дистанцию. А потом будешь провожать девушку до парадной, и здесь уже разрешалось дистанцию нарушить…

Когда Екатерина Степановна, дочь и Эльвира вернулись с прогулки, Антон Васильевич еще сидел в маленькой комнате.

– Ты уже дома? – удивилась Екатерина Степановна.

– Я в этом нисколько не сомневалась, – нервно повела плечами Эльвира.

– А Тяпа еще не пришел?

– Ну, девочки, я побежала, – заторопилась Эльвира.

– Куда же ты? Подожди, сейчас будем пить чай.

– Нет, там меня ждет воробей на мякине, – обернулась к Антону Васильевичу и язвительно сказала: – Ку-ку!

Кроме Антона Васильевича, никто ничего не понял.

9

Гражданка Волкова пришла на работу в крепдешиновом платье. Не в своем водолазном свитере, а в платье – крик моды. Да еще накрашены губы.

Это поразило всех. Каждый отреагировал по-своему. Но безразличных не оказалось.

– Нина, какая ты сегодня красивая! – восторженно воскликнули Ныркова и Перехватова. – Покажись, покажись! – Они поворачивали се, рассматривали платье, одергивали, поправляли. – Какое хорошенькое!

– Да ну вас!.. Прийти нельзя. Даже неловко!

– Нинка! А где грудя? – завопил Мазуров.

– Митька! Ну паразит! Я тебя когда-нибудь убью! – Она трясла Митю, трепала за волосы, а он делал вид, что с восхищением смотрит на нее.

– Эва!.. Какая!

Говорят, что одежда меняет привычки человека. Если Нина Кондратьевна и не поменяла их, то, во всяком случае, что-то с ней произошло. Что именно, не назовешь, но изменения произошли. Она теперь очень быстро и, кажется, с бо́льшим старанием, чем прежде, выполняла поручения Полуянова. Иногда даже предугадывая, о чем он хочет ее попросить. Во всяком случае, ему стало легче работать с ней. Возможно, он уже привык к ее манере, несколько «пообтерся» за прошедшее время. Нина Кондратьевна может порыпаться, особенно если поручаемое дело не очень-то ей по душе. Однако на это не следует обращать внимание. Подожди, и она успокоится. Но уж если взялась что-то делать, потом можешь не проверять. Если делала, то по-честному. Или сразу отказывалась: «Не буду». У нее не было половинчатости.

Мартын Иванович тоже обратил внимание на платье Нины Кондратьевны, принесшей ему на подпись требования на электроэлементы.

– Сколько стоит такое? Где покупали? – спросил по своему обыкновению.