Текст книги "Турухтанные острова"

Автор книги: Павел Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Ты не поцелуешь, так она сама возьмет да и поцелует!

– А я ей плюху дам.

Сашка допил молоко, потрогал лоб и живот, вздохнул, – видимо, живот показался ему недостаточно твердым.

– Ну что, еще выпьешь?

– Ага.

Напившись, Сашка вылез из-за стола.

– Я пойду им да-ам.

Но во Двор вошла Сашкина мать.

– Что, надоел бабке за день, Аника-воин? Идем домой, отец приехал.

– Завтра опять приходите.

– Придем, куда ж мы денемся?

В подобную пору года темнеет медленно. Серегин долго еще сидел на крыльце, слушал, как по дороге, мимо калитки, наперегонки носились на велосипедах мальчишки, над крышами домов, над сараями летали ласточки, садились на провода, щебетали торопливо, умолкали на мгновенье, а затем – раз! – и нет ни одной на проводах, замелькали над садами, над антеннами, не уследишь взглядом, – раз! – и опять все сидят на проводе, щебеча о чем-то негромко.

Серегин через калитку вышел в огород. За огородом берег резко обрывался к реке, между этим круто спадающим земляным выступом и водой – луг. И по ту сторону реки – луга. Перед деревней река делала резкий поворот и, петляя, уходила к горизонту. По лугу то здесь, то там синели окна – старицы, над ними стояли серебристые ивы, каждую весну обламываемые ледоходом, во успевающие дать густые мутовки.

На реке купались. И Серегин тоже решил ополоснуться. Спустился к воде и увидел Шебаршина.

– Что, решили почтить нашу речку своим присутствием? Вы привыкли небось к подсиненной воде, а тут пиявки, лягушки.

Он, зайдя выше колен, стоял лицом к воде и, делая кругообразные движения, разгонял перед собой мусоринки на воде. Серегин смотрел на него со спины. Шебаршин казался сейчас прямоугольным. Выждав, когда Серегин поплывет, Шебаршин поплыл рядом. Серегин плыл кролем, а Шебаршин – саженками. Причем он все время старался хоть немного быть впереди.

– Мы в бассейнах не ученые, стилем плавать не умеем, зато мы в этой речке еще из-подо льда плавали. Пацанами. Батерфляями не похвастаемся, а туда-обратно раз десять вытянем.

Он первым переплыл и в одну, и в другую сторону. Плавал хоть и не классно, но был силен.

Серегину было уже постелено, когда он вернулся. Себе бабка Ульяна бросила тюфячок на крыльце. Хотя в доме было не жарко, да и хозяйства у нее не имелось особого, чтобы сторожить. Постелила тюфяк на крыльце наискось и легла так, чтоб можно было видеть калитку в огород.

Серегину всегда плохо спалось на новом мосте. Не поднимая головы, с высокой кровати в боковое окно он видел, что бабка Ульяна тоже не спит, иногда положит голову щекой на руку, вздремнет немножко и снова смотрит на калитку.

3

Утром Серегин вышел на крыльцо и увидел диво дивное. Из-за реки вздымалось солнце. С травинок, с листьев деревьев крупными каплями сползала роса и сыпалась, будто дождь, только идущий не из туч, а рождающийся в кустах и траве. Слышно было, как по земле ударяют грузные капли, а травинки и ветки, освободившиеся от их тяжести, покачивались. Пели птицы. За рекой, в каждом кусту, в лугах, на всем обозримом пространстве не десяток, не сотня, а тысячи птиц заливались на разные голоса, и громко, и потише, и далеко, и близко. Где-то куковала кукушка. Серегину ли, другим ли отсчитывала долгие годы. Бабка Ульяна в огороде на грядках ломала Свекольную ботву для поросенка.

Серегин, взяв полотенце и мыло, спустился к реке. Подошвам ног было приятно от прикосновения к земле, сырой и прохладной в тени и ласковой в тех местах, где ее пригрело солнце. Он умывался, зайдя по щиколотку в воду, рыбья мелочь тыкалась ему в ноги, гналась за мыльными пузырями, уплывающими по течению, снизу будто клевала их и торопливо бросалась обратно, где падала новая мыльная пена. Умывшись, Серегин сделал зарядку, пробежался по узкой тропке вдоль воды. Когда он бежал, кузнечики прыгали у него из-под ног. Выбравшись из сырой травы, они прогревались на солнышке, пошевеливая задними лапками.

Вернулся он свежим, бодрым. У бабки Ульяны было уже приготовлено на столе. На спинке стула лежал вышитый рушник.

– Вот, не хочешь ли попробовать? – Ульяна Петровна достала вилок квашеной капусты. – У вас в городе такой не купишь. Крепкий, не проколоть.

– Спасибо! Мне это нельзя! – сказал Серегин. Взглянул на разрезанный пополам кочан.

– Почему ж?

– Желудок болит. Нельзя острого.

– Тогда молочка выпей.

– От молока не откажусь.

– У-у ты! Такой молодой! В твоем возрасте гвозди надо глотать, все нипочем. К врачам ходил?

– Обращался, сколько раз!

– Надо что-то другое.

Когда Серегин шел на завод, ощущение утренней радости, приподнятости, свежести и молодости не покидало его.

День был солнечным, но не жарким. Обсохла роса. Траву в лугах еще не косили, и какими только ароматами цветов не был настоян воздух. Он равномерно гудел от пчелиного гула, пчелы копошились в каждом цветке, перелетали с одного на другой, забирались в цветочные граммофончики, копошились там, что-то бурча, были видны лишь спинки да измазанные желтой пыльцой задние лапки.

– Что ж, идем к главному, – сказал Серегину Шебаршин. – Надо показаться.

Директор находился в командировке. Его замещал главный инженер. Он принял их сразу. Возможно, Шебаршин с ним заранее договорился.

– Пройдите, – лишь на секунду заглянув в кабинет, предложила секретарь.

Все окна в кабинете были распахнуты настежь. Над столом главного инженера кружилась пчела. Поздоровавшись и познакомившись с Серегиным, главный инженер предложил сесть.

– Ну, расскажите, что новое может ожидать нас в ближайшие годы? Над чем вы работаете?

– У нас ведется НИР «Коллер». Дальнейшая модернизация кардиосканера. Заканчиваем первый этап.

Главный инженер подвинул стул поближе к Серегину. Новая работа его явно заинтересовала, и он приготовился слушать.

– Пытаемся выполнить изображение цветным. И это не дань моде. Человеческий глаз воспринимает около десяти различий по яркости и в то же время около сотни оттенков по цвету. Заманчиво попробовать некоторые параметры отраженного сигнала закодировать в цвет. Тем самым обеспечить большую различимость изображения. – Серегин, как говорится, сел на своего любимого конька. – Целевая задача такова: посмотреть, нельзя ли за счет цвета, за счет, так сказать, тонкой структуры сигнала получить еще какое-нибудь полезное качество, – закончил он свой рассказ.

Главный инженер улыбнулся. Серегин удивленно посмотрел на него.

– Не верите в такую возможность?

– Нет, почему же!.. Говорите вы так увлеченно, слушать приятно. Согласен с вами: надо внимательнее заглянуть в человека. Желаю вам удачи!

– Спасибо. Можно от вас позвонить в Ленинград?

– Пожалуйста. Из приемной. Скажите секретарю. – Главный инженер нажал кнопку переговорного устройства. – Татьяна Васильевна, закажи, пожалуйста, Ленинград, институт. Товарищ назовет номер телефона.

Серегин поблагодарил главного инженера, они с Шебаршиным вышли в приемную.

– Ты теперь сориентируешься без меня? Не заплутаешь? Я побегу.

Глядя на уходящего Шебаршина, Серегин думал, что тот, наверное, никогда в жизни не бегал стометровку, он заковылял, размахивая руками, а вот сам Серегин рванул бы сейчас стометровочку. Он так и подпрыгивал от нетерпения, будто должен был прозвучать сигнал стартера. И заторопился, когда секретарь позвала его к телефону. И на этот раз с ним разговаривал сотрудник, замещавший его. Слышимость была плохая. Серегин обрадовался тому немногому, что расслышал. А услышал он, что в системе отображения включают цветную трубку. Не все получается.

– Что не получается? – кричал Серегин.

Чувствовалось, что сотрудник на противоположном конце провода надрывался, крича, но от этого слышимость не улучшилась.

– Ладно, я еще позвоню, – крикнул Серегин. – До свидания! – Но трубка все еще булькала что-то, пока он не положил ее. Хотя Серегин и не расслышал половину, но было радостно, что все идет хорошо. Цветную трубку можно было и не включать, это следующий этап работы.

Довольный шел он в цех. Шебаршина в цехе не было: взяв увольнительную, уехал на аэродром встречать дядюшку, прилетавшего с Дальнего Востока. До аэродрома надо было часа два добираться на автобусе. Серегин решил зайти к Наде.

– Ты чего такой веселый? – спросила она.

– День такой хороший!

Да, день был хороший. Солнце не очень яркое. Оно находилось за редкими облачками, как за марлевой занавеской, они и рассеивали лучи.

Надя была в легком голубом платье. Серегин смотрел на нее и думал с восхищением: «Красивая».

– Ты чего так смотришь на меня? – спросила Надя.

– Вчера не рассмотрел как следует.

– Ну и как?

– Да прежняя…

– Розочка, – рассмеялась Надя с лукавством. – Только не бутончик, а распустившаяся. Скоро у этой розочки посыплются лепестки. Ох, Серегин! – Она легонько коснулась его рукава. – А ты все такой же. Всегда отличался тем, что умел говорить милые вещи.

– Но ведь я ничего не сказал! – с улыбкой посмотрел на нее Серегин.

– После работы – ко мне. Не будешь занят?

– Нет, кажется.

– Как я рада, что ты приехал! Не представляешь даже! – Она взяла его за руку. – Ты теперь такой представительный, в очках. А я помню, какой ты был на первом курсе в институте. Тощенький, самый высокий у нас в группе. Ты и тогда носил галстук, менял их каждый месяц. Нравился многим нашим девчонкам. Вздыхали по тебе.

– Серьезно?! Вот уж чего не знал.

– Да, было… А помнишь, как мы с тобой ходили в Ботанический сад? И зимой, и осенью. Почти каждый день после лекций. Все дорожки засыпаны листвой. И помнится, что это были листья кленов. И весной ходили, когда в канавах еще лежал снег, а вдоль забора земля будто взрыхлена граблями и в нее воткнуты акварельные кисточки, обмокнутые в яркую краску, – пробиваются цветы. Помнишь?

– Помню. – Хотя вот именно этого-то он и не помнил. Но Надя говорила, и перед мысленным взором все проявлялось вновь.

– А однажды на дорожке была большая лужа. Ты меня взял на руки и понес… Кажется, все это было совсем недавно. Чуть ли не вчера. – Надя пожала Серегину руку. – Так договорились: сразу после работы – ко мне.

Серегин зашел за Надей в конце смены.

– Познакомьтесь, моя подруга, – сказала она.

Подруга была лет на десять моложе Нади. Она с интересом, не скрывая и не смущаясь этого, чуть прищурясь, рассматривала Серегина, казалось, оценивала, мысленно сравнивая с кем-то. Была она в ситцевом сарафане, загорелая, загар темно-коричневый, с оливковым отливом.

– Где вы так загорели? – спросил Серегин.

– В Крыму, в Алупке. Я только что оттуда. Здесь разве так загоришь, только будешь вся черными полосами, словно измазанная в нефти. – Она осмотрела свои плечи, руки и осталась довольна осмотром.

Они вышли во двор.

Впереди них, как после сеанса в кинотеатре, под гору к проходной двигалась толпа. Слышались ставшие уже привычными для Серегина разговоры.

– У тебя зеленой краски нет? Мне осталось метра три забора докрасить.

Но все заглушали напуганные таким многолюдьем грачи, которые темной стаей, каркая, носились над осинами, а из гнезд, картавя и тоже надсадно крича, отвечали им птенцы. Некоторые из птенцов, подлетки, перепрыгивали с ветки на ветку и, раскачиваясь на них, хлопали крыльями.

За проходной толпа рассеялась, разбрелась по тропкам к Матвеевке, к Бартеньевке, к Болошихе – к деревням, крыши которых виднелись за ивами возле речки.

Надя жила в «городке».

Серегину показалось, что он попал на одну из улиц в своем городе. Похожие пятиэтажные дома из белого силикатного кирпича, просторные дворы. Но вот только у окон вдоль домов никаких посадок. В городе от тротуара к парадным надо пробираться просекой, как в глухих джунглях. А здесь дома стояли словно вынесенные к дороге, на край поросшего клевером-кашкой поля. Видимо, жильцам и так хватало зелени. А в остальном одно и то же: возле парадных на скамейках сидели старухи, смотрели на проходящих, по асфальтированным площадкам и тротуарам, лавируя между прохожими, катались мальчишки-подростки на роликах – последнее нынешнее увлечение. У обочины стояла машина «Жигули», бампер помят и пожеван, одной фары вообще нет, а другая, словно выпученный остановившийся глаз, торчала вверх, шина на одном из колес спустила, и машина боком осела к земле.

У перекрестка Надину подругу окликнули трое парней.

– Вы идите, я вас догоню, – сказала она и, гордо вскинув голову, направилась к парням. Так ходят манекенщицы в ателье мод.

У Нади была однокомнатная квартира, хоть и маленькая, но уютная, чистенькая. Войдя в комнату, Серегин сразу увидел знакомый черный полированный, кажущийся здесь громоздким, рояль.

– Из Ленинграда?

– Да, тот самый, мамин подарок. Она до восьмого класса нанимала мне учителя. Пока я не сказала: «Мама, хватит. Любить музыку и быть музыкантом – вещи совершенно разные. Хочу играть для себя, в свое удовольствие. И для этого моего умения вполне достаточно».

– Но ты же прекрасно играла!

– Ничего прекрасного! Я играла для тебя, для друзей. А меломаны не роняли слез умиления, уверяю тебя! – И Надя кокетливо засмеялась. – Давай пить чай. Или ты любишь кофе?

– Чай, – сказал Серегин, хотя ему было безразлично. Он смотрел на Надю, как у нее все ловко и легко получается, посуда словно ласкалась к ее рукам, не цокнет, не звякнет. Он смотрел и поражался тому же, что восхищало его много лет назад, и невольно припомнил прошлое. И Надя поняла его:

– Будем пить чай с орешками? – И засмеялась.

И он засмеялся. Сколько бы здесь ни было людей, все равно поняли бы это только они.

В студенческие годы, когда Серегин с приятелями отправлялись бесцельно бродить по улицам, – а почему-то тогда оказывалось много свободного, даже лишнего, времени, – завершались прогулки всегда одним и тем же: устав и озябнув, кто-нибудь предлагал: «Зайдем к Наде». Куда бы ни шли, непременно оказывались у ее дома.

– Может, действительно зайдем?

И заходили. Надя с мамой занимали две комнаты в коммунальной квартире. Одна – метров в тридцать, с большим изразцовым камином, лепными украшениями по карнизам и потолку, беломраморными подоконниками. В другой, сугубо смежной, – спаленке, как называла ее Надя, – Серегин никогда не бывал. Там находилась мама. У камина, уже накрытый, стоял чайный столик, вокруг которого сидели девочки из их группы.

– О, мальчишки! Как вы кстати! Будем пить чай!

И мальчишки, окоченевшие, растирая посиневшие руки, поспешно садились.

– Сегодня у нас нет ни торта, ни пирожных, будем пить с орешками.

– Красота!

Девочки вытряхивали на стол из кулечка заранее приготовленные орехи фундук, кто-нибудь из парней убегал на кухню и приносил на блюдце очищенные ядрышки. С ними и пили. Это было вкусно. Но главное, почему-то очень весело.

И в этот раз пили с орешками, но в шоколаде.

– Сыграй что-нибудь, – попросил Серегин. – Не разучилась?

Надя села к роялю, Серегин устроился на диване. Она помолчала, что-то обдумывая, затем пальцы ее легко пробежали по клавишам, застыли на мгновение и вдруг зазвучала знакомая музыка.

При первых же ее звуках в груди у Серегина что-то замерло тревожно, да так больше и не отпускало во все время, пока Надя играла.

Полонез Огинского.

Серегин слушал затаив дыхание, и Надя вроде бы что-то говорила ему, на что-то сетовала, и он улавливал эту доверительную печаль, но изливаемую не словами, а звуками. Он сидел растерявшийся, встревоженный.

Когда она кончила играть, он долго еще молчал, затем поднялся, прошелся по комнате и стал читать:

 
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало,
 
 
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой.
 

Это место, этот повтор: «…весь проснулся, веткой каждой, каждой птицей встрепенулся» – особенно нравился Серегину.

– Все, Серегин! Ат-ча-ча! Перикола! Ат-ча-ча! – заиграла и, подпевая, засмеялась Надя. – Все!

– Мне всегда казалось, что я тебе не нравился.

– Кто не нравился, с теми я не ходила. Все! Ат-ча-ча! – Она захлопнула крышку рояля. – А после ты хоть бывал в Ботаническом саду? – смеясь, спросила Надя.

– Нет, – признался Серегин.

С улицы раздались частые машинные гудки. Серегин выглянул в окно. У парадной напротив остановилось такси. Из машины выглянул Шебаршин, который сидел рядом с шофером.

– Музицируете? – крикнул Серегину. – Польку-енку?

В другую дверцу выглядывал бородатый старик.

– Сейчас дядьку отвезу – к вам приеду.

– Какой он странный, – отходя от окна, сказал Серегин. Никак не мог привыкнуть к манере Шебаршина разговаривать, к его улыбке-полуухмылке.

– Он добрый, – сказала Надя. – Ты еще не присмотрелся к нему. Он всегда готов помочь человеку. Не пьет, не курит, – повторила слова Ульяны Петровны.

И Серегину показалось, что она убеждает не столько его, сколько сама себя. Это удивило и насторожило.

– Ты ошибаешься в нем. Ты его просто не знаешь, – продолжала Надя.

– Мужчина должен быть воином и охотником.

– Мужчина должен быть защитником, – уверенно и несколько резко сказала Надя. – Поднять женщине воротник пальто, чтобы защитить от ветра. Теперь что-то охотников ие находится.

С лестницы раздался звонок.

– Я открою, – сказал Серегин. Он решил, что пришел Шебаршин. Но на лестничной площадке стояли Надина подруга и с нею еще две девушки. У всех в руках сетка с какими-то кульками и посудой.

– Это ко мне, – сказала Надя. Она проводила всех троих на кухню, они там о чем-то шептались, затем Надина подруга осталась, а девушки ушли. В дверях обернулись на Серегина, и, пока дверь закрывалась, он слышал, как они спускались по лестнице, громко обсуждая:

– А мне он вовсе не понравился.

– Все-таки ты не представляешь, как я рада твоему приезду, – опять повторила Надя. Серегин видел, что так оно и есть. Лицо Нади светилось от радости. Да и говорила она ему это не впервые.

– Ты из нашего выпуска здесь одна?

– Да. Были еще две девочки, они уехали. Затем со мной мама здесь пару лет пожила. Это – Леша. – По имени она называла Шебаршина. – А вот и он, легок на помине.

– Еще одного чалдона встречал, – входя в комнату, загудел Шебаршин, выпячивая свои толстые губы. – Бородища во какая! Видели? Во все пузо. Подумаешь, землепроходец какой, от таежного костра. Ан нет. Преподаватель английского. Хау ду ю ду? Артист Валерий Золотухин тоже с Алтая. А какие рассказы пишет! – При этом, говоря, Шебаршин отворачивался и от Нади, и от Серегина, ходил по комнате, выпятив грудь, косолапя. Увидев на столе чайные чашки, поставил рядом завернутую в бумагу пол-литровую банку меда. – Во, будем чай пить. Чалдон привез. В подарок. «Сидят папаши, каждый хитр, землю попашет – попишет стихи». – И он, как бы раскрыв чей-то замысел, хитро подмигнул Серегину, погрозив пальцем.

Мед был на редкость душистым. Может быть, в тех местах, где собирали его пчелы, росли особо духовитые травы.

– Пейте, – подбадривал Шебаршин. – Знаете, как наши бабки пили? На пояс навесят ключи от чуланов, от сундуков, чтоб не потерять. Штук десять набиралось. И пьют до тех пор, пока ключи не встанут. – Шебаршин приложил к животу пятерню с растопыренными пальцами.

– Поведу его за грибами, – подмигнул Наде. – Александр Сергеевич Пушкин к Аничкову мосту на охоту на уток ходил. А теперь у вас на Невском грибы не растут. За сотню верст надо ехать. А мы пойдем на Болошихинскую гриву. За боровиками. Или за подберезовиками. По-нашему называют обабками. Подосиновиков полно. Нога толстая, не сломишь. Попросите у бабки, чтобы кошелку приготовила.

Они чаевничали, смотрели телевизор. Затем Шебаршин напросился проводить Серегина. Надиной подруге с Серегиным оказалось по пути, и они пошли вместе.

– Как вам у бабки Ульяны? – спросил Серегина Шебаршин.

– Лучше, чем в любой гостинице.

– Мы тут хоть деревенские, серые, но тоже кое-что умеем.

– При чем здесь деревенские? – удивился Серегин.

– Не смотри, что я в детстве, бычков пас, хвосты им закручивал, а университет кончил. И у нас тут не все на киносеансах семечки лущат. Так вот.

Только теперь для Серегина стало кое-что проясняться.

– А ты хороший мужик, – сказал он. – И в цехе у вас все отлично налажено. Честно говоря, я не ожидал, что так. Давай лапу!

– Зачем? Эта рука тренированная. Каждую весну по восемь соток под грядки вскапывает.

– Пошли. – Серегин обнял Шебаршина за плечи. Тот был ростом ему до плеча. Шебаршин осторожно снял его руку. Но Серегин сделал вид, будто этого не заметил.

– Странный мужик, – сказал Серегин, когда они с Надиной подругой остались вдвоем. – Они что, дружат?

Надина подруга поняла все верно, уловив скрытую иронию.

– А что ж ей, так и оставаться в старых девах? – сказала с некоторым раздражением. – Нам тут десант кавалеров не сбросят. Выбирай из тех, которые есть. А то и этих пролопушишь.

Бабка Ульяна сидела на ступеньках крыльца, когда Серегин вошел во двор. Подперев подбородок, тоскливо смотрела на поросенка, который стоял перед ней, опустив голову и слушая, что она говорит.

– Ну что ж, тебе и посторонних людей не совестно? Ходишь целый день не евши.

– Ню.

– Посовестился бы!

– Ню! – Поросенок передернулся всем телом и отвернулся от Серегина.

– Вот мое наказание, ты да Сашка.

И в это время Сашка всхлипнул и задал ревака. На этот раз из кухни.

– Ну теперь чего? – спросила бабка.

– Палец порезал.

– Баловался бы больше!

Серегин заглянул на кухню.

Сашка сидел за столом и ел яичницу с большущей, яиц на пять, сковороды.

– Фуражку бы хоть снял! – заругалась на него бабка. – Сколько тебе говорю, не балуй ни с ножами, ни с вилками!

Сашка не ответил и фуражку не снял, он торопился, старательно подчищал сковородку. Поправив сползшую с плеча рубашку, встал.

– Я им теперь дам!

– Вот что я хотела, – обращаясь к Серегину, сказала бабка Ульяна. Поправила платок, потуже затянула его концы. – Может, ругать меня будешь, а я сбегала в Звонарево, договорилась. У нас тут один человек живет, лечит такие болезни, как у тебя. Вдруг сколько поможет. Что ж ты с таких молодых лет всю жизнь мучиться и будешь, ни капусты кислой поесть, ни чего еще. Пусть посмотрит тебя.

– Спасибо. А он кто, доктор?

– Не… Раньше ветеринаром работал. А теперь давно уж не работает. Ему надо, чтоб его слушали и отвечали.

– Да кто он, знахарь? – заинтересовался Серегин.

– Нет.

– Колдун?

– Не. Этот, как его по-вашему-то. Электросенс.

– Экстрасенс?

– Во-во!

– Ин-те-ресно! Ну что ж, спасибо. Сходим покажемся. Коней лечил – и вдруг экстрасенс! Однако бывает!

– Он не каждого принимает. Только по знакомству. К нему издалека едут, да попасть трудно, – поясняла бабка Ульяна.

«Покажемся, – думал Серегин, укладываясь спать, – даже интересно». Он видел, как бабка Ульяна устраивалась на крылечке, на тюфячке, головой к калитке. Лежала, долго вздыхала, ворочалась, глядя в белый просвет к реке.

4

Экстрасенс был похож на маэстро симфонического оркестра. В темном костюме-тройке, в белой рубашке, в лакированных остроносых ботинках. И этим он удивил Серегина. Не то чтобы Серегин ожидал увидеть мужика борода веником или хотя бы просто небритым, не в этом дело, но все-таки предполагал увидеть человека с какой-то «лешинкой». Единственно, что было особенным и невольно обращало внимание, так это глаза – черные, с каким-то необычным блеском, их взгляд, быстрый, проницательный, под которым делалось как-то не по себе.

Экстрасенс принимал Серегина на веранде. Ульяна Петровна осталась на дворе.

– Люблю работать с людьми, имеющими техническое образование, – сказал Серегину экстрасенс. – Их, по крайней мере, не надо убеждать в том, что существует электромагнитное поле, электростатическое, гравитационное. Они и так знают и верят. Но не исключено, что есть еще какое-то поле. Условно назовем его физиологическое. Ученые еще не придумали для него модель, не нашли описание, но это не значит, что его нет. Пример: вы идете по улице и чувствуете – кто-то пристально смотрит на вас. Оборачиваетесь и перехватываете взгляд. Надеюсь, этого вы не будете отрицать?

Экстрасенс говорил, сидя напротив Серегина, прищурясь, с этакой лукавинкой во взоре. Мол, я тебя вижу, вижу! Я тебя насквозь вижу, что ты думаешь. Ведь не веришь? Не хи-ит-ри!

– Да ведь как-то неожиданно, – словно извиняясь, что его уличили в крамольных мыслях, сказал Серегин.

– Согласен! Новое всегда неожиданно! У вас болит желудок! – сказал экстрасенс, словно поймал Серегина за руку. – Вот здесь! Под солнцесплетением! Когда поедите острого. Ведь так? Так? Да?

– Да, в этом месте.

– Ага-а… Можете не показывать. Пока мы с вами беседовали, я вас всего просмотрел. Легкие в порядке. Сердце тоже. А вот в желудке… Так сказать… Но это пустяки. Пустяки. С этим можно бороться. – Экстрасенс встал и сполоснул руки. Видимо, эта привычка осталась у него от прежней работы, предположил Серегин. Экстрасенс совершенно точно и легко улавливал каждую его мысль. В этом Серегин не сомневался.

– Удивительно?.. Ничего удивительного!.. Приводят ко мне маленькую девочку, она еще не разговаривает, не может объяснить, что у нее болит. Только плачет. Я ее раздеваю, сажаю вот сюда на стол, осматриваю. Ничего особенного. И вдруг я вижу… Как вы думаете – что? Язву же-луд-ка: И что я делаю?

– Что-о? – Серегин насторожился, заинтересованно подавшись вперед.

– Я засовываю внутрь руку – мысленно, конечно, – и вычерпываю всю болезнь. Она скользкая, противная, как жаба. – Экстрасенс брезгливо поморщился. – И выплескиваю ее. Как вы думаете – куда?

– Куда? – привстал Серегин.

– В умывальник! – И он наотмашь махнул рукой, словно выплеснул что. – Затем умываю руки. Так делаю раз, два. И девочка, представьте, перестала плакать. После нескольких таких процедур она совершенно здоровый человек!

Серегин смотрел на экстрасенса и гадал, нормальный тот или, как говорится, «с приветом».

– Не верите? – усмехнулся экстрасенс. – Э-хе-хе. А вы в гипноз верите? Каждый человек может быть гипнотизером, только в это надо очень сильно верить.

– Ну да! – вслух усомнился Серегин.

– Совершенно точно! Вот встаньте к двери! – порывисто подошел к нему экстрасенс. – Встаньте!

Серегин встал.

– Смотрите мне в глаза. В зрачки. Внимательно! Теперь закройте глаза.

Серегин закрыл, некоторое время постоял так, вытянув руки по швам, чего-то ожидая. Но ничего не дождался и снова открыл.

– Вы не поддаетесь гипнозу, с вами ничего не получится.

– Так, может, и все не поддаются? – неуверенно сказал Серегин.

– Инженерский скепсис! Попробуйте загипнотизируйте меня! Попробуйте. Не робейте. – Экстрасенс встал спиной к двери, вытянувшись в струнку, тоже руки по швам. – Смотрите мне в зрачки! Я закрою глаза, а вы продолжайте смотреть! Приказывайте что-нибудь. Приказывайте! – повелительно крикнул он. И застыл.

«Падай… Падай… Падай… – в уме прошептал Серегин. – Падай!»

И тут произошло невероятное. Еще несколько секунд экстрасенс держался, а затем, будто бревно, которое толкнули, рухнул на дверь. Не осел, не согнулся, а вот именно, как бревно, рухнул. Дверь на веранде открывалась наружу. Она распахнулась, и экстрасенс грохнулся на улицу.

– Ахтиньки! – шарахнулась в сторону перепуганная бабка Ульяна, подошедшая было к дверям. Серегин в каком-то судорожном рывке успел подхватить экстрасенса, не дал тому стукнуться головой о забетонированную дорожку.

– Видели? – с торжеством спросил экстрасенс. – А вы – не верите! – Он прошел на веранду, сел за стол, напротив Серегина. – Но вас я лечить не буду.

– Почему?

– Ничего не получится! Надо лечить только тех, кто верит. Тогда глину можно есть или землю из-под забора, и все едино – вылечишься. А вам, коль вы пришли ко мне, я дам рецепт на одно лекарство. – Экстрасенс лукаво взглянул на Серегина. – Вам-то оно еще не нужно. Подарите кому-нибудь из друзей от шестидесяти лет и выше, у кого наступило увядание. Так они вам от благодарности ноги целовать будут.

5

Возвращаясь в Матвеевку, Серегин не пошел дорожкой, которой они с Ульяной Петровной шли к экстрасенсу, а решил свернуть в луга. Сделал десяток шагов и оказался по пояс в траве, такой она была здесь высокой. Канавы в полметра глубиной вовсе не угадывались в ней, потому Серегин тут же споткнулся и упал на четвереньки. Канава была сухой. Выбравшись, он присел на краю. Иван-чай теперь оказался ему выше плеча. Рослой была и тимофеевка, каждая травинка по форме похожа на миниатюрный артиллерийский банник. Покачивал метелками овсюг. А пониже к земле какого только разноцветия не было! Розовый клеверок, гвоздика, другие травы, Серегин не знал их названия. Какие-то листики, былинки. Есть совсем крохотные, а есть побольше, свернуты в конус, внутри крупная капля росы. Наклонишь этот конус-рожок, а капля, как бусинка, так и выкатится на ладонь. Над Серегиным беспокойно летала какая-то птичка, повторяя: «Вот он, вот он, – садилась на высокую травинку. – Он. Он». Но стоило Серегину пошевелиться, вспархивала. «Вот он. Вот он».

Серегин вспоминал, как они всей группой, на втором курсе, ездили в совхоз в Лужский район на сеноуборку. Были тогда такие счастливые, беззаботные. Жили как жилось. А жилось свободно, легко. Днем работали в поле, ворошили, убирали сено. Затем купались в реке. Дно у берега вязкое, поэтому нырнешь в воду и поплыл, притапливая листья кувшинок. Девчонки тем временем умывались у колодца, они уставали за день и не хотели спускаться под гору.

После ужина начинались танцы.

Однажды Серегин с Надей забрели за деревню. Шли по дороге. Трава здесь была примята, но дерн не прорезан ободьями колес. На краю поля сели на пригорок. Изредка нечаянно касались локтями. Рука у Нади была горячей. И тогда Серегин отодвинулся.

– Ох, какой ты смешной, Серегин, – засмеялась Надя. Она смеялась как-то хитро, весело, непонятно для Серегина.

– Почему?

– Да так.

Он помнил, что волосы у нее тогда были светлые, желтоватые, выгоревшие на солнце.

Он тогда на нее обиделся, надулся, замолчал. А оказывается: «Я не ходила с теми, кто мне не нравился…»

Серегин поднялся и вышел к старице на лугу. Она была видна с бабкиного крыльца. Бабка называла ее Бычком. По берегам Бычка росли ивы. Когда дул ветерок, листва на длинных, спадающих к воде ветках плескалась, а по воде разбегалась рябь. Иногда брошенная ветром травинка падала на воду, и к ней с разных сторон устремлялась рыбья молодь, подталкивала ее и некоторое время плыла следом, а затем, утратив интерес, расходилась в разные стороны…

Вернувшись на завод, Серегин встретил одного из знакомых работников цеха.

– Вам телеграмма: «Позвоните НИИ».

Они с Надей пошли в приемную к секретарю главного инженера.

– Только что звонил директор по междугородному, – сказала секретарь. – Просил не занимать телефон. Вы не могли бы подождать?

– Идем в «городок», там на почте есть междугородный, позвоним оттуда, – предложила Надя.