Текст книги "Турухтанные острова"

Автор книги: Павел Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– А какое это имеет значение?

– Хороший материал.

– Вы еще потрогайте.

Мартын Иванович не утерпел и в самом деле потрогал, помял ткань на рукаве.

– Крепдешин.

Сам Мартын Иванович родился и вырос в семье сельских учителей. В летнюю пору родители целыми днями копались в огороде. Держали всякую мелкую живность, поросенка, кур.

Кроме Мартына у них был еще сын, постарше. Хоть возрастная разница между братьями была невелика, в пять лет, но тот рос крупным, упитанным здоровяком. Недаром все в поселке звали старшего брата Тыквой, а Мартына – Довесок. Всю одежду родители справляли на старшего, «жениха», а Мартын донашивал то, что ему доставалось. Поэтому брюки всегда оказывались широки в поясе и постоянно сползали, поправляй их каждую минуту.

Говорят, что характер человека формируется в детстве. Вот, может быть, поэтому Мартын Иванович и вырос таким, что всегда довольствовался второй ролью, уходил в тенек. И сейчас фактически не заместитель начальника лаборатории, а его «довесок».

– Ох-хо-хо.

Обычно Мартын Иванович любой бумаге давал вылежаться. Может, через денек-другой необходимость в ней и отпадет. Но гражданке Волковой он делал исключение, приносимые ею бумаги подписывал сразу.

Нина Кондратьевна сидела на стуле напротив стола, ждала, а Мартын Иванович визировал требования, повторяя вслух их содержание:

– Сопротивления сорок семь килоом. Тридцать штук. Не много?

На что Нина Кондратьевна даже не повернула голову, не удостоив вопрос вниманием. Знала, что Мартын Иванович спрашивает просто так, «для проформы». Все равно подпишет.

– Сопротивление пять и одна килоома… «Крокодилов» – пятнадцать штук… «Бегемотов» шесть штук.

Последнее название Мартына Ивановича несколько смутило.

«Крокодилами» в просторечии, по их отдаленному сходству, называли специальные металлические зажимы. Во всей документации, чтобы не ставить семизначный номер, который и запомнить-то почти невозможно, указывали «крокодилы», и все понимали, что это такое. А здесь «бегемоты».

«Что, появилось еще что-нибудь?» И он уже совсем удивился, прочитав: «„Жеребцов“ десять штук».

Выставил в амбразуре пушечку. Нацелил ее на Волкову.

– Нина Кондратьевна, а «павианы» вам зачем? – спросил вежливо.

– Какие «павианы»?

Мартын Иванович пододвинул ей требования. Волкова прочитала. Побледнела. Даже губы сделались белыми от злости.

– Митька!..

Она сгребла все требования и вышла.

– Только вы потише там, – успел сказать Мартын Иванович. – Не очень!

– Слушай, тебе давно не били по вывеске? – зайдя в комнату, спросила Нина Кондратьевна у Мити и швырнула требования на его верстак.

– А что? – Митя спокойно смотрел на нее. – Нинка, обиделась?! Я пошутил!.. Бес попутал! Только уж очень смешно: «крокодилов» пятнадцать штук. Не утерпел!

Полуянов сидел растерянный. Ведь он первым визировал требования и не подметил Митькиной шкоды.

В комнату вошел Мартын Иванович, он не сердился, а был очень доволен собой.

– Хорошо, что я подметил! А то что могло получиться? Смеху было бы на весь институт! Двадцать «павианов»! Вы ж понимаете, что это такое! Хорошо, хоть обратил внимание!

– Братцы, не подумал! – вопил Митя. – Набейте мне морду, заслужил! – И так колотил себя кулаком в грудь, что она гудела, словно бубен. – Салага я, а не матрос! Нинка, дай мне оплеуху!

Полуянов не сомневался, что все так оно и есть. Однако все равно было неприятно.

Мазуров несомненно способный работник. Но несет его куда-то неведомая сила, против собственной воли!

И таких разных людей надо объединить вокруг себя, в одну группу. Как?

Нина Кондратьевна сидела молчаливая, отвернувшись от Мазурова и от всех остальных.

Этот проклятый Митька словно испортил ей весь праздник. Ведь только вчера, возвращаясь с работы, она купила это платье. Зашла в универмаг, увидела и взяла. Правда, Женька еще не знает. До получки не скоро, с деньгами будет туго. А и шут с ними! Когда было легче!

В детдоме они не копили деньги. Не были приучены к этому. Если захотелось что-то купить, одалживали друг у друга. Потом отдавали. Хочу и хочу!

Но никогда прежде Нина не задумывалась, как одета. Теперь ей вдруг захотелось выглядеть интересной. А этот Митя!..

Однако Митин поступок огорчил ее не потому, что над ней могли смеяться. Начихать ей на всех! Она заметила, что расстроился Полуянов.

10

В обеденный перерыв Ян одним из первых вышел за проходную, направляясь в столовую на противоположной стороне улицы. И увидел, что от остановившейся напротив машины к нему идет Мишаня.

– Не ожидал? Я как снег на голову! Только что взял из ремонта тачку. Куда на обед? Поедем вместе пообедаем! Посмотри, кто в машине!

Из салона машины выглядывала Татьяна.

– Куда едем? В Приморский парк, ресторан «Восток»?

Следом за Яном из проходной вышла Нина Кондратьевна и остановилась, рассматривая, с кем Полуянов разговаривает.

– О, девушка, вы не хотите поехать с нами? – обратился к ней Мишаня и сразу засуетился, вроде бы зашаркал шпорой о шпору, как петушок, ухаживающий за курочкой.

– Присоединяйтесь к нам! Сделайте одолжение.

Бедный ловелас, он не знал, с кем имеет дело.

Нина Кондратьевна открыла дверцу и села рядом с Мишаней в кабину.

– Ого, вы мне положительно нравитесь! Я чувствую, мы найдем общий язык.

– Вы бабник от рождения или потаскун-самоучка? – спросила Волкова.

Однако Мишаню это не обескуражило. Кажется, наоборот, подзадорило.

– Просто я человек атакующего склада. Мой стиль – атака. Во всем нужен темп, темп! Вы читали рассказ, не помню какого американского автора, – автогонщик участвует в автопробеге. Останавливается на промежуточном этапе, чтобы механики залили бензин. На эти несколько секунд он выходит из машины, чтобы заглянуть в кафе, выпить чашечку кофе. И здесь ему понравилась продавщица. Он делает ей предложение. Девушка не знает, на что решиться. Гонщик нервничает: «Скорей, скорей! У меня осталось всего несколько секунд». Наконец девушка говорит: «Да». Они бегут к дому, чтобы она могла сообщить обо всем родителям. А навстречу родители уже несут уложенные чемоданы. Хо-хо.

Мишаня не умолкал всю дорогу. В ресторане, который в дневное время работал как обычная столовая, они сели вчетвером за отдельный столик. Пригнувшись к Нине Кондратьевне, Мишаня продолжал что-то оживленно рассказывать. Но Нина Кондратьевна не очень внимательно слушала его. Смотрела на Татьяну. И та несколько раз внимательно молча посмотрела на нее.

Ян давно приметил, что менаду женщинами бывает взаимное, с полувзгляда, понимание, им подчас вовсе не нужно слов.

Когда поднялись из-за стола и вышли в фойе, Татьяна сказала:

– Мы на минуточку.

Они отошли в сторону, к стеклянным дверям. Нина Кондратьевна говорила, а Татьяна, став серьезной, молча слушала. Затем они направились к машине, где их уже ждали Ян и Мишаня, и, когда садились, Татьяна сказала Нине Кондратьевне:

– Благодарю вас.

Больше они не разговаривали между собой всю дорогу. Татьяна сидела рядом с Яном, но словно отодвинулась от него. Он почувствовал это.

– Что такое?.. Что случилось? – спросил он шепотом.

– Нет, ничего.

– Тебе нехорошо?

Татьяна сделала знак, чтобы он молчал.

– Было очень приятно с вами познакомиться, – сказала Татьяна Нине Кондратьевне, когда они вышли из машины.

– Надеюсь, мы встретимся еще раз? – обратился к Нине Кондратьевне Мишаня.

– Надейтесь.

– Хо-хо, – потирал Мишаня руки. – У вас работает?

– У меня в группе. Ну как ты? – повернулся Ян к Татьяне.

– Пустяки. Немножко укачало в машине. В моем положении это вполне естественно.

– Я провожу тебя. Отпрошусь у начальства.

– Не надо. Иди работай. Меня Миша проводит. Мне уже лучше.

После обеденного перерыва Нина Кондратьевна и Полуянов вместе вошли в комнату и увидели, что верстак застлан чистой бумагой, а на нем на тарелке лежат штук двадцать пирожных. Это Митя сбегал на Большой проспект, туда и обратно шесть трамвайных остановок за пять минут.

– С чего это? – удивилась Нина.

А Митя рухнул перед ней на колени, руки скрещены на груди.

– Богиня! Яко мелкая инфузория припадаю к стопам твоим, рыдаюче и моля: пощади! Ибо не было злого умысла во всем содеянном, а токмо по глупости, младенца годовалого недостойной, и потому еще молю, хулу всякую на себя изрыгая: пощади!

– Да пошел ты! – отмахнулась Нина Кондратьевна, однако угадывалось, что она на Митю больше не сердится.

Ян, не вытерпев, попросил разрешения у Марины Валентиновны и из ее кабинета позвонил Татьяне.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – спокойно ответила Татьяна.

Когда он вернулся в комнату, гражданка Волкова внимательно и с особым интересом посмотрела на него.

– Митька, конопатенький ты мой! Как оттрепала бы я тебя, ух! – потерла кулак о кулак, показала, как это сделала бы. И трахнула Мите кулаком по спине.

– Ты в следующий раз предупреждай, мать, а то могут все пломбы вылететь.

– Конопулька моя!..

11

После обеденного перерыва, составив отчет по командировочным расходам, Антон Васильевич понес его на визу к главному конструктору Тучину. Тучин встретился ему на лестнице. Увидев Антона Васильевича, остановился на площадке, поджидая.

– Ты ко мне?.. А ты, Коля, встань, постой, – обратился он к безусому пареньку-охраннику, который, зная манеру Тучина, и так уже давным-давно стоял, освободив стул, по громкому дыханию угадав, что идет именно Тучин, хотя тот находился еще двумя этажами ниже. – Вот так-то, – назидательно ворчал Тучин, усаживаясь на стул и отдуваясь. – Потому что это не твое место, а мое. Не мне, старику, бегать по этажам, а тебе. Мне сидеть вот тут, проверять пропуска. Ваш пропуск! – требовал Тучин у проходящих, хотя и так знал каждого и его знали все. Опытный специалист, лауреат Государственной премии, Тучин по возрасту должен был находиться на пенсии, но руководство института уговаривало его повременить, обещая, что он работает последний год. Так длилось уже несколько лет.

– Ну чего там у тебя? – отдохнув, поднялся Тучин, взял Антона Васильевича под руку. – А, это не ко мне, – войдя в комнату, кинул отчет на стол к Сибирякову, которого Антон Васильевич уже знал. Столы Тучина и Сибирякова стояли так, что Тучин и Сибиряков сидели лицом друг к другу. – Вот, Мариаша, подпиши. Можешь не проверять. Это такой ас в бумагах, нам с тобой не чета. Ни один комар носу не подточит. У Антоши учиться надо! А это теперь мой заместитель.

– Еще не совсем, – сделал Сибиряков губы узелком, словно бы пококетничал немного.

– Изба у мужика на Селигере, – гудел Тучин, пока Сибиряков визировал Антону Васильевичу отчет. – Хочешь поехать с нами на рыбалку? У тебя ведь отгульных дней полно. Возьмем его, Мариаша?

– Я чего, пожалуйста. Нам не жалко. Только напрасно съездите. Ничего не поймаете.

– Почему же не поймаем? – удивился Тучин. – Ты поймаешь, а мы не поймаем?

– А вот так. Рядом будете сидеть и не поймаете.

– Что ж, рыба паспорт с местной пропиской спрашивает?

– Нет. Но у всех местных ловится, а вы – не поймаете.

– Это уже интересно! Ты меня заинтриговал! – завозился Тучин. – Теперь я обязательно поеду. Поедем, Антон? Откладывать не будем. Сегодня же.

«А что, действительно?.. – подумал Антон Васильевич. – Сколько лет не был на рыбалке! Когда опять доведется!»

Дни отгульные были. А кроме того, у него имелся тайный умысел: поговорить с Тучиным и Сибиряковым, как они относятся к очередной затее Марины Валентиновны.

И, поразмыслив, он согласился.

Поезд уходил за, полночь. По аналогии с таким же тихоходом военных лет его в шутку называли пятьсот-веселым. Он останавливался у каждого столба. Выглянешь в окно – и строений рядом никаких нет, хоть бы какой-нибудь сарай, только лес на обе стороны. Поезд постоит-постоит, вроде бы повздыхает в раздумье, и снова заскрипят вагоны. Слышно, как где-то в бачке хлюпает вода.

– За это время до Владивостока можно долететь. Ну, Манечка, и место ты для дачи выбрал! – ворчал Тучин.

– Ничего, успеем. К утренней зорьке попадем – и хорош. Наша рыба от нас никуда не денется.

Казалось, на остановках никто не выходит. Но вагон постепенно пустел. Наконец вышли и они.

И оказались в каком-то ином, позабытом мире. Где-то далеко постукивал дятел. Трещала сорока.

Они пошли черемуховой рощей. Прежде Колюзину приходилось видеть три-четыре, ну, положим, десяток черемух рядом, но вот столько, чтоб на полкилометра одна черемуха, он видел впервые. Деревья высоченные. И вся черемуха цвела. От земли, где ветки стлались по тропе, до верхушек на десятиметровой высоте. Тропка, словно снегом, засыпана лепестками цветов. На ней остаются темные следы. Висят блинки паутины. Вся черемуха благоухает. Какая-то сказка, сон.

– Ты что ж, Мариан, скрываешь такое чудо от людей? Сюда на экскурсию возить надо. А ты… – ворчал Тучин.

– Пришли, – сказал Манечка.

Они вышли за черемуху и увидели… И по рассказам Сибирякова Антон Васильевич представлял, что у того домишко маленький. Но то, что увидел, поразило и его. Некая избушка на курьих ножках. Окошко заткнуто тряпкой. Вдоль стен – крапива высотой до крыши, прошлогодний высохший малинник.

– Да я в нее и не влезу! Это все равно, что слона загнать в телефонную будку, – проворчал Тучин. – Ты куда меня привел, Манечка?

– Ничего, влезете. Она резиновая. – Манечка открыл висящую на одной петле калитку в сад. Избушка стояла на самом берегу озера, по которому разбросаны многочисленные острова.

Манечка первым поднялся по скрипучему крыльцу, снял ржавый замок, который, как оказалось, не был заперт, пощелкал в сенях выключателем.

– Проходите.

Колюзин вошел и остановился, изумленный. Из сеней дверь вела в кухню, освещенную лампами дневного света. Стены кухни отделаны белым пластиком.

В соседней комнате – письменный стол. Полка с книгами. Большая Советская Энциклопедия. А над полкой, на вбитом в стенку гвозде, выкованном в кузнице, висели липовые лапти. Аккуратные такие, для выставки, в белую и темную клетку.

Главное же, что изба внутри оказалась просторной. И впрямь резиновая.

– Э-э, да у тебя тут боярские хоромы, – влезая в избу, прогудел Тучин. Он сразу плюхнулся на диван к окну. – И вид на озеро! Мне, старику, больше ничего и не надо. Я никуда не пойду. Раскрою окно и буду закидывать удочку с дивана прямо в озеро. Все, с завтрашнего дня ухожу на пенсию, поселяюсь у тебя, Мариан Михайлович. А ты там твори.

Антон Васильевич остановился напротив лаптей, висящих на гвозде, рассматривая их.

– Коверзешки, – пояснил Мариан Михайлович. – Лапти – это только общее название, как и ботинки.

Разговаривая, Манечка успел переобуться в постолы – лапти с голенищами по щиколотку. Такие же предложил Тучину и Антону Васильевичу.

– Попробуйте!

– А чего!.. Хорошо! – переобуваясь, покрякивал Тучин. – Вот ты в них на работу и ходил бы, а не в тапочках.

– С удовольствием. Только надо переобуваться, когда к директору идешь.

– Ты и директору подари.

В постолах Тучин выглядел забавно. Брюки на подтяжках, иначе они не удержались бы. По фигуре Тучин походил на глобус.

– «Эх, лапти мои, лапти липовые», – стоя посредине избы, притопывал Тучин постолами. – Когда отпустят на пенсию, буду ходить в постолах, есть тюрю, соблюдать фигуру. А то что такое, достиг зеркальной зрелости! Ботинки без зеркала не зашнуровать: шнурков не вижу.

Позавтракав и напившись чаю из ведерного самовара, на чем настоял Тучин, – впрочем, он один весь его и выдул, отчего глобус стал значительно больше и округлее, – Манечка пошел подготавливать лодку и снасти, Тучин завалился на диван, чтоб отдышаться, а Колюзин пристроился за избой на бревнышке, с ее солнечной стороны.

Рыбачить отправились во второй половине дня. Сложили в большую смоленую лодку удочки, подсачник. Манечка сел на весла, Антон Васильевич – в нос лодки, а Тучин – на корму. Он долго примерялся, прежде чем ступить в лодку, а когда сел, Колюзина на полметра подняло вверх. Так они и поехали в лодке, которая стояла наклонно по отношению к поверхности воды.

– Ты веди нас на самое хорошее место, – сказал Манечке Тучин.

Манечка загнал лодку с подветренной стороны небольшого острова в тихое зеркальце между камышей, соединенное протокой с озером.

– Тут и будем ловить.

У Тучина была своя удочка. Он привез ее из города. Бамбуковое удилище, поплавок снизу голубой, чтоб его не видела рыба, сверху – розовый, издали заметный рыболову. А Манечка пользовался удочками самодельными. Удилище – какой-то ивовый прутик.

– Чего это у тебя, какие-то палки? – ворчал Тучин.

– Нам других и не надо. Зачем?

Тучин с Колюзиным поймали по нескольку окуней, а Манечка все еще разматывал лески на удочках. Затем и вовсе развалился в лодке, подставив лицо под солнце, прикрыл глаза.

– Ты что, так ловишь? – гудел Тучин.

– Ничего, от нас наша рыба не уйдет.

– Забрось и ты хоть разок, покажи класс.

Манечка лениво принял удилище у Тучина из рук. И тотчас поплавок нырком ушел ко дну.

– Тащи! – закричал Тучин.

– Уйдет, – уверенно и флегматично-спокойно сказал Манечка.

Но Тучин двумя руками вцепился в удилище.

– Тащи!!

И вытащил окуня, да такого огромного, что странно было, как не оборвалась леска.

– Ага! Видал? Во как надо ловить! – торжествовал Тучин. – Ты говорил – уйдет! Никуда не денется. Наш будет. – Он снял с крючка окуня, держал его в обеих руках, поворачивал. Окунь вяло пошевеливал хвостом. – Хорош, крокодил! – торжествовал Тучин.

И произошло непредвиденное: окунь хлестнул всем телом, выскользнул у Тучина из рук и гулко, как полено, упал в воду.

– Держи!

Но держать уже было некого.

– Так и положено, – поправил очки Манечка. – Крупная добыча – озеру. А нам такие и не надо. Зачем? Возьму штучки три граммчиков по пятьсот, и ладно. Мы не жадные, – приговаривал он, разматывая удочки.

– Ну что ж, возьми, возьми, – все еще никак не мог успокоиться Тучин. – Взял, да?! – созлорадничал Тучин, когда Манечка вытащил ершика граммов на сто. Но тот словно ничего и не заметил. И сразу же поймал окуня такого, что пришлось брать подсачником. А за ним – бац! – второго. Да и третьего.

Тучин сразу же принялся наживлять червяка.

– А вы не торопитесь. Успокойтесь, – наставлял его Манечка. – Рыба любит людей неспешных, нежадных. Вот видите, и у вас окунек грамм на триста. Теперь надо ершиков, на ушицу.

И после этого действительно у всех трех – одни ерши.

– Ну, Манечка, ты слово какое-то знаешь! – поражался Тучин.

– На уху поймали?.. Хватит!..

И Манечка будто закрыл какие-то подводные ворота. Хоть бы одна поклевка!

– Чудеса! – от удивления хлопал себя по бокам Тучин.

После рыбалки Тучин прилег отдохнуть, Манечка и Антон Васильевич чистили рыбу, варили на костре уху.

– Главное в любой рыбалке не рыба, главное – процесс, – наставлял Манечка.

Сначала он отварил ершей, выбросил их, как несъедобную, костлявую мелочь. Но недаром же говорят, что у костей мясо слаще. И только после этого положил в котел крупную рыбу. Готовил на специальных ольховых чурочках, подгнетах. Чтоб попахивала дымком, но не горчила. Приправил горошковым перчиком, разными специями. Ах, уха!.. Поэтому, наверное, она и зовется ухой, что зачерпнешь деревянной ложкой, вдохнешь – Ух! А-а-а…

Поужинав, включили телевизор. Манечка пощелкал переключателем программ. По одной показывали фрагменты из подготовки мастеров фигурного катания к новому спортивному сезону.

– Оставь это! – попросил Тучин. – Любителей фигурного катания много, а ведь на катках народу становится все меньше. Помнишь, как раньше? – обратился он к Антону Васильевичу. – В одном ЦПКО заливали три пруда, Масляный луг, рядом три поля на «Динамо». И не хватало. Верно говорю?

– Верно, – подтвердил Антон Васильевич.

– Что такое «голландский шаг», помнишь?

– Я тогда работал в ЦПКО, в радиоузле. Заводил пластинки:

 
Вьется легкий, пушистый снежок,
Золотые сверкают огни.
И звенит под ногами каток,
Словно в давние, школьные дни…
 

– «Ты с другим убежала вперед, – подхватил Тучин. – „Догони, догони“, – только сердце ревниво замрет», – пропели они вместе.

Антон Васильевич, возбужденный воспоминаниями, еще больше оживился.

– А в центре катка – гирлянда из цветных лампочек висела. Мы с Толиком вешали. Под ней катались одни асы. Ну, давали! Показывали класс. Носились вперебежку. Но все ждали Тумбу.

– Ты и Тумбу помнишь?

– Еще бы! Он катался на «канадах», что выделывал! Бывало, как только появится, бегут с разных сторон: «Тумба, Тумба пришел!»

– Ты его знал?

– Как же!

– Так это – я.

– Как? – опешил Антон Васильевич.

– Накопления? Ты это имеешь в виду? – понял его Тучин и похлопал себя по животу. – Все мы изменились. Погоди-ка, погоди… Ты – Колька? Ну да! Колюзя, значит – Колька! Ну даешь! Даешь! Сколько лет вместе проработали, а не узнал. Иногда смотрю: кто-то знакомый? Кто – не помню. Ну даешь! – Тучин сгреб Антона Васильевича в охапку. – И у меня Тумба – прозвище. Бывало, в школе в младших классах нашкодничаю, завуч вызовет мать, она работала в школе уборщицей, нажалуется ей, она поймает меня в коридоре, оттреплет, поставит к стенке и начнет кричать: «Ты у меня будешь еще так себя вести или не будешь, отвечай!» А я молчу, стыдно отвечать при всех ребятах. «Что стоишь молчишь, как тумба?» Оттуда и пошло: «Тумба, тумба!»

Они сидели и еще долго говорили, вспоминая то одно, то другое. Постепенно беседа переключилась на сегодняшние институтские дела. Антон Васильевич подметил, как сразу оживился Манечка, посматривая то на Тучина, то на Антона Васильевича. По тем вопросам, которые ему задавали, Антон Васильевич понял, что и Тучину, и Сибирякову многое известно из того разговора, что в первый день приезда состоялся у него с Головань. От Сибирякова, а может быть и от самой Марины Валентиновны, знал Тучин и про синхронизатор, разрабатываемый на «чибисах».

– А как вы к этому относитесь? – спросил Антон Васильевич одновременно Тучина и Сибирякова.

– Кто же против лучшего! – воскликнул Тучин.

– Почка отрицает лист, лист отрицает почку. Закон отрицания отрицания. Один из основных законов диалектики, – многозначительно произнес Манечка.

– Конечно, тут большие переделки, – продолжал Тучин. – Но вы же сами этого захотели!

– Ну, мы…

– Погоди, – поняв Антона Васильевича и пытаясь его успокоить, сказал Тучин. – Ваша Неистовая лихо берет! Чтобы разрабатывать современные приборы на интегральных схемах, надо знать алгебру Буля.

– Нет, одной алгебры мало, – заметил Сибиряков.

– Вот видишь, оказывается, и с этой алгеброй буль-буль. Но кроме вас есть еще и другие службы. Конструкторский отдел, технологический, производство. Ты и сам все это не хуже меня знаешь. Так что – поглядим!

12

Наконец-то свершилось то, чего Нина Кондратьевна ждала с таким нетерпением. Ее семье дали квартиру. Несколько первых дней Нина ходила сама не своя. Хотелось сделать невесть что. В эти дни особенно доставалось Мите Мазурову.

– Мать, ты испытываешь меня на вибропрочиость? – весело кричал Митя. – Если ты будешь меня так трясти, то моя голова отлетит, как пуговица. Пощади!

– Митька! Я тебя задушу!

– Только в объятиях!

На новоселье Нина Кондратьевна пригласила всех, с кем работала в одной комнате, а также Мартына Ивановича и Головань. К Антону Васильевичу, который в эти дни находился в отгуле, специально приехала на дачу в Лисий Нос. Так что нельзя было отказываться. Антон Васильевич позвонил на работу. Договорились, что купят общий подарок – транзисторный приемник. Его вручит Митя Мазуров. Ему же поручили написать поздравительные стихи.

В день новоселья Головань отпустила Нину Кондратьевну пораньше с работы, чтобы та успела прибрать и приготовить все. Антон Васильевич подъехал к институту к окончанию смены, отправились всем гуртом. В трамвае заняли сразу полвагона. Марина Валентиновна по укоренившейся привычке прошла вперед, следом – Мартын Иванович, принарядившийся ради такого события, в новом костюме, благоухающий духами, при галстуке, правда, из кармана и нового пиджака торчала авторучка, словно он ехал подписывать требования на электроэлементы. Митя Мазуров застрял в середине вагона в окружении «нимф», оттуда слышался почти непрерывный смех. Мартын Иванович несколько раз предлагал Марине Валентиновне сесть, указывая на освободившееся место. Но она неизменно отказывалась. А в ее присутствии Мартын Иванович тоже не решался сесть, так и стоял, чувствуя себя неловко. Антон Васильевич всегда ездил на задней площадке, читал, стоя у окна. Эта привычка сохранилась у него со студенческих лет.

Нина Кондратьевна их ждала. Волосы уложены. Специально ходила сегодня в парикмахерскую. И оттого, что у нее прическа, чувствовала себя неловко. Ай, ну ее к лешему! Словно ведро какое-то на голове.

Митя Мазуров сразу отправился осматривать квартиру, на ходу сказал Нининому мужу:

– Здорово, джигит!

Пока все пришедшие в коридоре знакомились с Нининым мужем, женщины перед зеркалом поправляли прически, Митя успел вернуться в коридор:

– Ничаво! Квартирка что надо!

Когда, осмотрев квартиру, сели за стол, налили первую рюмку, поднялась Марина Валентиновна. От имени всего коллектива она поздравила Нину Кондратьевну и ее мужа с новосельем, пожелала им счастья в новой квартире и всего самого наилучшего. Она умела говорить спокойно, строго. Ей часто приходилось выступать на различных институтских собраниях, перед аудиторией.

После нее слово попросил Мартын Иванович.

– Н-да, – изрек он и предварительно почесал лысину. – Нина Кондратьевна, я тоже присоединяюсь к тому, что сказала Марина Валентиновна. Разрешите зачитать адрес от руководства лаборатории и от всех ее сотрудников.

Он вынул очки, водрузил их на переносицу, извлек из специально приготовленной папки лист ватмана и стал читать:

– Коллектив и руководство НИЛ сорок четыре поздравляют Волкову Нину Кондратьевну…

И так далее… И тому подобное…

Под аплодисменты Мартын Иванович вручил адрес Нине Кондратьевне, пожал ей руку.

За столом сразу стало весело, непринужденно. Выпили первую рюмку, заговорили, застучали вилками. Уловив, что его время настало, поднялся Митя Мазуров.

– Минуточку! Минуточку внимания!.. Нина Кондратьевна, разреши вручить тебе наш подарок! – закричал он, словно обращался к Нине Кондратьевне откуда-то с другого конца зала. Поднял стоящий у его ног приемник, включил его. По приемнику передавали какую-то веселую музыку. – А теперь я прочту тебе стихи. – Повернулся к Нине Кондратьевне и стал декламировать:

 
Вам, которая подобна Афродите,
Чистотой своих помыслов и тела,
Желаем вам на новой квартире
Счастья и радости без предела.
Вам, вышедшей из пены,
Любовью к людям горя,
Желаем вам по денежно-вещевой лотерее
(хотя это и маловероятно)
Выиграть «Жигуля»!
Непохожей на всех остальных,
Копающихся в тине быта,
Вам, глядящей на мир открыто и величаво…
 

Митя дал условный знак, и все дружно прокричали:

 
Слава, слава, слава!
 

– Митька, ты талант! – Нина Кондратьевна потрепала его за волосы: – Эва!

Митя первым же и запел. И песню подхватили все. Ее знает каждый, кто занимался в учебном заведении, имеющем хоть какое-то отношение к электричеству.

 
Нам электричество сделать все сумеет,
Нам электричество мрак и тьму развеет,
Нам электричество заменит тяжкий труд,
Нажал на кнопку – чик-чирик! – и тут как тут!
 

Антон Васильевич петь не умел, он только постукивал пальцами по столу и повторял:

– «И тут как тут!..»

По предложению все того же Мити спели другую песню, которая, как утверждали, родилась в их институте:

 
Толкать науку вспять
Нам главк не разрешает,
Толкать ее вперед —
Умишка не хватает.
Вот мой тебе зарок,
Хороший мой дружок:
Вперед толкать не можешь —
Толкай науку вбок!
 

Последние строки повторялись дважды, их пели с особым подъемом:

 
Вперед толкать не можешь —
Толкай науку вбок!
 

Кто-то поставил на проигрыватель старую пластинку «Брызги шампанского». Мартын Иванович пригласил Марину Валентиновну.

– Вы танцуете по-гамбургски?

– Да.

Мартын Иванович перехватил Марину Валентиновну под спину левой рукой и, часто-часто семеня, побежал на нее, наклонив голову так, словно собирался боднуть. Марина Валентиновна, так же семеня, быстро побежала, отступая. Таким образом они добежали до двери в кухню, замерли на мгновение, акцентировав эту паузу, а затем Мартын Иванович побежал обратно, увлекая Марину Валентиновну за собой. Она бежала, заглядывая ему через голову на мелькающие каблуки его ботинок, потому что ростом Мартын Иванович был ей до плеча. Остановившись у другой стены комнаты, сделали какой-то замысловатый прыг-скок.

– Фу, жарко!

– Можно открыть форточку.

– Нет, спасибо. – И тут же подошла к Полуянову: – У меня к вам большая просьба. Надо хорошо подготовиться и сделать обзорный доклад о новых элементах «чибисах», ознакомить с ними ведущих специалистов.

– Когда?

– Когда, я вам сообщу. На одном из технических советов института.

– А я думал – сейчас, – пошутил Полуянов. Марина Валентиновна улыбнулась.

– Идемте танцевать? – протянула она Полуянову руку. Включили магнитофон, и начались современные танцы.

– Танцы – моя стихия. Мы иногда танцуем с внуком. Вы не видели его, какой он у меня прелесть, – говорила Марина Валентиновна, оказавшись у Полуянова за плечом. Она не была уверена, что он слышит, о чем она говорит. Да это и не имело равно никакого значения.

Непонятно было, кто и с кем танцует. Каждый выделывал, что мог, в силу своих способностей и фантазии. Митя просто подпрыгивал, поочередно высоко поднимая то одну, то другую согнутую в колене ногу. «Эх, яблочко, куда катишься? Если к Нинке попадешь, не воротишься…»

Все заметно устали. И снова поставили танго.

Нина Кондратьевна пригласила Полуянова. Закинула руки ему за шею. Он попытался высвободиться, но гражданка Волкова крепко держала его.

– Ну как, попало вам? – спросила она, явно имея в виду свой недавний разговор с Татьяной. – Пусть. Так и надо.

– Что вы сказали ей?

– Чтобы она берегла вас.

– От кого?

– Да хотя бы от меня.

Пригнув Полуянова к себе, она неожиданно поцеловала его в губы. Да так, что он чуть не задохнулся. Вырвавшись, испуганно оглянулся: не видел ли кто? Ведь здесь же где-то ходил муж Нины Кондратьевны, Женька.

Видел только Митя Мазуров. Когда Волкова повернулась к нему, он закрылся рукавом: мол, ничего не вижу. Гражданка Волкова подошла к столу, взяла фужер.

– А-а! – трахнула об пол так, что осколки брызнули в стороны.

– Нина Кондратьевна, что вы? – схватил со за руку Мартын Иванович.

Она чуть отстранила его, взяла второй фужер и тоже – трах!

– Что вы делаете?

– Пусть!.. Вот сейчас возьму скатерть и все – на пол!

На помощь Мартыну Ивановичу подбежал Антон Васильевич, девушки. Только Митя стоял улыбаясь, кивал Нине Кондратьевне.

– Карамба!

– Нам надо расходиться, – шепнул Мартын Иванович Полуянову. – Следите, пожалуйста, за ней, – сказал он вышедшему в коридор Женьке.