Текст книги "Моя идеальная ошибка (ЛП)"
Автор книги: Оливия Хейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
15. Изабель
За несколько дней температура в квартире Коннованов падает до арктической. Не уверена, что кто-то, кроме меня и Алека, замечает холод, но между нами он ощутим.
С Уиллой и Сэмом по вечерам он ведет себя как обычно – за ужином и когда укладывает их спать. А у меня остается свободное время. Но больше никаких вечеров на диване, никаких разговоров, кроме рабочих обсуждений. Я собрала Уилле сумку на теннис. Вот записка от учителя Сэма, нужна твоя подпись. Вчера Уилла жаловалась на боль в животе.
Мы хорошо сработались. Он говорит прямо и по делу, но я привыкла. Не то чтобы педагоги по танцам или художественные руководители когда-то меня жалели. Если уж на то пошло, Алек, возможно, самый мягкий начальник из всех, что у меня были.
Хотя не думаю, что другие с этим согласятся. Он не ведет светских бесед с Катей или Маком. Не раздает улыбки и одобрения направо и налево. Но Алек стабилен, и, если выполнять все просьбы, с ним легко сосуществовать.
Сейчас почти десять утра, и весь день принадлежит только мне – до того момента, как нужно будет забрать детей. Так проходит большинство дней, и вот оно, неожиданное ощущение свободы. Столько лет каждый час был расписан, контроль питания, тренировки до боли в теле, которая ощущалась каждую ночь. А теперь я от нечего делать смотрю в окно на Центральный парк в будний день.
Телефон снова пиликает. Последние пару дней такое происходит постоянно, семейный чат и чат с братом и сестрой одинаково активны.
Папа обожает слать мемы в семейный чат. Он открыл их для себя пару лет назад и теперь пересылает примерно на пять больше необходимого, да еще и каждую неделю. Думаю, он берет их у коллег в офисе, и довольно часто те бывают дико устаревшими.
Используй их в номере, пишет он, приправляя пятью восклицательными знаками. Он редко уточняет, к кому обращается, но это и не нужно, ведь только у моей младшей сестры сейчас вообще есть какой-то «номер». Она подающая надежды стендап-комик, а на следующей неделе в пятницу состоится премьера нового сета. Мы с братом пойдем. Себастьян задает меньше вопросов, чем мама с папой, и вот причина того, почему я избегаю навещать родителей. Они спрашивают из любви, но я все равно боюсь допроса.
Поскольку не уверена, что знаю ответы.
Вернусь ли я к танцам? Что это вообще за работа няни? Ты ведь не собираешься превращать это в карьеру? А как насчет университета – ты всегда отлично училась! Расскажи-ка про красавца, на которого работаешь. Он к тебе не приставал? Платит нормально? Дети хоть не кошмарные?
Ну, на некоторые вопросы я ответ знаю. Алек ко мне не приставал. Решила попробовать, а он остановил.
Стыд не давал спать по ночам. Половину времени я ждала звонка или делового письма. Мы не сработаемся.
Ты уволена.
Не то чтобы я сомневалась в ответном влечении. Он же меня поцеловал. Щеки вспыхивают при одной мысли о той страсти, с которой он это сделал, как будто хотел попробовать меня на вкус и поглотить без остатка. Но в других разговорах довольно ясно дал понять, что встречаться не хочет. Что не ищет ничего романтического.
Я раскатываю коврик для йоги на полу в гостиной. Октябрьское солнце заливает комнату сквозь панорамные окна и заставляет полированный паркет сиять. Если и есть что-то, что всегда помогало мне прийти в себя, – это физическая нагрузка. Остается как минимум час до прихода Кати, прежде чем она начнет заниматься повседневными обязанностями в виде готовки, стирки и уборки.
Я начинаю нашу с Конни субботнюю рутину, но вскоре понимаю, что выхожу за привычные рамки. Задерживаюсь в позах дольше обычного, пока мышцы рук и пресса не начинают дрожать. Это приятно. Привычно. Хоть что-то в теле работает, как надо, и знает эти движения наизусть. Боль в мышцах, тянущая ломота после долгой растяжки были моими спутниками столько, сколько себя помню.
Я могла бы стать инструктором по йоге. Мысль горчит. В этом нет ничего плохого, но, Боже, как же обидно перейти от восторга сцены к тому, чтобы говорить в заполненном людьми помещении «дышите глубже».
Телефон снова пиликает. Надо было поставить его на беззвучный. Елена и Себастьян стали особенно активными в чате с тех пор, как меня убрали из труппы. Будто им нужно постоянно проверять, как я. Но «как ты себя чувствуешь?» быстро надоедает, поэтому теперь они шлют фото из школьных альбомов и семейных хроник или странные снимки из повседневной жизни. Кривой бейгл. Забавная табличка в метро. Вовлекись, как будто просит каждое сообщение. Улыбнись.
Будь счастлива.
Никто из нас не знает, как теперь быть. Когда я начала заниматься балетом, они были младенцами. Никогда не жили в мире, где моей целью не было стать прима-балериной.
Я перехожу в позу собаки мордой вниз с поднятой ногой и закидываю левую ногу как можно выше. Это приятно. Я как сжатая пружина, наполненная энергией, готовая выстрелить.
Делаю глубокий вдох носом, выдох ртом.
Один день за раз.
Вот все, на чем нужно сосредоточиться.
Один день за раз и, может быть, больше не целовать своего работодателя.
Справа слышится шорох и резкий вдох. Я оборачиваюсь через плечо, замечая кого-то в гостиной.
Тут же теряю равновесие. Нога падает на пол, и я, чувствуя, как паника расползается по телу, поднимаюсь на ноги.
Алек. Он в костюме, с безупречно уложенными волосами, а во взгляде читается что-то, граничащее с гневом.
Черт.
На мне ни капли макияжа, волосы собраны в небрежный хвост, а из одежды только самый откровенный вариант спортивного костюма. Топ и шорты, больше похожие на стринги. Я бесчисленное количество раз тренировалась в чем-то подобном, особенно летом, когда зал превращался в сауну.
Но сейчас я не в зале. Я в его гостиной.
Взгляд Алека скользит по моему телу, прежде чем подняться к глазам. Между бровей залегла складка, а глаза потемнели.
– Прости, я не знала, что ты вернешься, – говорю я.
– Я и сам не знал, – его голос хриплый. – Понадобились документы из кабинета.
Я машинально тяну вниз ткань топа, будто она может хоть немного прикрыть.
– О. Я могла бы отвезти их в «Контрон».
Он медленно качает головой.
– У тебя выходной.
– Все в порядке.
– Нет, – отрезает Алек. Его челюсть напряжена, плечи будто подчиняются тому же импульсу. – Рабочие часы нужно уважать.
Я молча киваю. Наши рабочие отношения – вот что он на самом деле имеет в виду. Но не уходит, и мы застываем, уставившись друг на друга.
Его взгляд снова опускается, будто против воли.
– Йога. Этим ты занимаешься?
– Да, – отвечаю я.
Алек бросает взгляд на коврик под моими ногами.
– Помогает бедру?
– По крайней мере, не вредит.
– Когда был последний осмотр?
Я скрещиваю руки на груди. Это не скроет открытую кожу, но даст иллюзию защиты.
– В каком смысле?
Алек хмурится. Он делает это часто. Лицо становится строгим, добавляя к сорока годам еще пять.
– Изабель, – его голос груб. – Ты хочешь сказать, что с тех пор так и не посетила врача или физиотерапевта?
Я пожимаю плечами.
– У меня больше нет доступа к медперсоналу труппы. Последний раз осматривали за неделю до увольнения.
Он закрывает глаза.
– Черт.
– Все в порядке. Меня тщательно обследовали перед уходом, и я знаю, что делать.
– Тебе все равно нужен врач, – говорит он. – Ты моя сотрудница. У тебя есть страховка. Я могу организовать визит специалиста.
Я поднимаю бровь.
– Специалиста?
– Найму эксперта по разрывам связок, – его тон звучит почти как предупреждение. – Или пришли несколько имен на выбор, если хочешь выбрать самостоятельно. Но я не потерплю, чтобы моя сотрудница страдала.
– Я не страдаю, – протестую я.
– Твое падение на прошлой неделе доказало...
– Я делала фуэте без должной разминки, – резко обрываю его. Но затем делаю глубокий вдох, выталкивая из себя иррациональную злость. Алек не виноват, что бедро меня подвело. – Но спасибо. Я... пришлю имена.
Он кивает, проводя рукой по затылку.
– Если тебе нужно больше, будь то время на тренировки, чтобы вернуться в балет...
Но я качаю головой. Не сейчас. Не с ним. Дорога к восстановлению бесконечно длинна, а мир балетных трупп не ждет. Ты хорош ровно до твоего последнего выступления, а на твое место всегда будет выстроена целая очередь.
– Спасибо. Я ценю это, – говорю я. – Возможно, через несколько недель. Мне просто нужно... Не знаю. Но я пришлю контакты врачей, которые работают с танцорами.
Он снова кивает. Взгляд на долю секунды падает на мое тело, прежде чем Алек отворачивается к телевизору. Плечи расправляются.
– Послушай, – говорит он. – Я хотел извиниться за тот вечер.
Я уже качаю головой.
– Алек...
– Не следовало садиться рядом с тобой. День и так выдался долгим, а я повел себя непрофессионально. Надеюсь, ты останешься работать.
– Конечно. Пожалуйста, не извиняйся, – я чувствую, как жар стыда ползет по шее, словно одеяло.
Его взгляд резко возвращается ко мне.
– Не извиняться?
– Нет, пожалуйста, все в порядке. Правда. Я не была против.
Эти слова повисает между нами, становясь больше, чем четыре коротких слова.
Алек замирает.
– Правда? – произносит он.
Я делаю шаг навстречу.
– Правда. И если уж на то пошло, это я поцеловала тебя первой, и мне следует извиняться. Ты дал понять, что не готов к... к отношениям, наверное, но, видимо, это касается любых их видов.
Он усмехается. Даже если звук выходит сухим, в нем слышится искренняя потеха.
– Изабель, мне кажется, было довольно очевидно, кто задавал тон.
– О, – вырывается у меня.
Ο.
Уголок его губ приподнимается в подобие улыбки. Она снова делает его живым, тем самым человеком, что обнял меня на балконе, когда плакала.
– Прости, что оккупировала твою гостиную, – произношу я.
Он качает головой.
– Не извиняйся.
– Тогда и ты не извиняйся, – парирую я. – За тот вечер.
Алек протягивает руку, отводя прядь моих волос. Я задерживаю дыхание, когда его пальцы касаются уха, убирая непослушный локон.
– Договорились, – тихо говорит он, задерживаясь пальцами на щеке.
В этот раз все происходит естественнее: два человека, тянущихся друг к другу. Не знаю, кто сделал первый шаг: он или я. Сердце бешено колотится в груди, когда он наклоняется, и этот миг перед поцелуем сладок до головокружения.
А потом его губы снова оказываются на моих.
Медленно, тщательно, так же всепоглощающе, как в тот вечер. Во вкусе его губ прослеживается легкий оттенок свежесваренного кофе. Я прижимаюсь ближе, кладя ладони на его грудь. Ткань пиджака плотная, дорогая. Я цепляюсь за лацканы, притягивая мужчину ближе.
Поцелуй углубляется, его руки скользят вниз, обхватывая мою талию. Прикосновение кожи к коже рассыпает по телу волны жара.
Алек прижимает меня к себе. Я еще не остыла после тренировки, но мысль об этом растворяется в следующее же мгновение. Тонет в ощущениях его губ, рук, крепко меня держащих.
Ладонью я пробираюсь под воротник рубашки. Его шея теплая, пальцы скользят ниже, очерчивая линию ключицы.
Руки Алека тоже не остаются в стороне: большие пальцы скользят вниз, оказываясь в нескольких сантиметрах над тазом, мягко нажимая. Я встаю на цыпочки и больше не хочу покидать круг из его рук.
Его губы перемещаются к щеке, шее, касаются чувствительной кожи. Он не брился, и легкое жжение щетины заставляет вздрогнуть.
– Мне нужно в душ, – бормочу я.
Он наклоняет голову, и я, почувствовав щекочущие кожу волосы, пропускаю пальцы свободной руки сквозь пряди.
Алек целует мою ключицу.
– Нет, – хрипло возражает он. – He нужно.
Я никогда еще не чувствовала такого жара. Он разливается между бедер, учащает пульс, сбивает дыхание. Хочу больше поцелуев. Хочу ощутить его кожу, сорвать рубашку, прижать к дивану всем весом.
Алек запрокидывает мою голову и медленно, плавно возвращается к губам. Прижатая к нему, я чувствую прижимающуюся к животу твердую эрекцию.
Он возбужден.
Веки сами собой смыкаются, я притягиваю его обратно. Алек стонет, руки скользят ниже, очерчивая изгиб моей попы, прежде чем крепко обхватить ее.
Он что, собирается поднять меня?
Я сцепляю руки у него на шее, выгибаясь навстречу.
Внезапно в наш окутанный желанием мир врывается чей-то насвистывающий мотив. Алек мгновенно отпускает меня, отстраняется на шаг.
Он дышит так тяжело, что грудь заметно вздымается, а глаза почти черны.
– Черт, – бормочет он.
Секунду спустя отступает, длинными шагами направляясь к кабинету.
Через несколько секунд в гостиную входит Катя. В руках объемный пакет с продуктами, в другой маленький кулек из пекарни. Она насвистывает что-то себе под нос, а глаза сияют.
Заметив меня, вздрагивает.
– Изабель! Не знала, что ты дома. О, тренируешься?
Я провожу рукой по губам.
– Да.
– Ну, не буду мешать, – улыбается она. – Пойду съем перед работой пирожное на террасе.
Я смотрю, как она уходит, и пытаюсь понять, что, черт возьми, только что произошло.
16. Алек
Субботним утром я просыпаюсь в почти полной темноте спальни. Взгляд на часы подсказывает неутешительный результат. Еще нет и половины седьмого. После многих лет одного и того же распорядка мой организм отказывается воспринимать выходные как нечто отличное от будней.
Сейчас он также отказывается позволить мне снова заснуть. Под одеялом я возбужден. До боли. Даже трение резинки боксеров заставляет скрипеть зубами.
Последние несколько лет либидо находилось в состоянии легкого кипения и являлось потребностью, которую я легко удовлетворял самостоятельно пару раз в неделю, прежде чем двинуться дальше. Нечто вроде еды, сна или душа. Тем, о чем почти не задумывался.
Но сейчас стало жгучим желанием, выжигающим вены. Оно не кипит. И не находится под контролем.
Не поддается игнорированию.
Я смотрю в потолок, пытаясь не замечать болезненную эрекцию, прижавшуюся к животу. Раздражает, когда тело тебя предает.
До появления в жизни Изабель я бы просто решил проблему обычным способом: закрылся в ванной, довел дело до конца под душем, и через десять минут продолжил день. Но теперь все иначе, и я знаю, что стоит лишь обхватить себя, как перед глазами вспыхнет ее образ.
Мне не положено так о ней думать, и причин больше, чем смогу перечислить.
Хотя, пожалуй, стоило бы это сделать. Поможет и мне самому, и состоянию. Кто-то считает овец, а я – причины, по которым считаюсь аморальным мудаком...
Ее так легко представить. Изящный изгиб шеи, теплая улыбка и сильное тело, ее инструмент и дом, о котором так заботливо печется. На днях она была почти обнаженной. Длинные, крепкие ноги, плоский живот и мускулистые руки. Изабель похожа на линию первой буквы своего имени, с легкими изгибами в талии и бедрах.
Кожа была теплой от тренировки, мягкой, и мне хотелось сорвать этот жалкий лоскуток ткани.
Член пульсирует, и я ругаюсь, опуская руку под одеяло. Горячий и твердый в ладони, и от сжатия по спине пробегает дрожь.
Целовать ее было чертовски сладко. Как есть роскошный десерт, от которого не хочется отрываться. Она отвечала так прекрасно. Оба раза притягивала меня ближе, опиралась. Я и не знал, что этого не хватало. Быть чьей-то опорой. Чувствовать, как женщина держится за меня.
Вина танцует в такт желанию. Я не хотел никого так сильно с тех пор, как... Не могу закончить мысль. Не могу думать о ней. Не когда Изабель сводит с ума, иначе стыд попросту меня прикончит.
Но потребность, пульсирующая в крови, помогает отодвинуть вину. Засунуть в ящик, который позже о себе напомнит. Я сжимаю член и позволяю фантазиям хлынуть, будто и не пытался от них отгородиться.
Изабель с распущенными волосами и расстегнутым топом, обнажающим край белого бюстгальтера. Она смотрит на меня с той самой застенчивой теплотой, медленно расстегивает молнию и роняет топ на пол.
Черт, выглядит восхитительно. Грудь маленькая, идеальной формы, и пусть я не должен был замечать, но заметил. Сжимаю основание члена, чтобы не кончить слишком быстро.
– Алек, – выдыхает она в фантазии, прижимаясь ко мне голым телом и обвивая руками шею.
Фантазия меняется, подстраиваясь под учащенные движения руки. Желание пробегает по позвоночнику, пульсирует в бедрах от картинки в голове. Изабель подо мной. Темные глаза затуманены от удовольствия, волосы рассыпаны по подушке. Ноги раздвинуты, приглашая войти, будто она действительно меня хочет. Я сильнее сжимаю член, мечтая, чтобы это была она, ее тепло вместо правой руки, ее стоны, раздающиеся мне в ухо.
Изабель была бы настоящей, без притворства, показывающей только искреннюю реакцию, и я хотел бы вызвать каждую из них. Глядя на меня, гибкая и до боли красивая, шепчет мое имя. Ноги впиваются в мою талию, тепло обволакивает, и это так чертовски приятно. Яйца сжимаются, пятки впиваются в матрас, и я кончаю.
В нее. Но в реальности в руку и на живот, и в тишине, что наступает после, я слышу только стук собственного сердца. Фантазия растворяется вместе с последними проблесками удовольствия.
А вина вырывается из того самого ящика. Не стоило этого делать. Не стоило так думать. Это лишь сделает влечение к ней еще невыносимее... а я годами так не фантазировал о женщине. Не доводил себя до оргазма, воображая ее.
И все же это лучший оргазм за последние недели. И, судя по тому, как путаются мысли, она еще не раз станет музой для моего члена.
Я провожу чистой рукой по лицу. Черт.
Два поцелуя с ней... да, пожалуй, сожаление является самым подходящим словом, но испытывать его тяжко, когда на вкус они были такими сладкими. Возможно, это лишь делает меня еще хуже.
Она – лучшая подруга Конни.
На пятнадцать лет моложе.
Ей нужны работа и крыша над головой.
Изабель уже жаловалась на пристающих к ней мужчин. А я – ее работодатель. И уже нахожусь далеко за гранью принципов, которые соблюдал большую часть жизни.
И... моя жена умерла всего пять лет назад.
Тошнота подкатывает к горлу.
– Что ты творишь? – спрашиваю себя с горечью.
Изабель не хочет меня. Не по-настоящему, пусть в тот день и дала понять, очень ясно и красиво, что поцелуи ей понравились. От этого эго раздулось настолько, что я не удержался и поцеловал ее снова прямо в гостиной, при ярком дневном освещении. Лишь чистая случайность помешала нам до того, как пришла Катя.
Я сбрасываю одеяло и иду в ванную. Включаю душ, делаю воду холоднее и еще холоднее, пока ледяные струи не начинают жечь кожу. Они смывают остатки оргазма и тепло, все еще пульсирующее в жилах.
И именно этого я заслуживаю.
Дети скоро проснутся. Суббота – наш день, без Кати и работы, если только я не в командировке. Между «Контрон» и детьми просто нет ничего, что я мог бы предложить Изабель. Тот самый толстый стержень между ног, конечно, думает иначе, но он ошибается. Я не собираюсь заводить роман с няней своих детей.
Она заслуживает гораздо большего.
И для меня переступить эту черту было бы неправильно.
Через полчаса я чист и нахожусь на кухне. Замешиваю тесто для блинчиков, когда появляется первый ребенок. Это щурящийся Сэм в помятой пижаме с супергероями.
– Пап?
– Я здесь, – оставляю миску на столе и поднимаю его. Совсем скоро Сэм станет слишком тяжелым. Он пахнет сном и детством, и я несу сына обратно в комнату. – Очки, дружище. Вот почему ты ничего не видишь.
– А... – он утыкается мне в плечо, пока поднимаю сброшенные очки с тумбочки.
Офтальмолог говорил, что Сэм, скорее всего, перерастет необходимость в них, но только если будет носить исправно.
– Могу я посмотреть телевизор? – спрашивает он.
– Конечно. Блины скоро будут готовы, – останавливаюсь у дивана и поднимаю бровь. – Хочешь полетать?
Его лицо вспыхивает от восторга.
– Да!
Я подбрасываю Сэма на диван, и тот визжит от удовольствия, подпрыгивая на подушках. Еще, еще, и я повторяю это дважды, прежде чем включить телевизор и вернуться к тесту.
Такие вещи Виктория не одобрила бы. Меня это больше не беспокоит, но в первые годы после ее смерти я слышал отголоски голоса каждый раз, когда находился с детьми. Не делай так. Делай вот так. Ты не можешь ей это позволять. Алек, не поднимай его так высоко.
Теперь я их не слышу.
В самые тяжелые моменты, когда оба ребенка кричали одновременно, упреки звучали в голове, и это бесило. Если так хотела быть матерью, не стоило умирать и оставлять меня одного.
Позже, когда дети успокаивались, мысли наполняли меня стыдом. Она не выбирала уходить из их жизней. Или из моей. Но когда ты не спал три дня и балансируешь на грани здравомыслия, справедливость кажется чем-то очень далеким.
Я смотрю на макушку Сэма, взбивая тесто. Он напевает песню любимого мультика про собак-детективов. Нужно больше таких выходных. Выходных с детьми. Но «Контрон» и семья ведут между собой бесконечную гражданскую войну.
Уилла вскоре тоже просыпается. Она обнимает меня, а я целую ее в макушку.
– Блинчики с черникой?
– Еще бы, – это одно из немногих блюд, которые я умею готовить.
Мы едим их по выходным уже многие годы, когда я дома.
Она улыбается так широко, что сжимается сердце.
– Ты сегодня работаешь?
– Нет, – твердо заявляю я. – Ни минуты.
Улыбка становится еще шире.
– Мы пойдем в парк?
– Конечно. Все, что вы захотите.
Я наблюдаю, как Уилла радостно подпрыгивает по пути к дивану, и чувство вины омрачает настроение. Оно, кажется, никогда меня не покидает. Хочу, чтобы Уилла и Сэм знали: когда я работаю, то делаю это ради них, но объяснить такое детем трудно. Я хочу быть рядом с ними... и хочу, чтобы у них было семейное наследие, когда вырастут. Как у Нейта, Конни и у меня.
Ставлю сковороду на огонь и прислушиваюсь к детям на диване, ровному гулу телевизора и отсутствию ссор. Отлично.
Переворачиваю блин, когда раздается голос Изабель. Мягкий тембр действует на меня как удар молнии, пробегая по позвоночнику.
– Ты готовишь? – в ее тоне слышится легкое удивление.
– Да, – отвечаю я. Она стоит у кухонного стола в спортивной одежде и какой-то пушистой куртке. Без макияжа, с собранными в хвост волосами. Прекрасна. – Это так удивительно?
– Не хочу обидеть, но... да. Немного.
Опускаю взгляд на блин на сковороде. Вот и черта, которую мне нельзя переступать. Дружеская, товарищеская, профессиональная беседа.
– Знаешь, у меня есть много талантов, которых ты еще не видела, – говорю я.
Черт.
Не продержался и минуты.
Изабель смеется, и этот звук стоит моего промаха.
– Звучит интригующе и слегка зловеще. «Контрон» случайно не устраняет конкурентов? Ты не владеешь Крав-Магой10?
– Могу рассказать, но тогда придется тебя убить.
Она облокачивается на стол с легкой улыбкой.
– Значит, да. Конни всегда была очень сдержанна в том, чем вы занимаетесь на работе, но я уже подозревала что-то незаконное.
Качаю головой.
– О, нет, мы никогда не нарушаем закон. Серые зоны, Изабель. Вот где делаются большие деньги.
Ее брови приподнимаются.
– Знаешь, мне кажется, ты даже не шутишь.
Я и не шучу.
Но она не живет в этом мире. У нее он другой: полон строгих тренировок и дисциплины, но в совершенно иной сфере.
Ее глаза, сверкающие и слегка настороженные, встречаются с моими. Почему бы Изабель не быть осторожной? В любой момент я могу снова начать извиняться. Или целовать ее. Или то и другое.
Боже, как я хочу последнего. Теперь, когда узнал ее на вкус я больше ничего не хочу. Потребность, которую утолил утром, снова дает о себе знать. Как мог подумать, что ее работа на меня не вызовет проблем? Что не будет ошибкой?
– Доброе утро, – говорю я.
Ее губы приоткрываются на тихом выдохе.
– Доброе утро. У нас... все в порядке, да?
– Да. Абсолютно.
Изабель прикусывает нижнюю губу.
– Хорошо. Потому что я подумала, что...
Вопль Сэма прерывает ее. Он врывается на кухню с одеялом в руках.
– Иза! – кричит он. – Плащ, помоги с плащом.
Изабель взъерошивает ему волосы и берет одеяло. Наблюдаю, как она завязывает его на шее, достаточно свободно, чтобы Сэм мог самостоятельно снять.
– Вот, – говорит она. – С кем ты сегодня сражаешься?
– С Уиллой, – объявляет он.
Указываю на него лопаткой.
– Нет, не с ней. Она не злодейка. Почему бы не позвать ее сюда, блины практически готовы. Это задание для супергероя.
Он мчится прочь, а я начинаю раскладывать блины.
– Хочешь? – спрашиваю Изабель.
– Ты уверен? Не хочу мешать. Я вообще-то скоро встречаюсь с Конни.
– С Конни? – Уилла входит на кухню и смотрит на Изабель без следов прежней неприязни. – Ты встречаешься с моей тетей?
– Да, через час у нас занятие по йоге.
– Это как балет?
– Немного, но без танцев и с большим количеством растяжки.
Уилла запрыгивает на стул и хватает вилку. Пока она уплетает блины, я усаживаю Сэма. Оба жуют, но Сэм не сводит глаз с Изабель.
– Мы сегодня идем в парк, – сообщает он. – Хочешь пойти?
Взгляд Изабель на мгновение скользит ко мне, прежде чем вернуться к нему.
– Сегодня ваш день с папой.
– Можно позвать тетю Конни с нами, – говорит Уилла, кивая, будто вопрос решен. – Вместе пойдем в парк.
– Возможно, да. Я ее спрошу, – отвечает Изабель.
Я пододвигаю тарелку с блинами через стойку, и та принимает ее с легкой улыбкой.
– Только если сама хочешь, – тихо говорю я.
– Спасибо, – шепчет она в ответ.
Берет тарелку и присоединяется к нам за столом, начиная разрезать стопку блинов. Я принимаюсь за свои, стараясь не обращать внимания на то, как наши бедра на мгновение соприкасаются под столом.
Сэм изучающе на нее смотрит.
– У тебя есть брат? – спрашивает он.
Один из его прекрасно неожиданных вопросов.
Изабель улыбается.
– Да. Младший брат и сестра. Вообще-то они близнецы.
Уилла едва не роняет вилку.
– Близнецы?
– Ага.
– Они похожи?
– Ну, не совсем. Они не идентичные. Разнояйцевые, мальчик и девочка.
– Хорошо иметь сестру? Я всегда хотела сестру, – оживленно болтает Уилла, разговаривая с Изабель без тени неприязни. – Я просила папу, но он сказал нет.
– Ты с такой же частотой просила домашнее животное, – замечаю я.
Не похоже, чтобы это было ее заветным желанием. То кошка, то собака, а пару раз даже морская свинка. Сложно придумать соседа по квартире менее желаемого, чем морская свинка.
– Да, и ты всегда говоришь «нет», – вздыхает она.
Изабель прячет улыбку за ладонью.
– Ну, я уверена, твой папа знает лучше. По крайней мере, в большинстве случаев.
– Да, и для сестры нужна мама, – многозначительно заявляет Уилла, накалывая блин на вилку. – А у нас мамы больше нет.
Констатация звучит без эмоций. Ни боли, ни грусти, ни досады. Они с Сэмом редко переживают из-за Виктории, принимая ее отсутствие как данность. Бывают вопросы. Иногда беспокойство о том, что сказать друзьям, если спросят. Я старался помочь во всем этом разобраться.
Но пока Уилла и Сэм продолжают есть в том же радостном настроении, мы с Изабель замираем.
– Мне очень жаль, – тихо говорит Изабель, бросая на меня взгляд.
– Спасибо, – благодарит Сэм с полным ртом.
Очевидно, он не понимает, за что благодарит. Это снимает напряжение, и я смеюсь. Ко мне присоединяется Изабель, затем Уилла, и наконец сам Сэм.
Боже, ради этого я все и делаю. Ради них. Я все, что у них есть, и не могу позволить себе потерять концентрацию. Не могу добавить еще вины на и без того переполненную тарелку.
Но после завтрака Изабель кладет руку мне на плечо, и все мысли о сдержанности мгновенно испаряются.
– Ничего, если мы с Конни позже заглянем в парк? Не хочу мешать.
Я ловлю себя на том, что качаю головой.
– Нет, пожалуйста, приходите, если хотите.
Детям будет приятно увидеть тетю, думаю я.
Как будто это единственная причина, по которой я согласился.
